нические паспорта, которые уличают глупую девчонку в
преступной халатности. Мало ли что она молит не выдавать ее, не показывать
паспорта. При других обстоятельствах можно было бы и сжалиться, но ведь
Багрецову рот не заткнешь. "Благородство" не позволит ему выгородить пусть
даже любимую девчонку и тем самым утопить другую. Ведь Мингалева уже
предупреждена об увольнении. Теперь это дело придется переиграть.
   Римма всхлипывала, заламывала руки:
   - Ну куда я теперь денусь? Что со мной будет?
   - Ничего особенного, золотко. Под суд отдадут, - на всякий случай
припугнул Медоваров. - Мне вас абсолютно не жалко. Ну и вырастила мама
дочку! Теперь всю жизнь будет плакаться.
   Он говорил еще что-то равнодушно-назидательное, а в голове зрел новый
план, как бы эту паршивую историю с подменой аккумуляторов использовать в
своих целях. Нот ли тут хоть маленькой зацепочки, чтобы отложить испытания
"Униона".
   - Много ли у нас осталось новых аккумуляторов? Этих "аясов двенадцатых"?
   - Штук пять. Не больше, - сморкаясь в платочек, ответила Римма. -
Остальные проработали много часок, как те два.
   - А вы только два подменили? А не десять? Вспомните!
   - Что вы, Анатолий Анатольевич! Я хорошо помню.
   - Ну, тогда я не знаю, чем вам помочь. - И Медоваров сделал вид, что
хочет уходить.
   Римма удержала его за рукав.
   - Я ведь еще плохо разбираюсь. Может, они все долго работали?
   - Конечно. Ведь это безобразие доверять ученице такие ответственные
дела.
   Могли вы позабыть отметить в паспорте, что аккумулятор проработал
лишние часы? Могли. Значит, дело не в подмене, а в обыкновенной
забывчивости. А это уже другой коленкор, золотко.
   Не совсем понимая логику рассуждений Толь Толича, Римма все же
догадывалась, что тот желает ей добра, а потому покорно соглашалась. Да,
она забывчива.
   Да, она не помнит, на всех ли аккумуляторах ставила отметки о
проработанных часах. Да, вполне вероятно, что в "Унионе" стоят банки,
которые уже отслужили свой срок. Да, Мингалева не всегда контролировала ее
работу.
   - Так и говорите, если будут спрашивать, - сказал Медоваров,
приподнимаясь.
   - Попробую что-нибудь для рас сделать, золотко. Ох уж эти мне молодые
кадры!
   - И, ущипнув Римму за пухлую щечку, отпустил с миром.
   Он долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом. Затем,
приподнявшись на цыпочки, чтобы среди деревьев разглядеть блестящий диск
"Униона", трусливо поежился.
   До чего же трудно продвигать новое! Ну хорошо, есть на свете и
магнитные бури, и вспышки космических лучей. Набатников не хочет ждать и
торопится поднять "Унион", чтобы чего-то там разглядеть. Но неужели у
людей нет перспективного взгляда? Лучи были и будут, магнитные бури -
тоже. А "космическая броня" - это перспектива. А попробуй скажи,
посоветуй. Поярков доказывает, что полет откладывать нельзя. То же самое
утверждают и астрономы, и радиофизики, и метеорологи. Странные люди, все
они торопят, обрывают звонки - спрашивают, скоро ли? Дерябин со своим
дружком Ярцевым ждут не дождутся испытать какую-то невероятную штуковину.
Курбатов - изобретатель фотоэнергетической ткани - шлет телеграммы. Только
ведь надо понимать, что все эти дела в плане не значатся. Раньше на
"Унион" не рассчитывали, обходились как-то. И насколько известно Толь
Толичу, там, наверху, заняты более серьезными вопросами, чем определение
срока испытаний обычной летающей лаборатории. Валентин Игнатьевич в курсе,
намекает, что все передоверено Набатникову. А с ним Толь Толичу детей не
крестить.
   Вслушиваясь в настороженную тишину ракетодрома, Медоваров пугливо
озирался.
   Ему представлялось, что "Унион" уже поднимается, а рядом стоит Валентин
Игнатьевич и строго глядит на Толь Толича: как это он допустил? Такое дело
угробить!
   Чувствуя шаткость своего положения, Медоваров панически боялся потерять
испытанную опору, Литовцева. Всемогущий человек, незаменимый!
