надо притворяться. Скажи, где кристаллы, и на тебя
снизойдет покой. А если ты носишь крест, то твой Иса, который, конечно, не
Бог, но величайший из пророков после Мохаммеда, да будет прославлено имя
его, замолвит за тебя слово в день Страшного суда. - Меж мясистых губ
курбаши блеснули знаменитые бриллиантовые зубы. - Я жду. Но я не люблю
ждать долго. Не вынуждай меня делать с тобой то, чего не следует делать
истинно правоверному.
  Он шевельнул мизинцем, и мордатый моджахед в пятнистом армейском
комбинезоне без знаков различия поднес к лицу лежащего затейливо изогнутые
хромированные клещи.
  - Выбирай, - почти просительно повторил Умар.
  Алексей слабо пошевелил губами.
  Кажется, когда-то он знал человека в папахе, но слова доносились до него
словно бы издалека, и смысл их трудно было понять. Голова гадко ныла и
кружилась, понемногу возвращающееся сознание выцвело, намертво стерев из
памяти последние минуты боя. Смутно помнились только бессильный щелчок
опустошенной "баркароллы", оскаленная харя, выросшая совсем рядом будто
из-под земли, и стремительно приближающийся к глазам окованный медью торец
приклада. А потом Борис Федорович, как бывало, дружески подхватил его под
руку и увел в приятный полумрак, где было тихо, светло и совсем не пахло
пороховой гарью.
  - Пи-ить, - прошептал Алексей.
  - Дайте ему напиться, - властно сказал Большой Умар. - Дайте ему самой
свежей воды. Пусть не говорит там, куда ему предопределено попасть, что мы
не были с ним добры.
  Горлышко пузатой фляги коснулось пересохших губ, чистым холодом свело
зубы, и по н„бу забегали крохотные тупые иголочки.
  Алексей обмяк.
  Умар присмотрелся и укоризненно покачал головой.
  - Ты не хочешь говорить, неверный. Ты хочешь молчать. Ты хочешь унести
кристаллы с собой. Это глупо. Я не позволю тебе уйти раньше, чем это будет
угодно мне.
  Густая бровь изогнулась, почти коснувшись края папахи.
  - Азамат!
  Мордатый нагнулся, примерился, и обнаженное тело лежащего изогнула
судорога невероятной боли. Это прекратилось почти сразу же, но, когда
затих крик, от которого задребезжали и посыпались остатки оконных стекол,
перед глазами Алексея побежали радужные круги, а рот заполнился
маслянистой, с привкусом гнили жижей.
  - Это было даже не начало, неверный, - спокойно прокомментировал Умар. -
Мой Азамат только проверил, верна ли его рука. Не стоит вынуждать его
искусные руки к продолжению. Вот, выпей воды, очисть рот и скажи, где
лежат кристаллы.
  После первого же глотка пленника вырвало. Судорожно глотая воздух, он
пытался сообразить, сумеет ли устоять. По всему выходило, что нет, не
сумеет. Никак. Когда боль окончательно погасит волю, он расскажет человеку
в папахе все, что тот пожелает узнать, и это будет окончательной,
последней победой тех, кто так долго ловил и вот наконец-то заполучил его.
  Как быть?! - беззвучный крик разорвал красно-синюю мглу.
  И Борис Федорович, на миг выглянув из лазурной прорехи, дал совет,
безошибочный, легко исполнимый и до того простой, что искусанные губы
лежащего на миг растянуло слабое подобие улыбки.
  - Кррисста-аа... - прошептал Алексей. Сизый пузырек лопнул на его губах,
заглушив почти неслышный лепет.
  - Говори, говори, человек... А, шайтан! Большой Умар отшатнулся, утирая
лицо. Джигиты, стоящие вокруг кровати, торопливо отвели глаза.
  - Ты, оказывается, еще глупее, чем я думал, неверный. - Голос младшего
Хоттабова был так же беззлобен, как и раньше, даже еще спокойнее, но от
этого нарочитого бесстрастия в мутных глазах мордатого палача мелькнула
тень опасливого сочувствия. - Ты сделал то, чего не следовало делать.
Теперь ты будешь умирать много, много раз. А я очень не скоро услышу то,
что может освободить тебя. Азамат!
  На бесконечную череду тысячелетий пришла боль. Потом она кончилась, но
ушла не сразу, а постепенно, цепляясь за мельчайшие осколки
возрождающегося сознания, кусая, злобствуя. Затем ее не стало совсем, и
тогда, хотя ни зрение, ни слух не спешили возвращаться, оказалось
возможным понять: ничто не кончилось, мучители всего лишь решили
передохнуть...
