изучили? -  осторожно
поинтересовался я.
   - Это я сам, но при некоторой помощи государства, - в тон  мне  ответил
Линьков. - У меня  в  биографии  имеется  следующий  прискорбный  факт:  я
закончил три курса физфака.
   - Ничего, ничего, - ободряюще произнес я, - меня можно  не  стесняться.
За неуспеваемость отчислили?
   - Нет, по болезни, - лаконично сообщил Линьков.
   Шутить ему явно расхотелось. Я устыдился своей  бестактности  и  решил,
что  буду,  в  порядке  морального  штрафа,  давать   Линькову   настоящие
комментарии, а не бессвязный лепет.
   - Понимаете, Александр Григорьевич, - задушевным тоном сказал я, - поле
в камере неоднородно, это вы правильно поняли,  поэтому  в  разных  местах
камеры объект уходит во время по-разному. В центре сразу  весь  уходит,  а
кое-где по частям. Мы ищем  зависимость  градиента  скорости  перехода  от
градиента поля,  ну  и  прочих  параметров.  В  идеале  хочется  добиться,
конечно, равномерного перехода.
   - И вы промеряете  градиенты  последовательно  для  всех  точек  объема
камеры? - удивленно спросил Линьков. - Так это же уйма работы!  И  сколько
длится одна петля?
   - Сейчас я беру десятиминутную дистанцию.
   - А меньше нельзя? Ну, скажем, пять минут?
   - Меньше можно, только я не сообразил сразу, что серия  будет  большая,
контрольную проверку сделал на  десяти  минутах  и  режим  уже  рассчитал,
менять не хочется. А вообще-то чем меньше, тем лучше. И надежность выше, и
ждать меньше приходится. Но очень  короткую  дистанцию  тоже  ведь  нельзя
давать - не успеешь вовремя извлечь объект из камеры, очистить место.
   - Да, - задумчиво согласился Линьков, - это верно. А больше?
   - Больше - это наше слабое место, -  объяснил  я.  -  Удается,  правда,
подобрать такие конфигурации и напряженности поля, что петля растягивается
на часы. Но при этом она  часто  размыкается  и  без  всякого,  понимаете,
предупреждения - возьмет да разомкнется,  и  брусочек,  инвентарный  номер
такой-то, уходит в неведомое будущее.
   - А почему вы только в будущее посылаете?
   - Да просто удобнее, что ли. И, кстати, необратимо извлекать кое-что из
будущего мы умеем даже на далекой дистанции.
   - А, понятно! Этим и занимаются ваши эксплуатационники?
   - Ну да. У них там целый заводской  процесс  налажен.  Сверхсовременные
методы добычи ценных и редких металлов. Иридий, ниобий и тому подобное  из
будущего. Только объемы уж очень малы,  и  процесс  капризный,  приходится
десятки микрокамер гонять  да  всякий  раз  останавливать  для  очистки...
Вообще хронофизика наша вся  насквозь  капризна  до  ужаса,  -  откровенно
признался я. -  Неустойчивые  результаты,  ненадежные.  И  воспроизведения
четкого нет. Один раз получается,  десять  раз  не  получается.  Один  раз
замкнул петлю, другой раз она тебе хвостиком вильнет - и будь здоров!
   - Что, не возвращается объект?
   - То не возвращается, а то, наоборот, исчезать  не  хочет.  Тоже  очень
приятный вариант. Но это все цветочки... Вот если  поля  срываются,  тогда
вообще хоть  плачь...  Тахионный  пучок  к  чертям  летит,  силовые  линии
трясутся, как малярики, потом - бац! - автоматика отключается,  и  начинай
все сначала.
   - Ладно, - сказал Линьков спокойно и дружелюбно. - Я вас совсем замучил
вопросами и работать мешаю, а время-то идет. Все. Молчу как рыба.
   Я глянул на часы и ужаснулся - время действительно идет,  да  еще  как!
Надо поторопиться. Я ввел программу в управляющий блок, локализовал пучок,
развернул его полем так, чтобы он невидимым экраном  охватил  всю  камеру.
Включил автомат,  подал  мощность.  Опять  пульт  заморгал  и  успокоился,
щелкнули реле, мигнула зеленая вспышка. Я подхватил брусок  манипулятором,
вывел его из камеры. Разницу в быстроте переходов различных частей  бруска
на глаз, конечно, не определишь, для этого существует  сканограф.  Я  снял
данные  со  сканографа,  переправил  их  в  ЭВМ  -  пускай  обработает   и
аккуратненько сложит в свою память.
