нованию только-только зародившегося целебного третьего
рога и обратно. Вряд ли она успела принести более двух оолят: вымя ее
совсем недавно было тугим и упругим, а курдюк еще даже не оформился...
  - От недоя, босс, вы понимаете - от недоя! Молодая, глупая, сбежала из
дому... - Бичейро, уроженца аграрной Пампасьи, кормилицы всего Восьмого
сектора Федерации, трясло. - Понимаете, босс?
  Крис понимал.
  Сардар Ситту Тиинка так и говорил ему, посланцу Большого Могучего, в
Дгахойемаро: сипаи Сияющей Нгандвани чтят Дряхлых и уважают их имущество.
Никто из храбрых воинов Подпирающего Высь не позволит себе даже
прикоснуться к собственности унсов...
  И в доказательство своей правоты сардар показывал пальцем на стадо оолов,
томящихся в плетеной загородке, на груды домашнего скарба, аккуратно
прикрытые травяными циновками, вот, смотри, Посланец: все, что взяли с
собою больные Дряхлые, - очищено шаманами и сложено здесь; как только
Лишайя окончательно отступит, а этого ждать уже недолго, хозяева заберут
свое добро, а сипаи помогут им уложить повозки и запрячь оолов.
  Пока же знахари, вызванные им, изицве Ситту Тиинкой, с равнин, заняты
изгнанием Лишайи, больные обитают в отдельных домах, где у них есть и
утварь, и одеяла, и прочие необходимые вещи; им приносят пищу, которую
Посланец может отведать хоть сейчас, и они вполне довольны уходом и
присмотром, в чем Посланец убедится очень скоро: как только тело его
пробьет легкий озноб, а синее пятно вокруг надреза на запястье покраснеет,
он сможет идти к больным без всякой опаски...
  - Что с вами, босс? - окликнул его Мерридью. - Вы на себя не похожи.
  Крис встряхнул головой, но жуткое видение не ушло.
  Сардар действительно обеспечил им прекрасный уход, всем тремстам
девятнадцати поселенцам-1, с оружием в руках - и с немалым успехом -
сопротивлявшимся депортации, пока Лишайя, она же лиловая оспа, не пригнала
их в Дгахойемаро, где сдавших оружие обещали лечить. И не солгали. Кто
успел дойти - остался жить. Прочие, слишком упрямые, чтобы смириться, или
чересчур слабые, не сумевшие добраться до ставки сардара, гниют в сельве.
  В ушах Кристофера Руби до сих пор кладбищенским колоколом отдавалось:
  - Семейство Чумаков.
  - Семнадцать человек. Детей нет. По переписи - пятьсот тринадцать.
  - Семейство Ищенко.
  - Двадцать три человека. Детей двое. По переписи - четыреста сорок один.
  - Семейство Коновальцев.
  - Шестеро. Детей нет.. По переписи - триста восемьдесят три.
  И так далее...
  Если бы они пришли раньше, может, было бы лучше. Так объяснял старенький,
трясущийся знахарь через двух переводчиков. Застигнутая врасплох, Лишайя
изредка оставляет своим жертвам способность продолжать род, но успевшая
набрать силу - никогда.
  Те, кто выжил, все - чистенькие, все - накормленные, пахнущие пряным
отваром, успевшие немного окрепнуть и без усилий встающие на ноги. Но
невозможно было представить, какими они были раньше. Мертвые глаза надежно
хранят свои тайны, а глаза этих людей были мертвы. Как выпуклый глаз
оольны, по которому путешествует муха...
  Нет больше поселенцев-1, называвших себя унсами. Последние, живые и,
кажется, здоровые, - там, за тыном, поют эту жуткую песню.
  И не хотят сдаваться.
  Почему?!
  В Дгахойемаро Крис уверился: сардар Ситту Тиинка не причинит зла
безоружным, точно так же, как не позволит вновь уйти в леса ни одному
вооруженному. Учтиво и вежливо будут стоять его сипаи под градцем и войдут
туда, лишь когда Великое Мамалыгино опустеет, выкошенное голодом...
  Худощавый остроглазый сардар был несимпатичен Крису, но холодная логика
его речей была неопровержима. "Большой Могучий просил Подпирающего Высь
освободить путь Железному Буйволу, - говорил Ситту Тиинка. - Подпирающий
Высь приказал мне исполнить просьбу Большого Могучего. Если Посланец
привез мне лист бумиана с оттиском пальца моего владыки, я немедленно
сниму кольцо стражи, и пусть они живут как жили или уходят куда хотят.
