й груз. Затеяв публичную порку, умница Вилли хотел встряхнуть старого
кореша по-настоящему и, ничего не скажешь, добился своего.
  Господам Смирновым и Худису рано праздновать: приручить лох-ллевенского
затворника далеко не просто. Рычаги управления ситуацией пока еще под
контролем Компании...
  Все эти буделян-быдлянчики - чепуха, такого добра накупить нетрудно. Сами
набегут. На цырлах. Жизненно важно сейчас - раздобыть Принца, упаковать и
с розовым бантиком на шее торжественно вручить скорбящему родственнику.
  Как бы ни был капризен Дед, такие услуги не забываются.
  Значит, будем искать. Местонахождение объекта известно точно, люди
работают... и, в конце концов, сколько ее, той Валькирии?

  * * *

  Земля. Лох-Ллевен. 29 августа 2383 года.

  ...Приоткрылась дверца, и златокудрая девушка в белом кружевном платье и
шляпке, украшенной флердоранжем, выпорхнув из кареты, звонко воскликнула:
  - Успела! О счастье, успела! Заклинаю вас, прочь оружие!
  Изумление заставило Честного Билла позабыть о ране.
  - Бекки, девочка моя, - произнес он, расширенными глазами глядя на
возлюбленную свою приемную дочь. - Почему ты здесь? Отчего ты не в
Мелитополисе, где ты живешь у нашей бабушки ?
  - Да, я жила у нее, - сверкая лазурью очей, отвечала юная прелестница. - Я
жила у нее, резвясь и играя. Но старый Том рассказал мне все, и я
помчалась вслед за вами, и вот я здесь!
  Из дилижанса, кряхтя, выкарабкался пожилой негр в полосатой жилетке и при
галстуке. Губастое плоское лицо было бы уродливо, не озаряй его свет
простодушия и неподдельной доброты.
  - Так оно и есть, мастер Уилли, - подтвердил он, нахлобучивая на курчавую
седую голову видавший виды цилиндр. - Такова она с детства, наша маленькая
мисси, уж если что придет в голову, то никак не остановишь. Эх-хе-хе, не
стоило бедному негру слушать индейца Джо... Махнув рукою, добряк сделал
шаг в сторону.
  - Щеки-в-Смоле глупее курочки вобискви, - сурово вымолвил Джеронимо, вождь
апачей, по-пумьи спрыгивая на сухую землю с подножки дилижанса. -
Щеки-в-Смоле не знает правильного пути.
  Он тряхнул головой, поправляя пышный головной убор, и орлиные перья
красиво ниспали на спину, а многочисленные тотемы, висящие на вампуме,
расшитом умелыми скво, заколыхались.
  - Три Пера тоже не знал правильного пути. Он был плохим индейцем, -
продолжал старик, неторопливо раскуривая трубку. - Теперь Три Пера знает
правильный путь. Он хороший индеец. - Томагаук, блеснув подобно серебряной
рыбке, улетел куда-то вдаль. - Народ гор будет отныне возделывать землю и
чтить распятого вами бога, бледнолицые братья...
  Вытащив из-под рубахи простенький нательный крестик, вождь истово
приложился к нему и бережно вернул на место. Единственный глаз его
наполнился печалью.
  - В год, когда серый бизон забодал старого шамана, мальчик из форта,
похищенный моим народом, был продан в пеоны на большую гациенду за рекой.
Это было скверным делом, не угодным распятому Богу. Ныне мальчик нашелся.
Это хорошее дело, угодное распятому Богу. Пусть же обнимет своего сына
Верная Тропа. А ты, Бесчестный Путь, обними своего отца. Хау. Я сказал!
  Вздох, сорвавшийся с уст шерифа, способен был выжать стон сочувствия даже
из гранита. Не смея поверить, пристально вглядывался он в потупившегося
Эль-Койота, сперва - недоверчиво, но тотчас же и с робкой надеждой
различая в его смуглом лице милые черты своей дорогой покойной жены. О!
Ужели Творцу угодно было явить чудо и вернулся его сынишка, его маленький
Майкл, бесследно пропавший столько лет назад?! Да! Уже не может быть
сомнений! Можно ли не узнать эту родинку на щечке, этот кроткий взгляд
больших темных глаз, столь похожих на материнские?!
  - Иди же ко мне, иди скорее, сынок! - плача от счастия, воскликнул Честный
Билл. - Бедная Лиззи, она не дожила до этого светлого дня, в который так
верила!
  Эль-Койот медлил. И тогда Бекки, порывистая бесстрашная Бекки, подбежав,
схватила его за руку.
