же делать? Шагать не думая? Беда в том, что ничего я так и не
смог обдумать, а теперь, по милости Аркадия,  и  вовсе  запутался  в  этих
мировых линиях...
   Переместить хронокамеру (вернее, ее  содержимое)  обратно,  в  двадцать
третье мая, никто не мог - она уже не принадлежала тому  миру,  который  я
покинул. Так что вроде бы и  подставке  полагалось  оставаться  на  месте.
Однако ее нет. Почему?
   Остаются две возможности: либо опять что-нибудь изменилось в будущем  и
кто-то "оттуда", "сверху", выволок мою камеру  из  прошлого,  либо  я  сам
проник  еще  глубже  в  прошлое,  туда,  где  моя  хронокамера  с  большой
подставкой вообще не появлялась.
   Меня даже в жар бросило, и дышать трудно стало. Я пересек  лабораторию,
распахнул окно, вдохнул прохладный ночной воздух. Стало легче,  я  немного
успокоился. Ну ее, эту подставку, не интересует она меня совсем, и  вообще
ничто меня уже не интересует, а о хронофизике я без содрогания  думать  не
могу! Вот пойду сейчас домой и  завалюсь  спать,  мотайтесь  вы  себе  как
хотите по времени, а я больше с места не сдвинусь!..
   Я вышел из лаборатории,  повернул  к  боковой  лестнице.  И  вдруг  мне
показалось, что все это уже было. Так же я размышлял, стоя у двери, так же
свернул направо и...
   Я вдруг вспомнил! Вспомнил - и оглянулся... Показалось мне или  вправду
кто-то сейчас  прошмыгнул  мимо  нашего  коридора  к  главной  лестнице  и
скользнул по мне испуганным взглядом?
   Я не повернул назад, не вышел в главный коридор, чтобы  выяснить,  было
это на самом деле или почудилось мне. Но я уже понял! Это ведь в  точности
повторялись те события, о которых рассказывали Нина и Чернышев!
   Только что я стоял у окна нашей  лаборатории,  у  окна,  выходящего  на
улицу, и свет фонаря падал мне на лицо. Теперь я вышел  из  лаборатории  и
пошел к боковой лестнице... И кто-то, проходя мимо нашего коридора, увидел
меня в эту минуту.  Я  снова  проделал  все  то,  о  чем  с  недоверием  и
изумлением узнал сегодня днем  в  том,  прежнем  мире.  Правда,  мои  часы
показывают более позднее время, но, может быть, в этом мире сейчас  именно
без пяти одиннадцать?
   Но нет, это же невозможно! Это просто  какое-то  случайное  совпадение!
Ведь в том  двадцатом  мая,  которое  видели  Нина  и  Чернышев,  я  около
одиннадцати сдавал книги в библиотеке, а Аркадий лежал без  сознания,  уже
полумертвый! Если какой-то Борис Стружков и побывал двадцатого мая вечером
в лаборатории - в том мире! - то это был не я, а другой Борис Стружков:  я
ведь об этом ничего и не знал, пока Нина мне  не  рассказала!  А  впрочем,
пожалуй, я мог ничего и не знать... тогда! Я ведь услышал рассказ Нины  до
того, как совершил переход в прошлое. Я "тогдашний" еще не  догадывался  о
том, что такой переход возможен, и мог не  знать  вообще  ни  о  чем,  что
связано с этим переходом. А вот я "теперешний"...
   Да нет, что же получается! Выходит, я должен был попасть в это  прошлое
раньше, чем я туда попал... раньше, чем понял, как туда можно попасть! Ну,
допустим, это фокусы временной петли... Но как мог я - тот же самый  я!  -
потом вернуться в  будущее  и  выслушивать  от  других  рассказы  о  своих
похождениях, сам ничего о  них  не  зная?  В  то  же  самое,  неизмененное
будущее! Ведь я после перехода должен был попасть  уже  на  новую  мировую
линию!
   И потом, если это  _то  самое_  двадцатое  мая,  так  куда  же  девался
Аркадий? Почему он до сих пор ходит неизвестно где?
