ьков.
   - Да как сказать... Никто нас, конечно, не заставлял...  Но  мы  с  ним
занялись одной проблемой - наполовину в порядке личной  инициативы...  ну,
вот и...
   - Вы с ним? - переспросил Линьков. - То есть это была  ваша  совместная
работа? Чем же тогда объяснить,  что  вы  как  раз  последнее  время  реже
оставались в лаборатории?
   - Личные обстоятельства... - вяло пробормотал я.
   - А Левицкий как к этому относился? Вы с ним не ссорились  из-за  ваших
частых отлучек?
   - Нет... но вообще мы с ним за  последний  месяц  несколько  отдалились
друг от друга, - неохотно признался я.
   Все получалось до крайности нелепо,  и  я  это  понимал  даже  в  своем
угнетенном  состоянии.  К  чему  эти   категорические   заявления   насчет
невозможности самоубийства, когда тут же выясняется, что мы с Аркадием  за
последний месяц мало виделись, даже  в  ущерб  совместной  работе,  и  что
накануне смерти он вел себя довольно-таки странно, а  я  понятия  не  имею
почему да еще и пытаюсь утверждать, что это-де вполне нормально. Я-то  все
равно был уверен, что Аркадий не  мог  покончить  самоубийством,  но  если
ничего не можешь доказать и все выглядит как раз  наоборот,  то  уж  лучше
помалкивать. Конечно, Линьков тут же заметил, хоть и очень  мягким  тоном,
что,  возможно,  за  этот  месяц  в  жизни  Аркадия   произошли   какие-то
неизвестные мне существенные перемены, и  я  ничего  не  мог  по  существу
возразить. Объяснил только, что все же знаю Аркадия не первый  год,  да  и
этот последний месяц мы с ним работали вместе каждый день, а то и вечером,
и я бы не мог не заметить, если что серьезное...
   - Всякое бывает, знаете ли, -  сказал  на  это  Линьков.  И,  помолчав,
спросил: - А вы с ним часто ссорились? Не  только  в  последнее  время,  а
вообще?
   - Аркадий с кем угодно мог в любую минуту поссориться, в том числе и со
мной. Он вспыльчивый, резкий; если что ему не понравится, он немедленно об
этом доложит, без всяких церемоний, -  в  полном  соответствии  с  истиной
объяснил я.
   - Нелегко вам, должно быть, с ним приходилось, - вежливо и как бы между
прочим заметил Линьков.
   - Я-то к нему привык. Вот те, кто его плохо  знал,  те  иногда  здорово
обижались.
   - Значит, у него было немало врагов, - задумчиво констатировал Линьков.
   - Какие там враги! Ну, просто обижались на него люди, а потом проходило
это. У нас ведь особые условия, они... ну, как-то сближают, всякие  мелочи
легче забываются, когда все заинтересованы работой.
   - Значит, у вас создалось  такое  впечатление,  -  после  паузы  сказал
Линьков, - что Левицкий нарочно  затеял  ссору,  чтобы  выставить  вас  из
лаборатории?
   - В общем, да, - неохотно подтвердил  я.  -  Ни  к  чему  придрался  и,
главное, ни с того ни с сего, будто спохватился в  последнюю  минуту,  что
нужно от меня отделаться.
   - А он знал, что вы собираетесь остаться в лаборатории, или вы  ему  об
этом сказали в последнюю минуту?
   Вот именно, Аркадий не знал об этом, а как только узнал, начал на  меня
орать, что я ему все записи перепутал и что не  будь  у  него  дублирующих
пометок в записной книжке, так я бы ему целый месяц работы погубил, что  я
это умышленно делаю, из мещанской злости, на которую он раньше  не  считал
меня способным, но вот поди же... либо у меня мозги не тем заняты, чего он
тоже от меня никак не ожидал. Это был довольно  некрасивый  намек  на  мои
отношения с Ниной. Я, признаться, рассердился и тоже несколько  повышенным
тоном ответил, что насчет мещанских чувств, так чья  бы  корова  мычала...
ну, и так далее. Сейчас я был совершенно уже уверен, вспоминая эту  сцену,
что Аркадий нарочно старался  меня  посильнее  разозлить,  чтобы  я  пулей
вылетел из лаборатории,  и,  конечно,  своего  добился.  Но  очень  уж  не
хотелось объяснять Линькову насчет  Нины  и  всего  прочего,  а  потому  я
ответил неопределенно, что, дескать, точно не помню, но вроде бы я заранее
не предупреждал Аркадия о своих планах на вечер.
   - И, по-моему, он вовсе не сердился на меня, а просто  хотел  почему-то
остаться в лаборатории один, - добавил я.
