..
     Апль  уже во дворе, она выглядывает из-за ограды, поднявшись на цыпочки
и  показывая ему в протянутых руках сияющий вишневым бликом черепок и мокрый
комочек глины - вмазать на веки вечные свое сокровище.
     - Иди, - кивает он.
     Она  пробирается  вдоль  ограды  в  угол,  где столпились замершие, как
стражи, глиняные часовенки; замирая от нетерпения, оглядывается на брата. Он
неторопливо,  но  внимательно  проверяет  улицу  - пусто. Внутри ограды тоже
никого,  все  собрались  наконец  в  закутке едальни у теплого со вчерашнего
вечера укрытого очага. Апль ждет, подняв руки. Тогда он мысленно обнимает ее
за  едва  наметившуюся талию, напрягается и приподнимает над землей. Девочка
закусывает  губы,  чтобы  не вскрикнуть от этого жутковатого и в то же время
необыкновенно  прекрасного  ощущения  - свободного парения в воздухе; Инебел
уже не в первый раз проделывает с ней это, но тайком от других - так ведь НЕ
ЗАВЕДЕНО.
     Она  быстро  пришлепывает  комочек  глины, втискивает черепок, и Инебел
бережно  опускает ее обратно на землю. Подросла сестренка, потяжелела. Вот и
рук вроде бы не прикладывал, а плечи и шею заломило.
     -  Апль!  -  зовет  он ее, готовую исчезнуть в вечернем доме, где уже с
тяжелым  шуршаньем опускаются первые циновки. - Спи спокойно, Апль, тебе еще
долго-долго собирать свои стеклушки.
     - Правда? Нет, правда, старшенький-беленький?
     - Правда.
     Между тем дневное солнце совсем уже село, и небо стремительно посинело,
наполняя   арыки   глухой   чернотой.   На   улице   мало-помалу  появлялись
неторопливые,  вполголоса переговаривающиеся горожане. Кто-то припасал воды,
чтобы  не  плескаться ночью, кто-то искал вечерней беседы, навевающей добрые
сны,  кто-то  просто  спасался  от ворчливой жены, а те, у которых нынче был
расчетный  день,  разносили  по  соседям  лишние  припасы  - в долг, чтоб не
испортились.  Кончится  сытная  "левая рука", подберется голодная "правая" -
соседи, коим придет срок расчета, отдадут. Так заведено.
     Справа,  у соседнего дома, начали отмываться и даже, кажется, окликнули
его,  но Инебел не повернул головы, потому что знал: стоит только разглядеть
краешек  пепельного  зарева, подымающийся над куполами бобовых деревьев, как
ничто  уже не удержит его. Но сегодня нужно поговорить с учителем, покончить
с  проклятыми  вопросами, скребущими у него где-то под ложечкой. Хватит этой
дурнотной  томительности.  Раскис,  как  гриб-пылевик.  Он вскочил, так и не
позволяя  себе  повернуть  голову  направо,  и  решительно зашагал в гору, к
высящейся  в  темноте  громаде  Закрытого  Дома,  заслоненного  сейчас почти
целиком   гигантскими  платформами  Уступов  Молений.  Только  одна  башенка
виднелась  из-за них и, побеленная светом вечернего солнца, казалось, висела
в  темно-синем  небе. Интересно, эту башенку Неусыпные белят сами или просто
обвешивают ее со всех сторон чистыми новыми циновками?..
     И  тут  сзади,  за  спиной,  возник пронзительный крик. В первый момент
Инебелу  показалось,  что  это кричит роженица, которую не успели довести до
подземного  убежища  Закрытого  Дома.  Но  крик  был мужской, срывающийся на
жуткий вой. Так мог кричать только смертельно напуганный человек, и напугать
его могло одно-единственное.
     Гулкие  удары  босых  ног  приближались  вместе  с  этим  воем,  и люди
испуганно  шарахались,  уступая  дорогу.  Инебел  перепрыгнул  через  арык и
прижался  к  холодной  ограде,  и  вовремя:  мимо  него по холодной, залитой
беспощадным  голубоватым  светом  дороге  бежал  человек.  Движения его были
неуклюжи,  видно,  не  привык он бегать. А за ним, наседая, легкими длинными
прыжками  неслись  четыре скока, поодаль - еще два. Скоки на бегу закидывали
на  преследуемого  длинные, словно бескостные, руки с закостенелыми крючьями
неразгибающихся  пальцев,  но  тело жертвы отливало ярким блеском подкожного
жира,  и  страшные паучьи лапы преследователей только стегали его, подгоняя,
но  никак  не могли зацепиться - одежду и волосы он, похоже, успел скинуть с
себя  в  самый  первый  момент  погони.  Бесшумно дыша и раскачиваясь в такт
прыжкам,  скоки  пролетели  мимо, и уже где-то впереди, в темноте, смешались
темной  кучей  -  повалили-таки.  Крики  затихли;  придушили,  значит, но не
совсем, а слегка, для порядка и ненарушения вечерней тишины.