   Я почувствовал, что у меня голова распухает от всей  этой  путаницы.  С
каждым часом, с  каждым  шагом  меня  все  глубже  втягивало  в  водоворот
времени, и я уже не понимал, как я выберусь. Героя Эдгара По, попавшего  в
гигантскую воронку Мальстрема, спасла  наблюдательность  и  пристрастие  к
логике: он заметил,  что  тела  цилиндрической  формы  опускаются  гораздо
медленнее других, уцепился за  бочонок  и  спасся.  А  я?  За  что  мне-то
уцепиться в этом водовороте времени? Все непрерывно меняется, и я никак не
могу уловить логики в этих переменах. Погас глазок  на  пульте...  Исчезла
подставка... Аркадий не лежит на диване, а разгуливает по  институту...  А
меня швыряет в этом водовороте, как щепку, перебрасывает неизвестно откуда
неизвестно куда, и попробуй тут разберись, за что уцепиться!
   Мне уже было все равно, увидит меня кто-нибудь или не увидит. Я  быстро
сбежал по лестнице и боковым  коридором  вышел  в  вестибюль,  к  главному
входу.
   При свете уличного фонаря можно  было  разглядеть  стрелки  на  больших
институтских часах. Без десяти десять! А на моих... на моих двадцать шесть
первого.
   Значит, здесь без десяти десять... Но какого же дня?



ВЕРСИЯ УМЕРЛА - ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВЕРСИЯ!

   - Это... это что же означает?  -  спросил  Линьков,  запинаясь.  -  Что
моя... ну, что та версия... она справедлива?
   Он тут нее осознал, что не хочет,  что  даже  боится  этого  внезапного
подтверждения. И по усмешке Шелеста, добродушно-иронической,  увидел,  что
тот понял его страх.
   - Ну что вы, Александр Григорьевич! - успокоительно прогудел Шелест.  -
Ничего даже  подобного!  Версию  вы  действительно  предложили  изящную  и
рассказали прямо-таки захватывающую историю...
   - Но ведь  история-то  была  целиком  вымышленная,  -  сказал  Линьков,
обретая обычный свой спокойный тон. - А если камера вернулась с нагрузкой,
то это будто бы подтверждает...
   - Не подтверждает, - возразил Шелест, - наоборот: опровергает!
   - Позвольте, - удивился Линьков, - может, я вас неправильно  понял?  По
вашим расчетам вышло, что камера вернулась с человеком, ведь так?
   - Ну, не совсем так. По расчетам нельзя  установить,  был  это  человек
или, допустим, чурбак того же веса. Но поскольку чурбак не  может  открыть
дверь камеры и уйти, а камера пуста...
   - Да, действительно, я не  сообразил,  -  смущенно  сказал  Линьков.  -
Почему-то я думал, что для перехода нужно одинаковое  количество  энергии,
независимо... Как это я... ведь в пустой камере не совершается работа!
   - Почти не совершается, - поправил Шелест. - Все-таки сама камера имеет
массу, и  подставка  -  тоже...  Но  чтобы  переместить  добавочный  груз,
конечно, требуется соответственная добавочная энергия. Подсчитал я  грубо,
разумеется, но сомнений нет: за вычетом обычной мощности, остается как раз
такая добавочная, которая в данном режиме  нужна  для  двойного  переброса
массы килограммов этак восемьдесят.
   -  Значит,  Стружков  вернулся?  -  задумчиво  проговорил  Линьков.   -
Странно... Где же он?
   - Этого я не знаю. Но ясно, что он вернулся.
   - А может, при переходе... Вы уверены, что он, так сказать, жив-здоров?
   - Кто ж его знает, - помолчав, ответил Шелест. - Однако ведь  он  вышел
из камеры... и из института. И  без  посторонней  помощи,  надо  полагать.
Странно, конечно, что он до сих пор не показывается...
   - Вахтера надо спросить, - спохватился Линьков. - Я  пойду  узнаю,  кто
дежурил вчера вечером.
   - А у наших вахтеров дежурства суточные, смена в восемь вечера;  скорее
всего, он же сейчас и дежурит. После совета  я  буду  у  себя,  и  вы  уж,
пожалуйста, сообщите, что успели узнать. Если, конечно,  сам  Стружков  до
тех пор не объявится.
   - Да, но как быть с этой "гангстерской версией"? - спросил  Линьков.  -
Психологические натяжки в ней явные и ужасающие, а логически она  выглядит
вполне  аккуратно.  И  все  факты  отлично  нанизываются  на  одну   нить,
располагаются на одной мировой линии...  Если  путешественник  во  времени
вмешивается в прошлое, он ведь тем самым создает новую мировую линию? Но в
данном случае  никаких  новых  действий  даже  не  предвидится!  Все,  что
предстоит совершить нашему гипотетическому Б после возвращения в  прошлое,
уже совершено, уже было на нашей мировой линии: и смерть  А,  и  похищение
его записки, и даже то, что этого Б видели поздно вечером в институте.
