Всхлип...
  Взмах!
  С треском и хрустом ломается твердое.
  Вопль...
  Удар!
  Искры и лязг...
  Металл столкнулся с металлом.
  Еще!
  Шаг в сторону...
  Уход!
  И - выпад!
  Вскрик.
  Хрип...
  Из распоротого живота офицерика-нгандва сизым ворохом поползли кишки.
  Все...
  Опустив къяхх, Дмитрий утер лоб тыльной стороной ладони. Дышалось с
трудом. Пот невыносимо резал глаза. Какие там полцарства! Год, а то и два
собственной жизни отдал бы сейчас лейтенант Коршанский за стакан воды,
можно даже без сиропа...
  Внезапно из кучи, копошащейся в кровавой пыли, пробкой выскочил
низкорослый солдатик. Тоненько взвизгнул, зажал ладонями истекавшее кровью
лицо и слепо помчался вперед, согнувшись пополам.
  Он уже не хотел драться. Он хотел жить. И ему было недосуг разбираться,
кто или что преграждает путь...
  Уклониться Дмитрий не успел.
  Удар в живот перерубил дыхание.
  Подкосились ноги.
  Сжавшись в комок от чудовищной боли, дгаангуаби даже не заметил, как еще
один нгандва, возникший неведомо откуда, занес над его головой
окровавленный тесак.
  Ax-x - прошелестело над ухом.
  Короткий метательный нож вонзился в горло солдата, как раз под остро
торчащим кадыком. Широко раскрыв рот, нгандва громко икнул, сделал шаг
назад, всплеснул руками, выронил топор и, хрипя, рухнул навзничь.
  - Ггь„, нгуаби?
  Тень сгустилась в человека. Мтунглу, с ног до головы перепачканный в
крови, склонился над Дмитрием.
  - Нгуаби?!
  - Ни-и... ничего... Пройдет, - выдавил Дмитрий, с трудом распрямляясь. -
Спасибо тебе, муу...
  Испещренное подживающими язвами лицо человека-тени осветилось. Йех-хо! Сам
нгуаби назвал его, Мтунглу, братом! Скольким поверженным врагам равна
такая похвала?!
  Лишь теперь, продышавшись и осмотревшись, Дмитрий обнаружил, что в горячке
боя изрядно удалился от тропы.
  Шагах в ста пятидесяти понемногу затихала битва.
  Собственно говоря, она уже закончилась, и распаленные дгаадвали бледными
мороками бродили сквозь медленно оседающую пыльную завесу, ударами копий
докалывая уцелевших врагов. А здесь было совсем тихо. Коридор,
проломленный сквозь кусты сражающимися, обрывался, уткнувшись в крохотную
рощицу, и полдесятка кряжистых бумианов слегка покачивали сросшимися
кронами, удивляясь людскому безумству...
  Бесшумной змейкой вынырнул из груды переломанных ветвей белозубо
улыбающийся мальчонка, посланец H'xapo.
  Победа, сообщил он, пританцовывая на месте от восторга. Великая победа!
Даже в дни Того-Кто-Принес-Покой, даже в совсем давние времена никто из
лесных людей не слыхивал о таком! Из пришельцев с равнины не ушел ни один.
Хой! Семь раз по пять и еще семь раз по пять полных рук было их, и вот -
все теперь лежат, не щурясь на солнце. Хэйо! Много оружия взяли твои
храбрые воины, нгуаби, аттов и б'бух теперь хватит на всех! Есть даже
такое, какого еще не доводилось видеть никому, даже сержанту! Йе! Хорошие
и полезные вещи достались храбрецам: желтый рис, и шкатулки с вкусной
пищей, и еще много всякого. Уцелели нуулы, хотя и не все, зато не погиб ни
один из вьючных оолов...
  - ...ликуют воины, и сам Тха-Онгуа ликует вместе с храбрецами, - почти
пропел посланец. И расплылся в широчайшей улыбке.
