жет быть, он алкоголик или
наркоман, а может, он бродяга и тунеядец. Какой бы  ни была причина, мужчина
в приемной педиатра  посреди рабочего  дня  --  это ненормально. Поэтому все
мамаши дружно делали вид, будто меня здесь нет.
     Правда, они время от времени беспокойно посматривали в мою сторону, как
будто я мог подкрасться сзади и изнасиловать их, стоит им только повернуться
ко. мне спиной. Даже медсестра, Глория, отнеслась ко мне с недоверием. Она с
подозрением посмотрела  на  малышку,  которая  совсем не плакала, а тихонько
сопела у меня на руках.
     -- По какому вы, собственно, поводу?
     Я сказал, что мы пришли на прививку.
     -- Она бывала здесь раньше?
     -- Да, она наблюдается у доктора с рождения.
     -- Вы родственники?
     -- Да, я ее отец.
     В  конце  концов, нас  пропустили на прием.  Доктор  пожал мне  руку  и
держался очень дружелюбно. Он не спрашивал, почему с малышкой пришел я, а не
моя   жена   или   домработница.  Малышке  сделали  две   инъекции.   Аманда
расплакалась. Я начал укачивать ее, стараясь успокоить.
     --  Возможно,  будет  небольшая припухлость и  покраснение вокруг места
Инъекций. Позвоните мне, если это не пройдет в течение двух суток.
     Потом  я  вышел  обратно в  приемную  и  попытался  вытащить  кредитную
карточку и  расплатиться, одновременно  успокаивая малышку.  Как раз тогда и
позвонила Джулия.
     -- Привет! Что ты делаешь?
     Наверное, она услышала плач ребенка.
     -- Плачу за прием у педиатра.
     -- У вас неприятности?
     -- Вроде того...
     -- Ладно, слушай,  я  только хотела сказать, что сегодня приду с работы
рано --  наконец-то! -- и  успею к ужину.  Может,  мне чего-нибудь купить по
дороге?
     -- Вот здорово! -- сказал я.

     Тренировка у  Эрика затянулась. Уже  начало темнеть. Этот тренер всегда
занимался с ребятами допоздна. Я расхаживал вдоль футбольного поля и пытался
решить,  стоит  ли  мне  на это  жаловаться. Родителям  всегда  очень трудно
понять,  балуют  они  детей  или  всего  лишь  обоснованно  опекают.  Николь
позвонила  по  мобильнику  и  сказала,  что  ее  театральная  репетиция  уже
закончилась, и спрашивала, где я и  почему я ее не забрал? Я сказал, что все
еще с Эриком, и спросил,  не сможет ли она доехать домой вместе с кем-нибудь
из подружек.
     -- Ну,  па-а-па...  --  процедила  Ники  с  отчаянием в  голосе.  Можно
подумать, я предлагал ей ползти домой на четвереньках.
     -- Эй, послушай, мы здесь застряли надолго.
     Она ответила очень язвительно:
     -- Ну да, конечно.
     -- Это еще что за тон?
     Но  еще  через  несколько  минут  тренировка  внезапно  закончилась. На
футбольное  поле  выехала большая зеленая машина  с цистерной и  вышли  двое
рабочих   в  масках   и   резиновых  перчатках,  с  бачками  за  спиной  для
опрыскивания.  Они  собирались разбрызгивать какой-то  детергент от сорняков
или еще что-то в том же духе, и до завтра все занятия на поле отменялись.
     Я позвонил Николь и сказал, что заеду за ней.
     -- Когда?
     -- Мы уже выезжаем.
     -- А как же тренировка этого гаденыша?
     -- Ники, что за слова?
     -- Почему он всегда у тебя на первом месте?
     -- Он не всегда у меня на первом месте.
     -- Нет, всегда! Он настоящий маленький гаденыш.
     -- Николь...
     -- Из-ви-ни.
     -- Увидимся через пару минут, -- сказал я и отключил связь. Современные
дети развиваются  быстрее,  чем  в  наши  дни.  Подростковый возраст  теперь
начинается лет с одиннадцати.