  Но прошла вечность, и еще одна вечность, а потом время замедлило бег,
глаза увидели свет, а потом густеющую синеву вечернего неба, а потом
темно-серые наплывы облаков, и много чего еще.
  Кроме человека в папахе.
  Брильянтовозубый перестал маячить рядом, он больше не заглядывал в лицо и
не цедил тягучие, липко звучащие слова.
  Брильянтовозубый ушел!
  Куда? Зачем? Надолго ли?
  Это вовсе не интересовало Алексея.
  Закрыв глаза, он прислушивался к отсутствию боли. Это было сейчас важнее
всего на свете. И великую тишину, окутавшую его, не смог нарушить даже
прогремевший с высоты гром, похожий на рокот сорвавшейся с горных вершин
лавины:
  - Toetet ihn, meine guten Ritters! (Убейте их, мои добрые рыцари! (нем.))
Алексей Костусев забыл о Большом Умаре. Но и Умар Хоттабов в эту минуту
тоже не помнил об Алексее Костусеве.
  С хрустко заломленными за спину руками стоял он на коленях перед рослым
рыжеволосым бородачом, оценивающе сверлящим оскверненную отсутствием шапки
голову правоверного равнодушными серо-стальными глазами. Чуть в стороне
бродили, добивая стонущих джигитов, явившиеся невесть откуда неверные в
накидках с алыми знаками Исы, который не Бог, а всего лишь пророк, хотя и
величайший из являвшихся в мир до Мохаммеда, и невиданных кольчатых
рубахах, о которые - невероятно, но курбаши видел это сам! - разбиваются
пули, слева, почти касаясь колена, валялась измазанная гарью папаха, а
справа, оскалив желтые клыки в кривой ухмылке, подмигивала несостоявшемуся
хозяину Луны окровавленная голова Азамата...
  Рыжая борода всколыхнулась.
  - Da hast du, Schwararshaffe, die Bescherung! (Прими подарочек, черножопая
обезьяна! (нем.))
Тень длинного меча мелькнула у глаз, вознеслась ввысь, перечеркнув диск
заходящего солнца, дрогнула...
  И Большому Умару уже не довелось увидеть, как над пробитой крышей
каземата, натужно гудя винтами, зависает маленькая сине-желтая машина,
такая дряхлая, что не только сам он, но даже и самый последний из его
джигитов погнушался бы воспользоваться ею для полета...
  А пожилой морщинистый человек с не по возрасту тоненькими серебристыми
усиками, не дожидаясь посадки, спрыгнул на щебенку с гудящего в двух
метрах над землей вертолета, приблизился к металлической кровати, неумело
провел ладонью по темным, пробитым частой сединой волосам и, кривовато
улыбаясь, сказал:
  - Ну, поехали!

  * * *

  Где-то у моря. 4 августа 2383 года.

  Не надо ля-ля!
  Что бы там ни шипело вслед завистливое бабье из канцелярии, Любочка вовсе
не опоздала на работу. Что часы, что часы? Во-первых, она счастлива, ей не
до часов, во-вторых, когда их чинили, эти часы?.. а в-третьих, шефа все
равно еще нет в Управе. Вон площадка для VIP-экипажей забита, как всегда,
только на его месте дырка, даже непривычно как-то.
  Кстати, а почему?..
  Звонко стуча потрясающими ерваальскими туфельками на высоченных шпильках
по мраморным, в приторно-голубых размывах ступеням, Любочка взбежала на
второй этаж, надменно игнорируя неприязненные взгляды канцелярских
кануздр, промчалась по балюстраде, чуть не упала, но специально назло всем
этим крысам удержалась на ногах, выпрямилась, пошла от бедра и по-хозяйски
захлопнула за собой широкую резную дверь, выточенную из цельного комля
настоящей марискульской березы.
  Все.
  Она на месте, и пусть будет стыдно тому, кто плохо о ней подумает!
  Вытряхнув на пустынную кремовую столешницу обширную косметичку, Любочка
принялась за работу.
  Бровки ее при этом гневно трепетали.
  Светка - лахудра. Однозначно. Нет, она, конечно. хорошая баба, хотя и с
прибабахами, но что это за манера - заболевать с утра? Любаша, видите ли,
подменит! Хорошо, Любаша безотказная, Любаша никуда не денется... А то,
что у Любаши день расписан по минутам, об этом Светлана подумала? Между
прочим, девять... нет, не девять, а одиннадцать...