  - А Барамба б'Ярамаури был рядом с сержантом. Сам великий H'xapo сказал
Барамбе: ты - молодец. Ты сражался, как... Умолк, не находя слов.
  - Как... Как...
  - Мвинья? - предположил Дмитрий.
  - Мвинья! - радостно подтвердил отважный Барамба. - И...
  Глаза его внезапно округлились, а губы посерели, словно высушенная на
солнце шкура болотного клыкача.
  - Мвинья...-повторил двали.
  Что такое?
  Дмитрий резко развернулся и похолодел.
  В густой зелени тускло мерцали две багряные точки...
  А потом с ветвей прыгнула смерть.
  ...Он был стар, этот леопард. Так стар, что ни единого черного пятнышка не
осталось уже на некогда солнечно-рыжей, а ныне голубой от седины шкуре.
Несколько дней тому очередной юный мвинья, неопытный, а потому и наглый,
осмелился бросить Хозяину сельвы вызов. Такое случалось и раньше. Но этот
оказался сильнее прочих, а может быть, просто сельва пожелала сменить
господина.
  И победитель ликующим ревом оповестил округу о своем воцарении, а
побежденный бежал, постыдно поджав хвост.
  Жалобно мяукая, словно котенок, наказанный матерью.
  Прочь из обжитых угодий, отныне принадлежавших не ему.
  Оставив новому владыке нахоженные охотничьи тропы, и водопой, и юную
самку, возбужденно следившую за поединком...
  А потом, уже в глубокой чаще, остановившись наконец и вылизав раны на
боку, старик услышал негромкое, словно из-под прелой травы доносящееся
урчание. Тта'Мвинья, Великий Леопард, Праотец Пятнистых, напоминал
потомку, что нет ни стыда, ни беды в поражении, ибо ничто не вечно под
двумя лунами, сияющими в Выси, и каждому в свой черед приходит время
уснуть...
  Не дали!
  Двуногие...
  Злые, мерзкие, отвратно пахнущие...
  Вернули. Разбудили. Остановили на самом пороге.
  Ну что ж, так тому и быть: старый мвинья отведает напоследок жаркой крови.
  Тем слаще будут сны!
  Гибкое голубовато-сивое тело летело стремительно, словно стрела,
сорвавшаяся с тетивы.
  Кто способен остановить стрелу в полете?
  Никто!
  Но храбрый сержант не зря хвалил смелого парня Барамбу из далекого селения
Ярамаури.
  Юнец успел...
  Серая смерть, едва задев нгуаби, подмяла метнувшегося наперерез мальчишку.
Какой-то миг Барамба еще пытался бороться, но почти сразу ноги его
вытянулись и мелко затрепетали.
  Хищник, рыча, терзал жертву.
  Толстый хвост вращался перед глазами, словно обрывок лианы на осеннем
ветру. Дмитрий ухватился за него, рванул, но громадная кошка то ли ничего
не почувствовала, то ли попросту не сочла нужным обернуться.
  Къяхх!
  Мать твою, где къяхх?!
  Подхватив с травы топор, дгаангуаби рубанул лунообразным лезвием по крупу,
поросшему жесткой шерстью.
  Ужас Сельвы взревел от боли.
  Жарко дыша, к Дмитрию развернулась окровавленная морда с оскаленными
клыками-кинжалами...
  Некогда мвинья легко одолел бы и полдесятка двуногих.
  Но теперь он был стар.
  И Мтунглу-тень, сплетясь из воздуха, отчаянным прыжком взвился на хребет
зверя и оседлал его, как норовистого нуула.
  Йехуу!
  Широкий ттай сверкнул россыпью солнечных брызг и почти по рукоять вонзился
меж лопаток. Еще раз!
  Еще!
  Хищник яростно взвыл, опрокинулся на спину, забился, судорожно царапая
воздух когтистыми лапами. Потом изогнулся. Затих.