   Линьков задумчиво поправил очки.
   - Вы думаете, он кого-то ждал? Так я вас понял?
   - Ну да... Только я абсолютно не представляю, кто мог прийти к  нему  в
лабораторию вечером. Какие могли быть у Аркадия секреты от меня  с  нашими
сотрудниками?
   -  Мало  ли,  -  возразил  Линьков.  -  А  если  он  с  девушкой  хотел
встретиться?
   Я скептически хмыкнул. Уж это-то Аркадий нипочем не  стал  бы  от  меня
скрывать! То есть имени он не назвал бы и все такое, но  из  мальчишеского
самолюбия (которого у Аркадия  всегда  хватало!)  непременно  дал  бы  мне
понять, что он  свои  дела  устроил  преотличным  образом  и  не  очень-то
переживает из-за всей этой истории с Ниной.
   Но я ничего этого Линькову не сказал, а только объяснил, что не  с  кем
было Аркадию в институте роман заводить, а если бы  даже,  то  человек  он
холостой, одинокий и вполне свободно мог девушку к себе домой пригласить.
   - Да, в общем-то все это не  имеет  существенного  значения,  -  сказал
наконец Линьков. - Даже если Левицкий и собирался  с  кем-то  встретиться,
встреча  эта,  видимо,  не  состоялась.  Нет  никаких  доказательств,  что
Левицкий вечером был не один в  лаборатории.  И  вообще  нет  ни  малейших
оснований предполагать убийство. Кто же мог бы уговорить Левицкого,  чтобы
тот проглотил яд и улегся преспокойно на  диван,  не  пытаясь  позвать  на
помощь? Вот в это уж действительно трудно поверить.
   Конечно, Линьков был прав: убийство  было  так  же  невероятно,  как  и
несчастный случай. И все же...
   - Как хотите, а не могу я в это поверить! - почти крикнул я. -  Слишком
я хорошо знаю... знал Аркадия! Не стал бы он кончать самоубийством!
   Линьков с сочувствием поглядел на меня, но промолчал.


   На этом мы с Линьковым пока расстались. Он пошел по институту "выяснять
некоторые детали", а я направился к  своей  лаборатории,  хоть  меня  ноги
отказывались туда нести.
   Аркадия уже увезли, лаборатория  была  заперта,  я  открыл  ее  ключом,
который утром, еще ни о чем не зная, взял на проходной,  с  трудом  шагнул
через порог и стал тут же у двери.
   Комната была пуста,  чиста,  и  всю  ее  пронизывало  быстрое  слепящее
трепетание солнечных бликов и  теней  листвы  -  видимо,  ветер  на  улице
усилился. Я стоял и смотрел на диван, где недавно лежал Аркадий, и с места
сдвинуться не мог.
   По коридору проходили люди, кое-кто останавливался,  пробовал  со  мной
заговаривать, а я, не оборачиваясь, почти механически  отвечал:  "Нет,  не
знаю... Ничего мне пока не известно...  Ничего  я  не  знаю  и  ничего  не
понимаю..." Я вообще временами переставал понимать, где нахожусь и что  со
мной творится.
   Не знаю, сколько я простоял  вот  так,  давая  краткие  интервью  через
плечо. Наверно, не очень-то долго - Нина вряд ли особенно  медлила.  Я  не
заметил, когда она появилась из-за поворота коридора, но почувствовал, что
ребята за моей спиной расступаются, отходят. Я обернулся  и  увидел  Нину.
Она почти втолкнула меня в лабораторию и захлопнула дверь.
   Нина немного побледнела, глаза у нее стали больше и  блестели  сильней.
Но ей это шло. Ей все идет - я уж к этому успел привыкнуть.  У  меня  вид,
надо полагать, был довольно жалкий; Нина даже заморгала  от  сочувствия  и
сказала, что она меня вполне понимает, но что надо  держаться,  ничего  не
поделаешь и еще что-то в этом роде. И не очень внимательно слушал,  потому
что с ней мне сразу стало гораздо легче, и я просто глядел на нее и  будто
бы оттаивал, отогревался.
   Нина так и не дождалась, пока  я  заговорю,  и  с  оттенком  нетерпения
сказала:
   -  Ну,  Борька,  ты  что-то  совсем  уж...  Держись,  действительно!  И
расскажи, о чем вы говорили со следователем.