     На  улице  еще  никто  не  шевелился,  но  справа  послышались голоса -
неторопливым  прогулочным  шагом  приближались  люди  в приметных красных, а
сейчас,  в  вечерних  лучах,  -  темно-лиловых  юбках  и наплечниках. Долгие
таскуны  из  другого  города!  Так неужели весь этот ужас, который многим не
даст  сегодня  спать  спокойно, был затеян только для того, чтобы рассказали
они  своим  собственным жрецам, что-де у соседей полный порядок, рвут дурную
траву,  не щадя сна и тишины... А ведь раньше такого не бывало и одного раза
в  год.  Неужто,  увидев  Богов  Нездешних,  народ  до  того  перестал чтить
собственных  Спящих,  что  чуть  минуют  две  руки  дней  -  и  готовь новое
святожарище?  Или...  или  теперь  наказуется  то,  чего  не  было в перечне
проступков, преследуемых законом?
     С  другой  стороны, скоки безграмотны, могут и ошибиться. Хотя - кто же
ошибается, чтобы себе самому работы прибавить?
     Между  тем  впереди  опять послышалась возня - видно, скоки ждали, пока
руки,  которыми  они  оплели  беглеца, закостенеют, чтоб не вырвался. Теперь
приходилось  тащить его волоком, а непривычно, не таскуны ведь. Шум медленно
удалялся.  Инебел  потряс головой, словно воспоминание о всем виденном можно
было  вытрясти,  как  воду  из  ушей,  и побрел по боковому лазу на соседнюю
улицу,  спотыкаясь  о  корни  деревьев, неделимых на два двора, и приподымая
провисшие   сигнальные   веревки,   соединяющие   соседских   "нечестивцев".
Перепрыгнул через чистый, наливной арык, оказался на соседней улице.
     Здесь  было  тихо  - как всегда, тут и не знали, что творилось за двумя
рядами домов. А и слыхали бы краем уха - виду не подали бы. Так заведено.
     Надо   будет   знать  -  запылает  святожарище,  жрецы  с  Уступов  все
подробненько и объяснят.
     Инебел  вспомнил  косолапого  обнаженного толстяка, неумело, вперевалку
удирающего  вверх  по  дороге, и вдруг совершенно отчетливо представил себе,
что напрягись хорошенько - и одного скока он остановил бы единой мыслью, рук
не  прилагая.  И  сколько  кругом соседей прижималось поясницей или брюхом к
похолодевшим  низеньким  оградам  -  да  будь бы воля их всех, тут не только
шестерку  скоков,  тут всех Неусыпных по рукам и ногам спеленать бы можно, и
главное - безнаказанно: поди докажи, что мысль-то была твоя. Руки - вот они,
у всех на виду, а мысль...
     От  такого  предположения  ему стало так жарко, что захотелось влезть в
смывной  арык и плюхнуться на четвереньки, чтобы охладиться по горлышко. Это
ж надо! Истинно счастье, что мысль незрима. А не то бы сейчас его за таковые
рассуждения...  Но ведь в доме Аруна об этом говорят, не таясь. Правда, ни в
каком другом, но ведь он поэтому и идет к Аруну.
     Он толкнул калитку, в которую не заходил уже давно, и сразу же очутился
на  опрятной  ровной  дорожке,  пестреющей  темными  и  светлыми  квадратами
разноцветной глины. Листва старых смоковниц глянцевито отливала довольством,
причудливо  и  четко  рисуя  свое  естественное  кружево  в  лучах вечернего
светила.  Узкий мохнатый плод, даже отдаленно не напоминающий смокву, свисал
с  ветки,  распространяя  острый  запах чеснока. Мирно и благополучно было в
этом  доме, доме плотного круглоголового мужчины, которого никак не хотелось
называть стариком, хотя он и был тут старейшим.
     Инебел  поклонился  хозяину,  вышедшему  на  скрип  калитки, и смиренно
проговорил:
     - Благословение Спящих Богов на доме сем!
     - Стократ.
     - Был ли сон твой покоен и многомудр? Великие и щедрые Боги послали мне
нынче видение сытой свиньи речной, что к благостыне не только моего дома, но
и соседей...
