очке и  от  плотности  потока
частиц, который сквозь эту точку проходит. Для того чтобы  скорость  всюду
была одинаковой, мы обычно как делаем? Добиваемся, чтобы и поле всюду было
одно и то же, и поток везде имел одинаковую плотность. А в большом объеме,
который нужен для переброски человека, ни того, ни другого  добиться  явно
нельзя - во всяком случае, обычными методами. Это и считалось  "трудностью
номер один" в данном вопросе. Вот я и рассудил: давай-ка натравим их  друг
на друга - поле и поток. Там, где поле посильнее, сделаем поток  послабее,
а где поле послабее, пусть плотность потока будет соответственно выше. Что
тогда получится? Они тогда вместе дадут по всей камере, во  всех  участках
совершенно одинаковый результат. И никакие нам градиенты тогда не страшны.
Какой величины объект ни сунь в хронокамеру, все его части будут совершать
переход с одной и той же скоростью, и прибудет он у нас к месту назначения
в целости и сохранности.
   Не знаю, почему раньше никто не додумался до такой идеи. Наверное,  все
были загипнотизированы однородными  полями  и  просто  не  думали  в  этом
направлении. Мне вот тоже  до  сегодняшнего  вечера  ничего  в  голову  не
приходило, да и потом вряд ли пришло бы, если б не такая крайность.
   Я основательно воспрянул  духом;  все  остальное  мне  теперь  казалось
пустяками - возьму вот и решу все сразу. Что  сначала?  Как  управиться  с
этими потоками? Ну, это элементарно.  Я  быстро  набросал  схему  обратной
связи от нашего сканографа, который  промерял  поле  в  разных  точках,  к
управляющему блоку. Мне нужно было задать такую связь, чтобы сильное  поле
росло помедленнее, а слабое - побыстрее, тогда вокруг сильного  Магнитного
поля будет слабое электрическое, а вокруг слабого - сильное. Тут все  дело
в том, что у нас в камере поток тахионов управляется как раз электрическим
полем. Вот и получится, что фокусировка будет слабее  там,  где  магнитное
поле сильнее, - а этого я и добивался.
   Вообще-то вся эта сложная самоуправляющаяся система мне, наверное, и во
сне бы не приснилась, но сейчас я чувствовал... ну, вдохновение,  что  ли!
Наверное, вдохновение, - уж очень у меня все легко получалось, я сам  диву
давался! А может, первая удача меня подхлестнула, и  я  поверил,  что  все
могу, все умею. Вот позвонить бы Нине да рассказать - пускай знает,  какой
я на самом деле! Жаль, что некогда разговаривать... Я взглянул на  часы  -
девять. Нет уж! У нее теперь небось и телефон занят - она сама названивает
общему нашему знакомому, товарищу Линькову, и  объясняет  ему...  Что  же,
интересно, она ему объясняет?
   - Ну ладно, ладно, объясняй, - беззлобно проворчал я, усаживаясь  перед
аналоговой машиной, - ты там объясняй все, что  хочешь,  а  я  пока  здесь
поработаю. А ведь не провела бы  ты  со  мной  просветительную  беседу  на
скамеечке - и открытия бы никакого я не сделал!
   Надо было все проверить  на  машине.  Бумага  -  она  ведь  что  хочешь
стерпит, а машина вранья не  любит.  Я  задал  первое  попавшееся  поле  и
расписал самую примитивненькую программку.
   - Так! Теперь посмотрим, как все  это  будет  выглядеть  на  модели,  -
пробормотал я и поднял глаза на аналоговый осциллограф: он имитировал  то,
что будет происходить в хронокамере, если подашь на нее исследуемый режим.
   В квадратном окне осциллографа розовые  молнии  воображаемых  тахионных
пучков  били  из  углов  экрана  в  ажурное   сплетение   зеленых   линий,
изображавших структуру поля. Даже на глаз было заметно различие в  толщине
розовых следов - они еле проглядывали там, где  зеленые  линии  сгущались,
зато на бледно-зеленых участках наливались густым, почти алым цветом.
   Странно:  я  не  испытывал  никакой  радости,  наоборот,  начал   вдруг
волноваться. Впрочем,  радоваться  и  вправду  было  рано:  следовало  еще
убедиться, что камера на этом режиме не забарахлит, что удастся  нарастить
поле до нужной величины и удержать  его,  что...  Словом,  все  могло  еще
лопнуть, как мыльный пузырь. И времени было мало! Просто совсем не было  у
меня времени: на часах уже четверть десятого. Устал  я  зверски,  в  горле
пересохло, голова  была  тяжелая,  как  камень.  Контрольную  проверку  я,
конечно, производить и не думал, не до этого сейчас, мне  бы  только  поле
выбрать и рассчитать да камеру запустить, а там уж будем уповать  на  свое
везение. И еще - на нашу могучую технику: она ведь творит  чудеса,  а  мне
сейчас позарез требуется одно чудо - не очень большое, средних размеров.