  Зуммер.
  - Светик, шеф на месте? - включилась прямая связь с Каиром.
  - Еще нет! - откликнулась Любочка. - А Света на больничном, Гамаль
Абделевич!
  - Любчик? - приятно удивился компофон. - Привет от Сфинкса, красота
красивая. Не узнал, богатой будешь...
  Отбой.
  ...да, одиннадцать лет назад, как раз четвертого апреля, в день рождения
Руслана Борисовича, у Любочки куда-то делась помада с блестками и так
потом и не нашлась, а в приемной, между прочим, не было никого, кроме
Светланы Юрьевны... вот так вот... кстати, в обед не забыть бы звякнуть
Светочке, как она там, не нужно ли чего... блин!.. неровно тени
наложила... да что ж это такое, господи прости, в самом-то деле, к
визажисту третий день дойти не могу с этой каторги... ну-ка, подзеленим
левый глазик... так, так, еще чуть-чуть... а правый подмолодим
желтеньким...
  Класс!
  Последний писк с Татуанги...
  Ой-ой! Там же двадцать третьего карнавал начинается!
  Зуммер.
  - Хай! Дублин беспокоит...
  - Не было пока, Брайан Патрикович! А Света на больничном!
  Отбой. Зуммер.
  - Да благословит Творец Брама...
  - Занят, Раджагопалачария Венкатараманович. Не знаю...
  Отбой.
  Уф! Опасливо косясь на компофон, Любочка сгребла скляночки, тюбики,
карандаши-кисти и прочее барахло в марафетницу и вытащила из-под стола
большого плюшевого мишку. Когда-то, давно уже, шеф подарил его на именины
Любочкиной дочери, и с тех пор девочка, сущее дитя, засыпала исключительно
в обнимку с пушистым подарком планетарного головы...
  А в этом году мишка Руслан был наконец-то конфискован Любочкой. Конечно,
не без скандала, ну и что? В конце концов, дочь уже не ребенок, а вполне
взрослый человек, и нечего ей возиться с игрушками...
  Чмокнув мишку Руслана в круглый трогательный носик, Любочка водрузила его
на секретер, придирчиво осмотрела и мечтательно улыбнулась.
  Вы-ли-тый Руслан Борисович!
  Только ты, мишенька, хоть и Руслан, все равно - лопоухий увалень, а шеф...
шеф - это... м-м-м... ма-а-ачо. Таких больше нет, разве что на Багамах...
Но куда тамошним мальчикам до настоящего му-ужчины!
  Зуммер.
  - Да... Ой, ну зачем вы, Ояма Хамагитович, ну я же не серьезно говорила...
Да? Спасибо огромное... Да, конечно, не забуду, перезвоните ему лично, по
новой линии, только не говорите, что я номер дала...
  Вот так! Ояма узкоглазая билетик на карнавал прислала!
  Ой, как шеф ругаться буде-ет!
  Бедненький...
  До визажиста так и не добежала, и черт с ним, с визажистом, не до него
уже; если сегодня не вылететь - не успеть! Две недели скутером... У кого
бы скутер одолжить? У Сержа? Не-е, его жаба задавит. Не будем ссориться...
Вадик с Наташей вроде никуда не собирались... а на крайний случай... Да
что она, скутера не найдет, в самом деле?
  Да где же шеф?!
  Любочка насторожилась.
  Шаги за дверью... Его?
  Кажется, да. Точно, его!
  - Доброе утро, Руслан Бо...
  Любочка, тихо ойкнув, поднесла к приоткрывшимся карминовым губкам сжатые
кулачки.
  Руслан Борисович, всегда такой импозантный, подтянутый и вальяжный,
производил жалкое впечатление. Скрученный уродливым жгутом
бархатисто-сиреневый галстук сбился набок, новый белоснежный костюм был
выпачкан чем-то жирным и смят, будто владелец спал в нем несколько суток
подряд. Не только под мышками, но и на бортах пиджака проступали темные
влажные пятна пота. Любочке почудилось даже, что сквозь дурманящий аромат
дорогого дезодоранта пробивается отчетливый неприятный запах.
  И самое главное: Руслан Борисович был не брит! Брыластые, очень
привлекательные на секретарский взгляд щеки его уродовала неопрятная
щетина, подбородки студенисто тряслись, глаза блуждали. Двигался он,
правда, достаточно ровно, но наметанный Любочкин взгляд отметил, как
лихорадочно пульсирует синяя жилка над растерзанным воротом сорочки и как
дрожит судорожно ухватившаяся за правый лацкан рука.