   Научно-исследовательский институт, в котором он работал, перевели из
Москвы поближе к новостройкам. Так что же вы думали? Лабораторию Валентина
Игнатьевича передали другому институту, остающемуся в столице. Значит,
ценят человека. Государственный масштаб! А до этого, когда его судьба
решалась, он говорил в шуточку, что будет работать в пивном ларьке, а из
Москвы не уедет.
   Смеялся: "На пивной пене я заработаю не меньше, чем на химии крупных
молекул". Да, избави бог, случись что с ним - не пропадет, останется в
Москве, будет где-нибудь консультировать или в крайнем случае бросит все и
займется разведением клубники на своей даче. Так он и пригрозил, когда
институт переезжал в другой город.
   А что делать Толь Толичу? Своей дачи у него нет, а ведь загреметь с
должности легко. Сейчас самостоятельность требуется, решительность. Самому
мозгами надо раскидывать, а не ждать, пока тебе сверху укажут. Вон ведь
какая перестройка пошла!..
   И Толь Толич вдруг почувствовал жалость к себе. Он человек скромный,
знает свое место, не лезет в первые ряды. Куда ему до Набатникова,
Пояркова, Курбатова! У него нет ни знаний старика Дерябина, ни даже
способностей мальчишки Багрецова. Ничего нет! Вот и приходится
выкручиваться: иной раз сыграешь на людских противоречиях, на ошибках, на
разности интересов, на горе и счастье людском. Хлопотное дело, опасное, но
привычка выручает.
   Он любил решать хитроумные задачки, но не шахматные, а житейские, ну,
скажем, такие: можно ли остановить поезд, не прикасаясь к стоп-крану, не
размахивая на путях красным флажком и, конечно, не ложась поперек рельсов.
   Валентину Игнатьевичу такую задачку решить - раз плюнуть. Ну, а он,
Медоваров, человек маленький, способен найти решение? А ну-ка попробуем. И
после тщательного анализа возможных вариантов. Толь Толич приходил к
выводу, что задача ему по плечу. Никто и никогда не догадается, что поезд
остановился по желанию товарища Медоварова. Конечно, найдутся
пострадавшие, но это уже частности. Так и сейчас. Глупая девчонка, коль
она сумела проштрафиться, должна поезд остановить или, вернее, задержать
его отправление. В данном случае Толь Толич подразумевал отправление
"Униона" в ионосферу.
   Эта задача его увлекала. Каково же будет развитие событий? Толь Толич
проявляет бдительность, показывает Дерябину технические паспорта и
говорит, что ярцевские аккумуляторы в "Унионе" надо заменить другими, ибо
в таком ответственном мероприятии рисковать нельзя. Старик, конечно, на
дыбы.
   Приглашается Римма, она весьма натурально ревет и признается, что не
помнит, ставила ли отметки о проработанных часах на всех аккумуляторных
банках.
   Старик хватается за сердце, но ничего не поделаешь - надо исследовать
каждую банку. Да и тут нет уверенности, что в самый ответственный момент
какой-нибудь аккумулятор не "скиснет".
   Толь Толич утешает старика и советует затребовать новые аккумуляторы из
лаборатории Ярцева. Но дело в том, что они еще не готовы. "Примите срочный
заказ". - "Пожалуйста, только сразу его выполнить нельзя - технология
сложная". Проходит время, и вот уже высылаются новые аккумуляторы Ярцева и
вместе с ними - новые иллюминаторы Литовцева.
   Вдруг мелькнула блистательная мысль: "Да ведь я должен, обязан
предупредить насчет аккумуляторов. Кто поручится за девчонку, что она не
перепутала все на свете. Тогда может быть авария, гибель "Униона".
   Стало удивительно легко на сердце, и Толь Толич почувствовал, как в нем
просыпается что-то вроде благородства.
   Зная, что даже поздно вечером Дерябин окажется на месте, Толь Толич не
торопился с осуществлением задуманного плана. Он прежде всего позвонил
Литовцеву домой, успокоил его, что "все будет в ажуре", и лишь тогда пошел
к Дерябину.
   У Бориса Захаровича никогда не было своего кабинета. Вся жизнь прошла в
лаборатории, где нет мягких кожаных кресел, ковров, тихого уюта и длинных
заседаний. Поэтому на приглашение Набатникова воспользоваться его
кабинетом Дерябин ответил отказом и выбрал себе место в зале центрального
пункта телеуправления.