   - Да так, обо всяком, - пробормотал я, опять впадая в прострацию. -  Он
спрашивал, что я думаю о причинах самоубийства, а я сказал, что  вообще  в
самоубийство не верю. Спросил, как положено, что я делал в этот вечер. Ну,
я, конечно, объяснил, что сидел в библиотеке до самого закрытия... - Тут я
заметил, что Нина как-то странно на меня смотрит, и спохватился: - Ах  да,
Нин, ты же не знаешь... Мне пришлось уйти из института сразу  после  пяти.
Аркадий меня прямо-таки выгнал из  лаборатории,  не  знаю  зачем...  ссору
затеял какую-то нелепую... Я и просидел до одиннадцати в  библиотеке,  мне
давно нужно было  посмотреть  работы  американцев  по  резко  неоднородным
полям, а ты ведь все равно сказала, что в кино пойдешь...
   Пока я говорил, Нина словно бы о чем-то напряженно  думала.  Потом  она
тихо сказала:
   - Мне Аркадий сказал, что ты ушел из института.
   - А когда ты видела Аркадия? - спросил я,  чувствуя  опять  слабость  и
дрожь в ногах.
   - Я сначала решила тоже остаться в институте, до начала сеанса было два
часа, - сказала Нина, не сводя с меня взгляда. -  Пошла  сказать  тебе  об
этом, но лаборатория была  заперта,  а  на  обратной  дороге  я  встретила
Аркадия...
   - Когда же это было? - удивился я.
   - Примерно в четверть шестого. Я спускалась по боковой  лесенке,  а  он
поднимался...
   Я опять машинально удивился, но ничего толком обдумать не успел, потому
что Нина сразу же добавила:
   - Знаешь, это был очень странный разговор. Он и тогда произвел на  меня
тяжелое впечатление, а уж теперь, после того, что случилось...
   - О чем же вы с ним говорили? - с трудом спросил я: меня  угнетало  то,
что Нина вдруг резко изменилась, держится  отчужденно  и  все  смотрит  на
меня, словно чего-то ждет.
   - О чем? - как-то рассеянно переспросила Нина и,  будто  спохватившись,
поспешно заговорила: - Дело даже не в словах, а  в  тональности,  что  ли.
Аркадий, во-первых, почему-то очень смутился, когда меня  увидел.  У  него
такой вид был, словно он сквозь землю провалиться  готов.  И  вообще...  -
Нина подумала, - вообще он выглядел  как-то  так...  Даже  костюм  на  нем
был... ну, тоже странный...
   - В каком смысле?
   - Ну, вообще-то на боковой лестнице так темно, что много не разглядишь.
Но борта у пиджака широченные и блестят... даже не  пойму,  откуда  это  у
него такой костюм взялся.
   -  Ты  уверена,  что  он  был  в  новом  костюме?  -   переспросил   я,
заинтересовавшись.
   Я-то абсолютно не помнил,  что  за  костюм  был  на  Аркадии  вчера,  -
впрочем, Аркадий при мне мог вообще не снимать  лабораторного  халата.  Но
если он был в новом костюме,  то,  может.  Линьков  правильно  предположил
насчет свидания с девушкой.
   - Может, он и новый, - сказала  Нина,  -  в  том  смысле,  что  недавно
приобретен. Но только он совершенно немодный! Меня это в первую очередь  и
удивило.
   Меня - тоже. Аркадия нельзя было назвать щеголем, но все же в одежде он
разбирался и явно немодного костюма не надел бы, а уж тем более не стал бы
покупать. Нет, версия свидания, по-видимому, не подкреплялась.
   - Что же он все-таки сказал? - спросил я, потому что Нина  замолчала  и
явно задумалась о чем-то весьма неприятном.
   - Сказал-то он мало... Я могу в точности повторить его слова. Я...  мне
сначала показалось, он так  разволновался  потому,  что  я  была  в  синем
платье, которое... ну, в общем, оно было на мне при первой нашей  встрече.
Я почему-то вдруг вспомнила, сколько лишнего наговорила ему... Ну,  тогда,
в зале хронокамер, когда мы с ним  объяснялись  насчет  тебя...  И  я  ему
сказала: "Аркадий, ты, пожалуйста, не придавай значения тому, что  было  в
зале хронокамер". А он как-то странно, будто бы с  испугом,  посмотрел  на
меня и ответил скороговоркой, небрежно:  "Нет,  ничего,  я  это  дело  уже
уладил".  Я  спросила:  "Да  ты  о  чем  говоришь?"  У  него  глаза  такие
сделались... жалкие, что ли... и вдруг он сказал, очень искренне и даже  с
надрывом, совсем на него не похоже: "Слушай, Нин, я здорово запутался,  ты
даже не представляешь, до чего! Потом ты все узнаешь...  Сам  я,  конечно,
виноват, но уже  ничего  не  поделаешь..."  Хотел  словно  бы  еще  что-то
сказать, но махнул рукой и пошел. А потом...  -  Нина  запнулась  и  опять
как-то странно, не то испытующе, не то умоляюще, поглядела на меня.
