не вскакивай, и мы
сядем. Вообще будь как дома и помни, что никто из нас не кусается.
   Ленечка вытаращил на меня светлые, с сумасшедшинкой глаза, но ничего не
сказал. Мы уселись на табуреты, и Линьков  начал  спрашивать.  Добился  он
толку не скоро, но все же добился.
   Чернышев, оказывается, кое-что видел и слышал в тот вечер. И не так  уж
мало! А именно. Он шел к своей лаборатории мимо "нашего" коридорчика -  мы
с Аркадием его так называли, там только наша лаборатория и есть,  а  дверь
напротив забита, и в лабораторию Сулейманова входят из главного  коридора.
Это и не коридорчик даже, а скорее выход  к  боковой  лестнице,  короткий,
метров десять. Так вот, когда Чернышев проходил мимо  нашего  коридорчика,
он увидел, что Аркадий подошел к своей двери со стороны боковой лестницы.
   - Это когда было-то? - не удержавшись, спросил я и тут же покосился  на
Линькова, но тот ничего, вроде не рассердился.
   Ленечка сказал, что  где-то  вскоре  после  пяти.  Ну,  это  совпадало:
Аркадий в четверть шестого  встретился  на  лестнице  с  Ниной,  а  потом,
естественно, пошел к лаборатории и был  там,  видимо,  в  17:20  или  чуть
позже. Ленечка давно  хотел  объясниться  с  Аркадием  (я  ему  это  очень
настойчиво советовал), и он решил, что сейчас, пожалуй, подходящий  момент
для этого. Но пока он топтался на месте, Аркадий достал из кармана ключ  и
сунул в замочную скважину. Тут Ленечка  двинулся  к  нашей  лаборатории  с
максимальной скоростью.
   - А он вас не видел? - спросил Линьков.
   - Нет, я точно знаю... я чувствую, что не видел, - заявил Ленечка.
   Он  ведь  очень  чуткий,  наш  Ленечка,   из-за   своей   нервности   и
застенчивости. Моментально улавливает, как к нему относятся, я сколько раз
наблюдал. Без слов все отлично понимает. Значит, он  уловил,  что  Аркадий
никак на него не реагировал. Токов, что ли,  эмоциональных  от  Аркадия  к
нему не поступило.
   Линьков спросил, что  же  было  дальше.  А  дальше-то,  оказывается,  и
началось самое удивительное и непонятное. Чернышев  решительно  утверждал,
что в запертой лаборатории кто-то сидел! Он этого человека  не  видел,  но
слышал  его  голос.  Точнее,  слышал  два  голоса.  Когда  он  подошел   к
лаборатории, Аркадий успел войти внутрь и прикрыть за собой дверь.  Но  он
еще не захлопнул дверь, а стоял на пороге и держался за ручку  -  Чернышев
его даже видел сквозь щель. И говорил с кем-то...
   - О чем же он говорил? - спросил Линьков.
   - Да так, ни о чем... - мучительно морщась, сказал Ленечка.  -  Но  все
равно я очень удивился... То есть я потом удивился, а сначала просто ушел.
Ну, увидел, что разговора с  Левицким  не  получится,  и  ушел  к  себе...
понимаете?
   - Понимаю, - дружелюбно сказал Линьков. - Но все же: не  можете  ли  вы
повторить, что они говорили?
   Ленечку повело  куда-то  вбок,  он  изогнулся  так,  что,  того  гляди,
свалится с табурета. Но он ухватил себя за щиколотку - чуть ли не  в  узел
завязался, - и ничего, удержал равновесие.
   - Они говорили...  -  медленно  забормотал  он,  не  выпуская  из  руки
щиколотку и глядя на нас снизу вверх. -  Левицкий  говорил...  Он  сказал:
"Ну, привет! Ты вроде  не  передумал?"  А  другой  ответил:  "Нет.  И  ты,
по-моему, тоже".
   - Что - тоже? - не понял Линьков.
   - Тоже не передумал, - добросовестно объяснил Ленечка.
   - А насчет чего? - поддавшись,  видимо,  на  его  уверенную  интонацию,
спросил Линьков.
   - Не знаю... они не сказали... - так же добросовестно ответил Ленечка.
   Тут он отпустил щиколотку на волю, выпрямился и вздохнул с облегчением.
   - Ну, а дальше? - поощрил его Линьков.
   - Дальше... ничего дальше... - забормотал Ленечка. - Левицкий захлопнул
дверь, а я пошел к себе в лабораторию... и все.
   Это было не все, - я чувствовал, что Чернышев еще чего-то не рассказал.