  - Приди в отцовские объятия, Мигель! Не медли! Настал час признаться во
всем! - Она была прекрасна в своей решимости. - Знай, отец: мы любим друг
друга, любим уже давно, и добрый патер Браун, храни его Господь, обвенчал
нас четыре года назад!
  Непривычная нежность выразилась в суровом взоре шерифа.
  - Будь я проклят, если встану на дороге вашего счастья, дети мои! -
воскликнул он, сильными руками прижимая счастливую пару к широкой груди. -
Но отныне, Майки, ты должен порвать с прежними дружками и взяться за ум!
Иначе не будет тебе моего отцовского благословения!
  Как ни пытался откликнуться юноша, ни единого слова не вырвалось из его
сдавленного очищающими рыданиями горла. И не кто иной, как Бекки, верная,
мужественная Бекки, ответила за него:
  - Отец, это уже решено! Завтра же мы отправляемся в Европу, учиться
живописи! Ах, как он рисует, мой Мигелито!
  Добрый негр захлопал в ладоши, словно дитя. Сурово кивнул одноглазый апач.
La banda de mexicanos выразила одобрение беспорядочной пальбой в воздух. И
лишь одну злую, испорченную душонку не смогли согреть лучи всеобщего
ликования.
  - В Европу! В Европу!! - возопил Хорли О'Элберет, в сердцах бросая оземь
широкополую шляпу. - Так что ж, стало быть, прощай, разгульная жизнь?! И
бедному Смоку судьба бродяжничать по грязным улицам, пробавляясь скудным
подаянием?!
  Он зарыдал. Да Анджело Ла Бестиа, честный малый, не был бы самим собой,
оставь он товарища в трудную минуту.
  - Клянусь святым Кесбертом, святым Дунстаном святым Озриком, дружище, тебе
не придется бродяжничать по грязным улицам, пробавляясь скудным подаянием,
- во всю глотку гаркнул отставной сержант, и тяжелая рука его с грубоватой
лаской легла на плечо ирландца. - Махнем-ка все вместе в Клондайк, -
добавил он, а мексиканцы закивали в знак одобрения. - Мы научим тебя
играть на фисгармонии, Смоки-малыш, и, клянусь сорока мучениками, ты еще
увидишь небо в алмазах! '
Хорли заулыбался. И в этот самый миг в темном нутре всеми забытого экипажа
заурчало и шумно забулькало нечто громоздкое, судя по грохоту, не
уступающее размерами серому гризли... Мексиканцы отпрянули, негр рухнул
навзничь, в руке вождя апачей сверкнул запасной томагаук, а на скрипучей
ступенечке возник шестифутовый детина в тяжелой шубе на бобрах и
ондатровом треухе. Из штофа, зажатого в булыжном кулаке, густо тянуло
крепчайшим виски.
  - А Ставрогина, беса, вот этими своими руками перефердиперлю натрое. Чтоб
неповадно было разбавлять, - доверительно пророкотал он, обращаясь ко всем
присутствующим сразу, а затем, оглядевшись, осклабился. - Да итъ, как я
погляжу, так до Тобольска еще далече?
  Подождал малое время. Не дождавшись ответа, ухнул гулким смешком. С
бесшабашным видом махнул ручищей.
  - А и ну его, тот Тобольск! Неуловимым разворотом плеч сбросил шубу и
пошел по кругу вприсядку, выкидывая коленца одно замысловатее другого.
  - Эх, пить будем, гулять будем, а смерть придет, помирать будем! -
выкрикивал плясун в такт перестуку кованых каблуков. - Однова живем! Знай,
мать-сыра земля, Гришку Старых!
  Завертелся волчком, встряхнул вороными кудрями, подбоченясъ, двинулся к
дрожащей Бекки и вдруг застыл как вкопанный.
  - Осподи Сусе, - грубый голос его заметно дрогнул. - Настасья Филипповна,
голубушка, вы ли это?
  Бекки подалась назад. Шериф, напротив, - вперед.
  - Попрошу предъявить документы, - сухо сказал он.
  - Бамаги, што ль? - переспросил бородач. - Эт... мы мигом. С нашим
удовольствием. Эгей, залетные!!
  Из дилижанса шумною толпой поползли цыгане.
  Усталое сердце не выдержало. Угасающим взором окинул Честный Билл любимые
лица и тихо отошел, успев еще ощутить, как рука сына бережно снимает с
отцовской груди жестяную звезду...
  Поплыли титры. И сквозь белые сполохи, усадив поперек седла любимую
женщину, гнал коня встречь рассвету Честный Майкл Хэппенинг, молодой
шериф, навеки отрекшийся от позорного прозвища Эль-Койот...