   Пустой полутемный зал. На высоком вертящемся кресле возле пульта с
кнопками, рычажками, штурвалами сидит Дерябин и, рассматривая схемы
анализатора Мейсона, почесывает карандашом подбородок.
   Маленькая лампочка освещает схему, нижнюю часть лица, остальное все
теряется в полумраке.
   - Электроэнергию экономите, Борис Захарович, - подшучивал. Медоваров,
один за одним включая верхние плафоны дневного света. - У них здесь лимита
нет.
   Он присаживается на другое такое же кресло, морщится, пристраивая
аккуратненькие сапожки на нижней перекладине, и сразу же приступает к делу.
   - Большие неприятности, Борис Захарович. Я сейчас допрашивал эту дуреху
Чупикову. Она призналась, что не всегда отмечала на паспортах
аккумуляторов, сколько часов они проработали. Где у вас гарантия, что в
самых ответственных испытаниях ярцевские аккумуляторы не откажут? Ведь вот
паспорта нашлись. - Толь Толич вытаскивает их из кармана и протягивает
Дерябину. - Здесь число циклов отмечено. А на других? Мингалева тоже
хороша. Доверить ученице такое ответственное дело!
   Борис Захарович подробно расспрашивает, где и как были найдены
паспорта, и, убедившись, что Мингалеву здесь особенно винить не в чем,
ведь Толь Толич сам придумал для Риммы должность ученицы-лаборантки и
покровительствовал ей, пришел к заключению, что во всей этой истории
главная вина лежит на самом Медоварове.
   - Вот они, ваши кадры! - Дерябин сердито смотрит на него поверх очков.
- Я не знал, а то бы запретил этой девчонке даже близко подходить к
аккумуляторам.
   - Кто из нас не ошибается, Борис Захарович? - елейным голоском поет
Медоваров. - Секретаршей Чупикова работала хорошо. Решили перевести на
производство. Десятиклассница, из трудовой семьи, анкета чистенькая. И
вдруг - преступная халатность. За такое дело и под суд отдать могут.
   Дерябин резко поворачивается на вертящемся кресле. В глазах загораются
сердитые огоньки.
   - Кого под суд? Неужели вы не видели, что это самая обыкновенная
пустышка с танцплощадки? Ведь, кроме этого, у нее за душой ничего нет. Она
равнодушна ко всему: к труду, к книге, к окружающим. Вот этих окружающих и
судить надо.
   Боюсь только, слишком длинную скамью придется для них делать. В зале
суда ее воспитатели не уместятся.
   "Горяч старик, - с ухмылочкой думает Толь Толич. - Готов всех посадить
на скамью подсудимых. Да разве в том дело, что девчонку не распознали? Она
же видна как на ладони. А люди за нее просят, ходатайствуют. Уважаемые
люди, полезные. Ведь не в лесу живем".
   - Шут с ней, с девчонкой, - отмахивается Медоваров и переходит к
главному: - Я, конечно, здесь человек посторонний, но в моем хозяйстве
произошла эта неприятность. Каюсь, Борис Захарович, каюсь. Воспитательная
работа у нас не на высоте. Только что же теперь делать? Неужели вы
оставите в "Унионе" такие подозрительные аккумуляторы?
   - Нельзя. А кроме того, из-за нашей неорганизованности может пострадать
изобретатель.
   - А что, если срочно заказать ему новую партию?
   - Не успеет.
   - Да ради такого случая можно подождать недельки две.
   - Нецелесообразно. Аккумуляторы заменим другими.
   - Что вы говорите? - всплескивает руками Толь Толич. - Нечуткий вы
человек.
   Отнять у изобретателя такую честь? Научную славу?
   - Ярцеву реклама не нужна. Он скромен и очень, очень богат.
   - Шутите, Борис Захарович, какой у него заработок? Ведь он обыкновенный
инженер, а не академик.
   - Да я не о том говорю. Ярцев богат, богат идеями, смекалкой. Неудачи
словно окрылили его, и он уже давно придумал что-то совершенно
потрясающее. Сегодня по телефону клялся, божился, что через три дня
высылает новые - АЯС-15.
   - Через три дня? - упавшим голосом повторяет Медоваров. - Тогда "Унион"
и поднимется?
   - Будем надеяться... Вы еще не представляете себе, что такое ярцевские
аккумуляторы. Такое вы когда-нибудь видали?
