всякой связи с предыдущим заметил
гончар. - И правильно сделал. Занесся малость мой Сиар. Того не считает, что
ему до тебя - как вечернему солнцу до утреннего.
     Теперь  настала  очередь  удивиться Инебелу - уж кто-кто, а он-то знал,
кто  подначивал  Сиара.  Но  виду не подал, словно пропустил мимо ушей слова
Аруна.
     -  Ты  вот и на меня косо стал поглядывать, - продолжал тот, - а того в
разумение  не  берешь,  что  ежели  по-моему  выйдет,  то  ведь  новая жизнь
начнется,  но-ва-я!  По  законам новым, праведным. Ты вот сколько отработал,
пока  жрец  верховный  тебе  бирку выкупную не снял? Год, небось? Пока спину
гнул,  разлюбить  успел.  Да не обижайся, я тебе не Сиар, на меня не надо. Я
думаю, когда говорю. Много думаю, мальчик ты мой несмышленый. И о тебе тоже.
     - Обо мне? - безучастно отозвался Инебел.
     -  О  тебе.  У меня большой дом, много взрослых сыновей. Что до чужих -
отбою  нет,  сам  видал.  И  все-таки мне очень хотелось бы, чтобы ты был со
мной. Именно ты.
     - Почему?
     - Ты - сила, - просто сказал Арун.
     - И на что тебе моя сила?
     Снова  заструился,  зажурчал  медоносный  голосок. Жены с чужих дворов,
детишки  без  счету  -  много ли детенышу на прокорм надобно? Самую малость.
Пока мал, разумеется. А потом все больше да больше. А когда их орава...
     Инебел  завороженно  кивал,  и только где-то в глубине изредка начинало
шевелиться  недоумение  -  действительно,  во  всех  домах  людей вроде бы и
поровну,  но  там  и  стар,  и  млад.  А  вот у Аруна дряхлые да бесполезные
почему-то не заживаются, хлеб у малых не отнимают. Да и детишки не так уж на
шее  висят, все к делу приспособлены - кто глину носит, кто месит. И что это
нынче гончар прибедняется, на что ему жаловаться?
     Но  Арун  не  жаловался.  Он  упрямо  гнул  какую-то свою линию, только
Инебелу  сил  недоставало  за  Гончаровой мыслью угнаться. Сонмище Нездешних
плыло  перед  глазами  в  лиловом  дыму  костра,  и  белое  платье светилось
нераскрывшейся кувшинкой...
     -  Ты говоришь, живые "нечестивцы" в обиталище светлом зарю возглашают?
-  продолжал  Арун.  -  Ну,  ну...  Я  бы  на  месте  Неусыпных наших так не
радовался.  Живые  "нечестивцы" ведь и вправду могут новый закон объявить. И
начнет  город  расти,  улицы  длиться,  дома возводиться, чтобы всем было от
нового закона вольготно и весело. Воды маловато? Озеро рядом. Голодно? А кто
это сказал? Вон, на каждом всесожжении - мешок на мешке, и все уже сгнившее,
перепрелое.  Закрытый  Дом от запасов ломится. Это от пригородных пастбищ. А
ежели  деревья  под  корень  ломать,  а не одни только ветки, да корни огнем
жидким  вытравить,  да  землю  из-под пожарища разделать - это по всему лесу
таких  новых  полей  да  пастбищ  поразвести можно, два города прокормишь! И
мыследейство  не  запрещать,  почему  это  оно  Богам  не угодно? Очень даже
угодно.  Одаряют же они этим даром одних только избранных! Вон два рыболова,
один  лесолом,  травостригов  три  или  четыре наберется; Инебел щедрее всех
одарен...
