ослушал, против чего на сей раз попытался протестовать
настырный Саня. Вряд ли уловил это и сонный судья. Однако, встрепенувшись,
он бодренько отреагировал:
  - Протест отклонен.
  - Но, ваша честь...
  - Третье предупреждение, - невозмутимо сообщил судья. - Адвокат
Казаржевский, покиньте зал заседания.
  - Но, ваша честь...
  - Конвой!
  Бросив виноватый взгляд на подзащитного, Саня вызывающе медленно сложил
кристаллы в кассету и направился к выходу, окруженный натужно сопящими
сержантами, страшно довольными нечаянным развлечением.
  Анатолий Иванович чуть заметно кивнул ему на прощание.
  Парень молодец, делает что может. К сожалению, здесь от него ничего не
зависит. Здесь ни от кого ничего не зависит.
  - Продолжим. - Вошь-Тыкайло глотнул теплой минералки и поморщился. - Том
одна тысяча первый, эпизод девять, кристалл семьсот сорок три.
Приглашается свидетель Валаамов. Что, опять не явился свидетель Валаамов?
Безобразие!
  Ворохаев крепко сжал пальцами колени. Спо-кой-но. Не в первый же раз.
Может быть, даже не специально. Возможно, это животное не знает...
  ...Вскоре после того памятного разговора весельчак Серега, уйдя с
вечеринки, не пришел домой.
  Никогда.
  В кабинетах Управы вполголоса судачили: кто, за что, зачем? Но Анатолий
Иванович уже знал совершенно точно: предупреждают его.
  А ведь он всего лишь планетарный завхоз.
  Не больше.
  Но и не меньше.
  Двадцать два года он ведает всем хозяйством Земли. Он знает каждую
трещинку в асфальте Большого Токио, каждый вентиль в системе бомбейской,
будь она неладна, канализации и масть каждой крысы, обитающей в подвалах
Бодаибо, куда он, кстати, так и не успел нагрянуть с проверкой. Он
пересидел пятерых планетарных голов, начиная с Валерия Грата. Бывало,
срабатывались замечательно. Случалось, и конфликтовали, как же без этого.
Интригами он никогда не интересовался, ему с головой хватало своей работы.
И того, что Лох-Ллевен из срока в срок исправно подтверждает его
полномочия. Он всегда чурался политики, но вот - политика пришла и не
побрезговала заняться им.
  Потому что он не умел работать плохо, а тем более смотреть сквозь пальцы
на порчу ценного имущества. Весьма похвальные качества. Но когда в моду
входят саботаж и диверсии, носители упомянутых качеств из моды выходят.
  Нередко - ногами вперед.
  Впрочем, насчет этого господин Ворохаев был спокоен.
  Кандидатура планетарного завхоза утверждается лично Его
Высокопревосходительством, который, между прочим, однажды сказал на
летучке: "Незаменимых у нас нет. Кроме Анатолия Ивановича".
  Его не убьют. Физическая ликвидация лица из номенклатуры Лох-Ллевена
способна, пусть ненадолго, вырвать Деда из перманентной комы. Одному Богу
ведомо, чьи головы тогда полетят - и только ли головы? А Те, кому он
мешает, отнюдь не камикадзе.
  Но и он не самоубийца. Он нормальный, еще далеко не старый человек,
жизнелюб и анекдотчик. У него на шее красавица жена, два сына,
замечательные бутузы, две собаки - веселый сеттер Патрокл и кавказская
сука Мераби, кошка-персианка и застарелый диабет. Все это требует заботы и
ухода. Так что он с удовольствием ушел бы из-под огня, сдав полномочия
какому-нибудь купленому-перекупленому кужку (Презрительное малороссийское
ругательство.). И, будьте уверены, не пропал бы. Ему уже предлагали
различные варианты, вплоть до полутора златых гор ежемесячно.
  Одна проблема: его отставку опять-таки может принять только Дед...
  И Анатолий Иванович продолжал тянуть воз.
  Он честно старался не нарываться.
  Пытался не обращать внимания на вопиющие случаи преступной халатности и
разгильдяйства, он и сам трижды пробовал разгильдяйничать, но ему от этого
делалось плохо, пухли ноги, подскакивал сахар, и он сутками лежал под
капельницей прямо в кабинете, под аккомпанемент бушующего давления проводя
бесконечные компофонные совещания.
  Ворохаев продолжал мешать. А те, кому он, сам того не желая, путал карты,
имели в арсенале множество аргументов, в списке которых пули были далеко
не самым убедительным средством воздействия...