     - Не надоело брехать-то? - спросил Арун. - С чем пришел?


7

     - "Рогнеда", слышишь меня? "Рогнеда", теряю связь!
     -  Что  ты  там  паникуешь, Салтан? Это база отключилась по собственной
инициативе.  Выслушала  тебя  и вырубилась, дабы не затевать дискуссии через
пол-Галактики.  А у тебя, я смотрю, совсем нервы сдали. Хочешь, освободим по
собственному желанию? Диктуй заявление.
     - Шуточки у тебя, Кантемир... Какие нервы? При неврастении не разносит,
как на дрожжах, а я тут в этой мышеловке прибавил уже килограмма три. А то и
с  половиной.  Я  тут  либо  сиднем  сижу,  отчеты  и  дневники  кубометрами
наговариваю,  либо катаюсь, как колобок, по территории, сглаживаю, примиряю,
регулирую,  стимулирую...  А  контрольные участки между тем гробятся один за
другим,  это моя белейшая Кристина совершенно права. Парниковый эффект тут у
нас  просто  чудовищный,  так  что  работы теряют всякий смысл - мы получаем
урожаи  в  каких-то  извращенных условиях, как говорится, ни богу свечка, ни
черту кочерга. Ах, да не про то я говорю...
     -  Про  то,  Салтан,  про то. И подтверждаешь мою точку зрения: в зачет
могут   идти   только   результаты,   полученные  на  резервной  площадке  -
Вертолетной, как вы ее называете.
     - Почвы там другие, - безразличным голосом констатировал Абоянцев.
     -  Знаю.  И  на  базе  знают. Но ваша станция заработает всерьез только
тогда,  когда  будет  снято  заграждение  и вы, семь пар чистых, причалите к
берегу новорожденного человечества.
     - Не такое уж оно и новорожденное...
     -  Поправка  принимается.  Тем  более  что по всем нашим автоматическим
зондирующим  комплексам  подбирается  примерно одинаковая информация, и она,
прямо скажем, катастрофическая...
     -  Узнаю  тебя, Кантемир! Как всегда, на первом месте у тебя база, хоть
она  и у черта на рогах и забот со всеми дальними планетами - выше головы, а
я,  под  боком  у  тебя  сидючи,  обо всем должен узнавать последним! Вот уж
благодарю! Друг, называется!
     -  Ну, успокойся, Салтан, успокойся! Видел бы тебя сейчас кто-нибудь из
твоих     подчиненных...     Мы     с     тобой,     между    прочим,    два
патриарха-дальнепланетчика,  и  кому,  как не нам, блюсти устав? Разумеется,
Большая  Земля  всю  информацию  должна получать первой, и тебе я имею право
сообщать  только  то,  что  сиятельный  Совет  дозволит... Так вот: я еще не
составлял  пакет  по  этим данным, тяжеловато все сводить в одну таблицу без
однозначной  геологической  привязки,  и тем не менее все выстраивается так,
что мы должны считать цивилизацию Та-Кемта по меньшей мере третьей по счету.
     -  Оледенение... Мы так и думали. Ах ты, даль честная чернозвездная, мы
же с этим не справимся! Период-то какой?
     -  Предположительно  -  восемь  тысяч лет, как раз хватает на то, чтобы
цивилизация сформировалась, достигла своей кульминации - что мы и наблюдаем,
а  затем  была погребена под надвигающимися снегами. Ну, и одичание полное -
на экваторе среднегодовая температура что-то около нуля.
     -  Тропики. Как думаешь, Кантемир, Большая Земля не согласится на вывоз
одного  полиса  куда-нибудь  -  на  Камшилу, скажем? Перезимуют, разовьются,
обратная транспортировка им будет гарантирована. А?
     -    Сам    понимаешь,    Салтан,    такие    прожекты    хороши    для
первокурсников-освоенцев.  Ты  и сам его всерьез не поддержишь. Спасать надо
всех, и не где-нибудь, а прямо здесь...
     -  И  если  не теперь, то когда же - так, Кантемир? Остановка за малым:
как  сделать,  чтобы они приняли нашу помощь? Формулы-то контакта до сих пор
нет. И мы, два патриарха, тоже не можем предложить ничего нового.