И Линьков тоже явно это чувствовал, но пока не настаивал на продолжении, а
пытался выяснить, чей же был второй голос.
   - Не знаю, - сказал Ленечка, и я видел, что он говорит правду.
   - Ну какой он, опишите, постарайтесь! Низкий, высокий, звонкий, глухой?
Может, какие-то особые приметы были - например,  этот  человек  шепелявил,
картавил, хрипел?
   - Нет... - Ленечка уныло покачал  головой.  -  Нет...  не  было  ничего
такого... И такой голос... не бас, но  и  не...  ну,  не  очень  тонкий...
средний...
   - Чернышев, ну ты иначе скажи, - вмешался я.  -  Может,  он  на  чей-то
голос был похож: вот, например, на голос товарища Линькова?
   - Нет... - забормотал Ленечка и почему-то начал багроветь,  медленно  и
неудержимо. - Не похож... другой совсем... более звонкий...
   - А на мой голос? - спросил я.
   Ленечка  посмотрел  на  меня  с  ужасом  и  моментально  сделался  весь
малиновый, до самых корней светлых волос.
   - Нет, нет! - неожиданно энергично  запротестовал  он.  -  Не  на  твой
голос! Он совсем на Левицкого голос был похож, а не на твой!  Точно  похож
на Левицкого!
   - На Левицкого? - с интересом переспросил Линьков. -  Так,  может,  это
Левицкий сам с собой и разговаривал?
   Ленечка открыл рот, потом закрыл его, а заодно и глаза. Он  сидел  так,
изо всех сил жмурясь и хмурясь, минуты две, а потом открыл глаза и заявил,
что нет, Левицкий не сам с собой разговаривал, там кто-то был.
   - А вы подумайте, - ласково посоветовал  ему  Линьков.  -  Кто  же  мог
сидеть в запертой лаборатории и говорить голосом Левицкого?  Ведь  бывает,
что люди разговаривают сами с собой.
   Ленечка согласился, что это бывает, но упорно утверждал,  что  Левицкий
говорил не с собой, а с кем-то другим.
   Рассказ Чернышева выглядел ужасно нелепо, но я знал, что Ленечка ничего
не будет выдумывать. Промолчать - это он может, сколько угодно, а сочинять
не будет. А если он не сочинил  этот  обмен  фразами,  то  с  самим  собой
действительно так не разговаривают: "Ну, привет! Ты вроде не передумал?" -
"Нет. И ты, по-моему, тоже". Но с кем вообще  и  о  чем  мог  Аркадий  так
говорить? И почему этот "кто-то" сидел в  запертой  лаборатории?  А  кроме
того, ведь Аркадий сказал: "Ну, привет!" То есть вроде  как  поздоровался.
Значит, он раньше не видел этого человека... Значит,  тот  появился,  пока
Аркадий куда-то ходил, - проник в запертую лабораторию, опять заперся  там
и сидел, дожидаясь Аркадия. И Аркадий не удивился... во всяком случае,  не
очень удивился его появлению в запертой лаборатории. Констатировал только,
что тот, дескать, не передумал. Значит, был у них уговор! Поэтому  Аркадий
и торопился меня выставить... Но куда же он ходил? Где тут логика?  Почему
он не стал дожидаться своего гостя, если знал, что тот явится сразу  после
пяти? И даже дверь запер! Мог ведь кто-нибудь  увидеть,  что  дверь  нашей
лаборатории после конца рабочего дня открывает ключом кто-то  посторонний,
пусть даже сотрудник института, но не Аркадий и не я. Подошли бы, конечно,
поинтересовались, что да как. Эх, жаль, никто не увидел!
   Не знаю, что думал обо всем этом Линьков, но он вдруг сказал Чернышеву,
ласково улыбаясь:
   - Все это очень интересно. Только почему вы не договариваете?
   Ленечка дернулся и всхлипнул, но ничего не сказал, а  только  с  ужасом
посмотрел сначала на Линькова, потом на меня.
   - Ну, говорите, чего же вы! - убеждал его Линьков. - Вы снова вышли  из
своей лаборатории и свернули в этот коридорчик...
   - Нет-нет! - поспешно и с облегчением  возразил  Ленечка.  -  Никуда  я
больше не выходил!
   - До которого же часа вы работали в этот вечер? - спросил Линьков.
   - До одиннадцати... до без пяти одиннадцать.
   - Понятно! - сказал Линьков. - Значит, без пяти одиннадцать вы вышли из
своей лаборатории и, проходя мимо коридора к выходу, увидели...