  И мудрый Мкиету, бесшумно приблизившись, легким касанием ладони затворил
стекленеющие очи седого зверя.
  - Спи, Владыка. Ты хорошо ушел...
  Уважительное понимание было в голосе мудрого Мкиету, ничего больше. Разве
что крохотная толика Дда 'Ббуту, светлой зависти. Кто из стариков не
пожелает себе такой кончины?
  - Спи и ты, дгаабуламанци. Сельва не забудет тебя... Узкая коричневая
ладонь коснулась окровавленного чела Барамбы, лежащего рядом с тушей
мвиньи, и лицо юного Бимбири из Окити-Пупы, защищавшего в этом бою спину
старца, передернуло гримасой Мдга 'Ббуту, зависти темной.
  Все, даже священные бусы отдал бы сейчас ловкий Бимбири за счастье лежать
на всклокоченной траве вместо Барамбы!
  Разодрано его горло, вырваны когтями глаза и жутко пузырится на устах
розоватая пена - ну и что? Зато дух его уже спешит по Темной Тропе к
престолу Тха-Онгуа, к обильным пирам и пышногрудым девам, минуя все
препоны, предназначенные для обычного человека дгаа...
  Зависть - великий порок. Но Мкиету, знающий жизнь, не сердится на глупого
юнца. Ведь и впрямь, никому не дано жить вечно. Вторична Твердь и первична
Высь, что бы ни болтали бородачи из полночных болот, и смерть гранит камни
для венца жизни... Можно понять Бимбири. А поняв, простить.
  Впрочем, двали из Окити-Пупы уже овладел собой. Ие!
  Спору нет, почетно и славно ушел храбрец Барамба, и сложат о нем сказания,
и споют песни. Но! Хочется ли Бимбири лежать на траве с разодранным горлом
и вырванными очами?
  Нет.
  Не хочется.
  Йе!
  Много жарких боев впереди, много славных подарков. Кто знает, быть может,
в один из дней он, отважный Бимбири, тоже спасет великого нгуаби?
Обязательно спасет! Но, ловкий и шустрый, останется в живых, и сам, своими
ушами услышит, как мудрец Мкиету скажет юному воину из Окити-Пупы:
Бимбири, ты - дгаабуламанци, ты - гордость людей дгаа...
  А бумиановая роща уже гудит возбужденными голосами.
  Воины укладывают тела старого леопарда и юного Барамбы на скрещенные
копья. Так положено провожать героев. А сержант H'xapo, исподлобья
взглянув на Дмитрия, вскидывает плеть и семью гибкими хвостами
крест-накрест перепоясывает Мтунглу.
  Это несправедливо. Человек-тень нынче дважды спас бесценную жизнь
дгаангуаби. Его не в чем упрекнуть. Но вожди неприкосновенны. А сержант в
гневе. И Мтунглу снова и снова принимает удары, заслуженные
Пришедшим-со-Звездой...
  Впрочем, тень не чувствует боли.
  Первой вражеской кровью умылся ныне Мтунглу, и три роговые чешуйки отпали
сразу, а остальные свербят и зудят на оживающем теле...
  Бей, бей еще и еще, доблестный H'xapo!
  Но семихвостка свивается вокруг мощного запястья.
  - Мы победили, тхаонги, - говорит Убийца Леопардов.
  Дмитрий поднимается на ноги.
  Надо бы ликовать. Но вместо радости - злость и обида. Он не оправдал
доверия. Он опозорился.
  Чего стоит командир, в разгар битвы таскающий кошку за хвост? За этакое из
Академии отчислили бы в момент...
  Но мудрый мвамби полагает иначе.
  Как бы то ни было, Пришедшего-со-Звездой народу дгаа заменить некем. Так
пусть же юные воины знают: первая победа принадлежит ему. Пускай верят:
нет невозможного для великого, смело ухватившего за хвост самого Хозяина
Сельвы...