   Передвинулся солнечный блик на полу - ох и далеко он уже  передвинулся!
Так, опять вспышка. Теперь следующая точка, потом следующая за ней, и  так
далее и тому подобное.
   На следующем участке поле  вспучивалось  этаким  продолговатым  горбом,
вроде дыни. Никакого там горба, конечно, не было,  но  на  экране  силовые
линии, изображавшие поле, округло изгибались в этом  месте,  и  получалось
нечто похожее  на  полосатую  туркменскую  дыню.  Картинка  была  довольно
интересная.
   - Александр Григорьевич, хотите посмотреть? - спросил я. - Сейчас будет
переход.
   Линьков  очень  охотно  подошел  и  стал  за  моей  спиной.  Я  включил
напряжение. Собственно, до  момента  перехода  снаружи  не  так  уж  много
увидишь - главное делается невидимо. Я-то знал, что  сейчас,  по  командам
управляющего устройства, где-то под козырьком  магнита  бесшумно  и  четко
перемещаются   секции,   укладываясь   в    нужное    положение.    Сквозь
кристаллическую решетку проводников неистово рвутся бесшумные  электронные
вихри, и невидимые для нас силовые  линии  извиваются,  как  клубок  змей,
чтобы выстроиться в той конфигурации, которую диктует им программа.
   Вот сейчас сквозь ребристые сопла ускорителей в  камеру  ворвался  сноп
невидимых частиц, закружился смерчем,  распался,  на  мгновение  застыл  и
начал медленно опадать, будто стекать по стенкам. Мне казалось даже, что я
вижу эту оболочку из частиц - нечто вроде туманного,  размазанного  вихря,
который мчится вдоль завитков поля.
   А вот и зрелище! Бледное сияние разлилось по  стеклу,  и  брусок  начал
исчезать. Но не  весь  сразу,  а  постепенно;  казалось,  что  надвигается
чернота и медленно съедает  его,  начиная  с  середины:  там  почти  сразу
возникло черное облачко с размытыми краями.
   Разница в скорости перехода была очень большая: даже на таком ничтожном
расстоянии - от одного конца бруска до  другого  -  поле  менялось  весьма
заметно, поэтому и переход был такой постепенный. Через десять  минут  все
это повторится, только уже в обратном порядке.
   - Путаная все-таки штука - время, -  задумчиво  проговорил  Линьков  за
моей спиной. - А если б вы, например, не забрали брусок из  камеры  -  что
тогда?
   - Да ничего особенного. Он смотрел бы на нас, а мы на него.
   - Мне почему-то казалось, что тогда должно произойти удвоение, - сказал
Линьков.
   Одна клемма у осциллографа мне не нравилась.  Она  явно  отлынивала  от
своих прямых обязанностей. Ну, так и есть, прокручивается на одном  месте.
Придется менять.
   - Чему "с там удваиваться? - рассеянно бормотал я, возясь  с  нерадивой
клеммой. - Нечему там  удваиваться,  да  вообще-то  и  негде:  место  ведь
занято... Брусок, ежели что, сольется сам с собой...  Ну,  удвоится,  если
хотите, на атомном уровне.
   - А... не может  он,  например,  появиться  перевернутым?  -  помолчав,
спросил Линьков.
   Смотри-ка, о чем он спрашивает! Да уж, мозги  у  этого  несостоявшегося
физика вполне на месте. Прямо жаль, что он не вовремя заболел...
   - А над этим мы сами головы ломаем, - сказал я. -  Понятно,  если  я  в
будущем учиню что-нибудь с бруском - переверну  его  или  надпись  на  нем
сделаю:   "Пламенный   привет   товарищу   Линькову   от    перековавшихся
преступников", то он и прибудет сюда перевернутым либо с надписью.
   - Это-то конечно, - сказал Линьков, -  но  ведь  вы  можете,  например,
получить его, так сказать, в первозданном виде, а потом, вот именно  потом
оказать на него воздействие... Тогда  как?  Или,  допустим,  наоборот:  он
придет к вам с такой вот трогательной  надписью,  а  вы  дождетесь  его  в
будущем, извлечете из камеры и ничего на нем не напишете?
   - Причина и следствие, - назидательно произнес я, -  суть  краеугольные
камни нашего мировоззрения. Так вот, рад сообщить вам, что в данном случае
нашему мировоззрению ничто не угрожает.
   - То есть?