     -  Ох,  старина, кемитам-то ведь без разницы - старое мы им демонтируем
или  новое.  Помнишь,  как  в  первые  три дня они возликовали? Что-то вроде
крестного  хода  устроили,  стену  твою  несокрушимую  то  медом кропили, то
головами  прошибить  старались.  А  потом  -  как  отрезало! Может, кто-то и
поглядывает  украдкой  в  твою сторону, но ведь ни малейшей попытки что-либо
перенять,  скопировать,  как мы на то надеялись. Честно говоря, у меня так и
чешутся руки спикировать со своей "Рогнеды" вниз, прямо в какой-нибудь двор,
сунуть  в  руки  кемиту  обыкновенную  лопату  или  серп и показать, что это
гораздо  удобнее, чем из собственных пальцев крючочки выращивать. Если бы не
этот проклятый дар, то они давно бы у нас мастеровыми заделались! Ведь у них
открытые месторождения меди, олова... Греби себе прямо с поверхности!
     - Что, ни одной попытки изготовления нового орудия?
     Кантемир на экране сокрушенно помотал головой.
     - Я бы с этого начал, батюшка ты мой.
     -  Мы  ничего  не  сделаем  без  непосредственного  контакта, - с тихим
отчаяньем проговорил Абоянцев.
     -  А ты действительно стал паникером, Салтан Абдикович! Не так уж давно
-  месяцев  шесть назад - ты спокойно голосовал за шестивариантную программу
экспедиции, а ведь один из этих вариантов предусматривает вообще один только
односторонне-визуальный  контакт,  как  сейчас.  И  на неограниченное время,
заметь.
     -  Нет, Кантемир. Это было давно. Потому что это было на Большой Земле.
И  в  то  время,  когда  мы  еще  не  представляли себе, насколько же кемиты
отличаются от землян. Все беды предстоящего контакта мы видели исключительно
в том, что наши руки не способны трансформироваться на глазах, превращаясь в
своеобразные,  но примитивные орудия труда, из-за чего мы не могли запускать
в Та-Кемт наших разведчиков. Но разница оказалась глубже и катастрофичнее...
     - Бездна пассивности...
     -  Вот  именно.  Бездна.  А  мы  еще  радовались,  наивно  полагая, что
сдержанность  аборигенов  на первом этапе их привыкания к нам только поможет
нам   быстрее   достигнуть   психодинамического   равновесия  в  собственном
коллективе.  Действительно,  мы  не  наломали  дров, не инициировали паники,
бегства,  репрессивной  волны,  и потому можем продолжать нашу тренировочную
программу  с чистой совестью и относительным душевным комфортом. И все же...
Можешь  поверить  мне,  Кантемир,  как  патриарху:  неблагополучно и там, за
стеной,  и тут, в ее кольце. Я это нутром чую. Кемитов давит какая-то тайна,
которую  мы  еще  не  ущучили,  да  и  для них самих она, возможно, за семью
печатями. И мы... Ты думаешь, все дело в том, что нам не терпится? Это есть,
не  возражаю.  Но  есть  и еще что-то, это все равно как невидимый рюкзак за
плечами.   С   точки   зрения   квантовой   психодинамики   это  может  быть
квалифицировано, как...
     - Не мечи бисер, Салтан, я всего лишь инженер по связи.
     - И великий скромник. Когда связь с Большой Землей?
     -  Утречком. А пока давай-ка выведу я из стойла посадочную фелюгу, ты -
вертолет,   и   махнем   в   какой-нибудь   отдаленный  оазис,  побезлюднее,
естественно.  Змеиный  шашлычок  на свежем воздухе соорудим, травку покосим,
разомнемся, а?
     -   Спасибо,   Кантемир.  Возьми  Гамалея,  он,  представь,  хуже  всех
акклиматизируется.
     - Почто бы это?
     - Видишь ли, идет естественное расслоение коллектива на микроструктуры.
Одна  группа  -  молодежь,  тут, как и ожидалось, осью турбуленции стала моя
белейшая  Кристина.  Затем  -  интеллектуалы-одиночки - Аделаида, Сирин... И
Гамалей туда же.
     - Одиночка?!
     -  Пока  мы  планировали группу - а протянули мы с этим целых пять лет,
как  ты  помнишь,  -  Гамалей  тем  временем  старел.  Он ведь был первым из
кандидатов, тогда я и не думал, что полечу. И вот оказалось, что с молодежью
он чувствует себя дискомфортно, сиречь как...
     - Бегемот в посудной лавке. Цитата. Откуда - не помню.
     -  Вот-вот.  И  последняя  -  кухонно-покерная  компания, это Мокасева,
Найджел, Меткаф.
     -  В  каком смысле - покерная? Вы что, на глазах у невинных аборигенов,
этих  детей  природы,  так сказать, морально разлагаетесь? От тебя ли слышу,
Салтан?