     В полшестого  дети  уже были дома  и  сразу бросились  к  холодильнику.
Николь  схватила большой кусок волокнистого сыра  и начала  запихивать его в
рот. Я велел ей прекратить, чтобы она не портила аппетит перед ужином. Потом
я начал накрывать на стол.
     -- А когда будет ужин?
     -- Скоро. Мама приедет домой и привезет еду.
     -- А-га.
     Николь вышла, а через несколько минут вернулась и сказала:
     -- Она извиняется, что не позвонила, но сегодня она опять будет поздно.
     -- Что?
     Я как раз наливал воду в стаканы, расставленные на столе.
     --  Она извиняется, что не  позвонила, но  сегодня  она  опять  приедет
поздно. Я только что с ней говорила.
     --  Господи... -- я разозлился. Я  старался никогда не  показывать  при
детях, что раздражен, но иногда это вырывалось само собой. -- Хорошо.
     -- Пап, я очень хочу есть, правда.
     -- Зови брата и садитесь в машину, -- сказал я. -- Мы едем в ресторан.

     Позже,  этим же вечером, когда я относил  малышку  в кроватку, случайно
задел локтем фотографию, стоявшую на книжной полке в гостиной. На фотографии
была  Джулия с четырехлетним Эриком в  Солнечной Долине. Оба  были  одеты  в
лыжные костюмы, Джулия учила Эрика кататься на лыжах и лучезарно  улыбалась.
Рядом стояла  фотография,  на которой были мы с Джулией в Коне, где отмечали
одиннадцатую годовщину свадьбы. Мы целовались в  лучах  заходящего солнца. Я
-- в яркой гавайской рубашке, у Джулии на шее -- разноцветные бусы. Это было
чудесное путешествие. Признаться, мы оба почти не сомневались, что Аманду мы
зачали именно тогда. Я помню,  как Джулия однажды пришла с работы и сказала:
"Солнышко, помнишь, ты говорил, что май-тай опасны для здоровья?" Я ответил:
"Да..." А она продолжила: "Ну вот, давай я сформулирую так  -- это девочка".
Я был так потрясен, что содовая, которую я  как раз пил, залилась мне в нос,
и мы оба рассмеялись.
     На другой фотографии Джулия  и Николь вместе делали тесто  для печенья.
Николь сидела на  кухонном столе. Она была еще такая маленькая, что ее ножки
не доставали  до  края стола. Наверное,  ей  тогда было  годика  полтора, не
больше. Николь  сосредоточенно хмурилась,  держа в  ручках большую  ложку  с
тестом,  тесто  стекало  через  край, а Джулия  изо всех  сил  старалась  не
рассмеяться.
     Потом была еще фотография с пешеходной прогулки в Колорадо. Джулия вела
за  руку шестилетнюю Николь, я нес на плечах маленького Эрика. Воротник моей
рубашки потемнел от пота, а может,  и от чего похуже, если я  верно вспомнил
тот день. Эрику, наверное, было всего два года, он все еще носил подгузники.
Помню, ему  нравилось  закрывать мне глаза ладошками, когда я  шел с ним  по
тропинке.
     Фотография  с  прогулки  соскользнула  внутри  рамки и  стояла косо.  Я
постучал по  рамке,  чтобы поправить ее, но ничего не получилось. Я заметил,
что некоторые фотографии  поблекли,  другие  поприлипали эмульсией  к стеклу
рамок. Никому не  было дела до этих старых фотографий. Малышка  завозилась у
меня на руках,  потерла глаза  кулачками.  Пора было укладывать  ее спать. Я
поставил фотографии обратно на полку. Это были всего лишь старые картинки из
других, счастливых времен. Из другой жизни. Казалось, они больше не имели ко
мне никакого отношения. Потому что теперь все изменилось.
     Мир изменился.

     В этот вечер  я  оставил  стол накрытым для  ужина  -- как немой упрек.
Джулия увидела это, когда вернулась домой -- около десяти вечера.
     -- Прости меня, солнышко.
     -- Я знаю, ты была занята, -- сказал я.
     -- Да. Прошу тебя, прости.
     -- Я простил.
     --  Ты у меня лучше всех,  -- Джулия послала  мне воздушный  поцелуй из
противоположного конца комнаты и сказала: -- Я хочу принять душ.
     Она пошла по коридору, а я смотрел ей вслед.
     По пути  она  заглянула  в комнату  Аманды  и вошла  туда. В  следующее
мгновение я услышал, как Джулия воркует, а малышка агукает. Я встал со стула
и пошел к ним.
     В  полутемной детской Джулия держала малышку  на руках и терлась  о нее
носом.
     Я сказал:
     -- Джулия... ты ее разбудила.
     --  Нет,  я  ее  не  будила.  Она  не  спала.  Ты  ведь  не  спала, моя
крохотулечка? Не спала, правда, мой сладенький пупсик?
     Малышка  потерла глазки кулачками и зевнула. По ее виду было совершенно
ясно, что кроха только что проснулась.
     Джулия повернулась ко мне в темноте.
     -- Я не будила ее. Правда. Не будила. Почему ты на меня так смотришь?
     -- Как?
     -- Сам знаешь как. Как будто в чем-то обвиняешь.
     -- Я ни в чем тебя не обвиняю.
     Малышка захныкала, а потом расплакалась. Джулия потрогала ее подгузник.
     --  Кажется,  Аманда  мокрая, --  сказала  она  и,  выходя  из комнаты,
передала девочку мне. -- Сделай это сам, мистер Совершенство.