   Борис Захарович вынимает из кармана полосатенькую коробочку, вроде
зажигалки.
   - Эта штучка может заменить стартерный аккумулятор любой автомашины. А
потом мы позабудем о бензиновом моторе и на улицах запахнет розами. Вот
что могут сделать наши первейшие богачи, вроде Ярцева, Набатникова,
Пояркова. Каково, а?
   Медоварову не до восторгов. "Богачи", черт бы вас побрал!
   Но вот и новая неприятность. Такого он не мог ожидать. Новая
"космическая броня" сейчас не нужна. С борта самолета получена радиограмма
от Набатникова.
   - Полет "Униона" назначен на ближайшие дни, - обрадованно говорит
Дерябин, потрясая листком. - Сюда летит целая делегация. Будут через час!
   Он видит в дверях Багрецова и протягивает ему паспорта аккумуляторов.
   - Выясните кое-какие подробности у Анны Васильевны. Да заодно скажите
ей, что Анатолию Анатольевичу теперь все ясно. Не надо было доверять
ученице.
   Ну, об этом мы еще поговорим.
   Багрецов почему-то вздыхает, берет паспорта, идет к двери, но Дерябин
его останавливает:
   - Вот схема анализатора. Я кое-что подправил, сделал так, как в ЭВ-2.
   Прилетает Мейсон. Он настолько нетерпелив, что пожелал сразу же
встретиться с вами в лаборатории.
   - Но у меня там орел-разведчик. Может, убрать?
   - Зачем?
   - Неудобно. Ведь говорят, он честный изобретатель.
   И вдруг рядом с его аппаратом - такая непристойность.
   - Ничего, пусть посмотрит... Полезно.
    
  
  
  
 ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
  
  
 В ней рассказывается о подготовке "Униона" к решающим 
   испытаниям, о некоторых эффектных опытах, о разговоре 
   Багрецова с настоящим американским капиталистом и что 
   из этого получилось. А кроме того, Димка опять 
   старается сделать людей счастливыми, для чего бросает 
   камешки в окна.
    
  
  
  
 На ракетодроме Ионосферного института приземлились два самолета. С ними
прибыли Набатников и Поярков, несколько зарубежных ученых и специальная
комиссия, составленная из крупнейших ученых страны. Членом этой комиссии
был инженер из лаборатории Курбатова, одного из самых видных
изобретателей, работающих в области фотоэнергетики, Пичуев, который
впервые устанавливал телевизионные аппараты в "Унионе", а потом испытывал
их в Заполярье, на строительстве "теплого города".
   В ту пору Пичуеву помогала летчица Зинаида Зиновьевна Аверина. Многим
известно, что она прыгнула с парашютом, чтобы спасти радиостанцию
Багрецова и тем самым восстановить его доброе имя. Зина, или, как ее
называли, "Зин-Зин", уже стала женой Пичуева, но прилетела сюда не просто
женой, а вторым пилотом. В пути их разделяла перегородка между пилотской
кабиной и пассажирским салоном, что совсем не нравилось Пичуеву. Так редко
бывают вместе, и вдруг перегородка! Насмешка судьбы.
   Здесь, на высоком плато, ночи всегда бывают прохладные. А ночь уже
наступила. Но люди, всего лишь час назад прибывшие сюда самолетом, не
ложились.
   Огромное сооружение "Унион", которое действительно воплощает в себе
идею союза множества наук, не разделенных ни условными границами, ни
границами государств, скоро будет последним полустанком на пути к звездам.
   Пройдемте на ракетодром. Сейчас он залит светом прожекторов. Но больше
всего света возле "Униона", где скрестились все лучи, и не только
прожекторные, но и всех звезд, мерцающих в черном небе, любопытной луны,
которая должна бы заинтересоваться своим соперником - сияющим диском.
   Из многих стран мира собрались сюда "первейшие богачи" - люди богатые и
новыми смелыми идеями, и опытом, упорством, терпением. Люди, когда-то не
знавшие друг друга, возможно, бывшие враги или союзники, но сейчас все они
связаны единым стремлением, единой мечтой.
   Большая группа ученых и инженеров столпилась с правой стороны диска.
Здесь испытывается приспособление для выбрасывания "хвоста кометы".