  * * *

  Большой, рыхлый, красиво седовласый человек, печально вздохнув, стряхнул
со щеки непрошеную слезинку.
  Хороший, глубокий фильм. Критики (он специально просмотрел несколько
журналов) не оставили от "Одинокой Звезды" камня на камне, но на то ведь
они и критики, чтобы ворчать. А простым людям, по данным опросов, сериал
очень и очень по сердцу...
  Зачем далеко ходить за примерами? Его собственный день расчислен по
секундам на полгода вперед, и он далеко не сентиментален по натуре. Однако
же включил ненароком визор, и на тебе - запало в душу и уже не отпустило
до самого последнего кадра.
  Нужное, крайне своевременное произведение.
  Да, не без недостатков. С цыганами, положим, некоторый перебор. В жизни
так не бывает. Но допустимо ли из-за крохотной детали сводить на нет
художественную ценность столь масштабной ленты? Нет, такого допустить
нельзя. Эта штука, если не закрывать глаза на вещи очевидные, посильнее,
чем "Фауст" Г„те, а потому ни критикам, ни иным оторванным от реальной
жизни филистерам не будет дано право шельмовать культурные вершины
Федерации.
  Еще одна слезинка набухла в уголке глаза, но была стерта, не успев
скатиться на щеку.
  Как счастливы были эти дети, чья любовь, преодолев все преграды, победила
самое смерть! Как убедительно подан образ представителя национальных
меньшинств, бесповоротно порывающего с замшелыми канонами тотемизма! Как
причудливо сплетаются символика и авангард в финальном фуэте бородача,
подводя зрителя к реалистическому, оптимистичному пониманию
действительности...
  Весьма, весьма трогательно. И поучительно.
  Достойно поощрения.
  Широкая белая ладонь протянулась, к клавише вызова. Не красной, а к белой,
демократично выводящей на общую сеть.
  - Добрый день, - тихо сказал седовласый человек в злобно заквакавшую
трубку. - Имею честь говорить с директором студии? Да, знаете, так и
дозвонился. Коршанский беспокоит... - Он сдвинул брови и прислушался. -
Кор-шан-ский. Алло! Алло! Полковник, вы меня слышите?! Кто это? - Слышно
было скверно, трубка уже не квакала, а пищала навзрыд. - Заместитель? Но
я, кажется, говорил с дире... Ах, вот как! - Реденькие брови огорченно
сдвинулись. - Только что? Это ужасно. Нет, подполковник, никаких
претензий. Напротив, спасибо всем вам огромное за "Звезду". Скоро ли ждать
продолжения? - Выслушал ответ и помрачнел. - Что значит "исчерпана"?!
Такие темы исчерпаны не бывают. Уж поверьте на слово, - он улыбнулся. - Ну
вот и хорошо. Поздравьте от моего имени съемочную группу с Премией
Федерации за этот год. Желаю творческих успехов.
  Отключившись, господин Президент какое-то время молчал. Сокрушенно
покачивая головой, он пытался вспомнить, как же выглядел директор
"Стерео-Центра". Кажется, невысокий, кругленький, с остатками пышных
кудрей вокруг лысины? Или худой, похожий на очкастого богомола? Или?..
  Память буксовала, напоминая, что очередной микроинсульт, хоть и
отпустивший, все-таки не прошел даром.
  На душе Его Высокопревосходительства было тоскливо.
  Вот так, думал он, полуприкрыв тяжелые веки, уходят лучшие. Ведь какой
талантище был! Богема, тонкая душа, даром что дослужился до полковника.
Сгорел на работе. Да и заместитель к концу беседы, похоже, был на грани. А
может, мелькнула мысль, рискнуть? Перевести культуру в гражданское
ведомство? Там все же поспокойнее. Нет, нельзя. Из всех видов искусства
важнейшим для Федерации является стерео, а штатские бывают подчас
преступно безответственны...
  Все. Хватит витать в эмпиреях. Пора за работу.
  Врачи, сперва требовавшие полного покоя, смирились с обстоятельствами и
выделили время на ознакомление с бумагами, однако не более трех часов в
день, И дополнительный час в воскресенье. Что ж, лекари свое дело знают.
Но уж законным своим лимитом Даниэль Александрович распоряжался с
максимальной отдачей.
  Папки с документами уже лежат на журнальном столике.
  Невыразимо архаичные, картонные. Изъятые под расписку из запасников
Федерального Исторического. И бумага тоже почти настоящая, сработанная по
спецзаказу. Веленевая, что бы этим словом ни обозначалось.
  Десятка полтора белоснежных, нежно шелестящих листиков, помеченных
индексом "Экстра-Ноль-Ноль". Данные материалы существуют в одном
экземпляре и подлежат уничтожению немедленно по прочтении их Его
Высокопревосходительством.
  Прежде всего, разумеется, кадровые проблемы.
  Господин Президент просмотрел списки предлагаемых кандидатур, изредка