   Я выбрал то самое сфероидальное поле, с которого начинал свои неудачные
расчеты, и ввел цифры в нашу трудягу эвээмушку, отсюда они  уже  самотеком
пойдут в виде программы в управляющий блок.  Осталось  только  процедурные
вопросы продумать: как я  влезу  в  хронокамеру  и  как  там  расположусь.
Рисковать  попусту  мне  не  хотелось,  особенно  теперь,  когда   переход
становился все более реальным. Ну что ж, для страховки придется чуть ли не
клубком свернуться на подставочке: ничего не попишешь - или удобства,  или
безопасность. Только бы не слететь с этой подставочки, -  а  то  скатишься
куда-нибудь в угол, а там, глядишь,  неподдающийся  градиент  притаился  и
зубами клацает!
   Войти в хронокамеру - тоже вроде бы не проблема, для этого случая сзади
дверца предусмотрена. То есть она, конечно,  предусмотрена  не  для  этого
случая, а совсем для других, более прозаических дел  -  для  ремонта,  для
работы внутри. Но факт  тот,  что  дверца  имеется.  Герметичность  у  нее
автоматически  восстанавливается,  а  вакуум  наличествует  только   между
двойными стенками, так что скафандр не нужен.
   Ну вот, а теперь - на пульт!
   - Сегодня тебе придется здорово поработать, красавчик  ты  наш,  умница
наш! - льстиво забормотал я, обращаясь к пульту.
   Лебезил я перед красавчиком пультом не зря. Ведь в решающий момент  вся
ответственность  ляжет  на  него:  находясь  внутри  камеры,  я,  конечно,
управлять переходом не смогу и придется полностью довериться автоматике.
   Я прямо сам удивлялся, до чего я здорово работаю, - четко,  быстро,  но
без суеты. И волнения опять ни малейшего, словно его и  не  было.  Правда,
исчезло и ощущение легкости, счастливой уверенности в своих силах.  Может,
потому, что сейчас  никаких  открытий  и  гениальных  соображений  уже  не
требовалось, а нужно было до предела напрягать внимание,  чтобы  проверить
все детали, предусмотреть все мелочи. Я ведь не имел права ошибаться,  все
равно как сапер.
   Я включил  дистанционное  управление,  открыл  с  пульта  заднюю  дверь
хронокамеры, пошел в технический отсек и выбрал самую  большую  подставку,
какая у нас имелась. Уж на удобства плевать, это ведь недолго, -  лишь  бы
не свалиться. Интересно  все  же,  будет  у  меня  при  переходе  какое-то
ощущение времени? Я водрузил подставку в центре  камеры,  оценил  взглядом
всю конструкцию - ничего будто бы, неплохо получается. Позу  мне  придется
принять на манер "Мефистофеля" работы Антокольского... Нет, он  одну  ногу
небрежно опустил, а мне надо будет обе подтянуть к  подбородку...  Ничего,
на время перехода как-нибудь удержусь в этой позиции.  Смешно,  конечно...
Такой  момент  торжественный  -  исторический,  можно   сказать,   момент:
путешествие во времени,  одно  из  первых  в  истории  человечества,  -  а
путешественник в такой неподходящей  позе!  Ну  ничего,  потомки  простят.
Ежели мне будут памятник ставить, скульптор все равно изобразит что-нибудь
сильно героическое. Первым космонавтам, между  прочим,  тоже  не  очень-то
удобно было летать... Заря космонавтики. Заря хроно... как же  это  будет?
Хрононавтики, что ли? Не очень звучит, по-моему...
   Ну, вроде все готово. Значит, так. Включаю автоматику с  упреждением  в
пять минут - раз! Вхожу в камеру, закрываю дверь - это два!  Пристраиваюсь
на подставке - три! Потом  пульт  срабатывает,  поле  растет  до  заданной
величины - и поехали...
   Ничего себе - все готово! Ворона ты  бесперая!  Ты  назад-то  вернуться
хочешь? Или решил так и остаться в своем прошлом, где один  Стружков  Б.Н.
уже имеется и сидит сейчас в  библиотеке,  вместо  того  чтобы  мчаться  в
институт спасать друга? Ладно,  эту  работу  мы  за  него  сделаем,  а  на
остальное пусть не рассчитывает, сам пускай все расхлебывает, а я лучше  к
себе вернусь, во избежание всяких недоразумений... Интересно, а как  же  я
вернусь?