   - Рабочая гипотеза гласит: мы имеем дело с изменяющимся  временем.  Тот
товарищ там, - я повел рукой вперед и вверх, в  направлении  воображаемого
будущего, - произвел воздействие, следы которого мы с вами увидели. Но  мы
с вами, подстрекаемые нездоровым любопытством, достигнув его состояния  на
мировой линии, не повторили этих действий.  В  результате  мы  перешли  на
другую мировую линию. Если б мы теперь вернулись по  этой  новой  линии  в
прошлое, мы увидели бы брусок, как вы изволили выразиться, в  первозданном
виде.
   - А как же "тот" товарищ? - Линьков тоже указал вперед и вверх.
   - А мы с ним на этом деле разошлись, как в море корабли. На его мировой
линии брусок в прошлом имеет надпись, потому что данный товарищ в  будущем
эту надпись сделал; на нашей - брусок надписи не имеет, потому что мы ее в
соответствующее время не сделали.
   Разумеется, это была всего лишь рабочая гипотеза, но что еще я мог  ему
предложить? Проверить эту гипотезу было невозможно - для этого пришлось бы
отправляться в прошлое...
   Линьков задумчиво покачал головой.
   - Не могу сказать, что все это мне очень понятно, - заявил он.
   Мне и самому было не очень понятно; единственное  утешение  состояло  в
том, что такие эксперименты  без  особой  надобности  не  производятся.  А
особой надобности в них пока не имелось.
   - А вы сами-то не ощущаете никакого завихрения в мозгах  от  всех  этих
изменяющихся  времен?  -  спросил  Линьков.  -  Отклонения  от  нормы   не
наблюдаются? Потом еще вспышки эти непрерывные...
   - У хронофизика нервы должны быть железные, - гордо заявил я. - И  даже
стальные. Нам завихрения ни к чему, нам работать надо!
   Я и в самом деле работал так, словно нервы у меня были стальные: уже  в
обычном, хорошем ритме устанавливал брусок,  фиксировал  поле,  производил
переход, выжидал, освобождал камеру, брал данные со сканографа - и  опять:
устанавливал, фиксировал, производил...
   - Ну закончите вы эксперимент, а дальше что? - спросил Линьков.
   - Ничего особенного. Данные я передам на  ЭВМ,  пускай  она  сама  ищет
зависимости: за что же мы ее поим и кормим током, мощности на нее  тратим,
как говорит наш завхоз. А завтра за следующий слой возьмусь.
   - И так каждый день?
   - Обязательно. Как минимум от звонка до звонка, а то и позже.  В  целом
ряде случаев именно и позже. И так  всю  неделю.  Самый  приятный  день  -
воскресенье: работай хоть до двенадцати ночи, никто не помешает.
   - Никого в институте нет?
   - Почему - нет? Сколько угодно есть.  Но  считается,  что  никого  нет,
поскольку день нерабочий. Поэтому никто друг к другу не ходит и никто друг
друга не отвлекает. К тому же буфет закрыт, столовая тоже, питание берется
из  дому  и  поглощается  прямо  на  рабочем  месте:  опять-таки  экономия
времени...
   - Я вот что хотел вас спросить, - Линьков все посматривал на камеру.  -
А не бывало такого, чтобы к вам в камеру сваливалось что-нибудь... оттуда?
   Я покачал головой.
   - Пока не бывало. От самих себя приветы получали -  это  было.  Придешь
утром, а он лежит,  голубчик.  Вынешь  его,  инвентарный  номер  запишешь,
отдашь завхозу. Потом опять работаешь с бруском,  работаешь,  вдруг  он  -
хлоп! - и провалится. Ну, остается только зафиксировать: так, мол, и  так,
полученный такого-то и такого-то  из  будущего  времени  брусок  отправлен
такого-то и такого-то для  получения  в  вышеозначенном.  А  по-настоящему
"оттуда" мы еще ничего не получали, и это нас даже удивляет иногда.
   - А это не слишком однообразно? - Линьков замялся. - Я хочу сказать: не
может ли все это в один  прекрасный  день  надоесть?  Знаете,  так,  чтобы
захотелось чего-то экстраординарного, внепланового?
   Ах, вон что: он хочет выяснить, не пришла ли некоему хронофизику  блажь
в голову просто от однообразной работы, от скуки! Наивно, товарищ Линьков,
чересчур уж наивно! Физик из вас,  может,  получился  бы  хороший,  а  вот
юрист... И вообще зря я с ним так разболтался! Если  ему  нужен  гид,  так
чего мы тут стоим?
   - Пока ничего такого у нас не наблюдалось, - мрачно сказал я.
   - Я говорю не об этом случае, - медленно сказал Линьков, - не о  смерти
Левицкого.