ставя против некоторых претендентов жирные птички, крестики и
вопросительные знаки. Над парой-тройкой фамилий толстый красно-синий
карандаш застыл в нерешительности.
  - Запрос на консультацию, - повелел селектору большой грузный старик. -
Первая категория. Лондон. Бейкер-стрит, 221-б. Срочно.
  Мелодичный перезвон колокольцев.
  Зуммер.
  Связь установлена.
  - Усинский. Чукма. Мориарти, - монотонно перечислил Его
Высокопревосходительство, и спустя сорок секунд, выслушав сообщение из
туманного Альбиона, двоих кандидатов густо-густо зачеркнул, а Мориарти,
снисходительно похмыкав, оставил.
  Уже который десяток лет номенклатуру он формировал единолично. Невзирая на
инсульты. Потому что кадры решают все. Права забывать этот постулат народ
Федерации Даниэлю Коршанскому не делегировал.
  Отработав первую папку, господин Президент еще раз пробежал глазами по
утвержденным спискам, добавив три крестика и один знак вопроса. А генерала
Гуся вычеркнул вообще. Молод еще. Не по чину кукарекает. И роль свою в
урегулировании Зарзибуйского конфликта совершенно безосновательно раздул,
уж Даниэлю-то Александровичу это известно куда лучше, чем пронырливым
газетирам. Так что пускай подождет, гусенок, пусть пообтешется. Хватит и
на его долю вакансий...
  Тяжко вздохнув, Его Высокопревосходительство захлопнул папку и аккуратно
отодвинул ее на край стола.
  Что правда, то правда, вакантных мест нынче немало.
  Тахви чересчур круто завинтил гайки.
  Он срывает погоны, не считаясь с объективными обстоятельствами. Трибунал
перегружен до предела. Да что Трибунал! Специальный уполномоченный
Президента уже превысил всякий разумный лимит расстрелов в рабочем порядке.
  Спору нет, чистку, и чистку архитщательную, следовало провести, но нельзя
же вовсе не учитывать человеческий фактор. Номенклатурный резерв все-таки
не бездонная бочка, а люди не роботы. Они нервничают, и их можно понять.
Трудно работать с полной отдачей, ежедневно ожидая в гости посланца из
Центра с фронтальной проверкой и взводом "чикатил"...
  Определенно, Тахви озверел за годы простоя.
  Двадцать пять лет кряду он развлекался кропанием мемуаров и лелеял свои
принципы, а теперь требует от государственных служащих соответствия.
  Но люди-то всю эту четверть века работали, а не отсиживались в уютных
карцерах Винницкого Федерального централа. У людей сложились определенные
стереотипы...
  И вот результат: вторая и третья папки битком набиты распечатками
видеограмм с мест. Читать их невозможно. Проверенные, квалифицированные
управленцы плачут навзрыд, умоляя хоть сколько-то унять взбесившегося
обер-аудитора.
  Скоро косяком пойдут рапорты об отставке.
  Что тогда?
  Даниэль Коршанский поджал губы.
  А ничего. Отклонять. И продолжать ревизию.
  Большой, рыхлый, красиво седовласый человек в темно-коричневой домашней
блузе с бранденбурами открыл золотистую папиросницу, достал из дивно
пахнущих глубин тоненькую золотистую же sigarrillo, повертел, понюхал,
бросил обратно и со вздохом захлопнул изукрашенную резьбой шкатулку.
  Вот и покурили.
  Он давно уже запретил себе мечтать о затяжке. Дисциплина есть дисциплина.
Но вовсе отказаться от наслаждения просто подержать курево в руках,
ощутить краешками ноздрей слабенький, до одури манящий аромат - не мог и
не хотел. Лейб-медикам пришлось смириться с этой прихотью...
  Эмоции к черту. Тахви должен довести дело до конца.
  И Тахви сделает это.
  Иного не дано. А больше некому.
  Слишком часто болел в последнее время господин Президент. Чересчур много
рычагов выпущено из рук. Да что там! Если быть откровенным - а наедине с
самим собою отчего бы и не позволить себе такую роскошь? - еще
годик-другой, и с таким трудом возрожденная Федерация рухнет.
  Если не принять меры.
  Пухлые пальцы вертели и мучили уже почти открученную третью сверху
пуговицу. Блеклые водянисто-голубые глаза замерли, впившись взглядом в
висящий над камином портрет.
  Официальный. Класса "А", категории "Для резиденций". Два с половиной метра
в ширину, шесть в высоту. Монстр среди портретов, самой величиной своей
оскорбляющий эстетическое достоинство любого порядочного человека.
Помпезная гадость. Но ничего не поделаешь. Размеры загнанного в
палисандровую раму чудища утверждены специальным постановлением
правительства и ратифицированы Ассамблеей. Протестовать не приходится.
  Парус, а не портрет. И человек, изображенный на парусе во весь рост, - не
просто человек, а...