   - Что? Что потом? - в тоске спросил я.
   Я понимал уже ясно: надвигается новая беда - Нина отдаляется  от  меня,
теперь, когда мне так нужна... Ну,  даже  не  помощь,  а  хотя  бы  просто
сознание, что Нина тут, рядом, что она -  надежная,  она  не  изменит,  не
изменится непонятно почему... А тут именно начиналось это самое "непонятно
почему", с которым я сегодня уже столкнулся, впервые в жизни...
   - Потом... - Нина все не  отводила  от  меня  взгляда,  и  я  уже  ясно
чувствовал, что она чего-то ждет от меня, но  не  мог  понять,  что  же  я
должен сделать. - Потом это вообще было похоже на сумасшествие,  мне  даже
страшно стало. Понимаешь, я побежала за  ним,  -  Нина  говорила  все  это
монотонно и невыразительно, - спросила: "Аркадий, да что с тобой, может, я
чем помочь могу, ты скажи!" - ну что-то в этом  роде.  А  он  остановился,
поморщился, будто горькое проглотил, а потом  как  расхохочется!  Но  этим
своим, знаешь, искусственным смехом...
   Аркадий начинал громко и неестественно смеяться либо со злости, либо от
смущения. Может, его разозлило участие Нины? Он ведь очень самолюбивый...
   - ...и сказал: "Да ты не переживай, это я  просто  пошутил,  извиняюсь,
конечно!" - продолжала Нина. - И еще добавил это ваше, из Козьмы Пруткова,
насчет шуток с женщинами...
   - "Не шути с женщинами: эти шутки глупы  и  неприличны!"  -  машинально
пробормотал я. - А потом?
   - Да потом он ушел, вот и все! -  почти  грубо  сказала  Нина  и,  чуть
помолчав, спросила: - Так как же ты объясняешь слова Аркадия и вообще  все
это?..
   - Понятия не имею, что все это значит! - ответил  я  и,  чувствуя,  что
Нину этот ответ не удовлетворяет, даже злит, торопливо забормотал:  -  Ну,
то есть ты понимаешь, Нин, я ни о чем таком не знаю...  мы  же  с  ним  за
последнее время, сама знаешь... Если  б  я  хоть  видел  его  после  этого
разговора, а то... - Я мучительно  подыскивал  какие-то  убедительные  для
Нины слова.
   - ...а то ты ушел в пять часов, и все!  -  почти  издевательским  тоном
закончила Нина.
   - Ну да! - беспомощно подтвердил я. - А что же было  делать,  когда  он
меня, я ж тебе говорю, прямо выгнал из лаборатории? Но вообще-то я не вижу
ничего особенного в этом вашем разговоре. У нас  с  ним  еще  и  не  такие
разговоры бывали, он иногда, если о чем-нибудь другом думает, жуткую  чушь
несет, ни к селу ни к городу...
   - С той только разницей, - холодно констатировала  Нина,  -  что  после
прежних ваших разговоров он оставался жив и здоров!
   Сказав это, она вдруг резко повернулась и ушла, а я все  стоял  посреди
лаборатории, тщетно силясь сообразить, что же произошло - с ней,  с  нами,
со мной...



ЭДИК КОНОВАЛОВ ТОЖЕ ХОЧЕТ ДОКОПАТЬСЯ

   Линьков сидел в маленькой светлой комнатке отдела кадров и беседовал  с
дружком Валентина Темина - с тем самым  Эдиком  Коноваловым,  который  так
здорово высказывался  насчет  специфики  Института  Времени  и  загадочных
темпорариев. Впрочем, когда Линьков намекнул на темпорарии,  Эдик  заявил,
что Валя Темин, безусловно, парень неплохой, но шуток не понимает и что от
такого  недостатка  ему  надо  избавиться  в  кратчайший   срок.   Линьков
усомнился, можно ли избавиться от этого  даже  и  в  неопределенно  долгий
срок, но Эдик был полон оптимизма.
   - А чего такого? Поработает над собой - все и дела! - сказал он,  потом
тяжело вздохнул и пожаловался Линькову: - Вот, не было печали,  жили  себе
тихо-нормально - и  на  тебе!  Писанины  теперь  не  оберешься  -  что  да
почему... Ну, ничего, в пятницу возвращается из отпуска  Сергей  Иванович,
он начальство, он пускай и расхлебывает эту кашу. А я сразу  же  в  отпуск
махну! Думаю, знаете, на Байкал податься. Компания подходящая  собирается,
гитару возьмем, транзистор... А то пошел я в прошлом  году  в  турпоход  с
нашими, институтскими, - ну, тоска зеленая! Ничего  кругом  не  видят,  не
слышат, все про физику свою талдычат. Транзистор  мне  включать  никак  не
давали: мешает им. Чего тогда и ходить в поход - сиди в институте и говори
сколько влезет!