  - Ты победил, нгуаби, - поправляет сержанта Мкиету.
  - Ты победил, - соглашается сержант.
  - Хэйо! - единым дыханием выкрикивают двали. Дмитрий склоняет голову. Он
не дурак. Он понял.
  - Да. Я победил.
  И, приложив ладонь ко лбу, добавляет:
  - По воле Тха-Онгуа!

  Котлово-Зайцево. 11 мая 2383 года.
  (О причинах пребывания Кристофера Руби на Валькирии, его непростых
отношениях с Нюнечкой, славном боевом пути подполковника Эжена-Виктора
Харитонидиса, а также о сером берете, который не просто серый берет, и
пегой свинке подробно рассказано в романе "Сельва не любит чужих")

  Нет, любезный читатель, кто бы что ни говорил, а я буду твердо стоять на
своем: открытие театрального сезона в стольном граде Котлове-Зайцеве,
старожилами любовно именуемом Козою, есть событие планетарного значения, а
не какое-нибудь хухры-мухры, проводимое под обременительным патронатом
очередной региональной Чебурашки.
  Судите сами: еще крутились перед зеркалами, нанося последние необходимые
штрихи, всполошенные предстоящим событием прекрасные половины отцов
города, еще метались по заваленному обрезками ткани и выкройками полу
"Истиннаго Кутюрнаго заведения Мадам Розалинды фон Абрамянц из Земли и
Парыжу" раскрасневшиеся модистки и белошвейки, прикалывая к последним, на
живую нитку склепанным заказам недостающую бутоньерию, а в центре
Котлова-Зайцева уже было не протолкнуться - с трех часов пополудни к
деревянно-матерчатой махине "Гранд-Опера" ото всех окраин подтягивались
зеваки. Спокойные, полные сдержанного достоинства земляне-контрактники и
пестрый, непонятно откуда взявшийся на планете поселковый сброд,
благообразные крещеные нгандва со своими молчаливыми, закутанными в гугги
женами, рудничные, заехавшие в Козу на предмет отовариться, и
расконтрактованная шелупонь, утратившая достоинство настолько, что не
брезговала уже вместе с туземцами копать канавы и укладывать шпалы, -
короче говоря, все умеющее ходить, но не имеющее надежды попасть внутрь
население, беззлобно переругиваясь, занимало места на траве перед шапито,
чтобы поглазеть на съезд начальства и послушать, как будет веселиться
элита.
  Первые носилки, встреченные забубенным свистом и улюлюканьем, появились в
начале шестого. А с семнадцати тридцати у парадного входа, охраняемого от
безбилетников цепкоглазыми автоматчиками, кипел и не спешил рассасываться
водоворот оживленных приветствий, учтивых поклонов, крепких рукопожатий,
жеманных книксенов, многозначительных подходов к ручке, троекратных,
крест-накрест, объятий, выверено четких отмашек головой, почтительнейших
расшаркиваний, изысканных комплиментов, каблучного, со звоном шпор
щелканья, кокетливых реверансов, целомудренных поцелуев в щечку и
фамильярных похлопываний по плечу...
  Короче говоря, шарман крепчал.
  Но Кристоферу Руби было не до светских изысков, ибо у входа, теребя
бахрому кружевной шали, стояла Нюнечка, и ее очаровательное личико
выражало твердое решение поговорить именно теперь.
  Теоретически, разумеется, был шанс проскользнуть незамеченным.
  На практике надеяться не приходилось.
  Хотя, если помолиться как следует...
  Торопливо прочитав "Отче наш", Кристофер Руби надвинул на лоб серый берет,
надел зеркальные солнцезащитные очки и, тщательно притворяясь исполняющим
служебные обязанности филером внешнего оцепления, двинулся в обход.
  Тщетно.
  Его уже зафиксировали.
  - Кри-исик! Кри-исочка!