   На этот раз Линьков угадал: Ленечка с  величайшей  неохотой  признался,
что видел, как из нашей лаборатории вышел человек и направился  к  боковой
лестнице. Линьков спросил, узнал  ли  он  этого  человека.  Ленечка  почти
крикнул, что нет, не узнал он, не разглядел даже толком! Но я  видел,  что
он врет.
   - А может, это был Левицкий? - спросил Линьков.
   - Нет, нет, точно - не Левицкий! - опять выкрикнул Ленечка.
   Вот тут он не врал. Не только потому, что Аркадий и не мог уже ходить в
это время - он был без сознания, при смерти, -  но  просто  я  чувствовал,
когда Леня правду говорит, а когда врет.
   - У вас близорукость, может быть? - поинтересовался Линьков.
   - Н-нет... я... у меня нормальное зрение...
   - Как же вы могли тогда не узнать  человека  на  расстоянии  пяти-шести
метров? - спросил Линьков. - Ведь коридорчик-то совсем маленький, а  дверь
лаборатории почти посредине...
   Леня долго мялся и вздыхал, а потом заявил, что он видел  только  спину
этого человека. Я ему опять не поверил; да он ведь и сам  сказал  сначала,
что видел, как человек этот выходил из лаборатории. Значит, он обязательно
видел его лицо - по крайней мере в профиль.
   Линьков, конечно, тоже не поверил ему, но ничего  не  сказал  по  этому
поводу и, совершенно неожиданно  для  меня,  не  стал  больше  спрашивать.
Посоветовал только Ленечке хорошенько все перетряхнуть в памяти  -  может,
он упустил какие-то ценные детали, - а  потом  глянул  на  часы,  ахнул  и
сказал, что ему пора идти.
   Пока мы шли по коридору, он спросил, какого  я  мнения  обо  всей  этой
истории, но когда я начал излагать  свои  соображения,  он  явно  думал  о
чем-то другом и меня почти не слушал.  У  поворота  в  наш  коридорчик  он
попрощался со мной и торопливо зашагал к центральной лестнице. Я  поглядел
ему вслед и поплелся в свою лабораторию. Впрочем, не успев даже  дойти  до
двери, я сообразил, что мне, пожалуй, полезно сейчас  посидеть  наедине  с
собственной персоной и дать задание своим "серым клеточкам",  как  говорит
Эркюль Пуаро, - пускай мозги перерабатывают полученную информацию, а потом
посмотрим, что из этого получится.
   "Итак, - сказал я себе,  усевшись  за  свой  стол  и  раскрыв  записную
книжку, - для начала следует оценить информацию, полученную от  Чернышева,
как  весьма  доброкачественную  -  в  целом.  Имеется  одно  явно   ложное
утверждение:  что  он  якобы  не  узнал  человека,  выходившего  из  нашей
лаборатории. Но когда Ленечка  врет,  это  видно  невооруженным  глазом...
Возможны также умолчания - сознательные или невольные. Но что сказано,  то
сказано добросовестно и с довольно высокой  степенью  точности:  при  всей
своей внешней  неприспособленности  Ленечка  очень  четко  воспринимает  и
оценивает факты, я это  наблюдал  не  однажды.  Значит,  все  нелепости  и
противоречия, которые так поражают в его рассказе, имеют свое  объяснение,
а мы этого объяснения не можем найти только из-за  нехватки  фактов...  Ну
что ж, попробуем пока проанализировать новые факты  и  сообразовать  их  с
прежними.
   Значит, первое и основное: "версия  посетителя"  впервые  подтвердилась
прямо и недвусмысленно - в нашей лаборатории в тот вечер был кто-то, кроме
Аркадия!  Зато  мой  вариант  с  "эксплуатационником"   теперь,   пожалуй,
рассыпается... Во-первых, куда бы ни ходил Аркадий, посетитель ждал его  в
нашей  лаборатории.  Во-вторых,  Ленечка   не   дружит   ни   с   кем   из
эксплуатационников - он и из наших-то мало с кем общается,  -  а  он  явно
видел кого-то хорошо знакомого и неумело пытался защитить его своей ложью.
Но кого? Одну примету он, впрочем, назвал: голос у  этого  человека  очень
похож на голос Аркадия... Тут я терпеливо перебрал всех  наших,  с  кем  у
Чернышева были хоть какие-то связи, кроме самого факта совместной работы в
институте, и постарался припомнить, как  они  говорят...  Но  ничего  даже
отдаленно похожего я не  вспомнил.  У  Аркадия  голос  вообще  ведь  очень
характерный... такой звучный, баритонального тембра, с легкой хрипотцой...
Впрочем,  даже  не  в  голосе  дело,  а  в   манере   говорить,   в   этой
насмешливо-высокомерной растяжечке, которая иногда  злила  меня,  казалась
нарочитой...