     Между нами повисла напряженность. Я  поменял малышке подгузник и уложил
ее  в  кроватку.  И услышал, как Джулия вышла из душа, хлопнув дверью. Когда
Джулия начинала хлопать  дверями,  это был условный знак для меня -- чтобы я
пришел  и успокоил ее. Но сегодня вечером у меня было неподходящее для этого
настроение. Я рассердился на нее за то, что она разбудила малышку,  и за то,
что она обещала прийти домой рано, но не пришла и даже не позвонила сказать,
что опять задержится. Я опасался, что она стала такой из-за нового любовного
увлечения. Или потому,  что семья ее больше не интересует. Я не знал,  что с
этим делать.  И  у меня сейчас не  было сил улаживать  возникшую между  нами
напряженность.
     Вот  я  и  решил  -- пусть  себе хлопает дверьми сколько угодно. Джулия
задвинула дверь своего платяного  шкафа с такой силой, что дерево затрещало.
Она  выругалась. Это  был еще один сигнал, по которому я  должен  был  бегом
устремиться к ней.
     Я вернулся в гостиную, уселся, взял книжку,  которую читал  до этого, и
уставился на  страницу.  Я  пытался сосредоточиться  на чтении, но ничего не
получалось. Я был зол на Джулию и прислушивался, как грохочет она дверцами в
спальне.  Если  она  и  дальше будет  так шуметь, то  разбудит Эрика,  и мне
придется с этим разбираться. Я надеялся, что до этого не дойдет.
     Постепенно   шум  прекратился.  Наверное,  Джулия  наконец  улеглась  в
постель.  Если  так, то скоро она заснет. Джулия способна была заснуть, даже
когда мы ссорились. Я никогда так не умел. Я встал и принялся расхаживать по
комнате, пытаясь расслабиться и успокоиться.
     Когда  я  наконец  пришел  в спальню, Джулия уже спала. Я скользнул под
одеяло и повернулся на бок, спиной к ней.

     В  час ночи заплакала  малышка. Я потянулся,  чтобы включить ночник, но
попал на кнопку будильника и случайно включил встроенное  в будильник радио.
Заиграла какая-то рок-н-ролльная мелодия. Я выругался, завозился в темноте и
в конце концов выключил радио и включил ночник.
     Аманда продолжала плакать.
     -- Что с ней такое? -- сонным голосом спросила Джулия.
     -- Не знаю.
     Я встал с кровати и потряс головой, пытаясь проснуться. Потом я пошел в
комнату  малышки и  включил  свет. Свет казался  очень  ярким, отражаясь  от
желтых обоев с клоунами. Я почему-то подумал: "Чем ей  не понравились желтые
салфетки под приборы, если она оклеила всю детскую желтыми обоями?"
     Малышка стояла в кроватке, держась ручками  за высокий бортик, и  орала
благим матом. Она дышала прерывисто, широко разинув  рот. По ее щекам бежали
слезы. Я протянул к ней руки, и малышка потянулась ко мне. Я взял ее на руки
и  стал  укачивать, чтобы  утешить  кроху. Наверное, ей  приснился  какой-то
кошмар. Я укачивал Аманду, пытаясь ее успокоить.
     Аманда продолжала плакать и никак  не успокаивалась. Я подумал, что ей,
должно быть, больно -- возможно, что-то  раздражает ее, что-то в подгузнике.
Я  внимательно осмотрел все ее тельце. И увидел ярко-красное раздражение  на
животе, которое расползалось полосами к спине и к шее.
     Вошла Джулия.
     -- Ты что, не можешь ее успокоить? -- спросила она.
     -- С ней что-то не так, -- сказал я и показал Джулии красные пятна.
     -- У нее температура?
     Я  потрогал лобик Аманды. Она вспотела,  лоб был теплее  обычного,  но,
скорее всего,  это  из-за  того, что  она плакала. В  целом ее  тело не было
горячим.
     -- Не знаю. Вряд ли.
     Потом я  разглядел, что у нее и  на бедрах такие же  красные  пятна. Но
были ли они там  несколько мгновений назад? Мне казалось, я прямо вижу,  как
краснота расползается по телу ребенка. Малышка закричала еще  громче -- если
только такое возможно.
     -- Господи... -- пробормотала Джулия. -- Я позвоню доктору.
     -- Да, позвони.
     Я  перевернул  малышку  на  спинку -- она  не переставала кричать --  и
внимательно осмотрел все ее  тельце. Покраснение действительно  очень быстро
распространялось  -- теперь  я убедился в этом окончательно.  И, похоже, эта
краснота  причиняла Аманде  ужасную,  мучительную боль,  судя  по тому,  как
малышка кричала.
     -- Прости меня, кроха, прости... -- сказал я.
     Да, краснота расползалась.
     Пришла Джулия и сказала, что созвонилась с доктором.
     -- Я не стану ждать, -- сказал я. --  Я  отвезу ее  в отделение  скорой
помощи.
     -- Ты правда думаешь, что это необходимо? -- спросила Джулия.
     Я не ответил ей и пошел в спальню одеваться.
     Джулия спросила:
     -- Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой?
     -- Нет, останься дома, с детьми.
     -- Ты уверен?
     -- Да.
     -- Хорошо.
     Джулия побрела обратно в спальню, а я схватил ключи от машины.
     Малышка плакала не переставая.