   -  Ну,  это,  знаете...  -  недовольно  отозвался  Шелест.  -  События,
говорите, совершились еще до перехода Стружкова в прошлое?  А  кто  же  их
тогда совершил, можете вы мне объяснить?
   - Да, с причинностью здесь обстоит  плоховато!  -  подумав,  согласился
Линьков. - Если переход Стружкова - причина, а, скажем, похищение  записки
- следствие,  то  получается,  что  в  той  схеме  следствие  предшествует
причине.
   - Вот именно! - сказал Шелест. - Все эти петли времени  очень  эффектно
выглядят в фантастических романах. И даже  не  только  эффектно,  а  вроде
убедительно. Пока не подойдешь к ним с логической проверкой. А тогда сразу
обнаруживается, что все это - сплошной блеф! Да вот вам такая  простенькая
логическая задачка для проверки - на основе вашей же схемы. Допустим,  что
ваш Б встречает в прошлом не А, а самого себя. Возможен такой вариант?
   - Вполне! - согласился Линьков, и  вдруг  мелькнула  у  него  в  голове
какая-то странная ассоциация, смутная догадка...
   - Так вот. Предположим, что Б убьет  не  А,  а  самого  себя,  то  есть
тамошнего своего двойника, - продолжил Шелест. - Могут, по-вашему, оба эти
события - и переход в прошлое и убийство самого себя  -  лежать  на  одной
линии?
   Вот оно! Линьков застыл, прислушиваясь к отчетливо зазвучавшей  наконец
мысли. Как просто! Как ясно! А он-то ходил три дня вокруг да около, совсем
рядышком - и ничего не видел!
   - Ох, простите, я задумался... -  пробормотал  он,  поняв,  что  Шелест
молча ждет его ответа. - Ну конечно, конечно, эти  два  события  никак  не
умещаются на одной мировой линии! Если Б убил себя в  прошлом,  то  он  не
может существовать в будущем. Это значит, что на данной линии у  него  нет
продолжения. И это значит, далее, что неоткуда  взяться  тому  Б,  который
пришел из будущего,  некому  убивать,  и  поэтому  убийство  произойти  не
может... Да, но ведь из этого следует, что самого себя убить невозможно!
   - Ничего подобного! - возразил  Шелест.  -  Вовсе  не  это  следует,  а
другое: что в результате  такого  вмешательства  возникает  новая  мировая
линия!
   - Понятно... - после паузы сказал Линьков. - А раз это  происходит  при
одном виде вмешательства в прошлое, то должно  происходить  и  при  всяком
другом, так?
   - Разумеется. Время ведь не  может  приобретать  различные  свойства  в
зависимости от того, как ведет себя ваш гипотетический Б или  какой-нибудь
реальный путешественник во времени.
   - Я вот чего никак не могу усвоить,  -  сказал  Линьков.  -  Эта  новая
мировая линия, этот другой мир - он ведь существует, по-видимому, рядом  с
нашим? Но время-то едино...
   Шелест задумался, озабоченно хмуря кустистые брови.
   - Ну, как вам сказать... Единство времени мы, собственно, понимаем  как
воплощение единства мира... единства событий, образующих  ту  материальную
систему, в которой мы живем. Создайте новые события, новую систему, и  она
будет обладать "своим временем". Ведь нет  "времени  вообще"!  Нет  такого
времени, которое  существовало  бы  отдельно  от  материального  мира,  от
событий. Это просто термин, и довольно путаный термин, надо сказать. Лучше
было бы говорить об определенной последовательности событий.  А  переходы,
"путешествия во времени" дают возможность менять  эту  последовательность,
добавлять к ней новые события или ликвидировать прежние. Такая возможность
до сих пор не рассматривалась всерьез, но все же  у  нас  для  этого  даже
специальное обозначение имеется - "создать новую мировую линию".  Неточное
обозначение, да что поделаешь: терминология еще не  разработана  для  этой
области. Да, кстати, еще один довод не в пользу теории единого  времени  и
временных петель. Ведь по этой теории выходит,  что  раз  наш,  "здешний",
Стружков вернулся в двадцатое мая, то "тамошний" Стружков,  который  сидел
весь вечер в библиотеке, дожив до двадцать третьего мая, тоже должен будет
отправиться в прошлое, и тоже в двадцатое мая. А там у него в свою очередь
двойник есть, и  опять-таки  сидит  в  библиотеке,  и  тоже  должен  будет
отправиться в прошлое, и заставить  своего  тамошнего  двойника  повторять
свои действия... И так далее. А если вся эта орава Стружковых  ввалится  в
одну и ту же лабораторию в одно и то же время, что не исключено...