  Нюнечка кинулась наперерез, отсекая путь к парадному входу.
  Крис заметался.
  - Ми-лый, подожди-и...
  Нюнечка была уже совсем близко. Она почти успела. Но все-таки только
почти. Плюнув на все, Крис Руби кинулся через площадь наискось, едва не
попал под нуула, увернулся, проскочил под дюралевыми носилками старшего
живодера господина Кругликова и, хуком слева сунув под нос коренастому
сторожу-муниципалу жетон сотрудника миссии, впрыгнул в блиндированную
дверь служебного входа. Нежные пальчики с алыми, чуть облупившимися
коготками, на миг запоздав, ухватили воздух.
  Ушел, однако...
  Крис тщательно обтер лицо серым беретом. А потом уперся лбом в прохладную
стенку и какое-то время стоял в изнеможении, тихо мыча.
  Ну что ей еще нужно от него, что? Сама же потопталась по душе, от пуза,
вволю. И выбросила за ненадобностью. Сучка! Объявилась, когда он уже почти
научился не думать о ней. Дежурит у дома, ловит на службе, бормочет о
каких-то совершенно неинтересных Крису делах; а Крис ведь сам
только-только начал выкарабкиваться из ямы...
  У нее проблемы?
  Ладно. Он готов помочь. Он и так помогает.
  Пожар в домике-бонбоньерке расследован; поджигатель, некто Квасняк, уже
мотает срок. Финотдел миссии в порядке исключения выплатил семейству
Афанасьевых страховку. А через третьи руки им передали сто кредов. И еще
передадут. Наверное. Только пусть они оставят его в покое.
  Но никаких рандеву, особенно с Нюнечкой... Крис шмыгнул носом. В глубине
коридора скрипнуло.
  - Что? - высовывая голову в приоткрытую дверь, отрывисто спросил
человечек, похожий на тушеного бурундука. - Вы кто? Откуда? - Он вытянул
шею, вгляделся в полумрак и тихо пискнул. - Господин начальник юротдела?
Вы ко мне? Прошу, прошу...
  Начались сложности. Объяснить администратору "Гранд-Опера", что господина
Руби завела в театр исключительно тяга к искусству, оказалось не просто.
Бу-рундучок не верил и атаковал.
  - Взгляните сюда! Извольте сами убедиться, как изукрашена ротонда! Только
цветов на восемь кредов, слово чести! - захлебываясь, скороговоркой частил
он. - Ковры, кресла плюшевые - пять, кресла кожаные- восемь, стульев без
счету, и все это, прошу заметить, арендовано не в каких-нибудь меблирашках
с клопами, а в "Двух Федорах"! Двадцать три креда как одна секцийка! Нет,
господин начюротдела, вы не отворачивайтесь, вы смотрите вон туда! Нет,
левее и выше... Да! Каково? Канделяберы! Плюс лампионы и пятьсот восковых
свечей, на всякий пожарный. Понимаете? Нет, только не молчите, господин
начюротдела! Да, я семейный человек, но тут нечего красть, я вынужден
тратить кровное! Но разве не шик? Глядите: я звоню, Сысойка сует в люстру
палец, вот так, - балабол сделал козу, - и тут же включается люстричество.
Теперь представьте: входит его выскбродие...
  - Господина подполковника нынче не будет, - сказал Крис.
  - Стесняется? - полуутвердительно спросил администратор.
  - Почему стесняется? - удивился Крис. - Приболел...
  - А? - Бурундучишка озадаченно оттопырил губу. - Э? Ах, да, господин
начюротдела, вы ж у нас недавно... Да... И вот поглядите еще сюда, это
будет уже сорок семь кредов и двадцать три секции, а всего было выделено
на устройство торжеств пятьдесят кредов нуль-нуль сек...
  - Спокойно, дядя, - сказал Крис с расстановкой. - Об этом будешь не мне
рассказывать. А бухгалтеру. Или в каземате. Как повезет. А я сюда не за
этим. Мне в залу нужно.