   Конечно, я мог бы вообще отключить хронокамеру, а там, в прошлом, опять
наладить ее. Но лучше не рисковать - неизвестно, как там повернутся  дела.
Налажу я лучше автоматику таким  манером:  как  только  я  снова  войду  в
хронокамеру, дверь захлопнется и камера сработает. Так всего вернее будет.
   Это мы, значит, решили. Теперь второе: как  мне  выбраться  из  камеры?
Дверь изнутри не открывается, - конструкторам, наверное,  и  в  голову  не
приходило, что перемещаемые  объекты  пожелают  прогуляться  за  пределами
хронокамеры. Подсоединить замок к автомату? Бесполезно: автомат ведь здесь
останется, вместе со всем, что находится вне камеры. Ничего не  поделаешь,
придется менять конструкцию  замка...  Хорошо  еще,  что  в  принципе  это
возможно.
   Я уселся перед дверью хронокамеры и выложил на газету все свое нехитрое
слесарное хозяйство. Замок сидел в гнезде до невероятия прочно;  казалось,
что он прирос к двери и живьем его оттуда не вытащишь.
   - Приступим все же, - забормотал я,  вздыхая.  -  Никуда  не  денешься,
дорогуша, придется тебе из уютного гнездышка на минутку вылезти, и  сейчас
же я тебя обратно прилажу, только поверну  на  сто  восемьдесят  градусов,
понял? Сейчас мы это дело - раз-два! -  провернем,  плевое  это  дело  для
такого мастера, как я... Мастер, умелец, золотые  руки...  А,  чтоб  тебе!
Жаль, что руки всего две, а будь я осьминог...  то  есть  осьмирук...  Ух,
даже пот прошиб с этим миленьким замочком! Ну, наконец-то!..
   Дальше все пошло куда легче и быстрей.  Но  что-то  у  меня  настроение
испортилось и всякие ехидные мыслишки в голову полезли. То  ли  меня  этот
замочек  доконал,  то  ли  проголодался  я  окончательно,  но  стало   мне
мерещиться,  что  время  непременно  учинит  мне  какую-нибудь  пакость  и
совершенно  я  напрасно  тут  голову  ломаю  на  пустой  желудок  и  потом
обливаюсь... Может получиться изо всего этого грандиозный пшик!..  Это  мы
себе  построили  такую  удобную  гипотезу   -   дескать,   мировые   линии
разветвляются, отклоняются и можно с ними  сделать  что  угодно,  -  а  на
самом-то деле, может, все  не  так  и  все  иначе!  Может,  время  наглухо
заколочено и в прошлом нельзя уже сдвинуть ни песчинки, ни  травинки,  все
определилось и застыло? Тогда, по логике  вещей,  в  прошлом  можно  будет
сделать только то, что уже делалось,  то,  что  предусмотрено  заранее.  А
поскольку мой  переход  раньше  не  делался,  не  предусмотрен,  то  он  и
осуществиться не сможет. Что-то не пустит  меня  в  прошлое,  остановит  в
настоящем... Что и как может меня остановить и не пустить меня в  прошлое,
я понятия не имел, -  не  вахтер  же  там  стоит,  в  самом  деле!  Но  уж
что-нибудь да имеется для таких случаев,  какой-нибудь  закон  ехидный,  о
котором я ничего не знаю!
   Постой, а  брусочки?  А  "тот"  Борис  Стружков?  Они-то  двигались  во
времени? Ну, кто его знает! Насчет "того" Бориса все  же  не  доказано,  а
брусочки из камеры не выходят и ничего в прошлом менять не  пытаются,  это
уж точно. Может, их время пропускает, в награду за примерное поведение,  а
меня возьмет да не пропустит, догадавшись о моих намерениях.
   Ладно. Думай не думай, а ехать надо.
   Я еще раз  проверил  поле,  включил  резервные  генераторы,  перевел  в
рабочее положение тумблер  "автоматический  режим",  установил  таймер  на
пятиминутное упреждение... Как будто все.
   Нет, нельзя же так! А если со мной  что-нибудь  случится  на  переходе?
Никто ведь ничего и знать не будет! Правда, ребята  кое-что  определят  по
хронокамере, во  все  же...  Надо  оставить  расчеты...  Тьфу  ты,  листки
исчерканы уж очень, ничего не поймешь. Придется переписать все  в  рабочий
журнал... Так! И чертежик дадим для наглядности. Адресуем это... а,  прямо
Шелесту! Письмо? Нет,  не  буду  я,  не  могу!..  Вот  Линькову  написать,
пожалуй, нужно. Нине, собственно, тоже... но не  получится  у  меня,  слов
нету, а искать их уже некогда. Линькову сейчас напишем...