Если же нет, я буду ждать. Ккугу Юмо, мой лучший индуна, не обидит никого
из Дряхлых, ибо таков мой приказ".
  - Приготовьте мандатку, босс, - подал голос бичейро. - Бугор идет!
  Крис вынул желтый камень, но Ккугу Юмо, лучший индуна сардара Ситту
Тиинки, даже не взглянув на него, прижал руку к сердцу и чуть склонил
выбритую макушку, украшенную черным чубом, торчащим на манер гребня.
  - Лле, вейенту, оттоа изицве...
  Мерридью бегло переводил.
  Индуна очень рад прибытию Посланца Большого Могучего. Дряхлые ведут себя
крайне неразумно. Их пощадила даже Лишайя, значит, им следует жить и
продолжать свой род. А они хотят умирать. И поют эти песни, очень огорчая
ими сипаев, которые не только храбры, но и, как пристало истинным воинам
нгандва, мягкосердечны. Если Посланец сумеет им объяснить...
  Крис кивнул, спешился и шагнул к воротам.
  Из-за тына грохнул выстрел, и фонтанчик земли взметнулся как раз там, где
уже стоял бы Посланец Большого Могучего, не опрокинь его наземь легкий и
быстрый, как кошка, сипай, сопровождавший индуну.
  Над головой лежащего навзничь Криса не смолкало мелодичное чириканье,
сопровождаемое слегка смятенным переводом.
  ...хотя это нелегко, как сам Посланец только что убедился. Храбрый Атту
Куа ему теперь как отец, ибо помог ему остаться в живых. Но Посланцу не
нужно гневаться на Дряхлых. Их право выбирать, кого впустить в дом, а кого
нет. И потому каждый, без дозволения переступивший эту веревку...
  Крис скосил глаза и чуть ли не у самого своего уха увидел толстую витую
веревку, по которой спокойно и деловито полз по своим неотложным
надобностям ярко-оранжевый муравей.
  - Короче говоря, босс, эта веревка все равно что порог их дома, - вполне
опомнившийся Мерридью, разглядывая клиента сверху, изо всех сил пытался
ухмыляться.
  - И что прикажете делать? - не раздраженно спросил Крис, адясь.
  - Ну, не знаю. Я бы покричал, представился, что ли...
  - Так покричите, Остин! Представьте меня...
  - Можно. - Мерридью развернулся к воротам, сложил ладони рупором и
принялся выкрикивать нечто почти земное, лингвоподобное и теоретически
разбираемое, но практически непонятное вовсе.
  Пение умолкло. Там, за тыном, в слова бичейро вслушивались, и очень
внимательно. А чуть погодя - откликнулись.
  - О! - Мерридью поднял палец. - Они говорят, что они вас не знают.
  - Ну и?
  - Предлагают зайти мне. - Ости-Везунчик скорчил забавную рожицу,
долженствующую означать крайнее смущение. - Только вы уж, босс, не
обижайтесь. Мне-то туда и не хочется, разве что вы прикажете...
  - А вас они знают?
  - Тутошние нет. А вообще доводилось... Я ж вам говорил, - невнятно пояснил
проводник.
  Крис подумал, встал, отряхнулся от пыли. Поморщился. Оказывается, в
падении изрядко пострадала лодыжка.
  - Хорошо. Вы знаете, что им сказать? Бичейро пожал плечами и залихватски
сдвинул набок мятую коимбру.
  - А чего? Объясню, кто вы такой, и пускай решают.
  Крис махнул рукой.
  - Идите.
  Он смотрел вслед осторожно идущему к воротам проводнику и молился, чтобы у
того получилось. Остин нравился ему, и просто по-человечески, и оттого,
что многое в его судьбе напоминало Крису о собственных злосчастьях
последних месяцев. Разве что контрактника угораздило напороться не на
сучку Нюнечку, а на сволочь-мастера. Однако же парень не потерял себя, не
ушел в опущенные поселковые бомжуки; выбрал себе вольную долю бичейро,
бродит по планете, ищет удачи, а кто ищет, тот всегда найдет. И, может
быть, Крис даже сумеет ему кой-чем помочь. У парня несомненный талант к
языкам, а в миссии, сколько помнится, нужен нормальный толмач.
  Бесцельно похаживая вдоль веревки, Кристофер Руби от нечего делать
рассматривал окрестности. Мельницу сожгли, безусловно, в соответствии с
планом. Поле так и останется несжатым. А богатая здесь земля, ишь какие
колосья; не зря Остин вздыхал, озираясь по сторонам. Скоро все это
перероют, сровняют насыпь, потянут по ней колею...