  Буруйдучок порозовел, похлопал глазками-бусинками и зажил полноценной
жизнью. Бухгалтер и каземат были далеко и когда-нибудь, а господин Руби -
здесь и сейчас.
  - В залу? Сколько угодно, господин начюротдела. Вон туда, налево, потом
направо, три ступеньки вниз, опять налево - и дверь. Открывается внутрь,
клянусь всем святым!
  Пройдя указанным маршрутом, Крис вышел на сцену, пока еще отделенную от
зрительской залы плотными занавесками.
  И был атакован янычаром.
  Грозным, шикарно усатым, облаченным в невообразимо широкие шаровары и
форменную куртку фельдфебеля космопехоты, покрытую живописно заплатанным
во многих местах панбархатным плащом. Из-за цветастого кушака торчали
рукояти громадных пистолетов и кривого, в неподдельно фальшивых изумрудах
ятагана.
  - Замри, ничтожный, бойся и внимай, - вскричал янычар напыщенно и
патетически, свирепо вращая подведенными чернью глазами, - отмщенья
неизбежному вердикту, который суд Фортуны возгласил тебе, который смел
младую деву, которая доверила себя растленному маркизу Муссолини...
  При последних словах янычар стремительно рухнул на колени и, потрясая над
тюрбаном мосластыми кулаками, спросил робко и трепетно:
  - Ну как, братишка... сойдет?
  - Вполне, - не покривил душой Крис. - Здорово!
  Янычар замлел.
  - Всю натуру вкладываю, - слезливо прошептал он. - А главнюк не ценит,
ракло туземное...
  Между тем становилось все теснее. Через сцену, стараясь не стучать
сапогами, прошли двое мастеровых и подтянули повыше лампионы. Запорхали
амуры в розовых трико и сильфиды в крахмальных пачках. Провели понурого,
ко всему безразличного оола. Суфлер, что-то дожевывая и обтирая ладонью
губы, полез в будку, вяло отругиваясь от хватающего его за грудки пожилого
козлоногого фавна.
  Крис чуть приотодвинул край занавеса и выглянул в залу.
  В первом ряду, справа и слева от пустующего золоченого сиденья, по
протоколу как бы занятого главою планетарной Администрации, откинувшись на
малиновый плюш спинок, надменно восседали коллеги, начальники отделов
миссии. Изящный шеф губернской канцелярии, опершись о подлокотник и
оживленно теребя кончик щегольского, шейного платка, что-то дружески
рассказывал соседу слева, солидному, прекрасно ухоженному туземцу,
украшенному медным кольцом в породистом носу. Время от времени он
досадливо морщился, не находя нужных слов, и тогда жмущийся рядом ярыжка
бойко перетолмачивал, а премьер-министр Сияющей Нгандвани степенно качал
головой и откликался с полным пониманием, но почему-то не на лингве и не
на нгвандвайя, а на ином, совсем уж экзотическом, певучем и мелодичном
языке:
  - Бяли, бяли... Элбэттэ! (Правильно, правильно... Совершенно справедливо
(фарси).
  Позади персон перворазрядных сидело некоторое количество старшин и
прапорщиков губернаторской гвардии, а также пятеро министров-нгандва,
посчитавших приятным долгом сопровождать в театр главу Кабинета. Люди
пожилые, в трезвом виде весьма благообразные, они с удовольствием
поглаживали большие жестяные медали, лично вырезаемые Его Величеством из
банок с удивительно вкусными дарами Могучих, и горделиво раздували ноздри.
Даже олигофрен сообразил бы, до какой степени льстит им роскошь и
великолепие, окружающие их, скромных нгандва, со всех сторон, какую
гордость внушает почет и откровенное уважение, проявленное Могучими,
которые не только не выгнали их, явившихся без приглашения и билета,
пинками, но дали по бутерб