   - Да, - сказал Линьков, - это уже фарсом попахивает...
   - А вообще-то, - продолжал Шелест, - о времени мы  пока  знаем  страшно
мало! Его нет вне  реальных  событий,  вот  мы  его  только  через  них  и
воспринимаем. Сменяются события - мы говорим: время идет... А каков  закон
их смены? Однозначен ли он? А может, мы так сформированы окружающим миром,
что способны  воспринимать  только  один  из  многих  возможных  вариантов
события? Вы бросаете монету, она может упасть орлом или решкой вверх.  Но,
может быть, одновременно осуществляются оба варианта, а мы способны видеть
лишь один из них - по принципу "или  -  или",  как  элементарная  двоичная
ячейка? Вам это понятно?
   - Понятно... - поразмыслив, ответил Линьков. - Я  не  могу  представить
себе предмет иначе, как  в  его  единственном  виде  -  скажем,  с  данной
определенной длиной. А  между  тем  я  знаю  -  по  Эйнштейну,  -  что  он
существует одновременно и для других наблюдателей и обладает для всех  них
разными длинами. Вот если б нам получить  этакое  "множественное  зрение"!
Как изменилась бы для нас картина мира!
   - То-то и беда, что ничего мы такого не имеем и не  будем  иметь!  -  с
искренним огорчением сказал  Шелест.  -  Мы  намертво  привязаны  к  своей
системе, к одной точке зрения. Но плохо даже не  это.  Плохо  то,  что  мы
склонны считать эту свою точку зрения универсальной  и  всеобъемлющей.  Мы
все  еще  больше  доверяем   своим   чувствам,   грубому,   несовершенному
чувственному  восприятию,  чем  разуму.  Никак  не  оторвемся  от   своего
пещерного предка! А  ведь  разум-то  может  подняться  до  "множественного
зрения"! Он может совместить все аспекты в едином целом. Но  мы  не  верим
своему разуму! Мы  боимся  признать,  что  истинный  мир  непохож  на  тот
упрощенный,  бедный,  однозначный  слепок  с  него,  который  нам  дан   в
ощущениях. Если б можно было хоть иногда, хоть на краткий срок подниматься
над  данной  системой  событий,  над  временем,  над  временами  и  видеть
подлинное разнообразие мира глазами тела, а не только разума -  вот  тогда
мы поверили бы: мол, собственными  глазами  видели!  Но  собственные  наши
глаза способны видеть лишь здесь и  сейчас...  вот  мы  и  не  можем  себе
представить, что в одном и том же "нашем" пространстве  может  преспокойно
размещаться еще что-нибудь, какой-то другой мир, третий мир... Но  знаете,
я уверен, что это уже ненадолго, что это последние ступеньки, и вот-вот мы
поднимемся над проклятой плоскостью нашего мира и увидим  действительность
во весь рост, действительность бесконечно разнообразную! Мы с вами еще это
увидим, при нас это будет!
   - Вы считаете, что возможна такая кардинальная перестройка человека как
биологической особи? - серьезно спросил Линьков, потрясенный  этой  пылкой
тирадой, такой неожиданной для сурового и насмешливого Шелеста. - И... так
быстро?
   - Ну-ну! Это я занесся чересчур и вас даже с  толку  сбил...  -  Шелест
слегка смущенно усмехнулся. - Но знаете, такая досада иногда  берет!  Нет,
я, конечно, не имел в виду биологическую трансформацию  нашего  организма,
речь шла только  о  глазах  разума,  которыми  мы  научимся  по-настоящему
пользоваться... с помощью приборов, конечно. И вот  это...  -  он  хлопнул
рукой по журналу с  расчетами,  -  ну,  открытие  Стружкова,  оно  поможет
поскорее добраться до этой ступеньки, откуда уже видно...  Какой  все-таки
молодец  Борис,  ах  молодец!  Все  мы   ходили   поблизости   от   этого,
предчувствовали, воображали. А он  взял  да  сделал!  Сам  рассчитал,  сам
первым рискнул... Молодчина!
   Линьков почувствовал себя совсем уж неловко. Стружков - герой, а он про
него дикие гангстерские истории сочиняет. Он начал яростно протирать  очки
и спросил, не глядя на Шелеста:
   - Да, но, значит, мы окончательно постулируем, что Стружков вернулся и,
стало быть, не мог воздействовать на прошлое?