  И вдруг подумалось: ведь когда-то тут был сплошной густой лес. Сколько же
труда ушло на расчистку, корчевку, какое-никакое обустройство этого хоть и
не райского, но довольно-таки уютного уголка! И сколько поколений лежит на
вон том кладбище, что топорщит надгробья на косогоре! Двести лет. Даже
двести пятьдесят. Во всяком случае, еще до Первого Кризиса, так что
приоритетные права на планету Валькирия, строго говоря, принадлежат им,
унсам. Первопоселенцам. А мы еще удивляемся, почему они отказываются
уходить, с внезапной ясностью понял Крис.
  - Эй, босс! - Мерридью, наполовину высунувшись из ворот, ожесточенно
размахивал коимброй. - Ходите сюда! Дед Тарас с вами говорить хочет!
  Двадцать шагов за веревку дались нелегко. Крис знал, что стрелять не
должны, но голова сама собой уходила в плечи, ощущая липко-невесомый
взгляд свинцового комочка, притаившегося в ружейном стволе где-то там, за
бревенчатым тыном.
  Просочившись в приоткрытые створки, он остановился.
  Прямо напротив ворот, спиной к кривоватой, сложенной из кремезных
кругляшей хоромине, сидел на длинной лавке старик, некогда могучий, но
сейчас высохший настолько, что серовато-желтая кожа на лице-черепе
шелушилась мелкими чешуйками. Длинные седые усы, хоть и тщательно
вычесанные, казались облезлыми и нечистыми.
  Справа и слева от старца стояли двое не столь старых, но таких же
изможденных унсов, облаченных в давно не глаженные сюртуки, а несколько
поодаль теснились женщины. Много. Не сто и не восемьдесят. Но все равно -
немало. Кажется, за их спинами прятались дети. А вот мужчин, кроме трех
стариков, во дворе не было. Совсем.
  Старец смотрел на Криса в упор, словно чего-то ожидая.
  Он был совсем не похож на свое стерео, виденное Крисом в реестре миссии,
но тем не менее это, разумеется, был гражданин Мамалыга Тарас Орестович,
вуйк семейства Мамалыг, один из самых уважаемых старейшин поселенцев-1, а
в последние годы - глава выборного самоуправления.
  Молчание нарушил не Крис.
  Одна из женщин, грузная, с нездорово отекшим лицом, выйдя вперед, с
поклоном поднесла гостю глиняное блюдечко, на котором, рядом с куском
хлебной корки величиной с фалангу мизинца, стояла рюмка-наперсток.
  В рюмке была вода.
  - Аз деревенька обули, - певуче сказала женщина. Крис растерянно принял
угощение, успев заметить, как непроизвольно дернулся кадык у одного из
старейшин и как сверкнули глазенки, выглянувшие на мгновение из-за широкой
женской юбки, и шепотом спросил у Мерридью:
  - Что она сказала?
  - Здоровеньки булы, - повторил тот и, заметив недоумение босса, пояснил: -
Ну, здороваются, значит.
  Кристофер Руби решительно сунул в рот каменно-твердый комочек, запил
затхлой капелькой с донышка рюмки и сказал:
  - Вот я съел ваш хлеб и выпил вашу воду. Мы будем теперь друзьями. Мы все
будем друзьями. - Но даже для него самого это прозвучало глупо,
бессмысленно. - Мы будем друзьями, - повторил он и обжег Мерридыо
взглядом: переводи же!
  Мерридью на секунду замялся, но перевел. Старый вождь что-то скорбно
ответил, и Мерридью сказал:
  - Он этого и хочет - быть друзьями. Он ведь так стар. Поглядите на него, и
вы поймете, почему он желает этого. Он очень стар и хочет жить в мире и
лечь в землю. В свою землю. Рядом с отцом, дедом, прадедом. Вот и все. Он
говорит, что его род... - бичейро запнулся, - последние из его рода не
хотят воевать с дикарями. Мамалыги хотят только жить в мире на своей земле.
  - Да... - пробормотал Крис, чувствуя напряженное внимание слушающих. - Я
понимаю... Скажите ему, Остин, что я облечен всеми полномочиями для
переговоров... В том числе и по поводу компенсаций...
  Стараясь не встречаться взглядом со старейшинами, он разглядывал стену за
спиной вуйка. Почему-то вспомнился куренек на Конхобаре. Отец возился с
ним каждое лето, да так и не довел до ума - умер. На деревянных шипах,
учил папа, сырой тес хорошо держится, но не вздумай, сына, прибивать его
гвоздями, тут же пойдет щелиться...