   Представьте себе длинный рулон специальной ткани, покрытой
фотоэнергетическим слоем. В космических пространствах, где солнечные лучи
не задерживаются атмосферой, поверхность каждого метра такой ткани дает
огромную энергию, которую можно использовать не только для аппаратов
"Униона", но в будущем и передавать на Землю. Правда, способы такой
передачи пока еще не совсем доработаны, по проведенные опыты в земных
условиях были весьма многообещающи.
   - Отойдите! Отойдите, пожалуйста! - вежливо предупреждает охрана,
выставленная вдоль всего ракетодрома. - Дальше этой линии не заходить:
   И вот из самой кромки диска вырывается небольшая ракета и тянет за
собой километровую светящуюся ленту. Она дрожит над головой, точно
раскаленная до голубого сияния. Дрожит, как зеркальная водяная струя. Нет,
даже не так.
   Попробуйте вообразить, что ночное небо вдруг раскалывается на две
половинки и между ними видишь завтрашний голубой день.
   Ракета догорает. Лента плавно опускается вниз и теперь уже золотой
рекой пересекает ракетодром. В ней купаются лучи прожекторов.
   - Снизу ткань покрыта светящейся краской, - поясняет инженер, нагибаясь
и показывая ее оборотную сторону. - Это чтобы легче наблюдать за полетом
"Униона". А сверху фотоэнергетический слой. Мы его поместили в
шестиугольные ячейки, как в пчелиные соты...
   Нюра ходила поодаль. И не потому, что ее мало интересовали новые успехи
Курбатова. Инженера из его лаборатории она хорошо знала - приезжал не один
раз в НИИАП. Увидит, начнутся расспросы: как дела? Как работается? Начнет
узнавать, скоро ли она закончит дополнительное задание по просьбе
Курбатова?
   А как ответить? Что ее уже предупредили об увольнении и что задание
передадут кому-нибудь другому? Завтра утром она уезжает вместе с Риммой.
Так приказал Медоваров. Можно было бы обратиться к Борису Захаровичу -
ведь работа еще не закончена, - но Толь Толич самолюбив и не потерпит,
чтобы вмешивались в его дела. Уволит все равно, да еще с плохой
характеристикой.
   Серафим Михайлович прилетел, а она его даже не видела. Может быть, так
лучше? Уехать и позабыть навсегда. Так лучше.
   Знала бы Нюра, как мучается сейчас Димка из-за того, что не может
рассказать ей о последнем разговоре с Дерябиным. Ведь сейчас уже ясно, кто
непосредственно виноват в истории с аккумуляторами. Правда, у Вадима
нет-нет да и кольнет в сердце при воспоминании о Римме, но он старался о
ней не думать. Да и некогда. Он даже успел увидеться с Поярковым и
встретить друзей. Как хотелось бы пожать руки Зине и Пичуеву! Но пришлось
принимать заокеанского гостя...
   Впервые в жизни Багрецов беседовал с американцем, причем это был
откровенный разговор двух очень разных людей. Они не подходили друг другу
ни по возрасту - Мейсону уже под пятьдесят, - ни по убеждениям, потому что
Багрецов комсомолец, а Мейсон капиталист, глава фирмы, выпускающей приборы
для исследовательских институтов. Пусть в этой фирме всего два десятка
рабочих, а сам Мейсон - основная техническая сила: главный инженер,
ведущий конструктор и начальник лаборатории. Все равно, он живет не только
своим трудом, но и трудом рабочих, которые дают ему прибыль. Он хозяин и
единственный владелец средств производства, станков и оборудования, цехов
и даже земли, на которой они находятся. Все, что когда-то узнал Багрецов
из политэкономии, приобрело весомость и наглядную простоту.
   Он испытывал странное чувство. Живой капиталист, довольно прилично
изъясняющийся по-русски, сидит рядом с комсомольцем, хлопает его по
коленке и говорит, что он чертовски хороший парень и самый лучший друг его
фирмы.
   Учтите также не совсем обычную обстановку: поздний вечор, тишина,
пустынные коридоры - и только двое в лаборатории. Люди, которых недавно
разделяли и океанские пространства и продолжает разделять тягостная
настороженность.
   Эта встреча никак не походила на официальный прием, на
пресс-конференцию.
   Набатников представил гостю некоторых своих сотрудников, потом Бориса
Захаровича Дерябина и Медоварова. Наконец уже в лаборатории очередь дошла
до Вадима. Именно он больше всех интересовал Мейсона.
   Время было горячее, люди занятые - сейчас надо уточнить план испытани