  Либо планетарный голова был болен, либо пребывал в состоянии сильнейшего
нервного стресса. В любом случае он нуждался в немедленной интенсивной
помощи и опеке... Какие тут карнавалы!..
  - Руслан Борисович, миленький!..
  Глядя сквозь Любочку, господин Буделян (Быдляну в Управе не котировалось)
досадливо мотнул головой. Потом, выпустив измочаленный лацкан, пошарил в
кармане пиджака, выудил оттуда большой, насквозь мокрый красный платок,
промокнул лоб и бормоча что-то нечленораздельное, скрылся за дверью
кабинета.
  Любочка вспыхнула.
  За долгие годы совместной работы между ними случалось всякое, но чтобы вот
так... Отмахнулся, как от мухи. Как от зеленой, назойливой мухи. Раньше
небось не отмахивался. Она-то, дурища, к нему как к родному...
  А какие, собственно, у него могут быть проблемы?
  Все живы, это точно. Иначе замы бы уже на ушах стояли.
  Здоровье бычье. Неделю назад обследовался.
  Сверху наехали? Некому вроде.
  Точно. С курвой очередной поругался.
  Кончик Любочкиного носа заострился и побелел.
  Ну уж извините. Если у кого-то седина в бороду - бес в ребро, то она,
Любовь Алексеевна, давно уже не девятнадцатилетняя дурочка, с которой
каждый перспективный бык при высшем физкультурном образовании мог
обращаться как с личной собственностью!
  - Обидели нас, мишенька? - Любовь Алексеевна щелкнула мишку Руслана по
глупому носу-пуговке. - Ничего. Кто с мечом к нам придет, от меча и
погибнет.
  Она забросила плюшевую тварюшку под стол...
  Схватила сумочку...
  И остановилась.
  Бросить приемную без присмотра было ка-те-го-ри-чес-ки невозможно.
  Как быть? Просить о подмене некого: Светка хворает, Гизелла - та еще сука,
Ананьевна - заслуженная сука со стажем. Завтра, кстати, ее день. А вот
сегодня...
  Любовь Алексеевна ткнула кнопку компофона.
  Дочь, конечно, сущее дитя, зато все порядки знает. Вот пусть и посидит,
пообслуживает своего любимого крестного.
  У которого была тяжелая ночь.
  С кур-рвами.
  ...Ах, как не права была Любочка, как жестоко ошиблась ее интуиция!
  Не с курвами, далеко не с курвами провел эту ночь планетарный голова
особого галактического дистрикта Старая Земля. А в большом, наполовину
забитом всякой всячиной мусорном контейнере, куда, вдребезги пьяный,
рухнул около половины третьего, да так и не смог выкарабкаться, сколько ни
подпрыгивал. И не планировал он заранее столь неординарного мероприятия, а
просто ровно в полночь сам собою включился в его загородной резиденции,
семибашенном Сан-Жее, обесточенный визор. И говорили с ним те, чьи имена
страшно не то что произнести вслух, но даже и помыслить. И сказали они
ему, что он - поц. И было ему сделано предложение, от которого он не смог
отказаться, хотя, видит бог, все бы отдал, чтобы смочь...
  Предложенный ему выбор был нелегок, но желтые с искоркой тигриные глаза
полуночного собеседника исключали пощаду, и господин Буделян, как и любой
бы на его месте, не колебался ни секунды.
  Когда экран погас, он достал из сейфа именное личное оружие, выщелкнул
обойму, пересчитал патроны, зачем-то попробовав каждую пулю на зуб, хмуро
кивнул и разбудил пилота. Который, впрочем, был отпущен сразу же по
приземлении на одном из усеянных разноцветными огнями, никогда не
пустующих городских пляжей.
  Окончательное итого - так он решил! - должно было свершиться на лоне
природы, мэй (Непереводимое, крайне эмоциональное восклицание, примерно
соответствующее русскому "бля!.." (молд., гугаузск.)) матери всего сущего,
под высоким звездным небом, озаряющим... и так далее.
  Но напоследок Руслану Борисовичу захотелось просто пройтись по улицам,
позволить себе маленькие радости маленьких людей, те незатейливые
удовольствия, которых он был лишен долгие десятилетия витания в эмпиреях,
слиться с народом, которому служил беззаветно.
  Он слился с народом в "Космо".
  Он начал позволять себе в "Анлантисе", продолжил в "Новой Жакерии",
усугубил в "Домино" и добавил в подворотне около "Русского чая".