   Я вырвал чуть ли не последний чистый  листок  из  блокнота  и  написал:
"Уважаемый Александр Григорьевич! Если случится так, что я не вернусь..."
   И вдруг я почувствовал, что сердце у меня оборвалось и  падает  куда-то
глубоко-глубоко,  и  даже  вздохнуть  нельзя.  Я  почему-то  лишь   сейчас
сообразил, что иначе и не случится, - что я никак и никогда не  вернусь  в
этот мир. Я ухожу  отсюда  не  на  два-три  часа,  а  насовсем,  навсегда,
бесповоротно!
   Как же я раньше об этом не подумал? Ведь это ясней ясного! Даже если  я
выйду из камеры живой-здоровый, все равно сюда, в этот  мир,  мне  уже  не
вернуться! Я ведь  изменю  историю,  возникнет  новое  ответвление,  новый
измененный мир, и я останусь в нем, в этом измененном мире. И если  я  там
налажу камеру и отправлюсь в будущее, так все равно попаду в  будущее  уже
того, измененного мира,  не  в  этот  мир...  С  этим  я  сейчас  прощаюсь
навсегда...
   "Может, мне и камеру  не  включать  на  автоматическое  возвращение?  -
растерянно подумал я. - Зачем мне _там_  торопиться  в  будущее?  Да  нет,
пускай возвращается сюда, хоть и пустая, здесь ведь она тоже нужна".
   Значит, здесь меня уже не будет... Здесь я сейчас  исчезну  навсегда...
Как же так? Постой, ведь это ну просто черт те  что,  нельзя  же  взять  и
исчезнуть и ни с кем даже не попрощаться! А Нина? Я ее, значит, больше  не
увижу?! Нет, постой, я что-то путаю, наверное. Ведь это будет тот же  мир,
незначительно измененный... вначале почти неотличимый от здешнего. Значит,
там будет Нина, будет институт, лаборатория. Шелест. И Линьков будет... То
есть нет! Линьков в институт к нам уже  не  явится:  незачем  будет...  Но
тогда вроде нечего трагедии разыгрывать?
   Да, но для _этой_ Нины, для той, которая сегодня плакала в скверике,  а
сейчас,  вероятно,  беседует  с  Линьковым  о  моем  более  чем   странном
поведении, - для нее-то я  действительно  исчезну  навсегда.  И  в  _этом_
институте не будет уже ни меня, ни Аркадия... Если я и спасу его,  то  для
того, другого мира...
   Нет, больше я не мог думать, мне было страшно, меня  прямо  тошнило  от
страха. Я еле смог  написать  короткую  и  бестолковую  записку,  руки  не
слушались, мозги  будто  паутиной  опутало,  и  больше  всего  мне  сейчас
хотелось бросить всю эту затею, а  пойти  лучше  объясняться  с  Ниной,  с
Линьковым, с кем угодно, - лишь бы в этом, в моем  мире,  а  не  в  другом
каком-то!
   Я, конечно, понимал, что никуда не пойду объясняться, а полезу сейчас в
эту проклятую хронокамеру. Понимал, но как-то  не  верил.  Неужели  я  это
сделаю?! Я стоял у окна и глядел на яркий  уличный  фонарь...  тот  самый,
который три дня назад осветил лицо _того_ Бориса, будто  специально  чтобы
_эта_ Нина, моя Нина, его увидела! Интересно, куда же  он  потом  девался,
_тот_ Борис? Нет, ничего мне уже не интересно, все мне безразлично,  я  не
могу больше ни думать, ни переживать...
   Неуверенно, как-то машинально я побрел в технический отсек,  постоял  у
открытой двери в камеру, потом пригнулся зачем-то и шагнул  внутрь.  Дверь
захлопнулась  -  мягко,  почти  бесшумно.  Все.  Теперь  все.  Таймер  уже
отсчитывает  минуты.  Надо  устраиваться  на   подставке.   Минуты   через
три-четыре в лаборатории раздастся негромкий  щелчок  -  я  его  здесь  не
услышу, - это включится автомат,  начнет  наращивать  поле,  и  тогда  уже
нельзя будет выйти из камеры, даже если будешь умирать от страха...