     -- Я понимаю, это неприятно, -- сказал врач-интерн. -- Однако я считаю,
что вводить ей успокаивающее лекарство небезопасно.
     Мы стояли в огороженной занавесками палате в отделении  скорой  помощи.
Интерн склонился над моей плачущей дочерью и  заглядывал ей  в уши с помощью
какого-то инструмента. Теперь уже  все тельце Аманды сделалось ярко-красным.
Она выглядела, славно обваренная кипятком.
     Мне было страшно. Я никогда раньше не слышал ни о чем подобном -- чтобы
дети так краснели и непрерывно  плакали. Я не доверял этому интерну, он явно
был слишком молод и неопытен. Как он мог быть опытным специалистом, если он,
судя по всему, еще даже не  начал бриться? Я постепенно сходил с ума, потому
что моя дочь плакала непрерывно уже в течение часа. Я не  находил себе места
от  волнения. А интерн как будто вообще не обращал внимания на плач ребенка.
Я не понимал, как ему это удается?
     --  Температура у нее  нормальная,  -- сказал  интерн, делая заметки  в
карточке. -- Но у детей такого раннего возраста это еще ни о чем не говорит.
До  года у  них вообще может не быть температурных реакций, даже при тяжелых
инфекциях.
     -- Значит, у нее какая-то инфекция? -- спросил я.
     -- Я не  знаю. Я  подозреваю что-то связанное с вирусами, судя по этому
раздражению.  Но сперва  нам нужно получить анализ крови... ага, хорошо,  --
вошла медсестра и  передала  интерну листок бумаги.  --  Угу...  Хммм...  --
Интерн помолчал, потом пробормотал: -- Хорошо...
     -- Что хорошо? -- спросил я, беспокойно переминаясь с ноги на ногу.
     Интерн покачал головой, разглядывая листок, и ничего не ответил.
     -- Что -- хорошо?!
     -- Это не инфекция, --  наконец  сказал он. --  Количество лейкоцитов в
норме, белковые фракции тоже в  норме. У  нее  вообще нет  никакой  иммунной
реакции.
     -- И что это означает?
     Он был очень  спокоен. Он стоял, нахмурив брови, и думал.  Я решил, что
он  просто тупица. Теперь, когда  всем  заправляет  Отдел здравоохранения, в
медицину идет работать кто попало. Наверное, этот  паренек  -- представитель
нового поколения врачей-тупиц.
     -- Мы  должны расширить  диагностическую  сеть, -- сказал интерн. --  Я
сейчас  вызову  для консультации  хирурга  и  невропатолога, дерматолог  уже
вызван, и инфекционист  тоже вызван. Это означает,  что с  вами сейчас будут
разговаривать  много  врачей, они будут много раз задавать вам одни и те  же
вопросы о вашей дочери, но...
     -- Ничего, это нормально, -- сказал я. -- Только... как вы думаете, что
с ней такое?
     --  Я  не  знаю, мистер  Форман.  Если  это раздражение  неинфекционной
природы, мы должны найти другие причины такой кожной реакции. Она  не бывала
за границей?
     -- Нет, -- я покачал головой.
     -- Не подвергалась воздействию тяжелых металлов или токсинов?
     -- Например?
     -- Не бывала на  свалках  мусора,  на промышленных предприятиях, в зоне
действия агрессивных химикатов?..
     -- Нет, ничего такого.
     -- Вам не приходит в голову, что могло вызвать у нее такую реакцию?
     -- Да  нет, вроде  бы  ничего...  Хотя  --  погодите!  Вчера ей  делали
прививки.
     -- Какие прививки?
     Он открыл блокнот, взял карандаш и приготовился писать.
     -- Я не знаю -- те, что положено делать в ее возрасте...
     -- Вы не знаете, какие ей сделали прививки? --  переспросил интерн. Его
карандаш замер над листом бумаги.
     -- Бога ради, откуда мне это знать? -- я больше не мог сдерживаться. --
Нет, я не знаю, какие это были прививки! Каждый раз, когда мы туда ходим, ей
делают разные прививки! Вы же доктор, черт побери...
     -- Не волнуйтесь,  мистер Форман, -- начал он  меня  успокаивать.  -- Я
понимаю,  как  вы  сейчас  нервничаете. Просто  назовите мне  фамилию вашего
педиатра, я позвоню ему и все узнаю. Хорошо?
     Я кивнул и отер ладонью лоб.  Лоб был мокрым от  пота. Я продиктовал по
буквам фамилию педиатра, и интерн записал ее в свой блокнот. Я  изо всех сил
старался успокоиться. Я старался рассуждать здраво.
     И все это время моя малышка не переставала кричать.