     Арун  все  говорил  и  говорил,  и возражал самому себе, и спорил сам с
собой,  да еще изредка кивал кругленьким жирным подбородочком на собравшихся
в тесный кружок Нездешних Богов, словно одно их присутствие было неоспоримым
доказательством  его  правоты.  Пухлые  его пальчики, сложенные в неизменное
колечко,  порхали  где-то  на  уровне груди Инебела и лишь изредка замирали,
чтобы  стремительно нырнуть вниз и склюнуть с передника липкую крошку рыбной
запеканки.
     -  А  когда закон новый повсеместно установится, - продолжал горшечник,
впервые на памяти Инебела выпрямляясь и теряя свою непременную округлость, -
то  ввести  повиновение все-не-пременнейшее! За леность в работе, а тем паче
за сотворение и применение чужих рук - на святожарище, и не-мед-лен-но!!!
     -  Это  еще  почему?  -  встрепенулся  Инебел,  припоминая  только  что
обещанные  веселие  и  вольготность.  -  Если  уж дозволять мыследейство, то
почему  же  запрещать  ту блестящую зубастую полосу, которой Нездешние могут
перепилить пополам такое дерево, которое целому двору лесоломов не подгрызть
и за десять раз по десять дней?
     Арун  ощерился  и  подпрыгнул,  словно  у него под мягким задком вместо
муравчатого пригорка оказался лесной игольчатый гад:
     -  Что  Богам  положено,  того  хамью  не  лапать!!!  -  И, увидев, как
отшатнулся  маляр,  ворчливо  разъяснил:  -  Порядка же не станет, глупый ты
мальчик.  Ежели на каждом дворе будет вдоволь любых рук, то каждая семья для
себя  и  дров нарежет, и рыб накоптит, и тряпья всякого запасет. Для себя! И
спрашивается, понесут они что в Закрытый Дом? Сомневаюсь.
     - А кара божья?
     -  Кара...  Когда всего вдосталь, не очень-то кары боязно. Да всех и не
покараешь.  Закон,  он  на  том  и  держится, что по нему всю работу сдай, а
разной  еды  да  одежки получи. Думаешь, в новом-то законе по-другому будет?
Как  же, закон ведь это, а не глупость хамская. Тем и мудр закон, что каждый
двор  одно  дело  делает,  коим прокормиться не может. Ни даже рыбак - одной
рыбой, ни плодонос - одними лесными паданцами. Понял?
     Это был уже прежний, высокомерный и многомудрый Арун.
     -  Не  понял,  - кротко сказал Инебел. - Не понял я, учитель, зачем мне
тогда этот новый закон?
     Тут уж Арун взвился, словно огонь летучий над Уступами Молений:
     -  Да  чтоб  не  жить  во  лжи, как в дерьме, как гад ползучий - в тине
озерной!  Чтоб  работать  вольно  и  радостно  за  сладкий  и  сытный кусок,
съедаемый  без  страха и срама! Чтоб не молиться ложным Богам, почитая более
всего  сон  бесплотный, ибо сны и без того даны нам от рождения и до смерти,
как дан нам ветер для дыхания и солнце утреннее для прозрения после ночи. Не
сон,  но  хлеб  -  вот  истинность  новой веры, нового закона! Святую истину
принесли нам Нездешние Боги, и отринуть нам надобно старых Богов, коих никто
и  не  видел,  если уж честно признаться. Зато вот они - настоящие: трижды в
день  садятся  они  за  трапезу  всей  семьей,  и  не на землю - вкруг ложа,
застеленного  покровом  многоклетчатым. Как же твой зоркий глаз искуснейшего
маляра  не  разглядел  истины? А глядел-то ты подолгу... Вот и теперь гляди,
когда я просветил тебя, только молчи до поры, чтобы голову свою поберечь...
     Гляди...А как глядеть, если глаза жжет, словно и не за стеной нерушимой
горит-полыхает костер, а вот тут, под ногами, и едкая копоть застилает взор?
Верить...  Да  как  тут верить, если не до нее, не до веры, верить ведь надо
разумом, а разум мутится, и нет никакого ветра, дарованного нам от рождения,
и дышать уже нечем - да что там дышать, нечем жить.