  - Скажите ему, - собравшись с духом, начал Крис. - Все, что случилось,
очень плохо и для него, и для его родственников, и для всех остальных. Он
сам видит, к чему привело нежелание поселенцев подчиниться распоряжению
центральных властей. Тот факт, что Федерации какое-то время не
существовало, не освобождает поселенцев от прав гражданства. Закон есть
закон, он один для всех, и его устанавливает не глава миссии, а Земля. Все
мы должны подчиняться закону, и он с родственниками тоже.
  Крис понимал, что говорит не то, не так и не тем людям. Ему хотелось
сейчас быть сердечным, показать, что он, насколько возможно, разделяет их
чувства и уважает их скорбь. Но сознавал он и то, что любое участливое
слово прозвучит фальшиво. Хотя бы потому, что никто из его предков не
лежит на здешнем погосте.
  Значит, нужно говорить просто правду, голую, подлую, гнусную правду. Есть
четкое обозначенные сроки строительства железной дороги, есть утвержденный
правительством Федерации план. Остаться здесь им никто не позволит. Сардар
Ситту Тиинка прав: чем скорее они это усвоят, тем лучше. Для всех.
  - Остин, вы все перевели?
  - Говорите, босс. Он понимает, - хмуро отозвался бичейро.
  Очень хорошо. Непонятная дерзость переводчика не рассердила, а почему-то
подстегнула Криса.
  - Тарас Орестович! - сказал он, поймав взгляд старика. - Это неизбежно.
Пусть ваши сложат оружие, выйдут из крепости и рассядутся по телегам. Мы
отвезем вас в Дгахойемаро, к родичам. Там хорошие лекари и горячая пища.
Никто не причинит вам никакого зла, . я ручаюсь за это, а компенсация,
поверьте, очень солидная, и планету для поселения власти подберут,
учитывая ваши пожелания. Возможно даже, - сейчас он сам верил в это, -
удастся оставить вас здесь, на Валькирии. Разумеется, в другом месте. -
Крис провел ладонью по лицу и добавил то, чего, может быть, не следовало
говорить. Но врать сейчас он не хотел и не мог. - Но если выяснится, что
кто-то из вашей семьи принимал участие в набегах на станции и рудники,
такие будут арестованы и отданы под суд, как это предусмотрено законом.
  Мерридью поморщился. Ему явно не понравились последние слова Криса, и он
предостерегающе взглянул на босса. Но Кристоферу Руби было не до опасений
уаттского бичейро. Он описал главе поселенцев ситуацию так, как сам ее
понимал, исходя из норм действующего законодательства, и притом человеку,
не имеющему выбора. Это, по крайней мере, честно, а сделать больше было не
в его силах...
  Старик пожевал беззубыми деснами и неожиданно сильным голосом произнес:
  - Суму ему...
  - Он опечален, - перетолмачил Мерридью.
  - Я тоже, - искренне сказал Крис.
  - Если бы дело было только в том, чтобы покинуть родные места, - продолжал
переводить бичейро, - то и это было бы трудно. Ведь у них нет никаких
припасов, никакой одежды, кроме лохмотьев, у них нет и оолов. Старик
говорит: как же они могут отправиться в такой далекий путь, когда на них
только лохмотья? Старик говорит, что дети замерзнут в вакууме
безвоздушного пространства.
  Крис пожал плечами. Вуйк явно не выжил из ума. Но столь же явно не желает
ценить доброго отношения. Придуривается, тянет время, как... как злостный
неплательщик, пойманный судебным исполнителем.
  - Я же говорю, - в его голосе впервые мелькнуло раздражение, - им
предоставят компенсацию. Откроют коллективный счет в Федеральном банке.
  - И что ждет их на новых местах? - добавил Мерридью.
  Ему было сейчас очень трудно. Каждое слово старика почему-то обжигало,
бередило в Остине нечто родное, словно бы таившееся доселе на генетическом
уровне. Переводя, он как наяву видел широкую, ревущую и стонущую реку,
слышал завывания сердитого ветра, гнущего до земли высокие, странно
вытянутые деревья и вздымающего высоченные волны. В нем проснулось вдруг
неприятно щемящее ощущение родства с этой живой мумией, будто его фамилия
была вовсе не Мерридью, а какое-нибудь варварское созвучие вроде Мамалыга,
Перебийнос или Галайда.
  - На новых местах, - продолжал он, - голод и Лишайя уничтожат их. А они
этого боятся. Ведь их осталось совсем немного, тех, кто способен
продолжать род. Им хотелось бы, чтобы имя унсов не занес ветер времени...