  А вслед за тем решил тряхнуть стариной и пытался сплясать пламенный
молдавский жок на подиуме "Ай-люлю", но был сброшен в оркестровую яму и
крепко побит по причине исключительного сходства с планетарным головой...
  После чего настоятельно потребовалось выпить.
  Но неразлучная платиновая кред-карта куда-то исчезла, вместе с золотой,
серебряной и медной. Конечно, предъяви господин Буделян визитку, ему,
вполне возможно, поднесли бы на шару, но, с другой стороны, вполне ведь
могли снова побить, потому что, как он уже окончательно понял, к
руководящим работникам, гуляющим по ночам без охраны, маленькие люди
относятся исключительно предвзято.
  Хождение в народ исчерпало себя. Пора было идти на природу.
  И он побрел. Но подлые ноги сами по себе пришли не к загодя, еще при
посадке, облюбованному местечку, а в прокуренный безымянный паб, где мало
что уже соображающего Руслана Борисовича побили вторично, когда, сделав и
торопливо употребив заказ, он вывернул наизнанку карманы и предложил
бармену-лилипуту принять в уплату пакет векселей планетарного займа.
  Побили. Обоссали. Забросили в контейнер.
  А мобилку отняли. И пистолет с одним патроном - тоже.
  Тем самым лишив господина Буделяна естественного и неотъемлемого права
каждого человека - права на выбор.
  ...Зажав ладонями виски, Руслан Борисович тихо застонал.
  Выматывающе болела голова. Но голове было не до головной боли.
  Трясущимся пальцем он ткнул кнопку прямой связи с Космическим
Транспортным, слабо надеясь, что хотя бы малая часть ночного кошмара
сейчас развеется.
  - Слушаю, - энергичным баритоном отозвался Сам.
  - Федя, это я...
  - Говорите громче, вас не слышно!
  - Это я-а-а!! - превозмогая дурноту, заорал Руслан Борисович, и от натуги
перед глазами его поплыли радужные восьмерки.
  - Вас не слышно. Перезвоните, - сообщил Сам.
  И отключился.
  Точно так же не слышали его и ночью.
  Тринадцать раз подряд.
  Значит, бесполезно.
  Значит, сдали.
  А может быть... все-таки связь барахлит? С ночных собеседников станется
устроить такую пакость... В порядке давления на психику... Да, в общем, и
без них могло обойтись. С тех пор, как изъяли Ворохаева, в земном
хозяйстве идет накладка за накладкой. То канализацию на Цейлоне прорвет,
то Одесский оперный в катакомбы провалится...
  Хватаясь за соломинку, планетарный голова приказал включиться новостному
экрану.
  - ...аша оценка ситуации, господин Виселец? - ударило в виски.
  Возникший на экране в четверть стены юноша в клетчатой кепке, приятно
улыбаясь, протягивал микрофон собеседнику, крупному мужичине перезрелых
лет, более всего похожему на бездарно обтесанное бревно. .
  - Вихри враждебные... э-э... веют над нами, друг мой, - с некоторым
замедлением ответствовал интервьируемый. - Темные силы, как вы знаете, нас
злобно гнетут, - голос его налился оркестровой медью. - Но Буделян мудр!
Он ни на кого не обижается, никого не охаивает, ни на чьи креды не
надеется. Ради всех нас он бросил себя на рельсы... - Говорящий всхлипнул
и утерся обшлагом лимонно-лазурного фрака. - И вот, весь в синяках, но с
чистой совестью, с открытой душой, с сердцем на ладони он бестрепетно идет
навстречу объективным трудностям... Вы меня понимаете?
  - Разумеется, - кепка вежливо кивнула, - но как все-таки насчет кризиса в
коммунальном хозяйстве планеты?
  - Молодой человек, - наставительно сказал фрачник, помахивая у носа юноши
кряжистым пальцем с плохо обкусанным ногтем, - я не завхоз. Я журналист и
поэт. Меня шибко интересует величие человеческого духа, превозмогающего
все препоны... Вот, послушайте...
  Он размашисто высморкался, возвел очи горе и принялся поспешно
декламировать на малороссийской мове нечто пятистопное, особо выделяя
тоном из строфы в строфу неизменные рифмы "Руслан" и "Буделян".
  На остальных стереоканалах было примерно то же самое. Только на Первом
Независимом крутили борьбу гагаузских мальчиков да вольнолюбцы с
Общественного показывали повтор "Одинокой Звезды".
  Быдло еще ничего не знало.
  Руслан Борисович, хлюпнул носом, стряхнул с кустистых бровей соленые
капли, норовившие попасть в глаза.