  Часы пятикратно прокуковали.
  Заседатель оторвал кудрявую голову от стола, шумно зевнул и пошептал судье
на ухо. Судья поднял руку.
  Вошь-Тыкайло подчеркнуто учтиво развернулся к подиуму.
  - Да, ваша честь?
  - Можно выйти?
  - Пожалуйста, - секунду поразмыслив, позволил унтер-аудитор.
  Судья и заседатель, сплетя пальцы, заспешили к выходу.
  Дверь с визгом выпустила их.
  Обвинитель продолжил токование, а подсудимый думал о своем.
  Сперва была история с прорабом. Неким безымянным прорабом, устранение
которого якобы организовывал он, Ворохаев, бродя по вечерним улицам и
приставая к прохожим с непристойным предложением зарубить вышеозначенного
производителя работ гуцульским топориком, причем топорик, опять же якобы,
предлагался немедленно, а гонорар в семь кредов - не раньше третьего
квартала, когда дырки в бюджете будут хоть немного залатаны.
  Земля стояла на ушах от холодного Северного полюса до жаркого Южного.
  Не смеялся один Анатолий Иванович.
  Он знал: это только начало. И продолжение не замедлило.
  Впрочем, и сплетня о соучастии планетарного завхоза в ограблении со
взломом спального района Гиза под Каиром, и стереорепортаж о совокуплении
его же с девятью несовершеннолетними микроцефалицами на развалинах часовни
четырнадцатого века, каковую часовню лично он специально в этих целях и
разрушил, всенепременно злоупотребляя служебным положением, и прочие,
совсем уж бредовые обвинения изрядно грешили непрофессионализмом.
  Держась за сердце, Анатолий Иванович морщился.
  Он не уважал халтурщиков.
  А потом, теплым весенним вечером, у белоколонного здания Управы
приземлилась кавалькада черных "падж-аэро" с тонированными стеклами. Стадо
могучих аэромобилей загромоздило всю Думскую площадь, а крепкие парни в
маскхалатах и лыжных шапочках с узенькими прорезями для глаз, предъявив
безукоризненные, очевидно не фальшивые документы, предложили планетарному
завхозу немедленно проследовать с ними на предмет выяснения некоторых
вновь открывшихся подробностей по делу о бесследном исчезновении
гражданина Либертэ. И очень может быть, законопослушный Анатолий Иванович
подчинился бы требованию сотрудников правоохранительных органов, но...
отстегнув от локтевого сгиба капельницу и нашаривая ногами тапочки, он
бросил случайный взгляд в окно и увидел на фюзеляже одного из джипов
фосфоресцирующий оскал "Веселого Роджера". Именно такие череп и кости
описывали свидетели, видевшие, как крепкие парни в маскхалатах и лыжных
шапочках с узенькими прорезями для глаз увозили Игоря Либертэ.
  Анатолий Иванович начал упираться.
  Не ждавшие этого визитеры слегка замешкались.
  А потом стало поздно.
  Даже странно, как много их оказалось - людей, примчавшихся со всех концов
Земли на слабенький, почти не прозвучавший вскрик планетарного завхоза.
  Что был им Ворохаев, и что были они Ворохаеву? Но из Нью-Йорка и Лондона,
Акапулько и Манилы, Одессы-мамы и Одессы, штат Монтана, с Гуама, с Фиджи,
с рисообильного острова Мадагаскар летели, скрежеща аэронами по стенкам
воздушных коридоров, но, странное дело, не врезаясь друг в дружку,
горбатые "парубки" и гладко зализанные "азазелло", хриплые многоместные
едюки" и до отказа набитые "воронсоу", и, завидев одинокого путника, тихо
плывущего сквозь пространство на педальном астролисапете, хмурый водила,
час тому стартовавший с Луны-Главной, наполовину приоткрыв иллюминатор
рубки, кричал ему, как брату: "К Управе? Садись!"...
  И когда Анатолий Иванович, отфыркиваясь в вислые усы, содрал с головы
темный пластиковый мешок и снова, на сей раз далеко не случайно, взглянул
в окно, он понял: сотрудников правоохранительных органов надо спасать.
  Маренговых от ужаса, их аккуратно вывели через городскую, недавно
отремонтированную ворохаевскими стараниями канализацию и отпустили в
районе полей орошения; а господин завхоз вернулся под капельницу.
  Кампанию травли сменила процедура ареста, затянувшаяся на полтора месяца.