  - Я устал повторять, что никакой опасности нет, - сказал Кристофер Руби. -
Говорю в последний раз: оставаться здесь нельзя. Это самый верный путь к
гибели.
  Тарас Мамалыга беспомощно поглядел на Криса. Перевел взгляд на Мерридью.
Тот явно сочувствовал ему, но от толмача было мало толку. Как бы он ни
старался, между вуйком Тарасом и строгим паном парубком оставалась
глубокая, непроходимая пропасть, через которую невозможно было перекинуть
мост. Вуйк Тарас ощупью сделал попытку перейти ее, но почувствовал свое
бессилие и обернулся к двум молодшим вуйкам. Они вполголоса поговорили меж
собой, и глаза вуйка наполнились слезами. В его словах, обращенных к
Мерридью, звучало глубокое и горестное недоумение.
  - Мы должны умереть? Великий Отец хочет этого? - спросил он.
  Театральная напыщенность его голоса уже начинала. бесить Руби. В конце
концов, это не театр, а жизнь.
  - Вы должны подчиниться закону. Только и всего. Решайте: да или нет?
  - Обождите, босс, - громче, чем следовало бы, сказал бичейро. - Он не
может решать один. Раньше мог. Теперь нет.
  - Черта с два! У него доверенность от всех родственников; он правомочен
представлять их интересы...
  - Теперь нет, - настойчиво повторил Мерридью. - Он начал войну с
равнинными людьми, он договорился о помощи с горцами, но помощь не пришла,
а равнинные, оказывается, друзья главы миссии. Он больше не вправе быть
вуйком. Поэтому он порвал свою бумагу. Решать должны все. Если род Мамалыг
согласится с повелением Отца, все уйдут; если нет - все останутся; а если
Отец хочет их смерти, они готовы умереть здесь...
  Крис шумно выдохнул воздух.
  - Стоп, - сказал он, скорее себе, нежели толмачу. - Не о чем говорить. Он
хочет посоветоваться с родней? Пускай советуется. А мы уходим. Уходим,
Остин, - с нажимом повторил он.
  - Погодь, хлопче, - скрипнуло с лавки; с неимоверным усилием поднявшись на
ноги, старец, поддерживаемый под локти двумя младшими вуйками, приблизился
к гостю вплотную и неожиданно крепко ухватился за его плечо. - Отведи-ка
дидуся до тыну. Дидусь тебе щось скаже...
  Оказывается, Тарас Орестович не только понимал, но и недурно изъяснялся на
вполне приличной лингве.
  Морщась от затхлого старческого дыхания, Кристофер Руби подчинился.
Увязавшийся было следом Остин был остановлен неожиданно властным взмахом
иссохшей руки.
  - Я вже старый, - сказал вуйк Тарас, когда никто уже не мог их слышать. -
Никогда не казав я ничего, в чем не был бы уверен. Но мы вже мертви. И
диточки наши мертви. Послухай, сынку, мерця, може, тебе сгодится.
  Он натужно закашлялся, перевел дух.
  - От скажи, хлопче, чего б старому. Тарасу не помереть от той Лышайци, як
Чумаки померли, як Ищенки, як молодые Мамалыги, что в новых градцях жили?
Та ж и добре жили, уже и с отаманом Сийтенкой подружились, дары йому
свезли, а он - нам. И гарни, казалы, дары! Всем и чоботы булы, и ковдры з
узорами, и сорочки, и еще много чего. - Старец сладко прижмурился, как
худой облезлый кот на сметану. - Та старый Тарас на броде осклизнулся,
оольна горячая напужалась, воз перевернула. Унес Лимпопо-струмок
Сийтен-кины дарунки, ничего Мамалыгам не досталось. Из других родов
поделиться хотели, молодым нашим принесли, а нам, старым, навищо? Аж от
мисяць у неби на чверть не подрос, как прийшла до унсов Лышайця. Чуешь,
хлопче? До Чумакив прийшла, до Ищенкив, до Коновальцив, до молодых
Мамалыг... а нас обминула! С чего б так, сынку?
  Крис слушал, мало что понимая, но то ли от тона вуйка, то ли от чего-то
еще, пока неясного, его мало-помалу начинала пробирать жуть.
  - А як обминула - аж тут жовниры отаманови! Ни скотину выпасти, ни
хлебушко снять не дозволяют... И де ж тот Сийтенко таких нашел? Все - один
в одного, с лиловыми харями, як после Лышайци. Разумей, сынку! Как таку
сотню собрать, да быстро? Чи, может, покрасили их для смеху? Или давно
знав