   Да, но вот ведь что... В этой истории мог участвовать не один  человек!
Во-первых, мог все же существовать "эксплуатационник" из моей  версии,  то
есть человек, к которому Аркадий пошел в пять часов и который угостил  его
питьем со снотворным, а сам  преспокойно  ушел  из  института.  Во-вторых,
возможно, что в начале шестого в нашей лаборатории был один человек,  а  в
одиннадцать часов - совсем другой. Ведь видно, что Чернышев  хорошо  знает
того, кто выходил из лаборатории, и отказывается говорить о нем; а в то же
время он ничуть не пытается оберечь того, чей голос слышал из коридора, и,
видимо вправду, не знает его...
   Однако же, что за карусель получается! Не институт,  а  проходной  двор
какой-то! Ходят, приходят, проходят сквозь запертые двери, как призраки...
исчезают тоже, как призраки, раз вахтер их не видит... Да, в  самом  деле,
куда же они оба девались, если вахтер их не заметил? Первый, допустим, мог
пробыть у Аркадия совсем недолго, минут десять - пятнадцать, и уйти еще  в
общем потоке, не будучи замеченным. Но вот второй! Либо он был в институте
до одиннадцати, либо вернулся туда вечером. Во всяком случае,  он  минимум
один раз должен был показаться в проходной в  неурочное  время.  А  вахтер
утверждает, что в тот вечер в институте оставались только двое: Левицкий и
Чернышев...
   Дальше: что  может  означать  этот  загадочный  обмен  фразами?  Фразы,
собственно, крайне общие и банальные, их можно применить к явлениям любого
порядка. Например: люди уговорились пойти в  ресторан  или  на  рыбалку...
Один другого спрашивает: ты как, не передумал? Да, но кто же станет  из-за
разговора о ресторане  или  о  рыбалке  лезть  со  своим  ключом  в  чужую
лабораторию и таинственно сидеть  там  взаперти,  ожидая  хозяина?  Не  та
обстановка! И финал не тот, главное... Тогда что же? "Не передумал  ли  ты
отравиться?" Ерунда какая-то!
   Нет, фактов решительно недостает ни для какой версии! И вообще, видимо,
дело такое запутанное, что надо бы мне самому  затаиться  в  тот  вечер  в
нашем техническом отсеке и слушать -  кто  говорит,  что  говорит,  и  так
далее. Тогда бы я все распутал и спас бы Аркадия...
   Тут опять что-то промелькнуло в моем мозгу стремительно и неудержимо...
какая-то слепящая вспышка в туманной оболочке. И я опять ничего не поймал,
а только прижмурился покрепче, будто она через глаза убегала...
   В общем, я понял, что на данном уровне ничего больше не выжму из  своих
серых клеточек, и решил  пойти  к  Чернышеву  за  добавочной  информацией.
"Мне-то Ленечка откроется! - подбадривал я себя. -  Это  он  при  Линькове
говорить не хотел!"
   Я дошел до  конца  коридорчика  и  только  хотел  повернуть  налево,  к
лаборатории Чернышева, как вдруг увидел, что оттуда выходит Линьков.  Меня
словно горячим паром обдало! Я хотел удрать, но не мог, да и поздно было -
Линьков меня сразу заметил. Я видел, что он смутился. Но он  прошел  мимо,
на ходу задергивая  застежку-"молнию"  своей  разбухшей  папки,  и  только
небрежно кивнул мне, а я  все  стоял,  будто  прирос  к  щербатым  плиткам
паркета.
   Значит,  он  нарочно  отделался  от  меня,  чтобы  наедине  расспросить
Чернышева? Вот до чего он мне не доверяет теперь! Нет... не то! Почему  же
он  сначала  преспокойно  расспрашивал  при  мне,  а  потом  не   захотел?
Догадался, кого назовет Чернышев?
   Возможно... Однако  не  понимаю,  почему  именно  мне  нельзя  об  этом
знать...  Нет,  что  касается  Линькова,  это  понятно:  я  не   сотрудник
прокуратуры, и даже если  б  он  мне  полностью  доверял...  Но  Чернышев,
Ленечка Чернышев! Я вдруг сообразил, что Ленечка не зря глядел на  меня  с
таким ужасом: он, видимо, считал, что тайна, которую  я  из  него  пытаюсь
вытянуть при содействии следователя, должна строго сохраняться в  моих  же
собственных интересах, и он не понимал, почему я так странно веду себя. То
есть он был  уверен,  что  я  знаю,  кто  вышел  из  нашей  лаборатории  в
одиннадцать вечера! Но тогда... тогда... У  меня  перехватило  дыхание,  я
даже простонал от внезапного болезненного озарения. Тогда речь может  идти
только об одном человеке - о Нине! Идея бредовая, конечно, но ведь в  этой
истории все граничит с бредом, и чем безумней идея, тем она,  может  быть,
правильней...