Анатолий Иванович жил, работал, лечился и для души давал уроки математики
детям-сиротам прямо в Управе, а под окнами жили земляне - черные и белые,
желтые и краснокожие, мулаты, метисы и самбо, предприниматели, работяги,
отставное офицерье и нищие рыночные старушки. Они жгли костры, пили водку,
называя друг друга на "ты", и дружно свистели вслед зябко шныряющим по
подворотням озабоченным типам, похожим на сотрудников правоохранительных
органов. Иные время от времени осеняли себя крестом, иные по вечерам,
бормоча, раскачивались взад-вперед, а кто-то с самого рассвета будил город
истошными призывами к молитве, но за все полтора месяца, за все сорок пять
дней без одного в палаточном лагере не случилось ни единой ссоры, и
скелетоподобный остов джипа, некогда украшенного "Веселым Роджером",
обтянутый брезентом, был превращен в импровизированный штаб...
  Так это было на Земле.
  И вот в этом-то пестром, сроднившемся, понимавшем друг друга с полуслова
скопище, поднимая тост по поводу сороковин попытки ареста, некто,
впоследствии так и не опознанный, спросил: а не пора ли кое-кому выйти из
комы и наконец хоть что-то прогарантировать?
  День спустя этот вопрос повторяла вся планета.
  Еще через день далеко в горах Шотландии, в громадной, отделанной шелковыми
оборками и фестонами постели застонал и зашевелился, явно собираясь
вот-вот открыть глаза, Лох-Ллевенский Дед.
  И тогда, вусмерть перепуганные никак не желающей идти на спад стихией
электоральной самодеятельности, уже второй месяц живущие на бесполезно
протекающем в желудки девятизвездном "Вицлипуцли" и антрацитовых
ерваальских сигаретах, сотрудники Администрации, проконсультировавшись с
планетарным головой Земли господином Буделяном-Быдляну и получив от него
официальную просьбу об интервенции, проверенным приемом завершили
процедуру задержания завхоза Ворохаева.
  В Управу вошли танки.
  Они секунду повисели над полом, а потом лязгающе осели, кроша и круша
наборный мраморный пол, и с их траков, кисло дымясь, стекали на
измочаленный каррарский камень бесформенные остатки сорокалетних девочек
из канцелярии, думавших, что они сумеют, взявшись за руки, не пропустить в
здание имеющую письменное распоряжение бронетехнику. Плохо выбритый,
смертельно усталый майор с черными кругами вокруг воспаленных глаз,
выкарабкавшись из башни, оглядел гусеницы, выматерился, сверился с планом
помещений и зашагал к нужному кабинету. "Простите меня, Анатолий Иванович,
- сказал он, ковыряя паркет носком шнурованного полусапога. - Я сам
землянин, я все понимаю. Но я военный человек, я давал присягу. У меня
приказ. Пройдемте..."
В тот миг господин Ворохаев люто позавидовал всем свободным людям.
  Вплоть до Алексея Костусева, вот уже год Лисьим хвостом мечущегося с
континента на континент в тщетном тщании, перехитрив судьбу, уйти живым от
машины, которой нипочем даже номенклатура Лох-Ллевена.
  И завидовал до сих пор.
  - Послушайте, подсудимый. - Вошь-Тыкайло отстранил комп и потер идеально
выбритое отсутствие подбородка. - Не для протокола. Посмотрите на себя. Вы
человек известный, солидный. И жилплощадь у вас дай бог каждому, - в
голосе его мелькнула укоризна. - А посмотрите на меня. Пожилой человек,
мама старенькая, ногами болеет, на одну пенсию ну никак не прожить.
Квартирка махонькая, двухкомнатная, потолок валится, - плаксиво сказал он.
- Войдите в положение! Жалко вам, что ли? Ну признались бы уже, и дело с
концом. А? Что для вас семь-восемь лет в колонии, при вашем-то умении
работать с кадрами? А я вам твердо обещаю общий режим. Честное слово! Ну
давайте, давайте же!
  - В чем признаваться? - мрачно спросил Анатолий Иванович.
  Вошь-Тыкайло радостно засуетился.
  - А вот, вот, - приговаривал он, лихорадочно манипулируя с клавиатурой. -
Нет, это насчет прораба, это проехали... и это, и это... о!.. да вот хотя
бы! - Унтер-аудитор торжествующе сверкнул бинокулярами. - Доски!
Марискульской березы! Две! В скобках прописью две! Штуки! Выписывали?!
  - Выписывал, - не стал отрицать Ворохаев. Вошь-Тыкайло хищно подобрался.