     Потому  что  стоят  у костра двое, и просвечивает огонь сквозь ее белые
одежды,  словно утреннее солнце - сквозь лепестки пещерного ледяного цветка;
а  напротив  нее,  не дальше руки, - тот, что чернее ступеней ночного храма,
тот, что ровня ей и родня, потому что они - из одного дома.
     Тот, который без выкупа может взять ее...
     -  Гляди  пристально,  маляр, и молчи крепко, ибо не живой "нечестивец"
возгласит новую веру - это сделаю я, Арун-горшечник!.. Когда время придет.


13

     - ..."Рогнеда", "Рогнеда"... Ларломыкин, тебя ли я зрю?
     - Меня. А что?
     - Поперек себя шире и в полосочку.
     -  И  у  меня  рябит, это лунища проклятая какую-то нечисть генерирует,
пока она не скроется, хоть на связь не выходи.
     -  Ну  и  не  выходи.  У  меня  самого дел по горло. Пакет информации с
Большой Земли мне перекинул?
     -  А  как  же,  минут десять тому. Глянь в распечатник, твои двойняхи -
никак не разберу, кто из них кто - наверняка уже туда свертку запустили.
     - А. Благодарствую. И не смею дольше задерживать.
     -  Да  постой  ты,  Салтан, в самом деле... Ни к черту у тебя нервишки.
Обратился   бы   к   своему   чернокнижнику,  пусть  он  малость  пошаманит,
подкорректирует твое поле, что ли.
     - Субординация не позволяет. Я есмь непогрешен. Для полного вхождения в
образ  халат  какой-то  дурацкий  напялил,  бороденку  свою тибетскую лелею.
Окружающих впечатляет.
     - Даже меня. Как вчера отпраздновали?
     - Ничего, благодарствую. Мокасева моя - ах, что за душа человек! Так бы
и женился на ней, голубушке...
     -  Да,  у  этой  и  не проголодаешься, и не соскучишься. За чем же делю
стало?
     -  За  той  же  субординацией.  Экспедиция,  сам  понимаешь,  на  каком
положении, каждый шаг на виду - снизу кемиты, сверху твоя милость.
     -  Ну,  достославный  Колизей  со  всеми  его секретами не очень-то нас
интересует.  Если  и  за  вами приглядывать - еще одну "Рогнеду" подвешивать
нужно.  А что до субординации, то вот вернетесь на базу - тут ты ей больше и
не начальник. Да меня не позабудь в сваты.
     - Тебя забудешь!
     В разговоре наметилась едва уловимая пауза.
     -  Что стряслось, Кантемир? - быстро и очень серьезно спросил Абоянцев,
разом  теряя  традиционный  шутовской  тон, позволявший им коротать вечерние
свободные часы.
     - Решительно ничего, Салтан, слава Спящим Богам!
     -  Выкладывай,  выкладывай! Ты же непосредственно общаешься с базой, не
то  что  я,  питающийся  протокольными  цидульками. Кто у тебя там на прямом
контакте?  Чеслав  Леферри? Ты ж его по экспедиции на Камшилку знал, так что
коридорно-кулуарной информации у тебя - сухогруз и маленькая ракетка.
     -  Да  на  кой  тебе  эти  сплетни, владетельный хан кемитский? Почитай
развертку, вон она у тебя в накопителе парится, а потом и поговорим.
     - Кантемир!!!
     -  Что  -  Кантемир?  С  завтрашнего  дня  начинается  непосредственная
трансляция  из города аж по шестнадцати каналам. До сих пор вся видеосолянка
поступала  на  "Рогнеду", и я с мальчиками до одури сортировал все по темам,
отжимал  воду и в виде концентратов спускал тебе обратно. Так вот, кончилась
вам  эта  сладкая  жизнь.  Теперь  сами  выбирайте - улицы, дворы, ну и этот
тараканник... как его... Закрытый Дом. Адаптируйтесь на здоровье.