  * * *

  ...Мы,
волею избравшего нас народа,
Его Высокопревосходительство,
Пожизненный Президент,
Верховный Главнокомандующий,
Координатор Федерального Кабинета Министров,
Первоприсутствующий Галактической Ассамблеи,
Милостию Господней всех святынь Попечитель,
Председатель Земного Шара,
Протектор Внешних Миров,
Четырежды Герой Галактики,
Спаситель человечества,
Восстановитель Федерации,
и прочая,
и прочая,
и прочая...

  * * *

  Вот кто изображен во весь рост на пятнадцати квадратных метрах парусной
холстины.
  Он сам.
  Даниэль Александрович Коршанский, по прозвищу "Дед".
  В пятнистом комбинезоне.
  В десантных сапогах со шнуровкой.
  Подтянутый.
  Бронзово-загорелый.
  Серебряно-седой.
  Почти юный, как и определено декретом правительства "О некоторых мерах по
дальнейшей объективизации отображения образа Его Высокопревосходительства
средствами станковой живописи, зодчества и искусства макраме" от 14
августа 2357 года.
  Помнится, он противился принятию этого документа, полагая его не
отвечающим текущему моменту, но, оставшись в подавляющем меньшинстве,
вынужден был уступить мнению Кабинета...
  В левом виске пульсировала жилка, и это мешало.
  Мысли путались, перескакивали с пятого на десятое, всплывали обрывки
давних и недавних событий, тянулись к горизонту темные силуэты зданий,
высились над ними крепостные стены гнедого кирпича, вспыхивали на солнце и
падали вниз готические шпили, некрасиво опутанные колючей проволокой...
  Там, на холсте, ему немногим больше сорока. Максимум пятьдесят. Он успел
поседеть, но старость все еще представляется чем-то таким, чего никогда не
случится. Во всяком случае, с ним, коммандант-генералом Даниэлем
Коршанским. Таким был он к исходу Третьего Кризиса.
  В ту осень, когда старый индеец, один из немногих спасенных узников
киевского гетто, назвал командующего Особым корпусом Посылающим Вьюгу и
предсказал: ты будешь вождем.
  А потом грянул октябрь.
  ...Пылал закат над пепелищами бункеров, продезинфицированных из огнеметов.
Багровым светом озарены были баржи, битком набитые еще не
рассортированными пленными. Лучи прожекторов гуляли по темной медленной
воде. Беззвучным заревом полыхали осколки окон, брови горбатых мостов
изумленно изгибались над глянцем каналов, и ветер шуршал по наждачной
брусчатке желтыми листьями, гнал их вдоль пустынного проспекта, раскачивая
на ходу продолговатые тюки, свисающие с ветвей. Их было много. По приказу
Верховного каждого пятого кончали на месте.
  Именно после той показательной резни самые ушлые из паханов уразумели:
времена изменились. Новое руководство уже практически не существовавшей
Федерации показало зубы, и смотрящих пробил холодный пот при виде плотины
трупов, перегородившей Неву. Впервые за полтора десятилетия Третьего
Кризиса толковище запросило перемирия. Но в те дни, окрыленный первыми
успехами, он еще отказывался от переговоров.
  Время компромиссов пришло позже.
  ...Висок выматывающе ныл.
  И пятидесятилетний Даниэль Коршанский, не ведающий, что такое хворобы,
свысока глядел на себя самого, рыхло обмякшего в кресле. Он пока что не