   Ну вот. Так мне и надо. Что-то я уж очень туго стал соображать, все  до
меня доходит с запозданием, со сдвигом по фазе.  Так  и  вовсе  разучишься
думать.
   - Со  стороны  как-то  иначе  представляешь  себе  науку,  -  продолжал
Линьков. - Знаете, как  в  журналах  о  ней  пишут...  Там  ведь  сгустки,
сплошной  концентрат  открытий.  Ну,  разумеется,  и  без   упоминания   о
"напряженных буднях" редкая статья  обходится.  Но  чтобы  своими  глазами
увидеть - это я в первый раз...
   - Какие тут будни! - недовольно сказал я. - У нас все время  праздники:
то хронокамера из  строя  выйдет,  то  напряжение  сядет,  то  эксперимент
загубишь... Двух дней одинаковых и то не сочтешь. Тем более спокойных. Что
ни день, то событие. И опять же - идеи! Найдет тебя какая-нибудь,  тут  уж
вообще не замечаешь, который день кончается, а который начинается.
   - А можно  спросить:  как  насчет  человека?  -  вкрадчиво  осведомился
Линьков.
   - Можно спросить, - сказал я. - Насчет человека так: плохо с человеком.
Поле  в  камере,   сами   видели,   неравномерное,   и   переход   поэтому
неравномерный, по частям.  Человек  -  не  брусок,  на  подставку  его  не
уложишь, он минимум половину камеры займет. При такой  неравномерности  он
вполне может размазаться  во  времени.  Прибудет  на  станцию  назначения,
например, одна правая нижняя конечность.  В  общем,  переходы  пока  очень
ненадежны; как влияет переход на структуру объекта,  абсолютно  неясно,  и
конструкция хронокамеры весьма несовершенна, сами видите. Так что опыты на
живых существах пока начисто исключаются. Да и размах  у  нас  не  тот,  в
смысле энергетических ресурсов. Чтобы перебросить брусок на десять  минут,
и то расходуется уйма энергии. А в человеке-то  килограммов  70-80  живого
веса...
   - Насчет влияния перехода на структуру объекта  -  это  вы  просто  так
сказали или действительно не знаете?
   - Нет, кое-что мы, конечно, знаем. В аналитическом отделе как раз  этим
занимаются - делают полный анализ транспортируемых объектов.
   - Рентгеноструктурный?
   -  Рентген,  химия,  электронный   микроскоп   -   все   тридцать   три
удовольствия. С точностью до двух ангстрем полная идентичность до и  после
перехода. Вы еще помните, надеюсь, что такое ангстрем?
   - Что-то очень маленькое, - Линьков улыбнулся.  -  Как  сказал  бы  мой
коллега Валентин Темин, такая штучка для измерения атомов.
   - Мой почтительный привет вашему высокообразованному коллеге, -  сказал
я. - С этого дня я круто меняю свое мнение о прокуратуре.
   -  А  кстати,  -  заметил  Линьков,  -  если  вам  почему-либо  надоест
хронофизика, я охотно возьму вас к  себе  в  помощники.  По-моему,  у  вас
неплохие задатки детектива.
   Я польщенно улыбнулся. Но Линьков тут же продолжил:
   - А вот зачем приходил Чернышев, этого  вы  не  определили...  Он  явно
хотел вам что-то сказать, но увидел меня и передумал.
   - Возможно... - без энтузиазма отозвался  я.  -  Вот  проверим...  если
удастся. Он ведь такой, знаете, застенчивый... Вас будет бояться...
   Я все еще надеялся,  что  Линьков  не  пойдет,  пустит  меня  одного  к
Ленечке. Но Линьков не понял моих намеков - может, не захотел  понять.  Он
помолчал, уткнувшись в блокнот, а потом спросил:
   - Какие взаимоотношения были у Чернышева с Левицким?
   Мне не очень хотелось об этом говорить, но что поделаешь!
   - По-всякому было,  -  угрюмо  буркнул  я.  -  Раньше  мы  одну  работу
совместно  с  Чернышевым  вели,  и  тогда  Аркадий  к  нему  вроде  хорошо
относился... Но последние месяца три они даже не разговаривали. Аркадий на
конференции слишком уж резко отозвался об эксперименте, который  предложил
Чернышев. Ну, и Чернышев обиделся.
   - А кто из них был прав?
   - Оба.
   Это правда. Расчеты Ленечка сделал  безупречно,  но  практически  такое
поле в камере долго не  удержишь.  Теоретически  предсказать  это  нельзя;
только  Аркадий,  который  на   устойчивости   собаку   съел,   смог   это
почувствовать, и то не логикой, а скорее интуицией.