   На минуту мне опять стало страшно:  усталость  накатывалась  волнами  и
сейчас временно отхлынула. Я вдруг очень отчетливо, как-то наглядно понял,
что если ошибся, неправильно рассчитал поле, то - все, конец мне!  Голубое
пламя лизнет стены камеры, потом исчезнет - и  я  исчезну  вместе  с  этой
яркой голубой вспышкой! Наверное, я ничего не  буду  ощущать,  когда  поле
раздавит меня, размажет по времени... или все же буду? Никто  ведь  ничего
не знает! А, все равно... Усталость опять захлестнула меня, как  неприятно
теплая, удушливо теплая волна.  Она  залила  все:  и  страх,  и  тоску,  и
любопытство...
   - Ну, размажет так размажет, что ж я  могу  поделать...  рассчитал  все
вроде  правильно,  по  идее  не  должно  бы...  -  вяло  говорил  я  себе,
примащиваясь на подставке.
   Я обхватил колени сцепленными руками, подтянул к подбородку и уткнул  в
них лицо.
   Черная глухая тишина. Неприятно громко  стучит  сердце;  кажется,  ритм
участился... впрочем, все  равно.  Это  медикам  было  бы  интересно,  они
протянули бы в камеру датчики, измерили бы давление, пульс, дыхание... Нет
медиков, никого нет, - просто один чудак решил прогуляться  в  прошлое  по
личным делам.
   У меня, наверное, галлюцинации начались. Показалось, что я слышу щелчок
автомата, хотя слышать его в камере никак невозможно. И  тяжесть,  которая
вдруг навалилась мне на плечи, тоже, наверное, была воображаемой.  У  меня
мелькнула бредовая мысль, что это поле давит на плечи и спину,  и  я  даже
слегка усмехнулся. Действительно, бред, - как это может живая  протоплазма
ощущать давление  магнитного  поля!  Я  невольно  открыл  глаза  и  слегка
приподнял голову  -  хотелось  посмотреть,  что  же  происходит.  И  вдруг
полыхнуло прямо мне в лицо немыслимо яркое, ослепительно голубое пламя.  Я
зажмурился, полуослепнув, но и  сквозь  плотно  сжатые  веки  видел  яркие
голубые вспышки; они набегали одна на другую, они слились в сплошное  море
голубого огня, в глубине которого пролетали  и  гасли  мгновенные  розовые
молнии. Казалось, что в камере бушует гигантский голубой смерч, что сейчас
ее  вдребезги  разнесет  взбесившийся  разряд.  Наверное,  поле   все   же
сорвалось, и от перегрузки полетели к чертям все обмотки! Но я не бросился
к двери, не выбежал  в  лабораторию,  чтобы  спасать,  что  еще  возможно,
вызывать помощь. Нет, я только плотнее сжался в комок  и  замер  на  своей
подставке. Наверное, какое-то шестое чувство хронофизика  подсказало  мне,
что это - не авария, не пожар, что я должен держаться, держаться изо  всех
сил... держаться еще... еще... еще!
   И вдруг, по каким-то неуловимым  признакам  -  наверное,  опять  шестое
чувство сработало! - я понял, что  все  кончилось.  Я  медленно  приподнял
голову и открыл глаза. Голубое пламя  исчезло,  камера  казалась  немой  и
мертвой. И сквозь ее стеклянную переднюю стену я увидел свою лабораторию -
тоже пустую и... светлую!
   Мгновение назад за этим окном была ночь. Я взглянул на свои часы -  они
по-прежнему показывали одиннадцать без пяти.  Но  сейчас  я  видел  сквозь
стекло хронокамеры зеленоватое вечернее  небо,  и  в  этом  небе  сверкнул
серебряными крылышками крохотный самолет.
   Я сделал это! Я все-таки сделал это!!
   Я прорвал время...



ЛИНЬКОВ ТОЖЕ НАЧИНАЕТ ГЕНЕРИРОВАТЬ ВЕРСИИ

   Шелест  постоял  у  порога,  обвел  лабораторию  тяжелым,   исподлобья,
взглядом. Потом вдруг встрепенулся, словно увидев  что-то  неожиданное,  и
шагнул к хронокамере.
   "Что он там видит?" - удивился Линьков. Он тоже оглядел  с  порога  все
помещение и не заметил ничего особенного - все чисто, все  прибрано,  окно
закрыто, никакого беспорядка...
   Шелест некоторое время внимательно  вглядывался  в  хронокамеру,  потом
пошевелил губами, словно собираясь что-то сказать, но ничего не  сказал  и
отошел к пульту.
   Линьков тоже подошел к хронокамере. Все  нормально,  -  камера  темная,
молчаливая; правда, подставка там стоит большущая, высоченная... Зачем  бы
такая подставка для крохотных брусочков? Что  же  удивило  Шелес