     Через полчаса у нее начались судороги.
     Они начались,  когда  ее  осматривал  один  из  одетых  в  белые халаты
консультантов.  Маленькое тельце  моей  Аманды изогнулось и задергалось. Она
прерывисто  захрипела,  как будто ее тошнило, потом начала задыхаться. Ножки
свело спазмом. Глаза закатились под лоб.
     Не помню, что я тогда сказал  или сделал, но прибежал огромный, похожий
на  футболиста, санитар, отпихнул меня к дальней стене палаты и  скрутил мне
руки.  Я  смотрел  поверх его плеча  на  свою дочь, вокруг которой толпились
шестеро людей  в  белых  халатах.  Медсестра  в футболке с  портретом  Барта
Симпсона  взяла шприц и вонзила иголку прямо Аманде в лоб. Я закричал и стал
вырываться. Санитар  бубнил  что-то про веник, повторяя одно и то же снова и
снова.  Наконец  я разобрал,  что он  говорит  про  какую-то  вену.  Санитар
объяснил,  что  у  малышки обезвоживание и  поэтому  ей  делают внутривенное
вливание   какого-то  там  раствора.  И  что  судороги  у  нее  начались  от
обезвоживания. Он называл, что ей вливают -- какие-то электролиты, магнезию,
калий.
     Как бы то ни было, уже через  несколько секунд судороги прекратились. И
малышка снова закричала.

     Я позвонил Джулии. Она не спала.
     -- Ну, как она?
     -- По-прежнему.
     -- Все еще плачет? Это она?
     -- Да.
     Джулия услышала крики Аманды через трубку.
     -- О господи... -- она застонала. -- И что они говорят?
     -- Они еще не знают, в чем дело.
     -- Бедная малышка.
     -- Ее уже осмотрело с полсотни врачей.
     -- Могу я чем-нибудь помочь?
     -- Вряд ли.
     -- Хорошо. Держи меня в курсе
     -- Хорошо.
     -- Я не буду спать.
     -- Хорошо.

     Незадолго до рассвета собравшиеся консультанты пришли к заключению, что
у Аманды либо кишечная непроходимость, либо опухоль мозга. Что  именно,  они
определить  не смогли,  поэтому  назначили  магниторезонансное исследование.
Небо  уже  начало  светлеть,  когда  малышку повезли на каталке  в смотровую
комнату. В центре  комнаты стоял большой  белый аппарат. Медсестра попросила
меня помочь  подготовить  малышку к исследованию  --  она  считала, что  это
успокоит  девочку. Нужно было вынуть у  нее из вены  иголку, потому что  при
магниторезонансном  исследовании  на  теле  пациента не  должно быть  ничего
металлического. Медсестра выдернула иглу, и по  лицу  Аманды  потекла кровь,
заливая ей глаза. Медсестра вытерла кровь салфеткой.
     Потом  Аманду  привязали  к  длинному  белому  столу  и вкатили  внутрь
магниторезонансного  аппарата.  Моя  дочь  смотрела  на машину  с  ужасом  и
кричала,  не замолкая ни на миг. Медсестра сказала, что  я могу подождать  в
соседней  комнате, вместе  с техником. Я прошел в