     - Кантемир, это же...
     - Ну, подарок судьбы или Совета, как тебе больше нравится.
     - Да ты ничего не понял! Это же помилование, Кантемирушка, ведь если бы
нас  решили  эвакуировать,  то ни о каких трансляциях и речи не было бы! Фу,
две горы с плеч...
     -  С половиной. Потому как из сугубо конфиденциальных источников - учти
-  никому!  -  стало  известно,  что  появился  седьмой  вариант:  если ваше
пребывание  здесь будет признано неперспективным, то весь Колизей с чадами и
домочадцами  не вернут на Большую Землю, а перебазируют в район Вертолетной.
Для вас, собственно, и разницы никакой - трансляция будет вестись из того же
города, вы ж его напрямую и не видели.
     -  Ну,  это  ты  несерьезно,  Кантемир.  У меня ж какое хозяйство: одни
грядки   чего  стоят,  насквозь  Кристиниными  слезами  промочены!  Родничок
славный, чистый... А что, уже есть решение?
     -  Ну  что  ты, Салтан, как ребенок, в самом деле! Разве без тебя будут
это  решать? Ты, Гамалей, Аделаида - вы еще назаседаетесь, надискутируетесь.
Тошно станет. Но пока даже им - ни гу-гу. Все пока на уровне мнений.
     -  Чьих мнений? Тебе не кажется, что наше мнение нужно было выслушать в
первую очередь?
     - Не кажется ли - мне?
     -  Да,  - сказал Абоянцев, - это я уже малость того... От огорчения. Ты
прости,  Кантемир.  Я  понимаю,  что  ты-то  ничего не решаешь. Но и ты меня
пойми, ведь это моя последняя экспедиция! Я же старик, Кантемир, меня больше
не пошлют. Та-Кемт - это мое последнее...
     -  Не  срамись,  Салтан.  Во-первых,  ничего  не  решено,  а во-вторых,
вернешься  на  базу,  будешь  заведовать  Объединенным  институтом истории и
развития  Та-Кемта,  со  всеми его мыследеями и летаргическими богами. Самое
стариковское дело. Завидую. Мне вот института не предложат.
     -  Я тебя замом возьму, - сказал Абоянцев с наигранной веселостью - ему
уже было стыдно. - Зам по сбору информации на высших инстанциях - звучит?
     - Да уж говорил бы попросту: зам по сплетням. Но я и от такой должности
не  откажусь.  Все лучше, чем совсем без дела. Никогда не думал, что это так
страшно - стать стариком...
     -  Полно,  полно, Кантемирушка. Оба мы старые хрычи. Так что непонятно,
чего жальче - себя ли, или вот Колизея, последнего моего дома небесного... -
Он  погладил  сухонькими  пальцами  стекло  экрана,  и оно отозвалось легким
потрескиванием.  -  Выходит, провалиться ему, бедолаге, под землю, как граду
Китежу.
     - Китеж под воду ушел, не путай.
     -  А,  склероз.  Другой  был  город какой-то, не наш Китеж. Мне Гамалей
рассказывал.  Целый  город,  провалившийся  со всеми обитателями. Да еще и в
пасхальную  ночь,  под  звон  колоколов. Как бишь его... Не помню. Ничего не
помню. И помнить не хочу. Свернуть экспедицию! И какую экспедицию! Кантемир,
твой  голос  в  Совете  все-таки  один  из  решающих - ты что, тоже считаешь
продолжение эксперимента бесперспективным?
     -   Напротив.   Перспективы   налицо.   Ты   не   дослушал.   Только...
Перспективы-то  совсем  не  те,  на  которые  мы  рассчитывали.  То  есть мы
предусматривали  вариант  религиозной  распри,  ты  же  помнишь, Роборовский
предупреждал... Но все-таки хотелось, чтобы это было побочным эффектом, а не
единственным следствием нашего контакта.