   - Конечно. Раз он вернулся, значит, никаких  воздействий  не  совершал.
Иначе создалась бы новая мировая линия.
   - И он оказался бы на этой линии и вернулся бы в тамошнее будущее, а не
в наше? - продолжал Линьков.
   - Совершенно верно, совершенно верно, -  подтвердил  Шелест,  глядя  на
часы.  -  Вы,  Александр  Григорьевич,  у  нас   заправским   хронофизиком
становитесь, все с ходу схватываете. Но мы с вами заговорились, а мне хоть
к концу заседания надо попасть на ученый совет. Значит, заходите  ко  мне.
Через полчасика примерно я освобожусь.
   Оставшись один, Линьков попытался мысленно представить  себе,  как  это
может монета падать одновременно и орлом и решкой вверх,  но  не  сумел  и
огорченно покачал головой.
   "Нет, хронофизиком тебе не быть, - сказал он себе. -  А  вот  от  своих
прямых обязанностей ты что-то стал интенсивно отлынивать. Тебе  бы  сейчас
не умствовать бесплодно и не  лезть  в  первопроходцы  от  хронофизики,  а
подумать бы серьезно над новой версией. Ведь есть же она, новая-то версия,
подсказал ее тебе Шелест, сам того не зная..."
   А пока Линьков отчитывал себя за легкомыслие, новая, внезапно возникшая
версия вползала все глубже в его мозг и устраивалась там поудобнее,  чтобы
уж никакими силами ее нельзя было оттуда вытурить.
   "Собственно, почему я считаю, что  она  внезапно  возникла?  -  подумал
Линьков. - Как раз вполне закономерно! Конечно,  если  б  я  не  узнал  об
открытии Стружкова и о его переходе, мне бы  такое  решение  никогда  и  в
голову  не  пришло.  Но  уж  в  этой  плотной  хронофизической   атмосфере
домыслиться было легко. Даже тот бред, который я на ходу сконструировал  и
беззастенчиво изложил Шелесту, и он сыграл свою роль, и он приблизил  меня
к истине. Ведь в университете такими понятиями оперировать  не  учат,  так
что это у меня  вроде  подготовительного  занятия  было  -  на  применение
хронофизики в следственной практике. Даже если б Шелест  не  подсунул  мне
свой заковыристый пример, я бы все равно, рано или поздно, добрался бы  до
такого варианта, раз уж начал оперировать хронофизическими понятиями.  Тут
главное - вообще  принять  в  расчет,  что  возможно  без  всякой  мистики
встретиться с самим собой. Остальное уже элементарно".
   Он мысленно объявил себе благодарность за успехи на  поприще  уголовной
хронофизики и глянул на часы. Шелест через полчаса  его  ждет,  а  он  тут
стоит и вхолостую мыслит, не достигая  никаких  ощутимых  результатов.  Не
лезть же к Шелесту опять с одними догадками! Факты нужны, доказательства.
   "А где их взять? - с грустью думал Линьков,  оглядывая  лабораторию.  -
Хронокамера никаких  показаний  по  делу  тебе  не  даст,  пульт  -  тоже.
Хронофизику они, может, что-нибудь и сообщили  бы  по  дружбе,  а  тебе  -
дудки! Нет, что уж тут, только на самого себя и  приходится  рассчитывать,
на свои персональные мозговые извилины... Правда,  кое-какие  фактики  уже
имеются, нечего нам прибедняться. Раньше я этим фактам особого значения не
придавал, а теперь они как раз к месту приходятся. Беда только, что фактов
этих кот наплакал. Некоторые детали из показаний Берестовой. И  еще  слова
Аркадия, которые этот стервец Марчелло запомнил и  передал...  насчет  его
конфликта с самым  близким  другом.  Действительно,  куда  уж  ближе!  Да,
маловато фактов... Но для начала  попробуем  на  этом  материале,  хоть  с
пробелами, реконструировать события.
   Значит, видели-то его, а принимали за другого - это  понятно...  Откуда
же он мог появиться? Если б он в  лаборатории  сидел,  то  легко  было  бы
понять, как он туда попал. Но в лаборатории  он  не  мог  сидеть,  это  не
согласуется с показаниями Берестовой. Значит, надо искать другие пути. Что
ж, поищем... А может, Стружковым сначала заняться? Да нет, Стружков никуда
не денется... если э