     -  Какое уж тут разложение. Покер, как и мнемошахматы, - это сложнейшая
система взаимного психологического тестирования. А что касается смысла, то в
прямом,  Кантемир,  в прямом: режутся в свободные вечера. На пестрые бобы. А
аборигены  пусть  хоть  с  покера  начнут, лишь бы разбудить в них обезьяний
инстинкт.
     - Кстати, о вечере, Салтан-батюшка: а не заболтались ли мы? Что-то меня
тянет баиньки.
     - И то, голубчик.
     -  Да,  а  сам-то  ты к какой группе относишься? Или, по начальственной
спеси, особнячком?
     -  Ты  только не распространяйся об этом на базе, - Абоянцев оглянулся,
хотя  в радиоотсеке никого быть не могло, - но это удивительно захватывающее
времяпрепровождение  -  резаться  в  покер  на  пестрые  бобы  с антропоидом
экстра-класса...  Подам  в отставку и каждый вечер буду предаваться. А пока,
увы, минутки нет...


8

     Видно,  когда рождался Арун, над Спящими Богами висело круглое вечернее
солнце,  ибо  вряд  ли  обычный  человек  мог  бы  вместить  в  себе столько
округлостей разом, если бы не воля Богов. Круглую, как шар, голову накрывала
круглая  шапочка  маслянистых  негустых волос, расчесанных от макушки во все
стороны,  как  стожок. Круглые глаза неопределенного цвета (словно все в нем
было  несущественно,  кроме  этой  самой  округлости) глядели из-под круглых
бровей  без  какого-либо  выражения,  но  цепко  -  уж  если  он  принимался
оглядывать  кого-нибудь,  то  усматривал  все,  до  последней  складочки  на
переднике.  Уши  Аруна  тоже  тяготели  к округлости, но весьма своеобразно:
верхний  край закручивался вниз, а мочка - вверх, так что образовывали почти
замкнутое кольцо. Нарушением этой гармонии на первый взгляд могли показаться
крючковатый  нос  и выдающийся вперед и вверх подбородок, но если посмотреть
сбоку,   то  сразу  становилось  ясно,  что  и  они  просто-напросто  решили
образовать  замкнутое  и  чрезвычайно правильное по форме кольцо. Между ними
вполне  естественно  было бы ожидать узкую, насмешливую щель почти безгубого
рта,   -   ничего   подобного:  небольшой  ротик  был  всегда  полуоткрыт  в
удивленно-ироничном, но не обидном "О?".
     Конечно, был тут и круглый животик, и кривые ноги, которые вполне могли
бы  охватить  большой  глиняный  таз, и покатые плечи, перетекающие в полные
руки,  которые  Арун  складывал  на  коленях,  образуя  еще  один  круг - но
завершающим  штрихом  в  его облике была манера во время разговора поднимать
руку,  складывая  большой  и  указательный  палец  в  аккуратное  колечко, и
ритмично   помахивать   этим   колечком   перед  лицом  собеседника,  словно
намереваясь насадить его прямо на нос.
     Из  четырех  сыновей  Аруна  на  него был похож только старший, трое же
других  не  имели с отцом ничего общего. И еще одно: в доме Аруна никогда не
рождалось худородков.
     Этот  скользкий жировичок с гипнотизирующим взглядом хищной ящерицы был
смешон  и  страшноват  одновременно,  но  стоявшему сейчас перед ним Инебелу
никогда не приходило в голову поглядеть на учителя насмешливо или испуганно.
Мешали  тому  инстинктивная  тяга  к  недюжинному уму гончара и добровольная
завороженность  его  журчащими речами - тоже, без сомнения, благостным даром
Спящих Богов. Вот и сейчас молодой художник почтительно ждал, переминаясь на
обожженных  глиняных  плитках, которые в голубоватом вечернем свете казались
попеременно  серебристо-серыми  или  бурыми. Из глубины двора тянуло поздним
дымком, слышались голоса.
     -  Зачем  пришел,  а?  - повторил Арун, и его "А?", как обычно, звучало
скорее как "О?".
     -  Я  пришел  за  твоим  словом,  учитель... - глухо проговорил Инебел,
переступая с темного глиняного квадрата на светлый.
     - А не поздно?
     Инебел вздохнул и переступил обратно - со светлого на темный.
     -  Я  вышел  с  восходом вечернего светила, - еще тише проговорил он, -
только по улице не пройти было - скоки ловили кого-то на нижнем конце.
     Арун,  нисколько  не  изменясь