   Я вернулся в  лабораторию,  чтобы  обдумать  все  это  до  разговора  с
Чернышевым. Ленечка, по идее, сам  должен  прийти  ко  мне  сейчас  и  все
изложить со всей прямотой. А я пока подумаю...
   Нина! Может, потому она и ведет себя так странно? Тут я запнулся:  нет,
поведение Нины в эту концепцию как-то не очень укладывается... Но я  решил
в это пока не вдумываться - ведь недомолвки Чернышева могли  иметь  только
одно, именно это значение.
   Хорошо, допустим, Нина. Нет, не в  том  смысле,  что  она  причастна  к
смерти Аркадия, это даже в рабочую гипотезу не лезет! И вообще она ушла из
института вместе с другими девушками из расчетного отдела и сидела с  ними
в кино, так что алиби у нее железное... Да, но на  более  поздние  часы  у
нее, возможно, нет алиби... Сеанс начинался в 19:10, две серии, - ну,  это
часа три, может, и чуть побольше, фильм зарубежный... Значит, вышли они из
кино в одиннадцатом часу, может, даже в половине одиннадцатого. Нине домой
идти примерно мимо  института...  крюк  небольшой.  Допустим,  она  решила
позвонить мне: я ведь говорил, что допоздна  буду  в  лаборатории...  Нет;
Аркадий ей сказал, что я ушел из института...  и  дверь  лаборатории  была
заперта. Зачем же она  звонила?  А  если  она  именно  с  Аркадием  хотела
поговорить? О чем? Допустим, я могу  и  не  знать,  о  чем...  Аркадий  ей
ответить уже  не  мог,  он  был  без  сознания.  Ответил  тот,  с  похожим
голосом... Он так все время и сидел там, значит? Странно...  но  допустим.
Ему  показалось  выгодно  заманить  Нину  в  институт,  навлечь   на   нее
подозрения, запутать дело... Теперь: как Нина попала в  институт?  Неужели
вахтер ее не запомнил? Ладно, это потом выясним. Как-то,  значит,  попала.
Пришла в лабораторию и... Тут я глянул на часы и ужаснулся: без пяти пять,
мне пора идти, а Ленечка все не приходит да  не  приходит!..  Ну,  что  ж,
тогда я сам по дороге загляну к нему. На  Ленечку  нельзя  обижаться,  это
существо сложное и высоко специализированное.
   Лаборатория Чернышева была заперта. Я, не веря  себе,  подергал  дверь,
даже постучал тихонько. Посмотрел на часы - 17:00. Ленечка, который  днюет
и ночует в  своей  лаборатории,  сегодня  ушел  раньше  времени.  Избегает
встречи со мной, все понятно. Только почему бы? Линьков, что ли, запретил?
Возможно. Очень возможно. Но это значит, что Линьков  всерьез  подозревает
Нину? Нелепость, он же умный человек!
   Я даже не заметил, как дошел до скверика. Есть такой  скверик,  в  двух
шагах от института, на углу. Маленький, но очень  тенистый  и  уютный.  Мы
туда в обеденный перерыв ходим посидеть, если время остается.
   Только я уселся  на  скамейку,  появилась  Нина.  У  меня  даже  сердце
защемило от жалости - какая она  бледная,  и  глаза  печальные...  Ничего,
сейчас мы поговорим с ней по-хорошему, она мне все расскажет, и мы  вместе
что-нибудь придумаем. Только надо ее сразу подбодрить. А то вот она  и  на
скамейку садится как-то боком, и от меня отодвигается  подальше...  Бедная
девочка! Я почувствовал  себя  сильным  и  надежным,  этакой  несокрушимой
опорой бытия.
   - Нин, ты, главное, не волнуйся,  -  сказал  я  максимально  задушевным
тоном и погладил ее руку. - Мы же с тобой друзья, мы  всегда  поймем  друг
друга, если что...
   Нина медленно и как-то странно посмотрела на меня.
   - Да? Ты в этом так уверен? - с горечью произнесла она и отвернулась.
   - Что касается себя - безусловно! - заявил  я.  -  Но  ты,  видимо,  не
веришь в это и потому как-то... ну, нервничаешь.
   Нина опять уставилась на меня широко раскрытыми, немигающими глазами, и
вдруг я понял, что она разглядывает меня с недоумением и ужасом...  совсем
как Ленечка Черн