     -  Постой,  постой!  Я  регулярно  прослушиваю  чуть  не  половину всех
записей,  которые  вы  мне  спускаете,  и  ни разу не уловил даже намеков на
какую-либо  ересь.  Для  возникновения нового религиозного течения требуется
немало времени...
     -  Положим!  Кто-то  в  свое  время  заметил, что для подобной операции
Лютеру  понадобилась  всего одна чернильница и одна стопка бумаги - долго ли
умеючи? Правда, кемиты - городские кемиты, не храмовые - сплошь безграмотны,
да к тому же и фантастически инертны.
     - Ну, батюшка мой, жреческая флегматичность тоже потрясающа, это я тебе
говорю  как  крупный профан в истории всех религий. Будь это на нашей Земле,
такой религии щелчка было бы довольно! Но где он, этот щелчок?
     -  Есть,  есть, Салтан. Ты или пропустил, или еще руки не дошли. Мы тут
выудили  серию  прелестнейших  диалогов,  естественно,  пока  это  легчайшие
намеки,  так сказать, прелюдия кемитского кальвинизма. Но какая первозданная
чистота,  какой  классический  примитив:  долой  Богодухов  дрыхнущих  -  да
здравствуют Боги жующие!
     - То есть мы, грешные, с нашим трехразовым питанием по самому скромному
экспедиционному рациону? Бывают в жизни злые шутки, но представить себе нашу
полупрозрачную Кристину в роли богини обжорства... Это несерьезно, Кантемир.
     - У твоей Кристины здоровый детский аппетит, как следует из Аделаидиных
сводок. Но когда Сэр Найджел везет на стилизованной таратайке гору дымящихся
антрекотов,  тебе непременно хочется, чтобы взирающие с благоговением кемиты
тут  же  взяли  на вооружение колесо от таратайки. А они - дети природы, они
предпочитают антрекот!
     -  Согласен  на  антрекот,  но  почему бы им не заинтересоваться заодно
ножом и вилкой? С ножом можно съесть два антрекота!
     -  Излишества  не  в  ходу  у  примитивных религий, к тому же кемиты за
считанные  минуты  отращивают  себе  стальные когти, с такими когтями можно,
во-первых,  вырвать  у  ближнего своего, а затем удержать и три антрекота, а
это  важнее.  Так  что с орудиями производства мы сели в основательную лужу,
Салтан свет Абдикович, и это не кулуарные мнения - это факт.
     -  Но  ведь  не  могли  же  мы,  в  самом деле, навязать им ту или иную
альтернативу?  Мы  должны  были  сдвинуть их с мертвой точки, вышибить их из
этого  проклятого  социостазиса,  предложить  им выбор, в конце концов, ведь
такова была изначальная задача?..
     -  Знаешь,  Салтан,  чем  больше  ты  сейчас  впадаешь  в  панику,  тем
основательнее  я  успокаиваюсь.  А  то  уж  я  было  начал себя казнить, что
выболтал  тебе  все  сплетни,  роящиеся вокруг Совета по контактам. А теперь
вижу  - все правильно. Потому что если бы ты вот так же начал паниковать при
всем  честном  народе,  это  было  бы,  как  говорят кемиты при виде жующих,
"срамно и постыдно"!
     -  То ли еще будет, Кантемир, то ли еще будет! Когда узнают мои ребята,
Самвел, Кшися, двойняхи эти оголтелые, что нас собираются перебрасывать...
     -  Ну-ну, не такие уж они дети малые, неразумные, какими представляются
тебе  в  отеческих  твоих  заботах.  Знали  они, на что идут. И что могут их
отсюда  убрать  не  то  что через год - на третий день, землицы не понюхав и
воды  не  испив,  тоже  знали.  А  крепче  всего  они  знали первый постулат
дальнепланетчиков:  при  контакте  с менее развитой цивилизацией ВОЗДЕЙСТВИЕ
ДОЛЖНО БЫТЬ МИНИМАЛЬНЫМ.