   Эдик поднялся во весь свой богатырский рост и сладко  потянулся.  "Метр
девяносто, не меньше, -  прикинул  Линьков,  -  вес  восемьдесят  пять,  и
вообще... Ослепительный индивидуум!"
   Эдик и вправду был ослепителен. До голубизны белая нейлоновая  сорочка,
надвое расчерченная темно-красным галстуком, искрилась на  его  широченной
груди, брюки острым углом нависали над зеркально сияющими туфлями, и  весь
он сверкал и излучался.
   - Так вот они и живут! - с победоносным презрением  продолжал  Эдик.  -
Сидят безвыходно в лабораториях, и ни тебе свежего воздуха, ни движения. А
что в результате получается?
   -  Вы  считаете,  что   смерть   Левицкого   наступила   в   результате
пренебрежения  спортом,  а  также  недостатка   свежего   воздуха?   -   с
преувеличенной серьезностью осведомился Линьков и  демонстративно  раскрыл
блокнот.
   Эдик несколько смешался, снова сел за  стол  и  заявил,  поглядывая  на
блокнот, что он не считает это основной причиной, но, поскольку в здоровом
теле здоровый дух...
   - Ну, станет разве нормальный человек...  я  имею  в  виду  вот  именно
правильный режим плюс, конечно, моральная стойкость, здоровый образ мыслей
и прочее - ну, станет такой человек травиться?  Да  еще  где  -  прямо  на
рабочем месте! Чтобы, значит,  другим  побольше  неприятностей  было!  Ну,
возьмите хотя бы меня...
   Линьков слегка вздохнул и осведомился, какова же,  по  мнению  товарища
Коновалова, основная  причина  происшествия.  Оказалось,  что  у  товарища
Коновалова на этот счет нет определенного мнения.
   - Пока нет! - уверенно уточнил Эдик. -  Но  выяснить  все  могу  в  два
счета. Чикаться тут особенно-то не стоит!
   - Чикаться, как вы выражаетесь, может, и вправду не  стоит,  -  ответил
Линьков, с вялым интересом разглядывая Эдика, словно музейный экспонат.  -
Но дело все же не вполне ясное. А к тому же эта ваша специфика...
   - Именно! У меня эта специфика вот где сидит! -  Эдик  постучал  ребром
ладони по своему мощному загривку. - Никаких, понимаете, законов  для  них
нету. Рабочий день кончился, а им без  разницы.  Сидят,  как  приклеенные,
допоздна. А чего сидят, спрашивается? Исключительно от  разболтанности,  я
считаю.
   - Научные сотрудники, учтите... - неохотно пробормотал Линьков. -  День
у них ненормированный...
   - То-то и оно, что ненормированный! Был бы нормированный,  так  порядок
навести ничего бы не составляло. А так... - Эдик махнул рукой и  продолжил
уже спокойно, с деловой интонацией: - Что  я  вам  пока  посоветую  -  это
прощупать кое-кого из институтских. В первую очередь  Стружкова.  И  Нину,
конечно.
   - Какую Нину? - с некоторым  интересом  спросил  Линьков,  увидев,  что
ясные глаза Эдика при этом имени словно маслянистой пленкой подернулись.
   - Да Берестову Нину! Неувязочка по личной линии тут получилась  все  же
лихая! Дружба ведь была - водой не разольешь, но  как  Ниночка  появилась,
так и дружбе конец!
   -  Вы  хотите  сказать,  что  Левицкий  и  Стружков  поссорились  из-за
Берестовой?
   - Поссориться-то они в  открытую  не  поссорились,  -  хитро  улыбаясь,
возразил Эдик. - Народ все же культурный, до мордобития не дойдет. Но если
в корень посмотреть - люди они или не люди? У  него  девушку  из-под  носа
уводят, а он стой и глазами хлопай, поскольку уводит-то друг-приятель?  Да
тем более такую девушку! Ниночка Берестова -  это  же  такой  кадр,  н-ну!
Только она возникла в расчетном отделе, сразу у  всех  там  какие-то  дела
образовались! По два-три захода в день проделывали, буквально все, включая
женатых. Ну, потом Левицкий около нее на постоянную прописку  определился,
тут уж прочие  сникли.