  - Используя служебное положение?
  - Безусловно, - подтвердил Ворохаев.
  - Без документального оформления?
  - Без.
  На лице Вошь-Тыкайлы расцвел куст сирени.
  - Протоколист, запишите дословно, - благоухая, сказал он киберу и вновь со
скрипом развернулся к подсудимому. - Попрошу поподробнее.
  Анатолий Иванович пожал плечами.
  - Восемнадцатого... нет, пожалуй, девятнадцатого апреля минувшего года в
Управу поступила компограмма с заказом на поставку означенных досок,
каковые и были поставлены. Факт получения досок заказчиком подтверждается
нотариально заверенной копией устной благодарности от девятого мая
минувшего же года.
  - То есть вы им - доски, - все более и более возбуждался прокурор, - а они
вам, извиняюсь, устную благодарность?
  - Именно так.
  Вошь-Тыкайло, светясь, умыл ладонь о ладонь.
  - Любопытно-с, и кто же вами, батенька, облагодетельствован таким вот
образом-с? За народные-то денежки?
  - Лох-Ллевен, - чистосердечно признался Анатолий Иванович.
  Вошь-Тыкайло скис.
  - Протоколист, аннулируйте запись. - Сирень стремительно увядала. - А вас,
подсудимый... - на глазах его выступили крупные слезы, - а тебя, волчина
позорная... я ж тебя зубами загрызу, понял, в натуре?
  Унтер-аудитор клацнул челюстью. Седенький пушок на шишковатой макушке
взъерошился. Сопя и всхлипывая, он перекарабкался через стол, порвал на
себе рубашку, растопырил козой пальчики и встал дыбом.
  Подсудимый вжался поглубже в шелушащуюся стену.
  Кованая клетка надежно оберегала его. Но Анатолий Иванович был непоправимо
брезглив, а из взбесившегося государственного обвинителя брызгало не
только эмоциями, но и слюнкой.
  - У-ур-р-р-р-в-у-у...
  Вошь-Тыкайло, скрежеща протезами, грыз титановые прутья.
  Бедняге было плохо. Он явно нуждался в медицинской помощи.
  Каковая и не замедлила.
  - Haende hoch! (Руки вверх! (нем.))
По залу, бренча и подзвякивая спецсредствами, замельтешили плечистые
ребята в белых накидках с красными крестами.
  - Haende hinter den Kopfl (Руки за голову! (нем.))
Сержанты конвоя беспрекословно подчинились.
  Им уже не было скучно.
  - Aufstehen, Arschloch! (Стоять! (нем.))
Ухватив унтер-аудитора за тощую шкирку, рыжебородый исполин в старомодном
головном уборе отодрал Вошь-Тыкайлу от слегка погрызенного титана и
швырнул в угол. Скептически оглядел покрытые царапинами прутья и, крякнув,
раздвинул их на манер занавеса. После чего вытянулся в струнку, четко, с
гвардейским шиком щелкнул каблуками и приглашающе указал на дверь.
  - Я протесту... - мяукнуло в углу.
  - Schweigen, Sauhund! (Молчать! (нем.))
Все шло как должно. Справедливость, в которую так верил планетарный
завхоз, торжествовала. Ни о чем не спрашивая, господин Ворохаев покинул
разоренную клетку и, почтительно сопровождаемый двумя меченосными
санитарами, пошел по проходу к двери.
  Туда, где уже ждал его, роя землю копытом, ослепительно белый, с синеватым
альпийским отливом конь в серебряном уборе.
  Анатолий Иванович больше не завидовал никому. В том числе - Алексею
Костусеву. И был прав.
  Потому что ровно за полторы минуты до появления в прокуратуре
окольчуженных санитаров бетонная стена Восточного капонира, истерзанная
кумулятивными снарядами, целенаправленно долбившими в одну точку с трех
часов пополудни, дала трещину, шумно вздохнула и обрушилась, распахнув
заполненное взбаламученным облаком едкой пыли нутро каземата. Небритые
камуфлированные парни в зеленых повязках поверх пышных шевелюр, хрипя
сквозь прокуренные зубы отборную матерщину, цепью пошли вперед.