     -  Минимальное  воздействие  и  хреновый  эффект...  А может, надо было
воздействовать  чуточку  посильнее? Ведь какие возможности открывались перед
кемитами,  неужели  ты  для  себя  не  проигрывал эти варианты, а, Кантемир?
Прирожденные  экспериментаторы,  с  их-то  руками,  с  их неприхотливостью и
дисциплиной - за считанные десятилетия они могли бы снова заселить все земли
средних   широт,   откуда  они  откочевали  на  экватор,  образовать  единое
государство,   перескочив   сразу  через  несколько  социально-экономических
формаций...
     -  Как  кенгуру.  Да,  они  могли.  Но  выбрали  другое  - полуголодное
существование, молитвы, сны. Сами выбрали свой путь.
     - И опять жрецы, пирамиды, жертвоприношения, мракобесие, инквизиция...
     - Да, но если нам удастся снять ограничение рождаемости, можно считать,
что мы уже наполовину спасли это сонное царство.
     -  Знаешь,  голубчик,  мне  от  этой  уверенности  как-то  не легче. О!
Видимость улучшается - луна зашла. Пора проветриваться.
     - В каком смысле?
     - В прямом. Хотя, если нас перебазируют, то какой смысл?
     -  В  том, чтобы стоять до конца, всегда есть если не смысл, то хотя бы
какая-то прелесть...
     - Вот-вот. Так что я пошел - стоять до конца. Как обелиск.


14

     Что-то  ткнулось  прямо  в  ноздрю,  защекотало,  -  Инебел  сморщился,
сдавленно  чихнул и потер тыльной стороной зудящую верхнюю губу. Едва слышно
щелкнуло,   в   нос  проник  отчетливый  медовый  запах.  Видно,  запоздалый
муракиш-медонос тащил свою крошечную восковую коробочку, да на пути его, как
гора,  разлегся  человек  -  ни обежать, ни перепрыгнуть с полной ношей. Сам
муракиш  отпрыгнул, а мед липкой смолкой размазался над верхней губой, чихай
теперь до самого рассвета...
     Инебел  приподнялся на локте. Вечернее солнце уже зашло за гадючий лес,
и  в  непроглядной  тьме  невозможно было различить, где кончаются последние
купы его развесистых деревьев, а где начинается рахитичная поросль окраинных
городских  садов.  Впрочем, города отсюда и не должно было быть видно, но не
светилось  и  Обиталище  Нездешних,  черной  неживой  громадой угадывающееся
посреди  кочковатого  лугового пастбища, с которого тянуло дурманом вечерних
фиалок.
     А  может,  там  уже  ничего  и  нет?  Растаяло,  ушло в зыбкую трясину?
Отсветилось, отмерцало беззвучным сном?
     Потому  он  и  не ушел, потому и отстал от Аруна - не смог запереться в
уютном,  занавешенном  со  всех сторон покое. И так изболелось сердце, а еще
всю    ночь    маяться,    что    проспал    часы,    когда    можно    было
насмотреться-напечалиться...
     Он  долго  глядел,  притаившись  в  луговом  ковыле,  как тихо угасают,
засыпая,  светящиеся  голубые  гусеницы,  прилепившиеся под кровлями верхних
гнезд. В пещерах он не раз находил похожих светляков-ползунов, но те были не
длиннее  полупальца и при звуке шагов свертывались в колечко и гасли. Инебел
положил  подбородок на сцепленные пальцы, приготовясь подстеречь тот момент,
когда все Обиталище погрузится во мрак - и вдруг заснул.
     Проснулся   он,   как   ему   показалось,   тотчас  же,  но  ни  одного
огонька-светляка  не  теплилось уже в переходах и гнездах Открыт