   - Чернышев, наверное, растерялся, обиделся, не смог четко ответить?
   -  Да,  примерно  так.  Он  не  за  себя  обиделся,  конечно.  Но  этот
эксперимент был для него очень важен, и он ожидал поддержки, а выступление
Аркадия было  для  него  полной  неожиданностью.  Он  здорово  растерялся.
Аркадий, по-моему, сам потом жалел, что наговорил лишнего.
   - Ну ладно, - сказал Линьков, поглядев на часы. - Скоро час. Я вас  все
же здорово отвлекаю разговорами. Пойду-ка  я  позвоню  начальству,  то  да
се... К трем  я  вернусь,  и,  если  вы  уже  освободитесь,  мы  пойдем  к
Чернышеву.
   И Линьков удалился, аккуратно и бесшумно прикрыв за собой дверь.



ВЕРСИИ, ВЕРСИИ, ВАГОН ВЕРСИЙ...

   - Я вас по всему институту  ищу!  -  закричал  Эдик  Коновалов,  увидев
Линькова. - Передали вам?
   - Передали... - Линьков тяжело опустился на стул. - Слушаю вас.
   - Одну идею я тут обмозговал! - радостно сообщил Эдик.
   Линьков содрогнулся. Идеи размножались с нарастающим ускорением.  Вчера
- Темин, сегодня утром - Стружков, теперь уже и Коновалов. Версии, версии,
вагон версий, а фактов кот наплакал.
   - Что ж, излагайте, - сказал он обреченно.
   - Додумался я, - торжественно заявил Эдик. - Не с того конца мы с  вами
начали!
   - Правда? - вежливо удивился  Линьков.  -  С  какого  же  именно  конца
следует начать?
   - Я считаю, что необходимо в основном Стружковым  заняться!  -  так  же
торжественно провозгласил Эдик.
   - Что? - поразился Линьков. - Стружковым?
   - Непременно и в срочном порядке! Сейчас я вам изложу  соображения.  Я,
главное, факты все проанализировал, сопоставил, как вы советовали,  -  тут
он с уважением поглядел на Линькова. - Насчет фактов это  вы  очень  верно
заметили!
   - Какие  же  факты,  по-вашему,  говорят  против  Стружкова?  -  сугубо
официальным тоном осведомился Линьков.
   - Сейчас я все по пунктам! -  радостно  сказал  Эдик.  -  Значит,  так.
История с Берестовой - раз! - Он энергично пригнул  к  ладони  мизинец.  -
Поссорился с Левицким в  последний  день  -  это  уже  два!  -  Он  загнул
безымянный  палец.  -  Понятно?  Он,  конечно,  говорит,  что  уходил   из
института, ну, так это еще надо проверять и  проверять!  Мог  он,  скажем,
уйти не в пять ровно? Мог! Они же у нас никогда по звонку не уходят, чтобы
все вместе, дружно, коллективом, а так, помаленьку расползаются,  от  пяти
до шести. Вот уж после  шести  -  тогда  заметно,  если  кто  выходит.  Но
Стружков, я ж говорю, вполне до шести мог справиться! Уловили мою мысль?
   Линьков старательно протирал очки.
   - Мысль  вашу  я  уловил,  -  пробормотал  он,  -  но  должны  же  быть
какие-нибудь мотивы.
   - Есть мотив, есть! Еще и какой! - заторопился Эдик. - Я тут  некоторые
наблюдения  произвел.  И  представляете,  что  выясняется:  Стружков-то  с
Берестовой уже не того! Я Берестову на этот счет пробовал  выпытывать,  но
она не поддается. Волевая очень! Говорит официальным  тоном:  "Вам  просто
показалось!" - и все. А чего там показалось! Невооруженным  глазом  видно.
То они все вместе да вместе: и в столовке за одним столом непременно, и из
института чуть не под руку... А теперь  как  обрезало!  Вот  только  я  не
выяснил еще, с какого времени у них врозь пошло. Это я не дотянул, сознаю!
- покаялся Эдик с искренним огорчением. - Но можно так  предположить,  что
Берестова взяла да и перекинулась обратно к Левицкому! Возможен ведь такой
вариант, правильно?
   - Вообще-то да,  -  вяло  отозвался  Линьков.  -  Но  ваши  обоснования
слабоваты, неубедительны... К тому же Стружков психологически не  подходит
для такой роли... Алиби Стружкова проверить, конечно, следует...
   При всей дикости коноваловской "версии" просто отмахнуться от нее  было
нельзя. Факты накапливались такие, что следовало думать об убийств