  Умар Хоттабов привычно огладил широкой мягкой ладонью плотный, слегка
ворсистый габардин кителя, указательным пальцем поправил темно-серую
каракулевую папаху, по самые брови закрывающую лоб, и губы его беззвучно
зашевелились в такт пальцам, мерно отсчитывающим янтарные бусины
прадедовских четок. Большой Умар читал благодарственную молитву. Согласно
справке, без особых хлопот добытой его ребятами в Бюро учета недвижимости,
владельцем этой виллы и прилегающего к ней садового участка является некий
Жак-Кристоф Ле Жюиф, кондитер высшей категории, владелец-учредитель малого
предприятия "У Жако", закоренелый холостяк и примерный налогоплательщик.
Что ж. Когда все кончится, Умару хотелось бы встретиться с этим
кондитером. Нет, он не станет причинять ему никакого вреда. Он усадит его
за накрытый стол, разрешит курить и предложит тост за процветание малого
бизнеса. А потом спросит: чем уважаемый гость так сильно разгневал
величайшего из великих, мудрейшего из мудрых Сулеймана ибн Дауда, мир с
ними обоими? Святой шейх Ушурма-Мансур свидетель, только в ожидании
нашествия полчища разгневанных джиннов и огненных ифритов, ведомых самим
Иблисом, сыном Шайтана, да будет проклято имя его, станет достойный
человек воздвигать на своей земле строение, подобное тому, что в реестрах
недвижимости именуется "постройкой дачного типа на участке ј 14
садоводческого кооператива "Кукушечка"...
  - Мовлади! - негромко позвал Большой Умар порученца.
  И осекся.
  Нет Мовлади. Бездыханное тело его лежит в полусотне метров от рухнувшей
стены. Не добежал Мовлади, и теперь Умару придется держать ответ перед его
почтенной матерью, отпустившей к удачливому бригадному курбаши своего
первенца, смелого и смышленого, как горный орленок. Он будет учтив и щедр,
как предписано законом предков. Но никакими кредами не удастся хоть
сколько-то умерить скорбь отца отважного Ширвани, и дядьев бесстрашного
Турпала, и нелегко будет рассказать белобородому прапрадеду юнца
Абу-керима, что свет его седин, срезанный очередью, жил еще больше часа,
но никто так и не смог под кинжальным огнем доползти и перевязать...
  Двадцать три надгробия придется тесать камнерезам.
  Двадцать три!
  Только однажды, уходя от погони после неудачной атаки на палаццо Сулеймана
ибн Дауда, мир с ними обоими, понес отряд Хоттабовых такие потери. Но даже
в тот день павших оказалось лишь девятнадцать, а Большой Умар был тогда
еще очень молод и неопытен.
  Воистину, черный день...
  Потери могли быть меньше. Но уже в начале пятого, сразу после третьей
попытки штурма, Хасан Абд ар-Рахман, морщась и нервно выдергивая волосок
за волоском из седой бороды, приказал своим фидайям возвращаться в джипы.
Я не хочу лезть в бутылку, сказал он, отвечая яростному взгляду Умара.
Меня не поймут компаньоны. И добавил, что совершенно не заинтересован во
владении Луной, поскольку, хвала Аллаху, может позволить себе построить
мечеть и здесь, на Земле, в любом месте, вплоть до Северного полюса.
Именно так он сказал, а потом, коротко переговорив по мобильному компофону
с Владимиром Алексеевичем, хлопнул Умара по плечу, сел в шестидверный
"падж-аэро" с тонированным фюзеляжем и покинул поле боя.
  Смуглые пальцы зашевелились чуть быстрее.
  Да отсохнет у Большого Умара язык, если позволит он себе хотя бы мыслью
оскорбить брата! Хасан Абд-ар-Рахман - старший, и этим все сказано. И все
же жаль, что он, некогда на равных споривший с самим Сулейманом ибн
Даудом, мир с ними обоими, под старость превратился в караванного мула,
слепо бредущего за компаньонами. За двумя ничтожными гяурами, один из
которых к тому же еще и презренный жюкты. (Еврей (вайнахск.))
Разумеется, Большой Умар не высказал эти мысли вслух....
  И вот, слава Аллаху милостивому, милосердному, все позади.
  На хлебе и соли была дана клятва взять обитателя виллы живьем и узнать то,
что ему известно. Теперь этот человек, живой и невредимый, лежит нагишом,
прикрученный к железной кровати. Осталось самое легкое. Он был храбр, и,
если не станет глупо упорствовать, можно будет подарить ему легкую смерть.
В противном случае смерть будет тяжелой. Но как бы то ни было, заказ
выполнен, и мечеть на Луне можно считать уже построенной.
  - Ты слышишь меня, неверный, - утвердительно сказал Умар, подходя поближе
к кровати. - Не