агентами "Вечерки". А ознакомившись с результатами, он долго сидел, упрямо
набычившись, вертел в руках прокуренную пенковую трубку и молчал. Потом
мотнул лобастой седой головой и спокойно сказал: "Меня убьют, Леша. Это
слишком серьезно. А я выгнал их, и теперь они не поверят, даже если я
пойду на попятный. Но я не пойду".
  Алексей прикрыл глаза, и тотчас совсем рядом явственно прозвучал
незабываемый, высокий и сварливый голос: "Я не стану кланяться этой кодле.
У нас на Тау Ивановки так не принято. Будь что будет. А когда они придут к
тебе, Леша... не спорь, они обязательно придут... тогда поступай как
знаешь. Об одном прошу: пусть мне в могиле не будет стыдно за тебя,
сынок..."
В ту последнюю их встречу железный редактор, имевший двух прелестных
дочерей, впервые назвал Алексея Костусева сыном.
  Черный окурок дымился в пепельнице, никак не желая умирать.
  Черный, как яма, рядом с которой стоял обитый алым бархатом гроб.
  Как души убийц, со скорбными лицами замерших в почетном карауле.
  Как траурный костюм господина Буделяна-Быдляну, зачитывавшего по бумажке
речь, подготовленную за день до выстрелов...
  Алексей медленно разжал побелевшие кулаки.
  Сейчас у них схвачено все. Но так не может быть всегда. Не должно. Что-то
непременно изменится, рано или поздно. И если получится дожить, то архивы
Бориса Федоровича заговорят. А если не выйдет...
  Ну что ж, плевать. По крайней мере, им придется долго лечить нервы,
вспоминая Алешку Костусева.
  ...Жизнь тем временем шла своим чередом.
  Минутная стрелка прыгнула на двадцать девятое деление. А ровно в девять
тридцать жестоко нафабренные усы бармена зашевелились, рот распахнулся
настежь и глаза приклеились к двери.
  На пороге стоял гений чистой красоты.
  Длинный гнедой "пажик" спадал на стройную шею видения, прозрачная
гипюровая блузка, ничего не скрывая, облегала упруго колышащиеся груди,
шикарные бедра, туго обтянутые намеком на мини, плавно подрагивали при
каждом шаге стройных, шоколадно-загорелых ножек, обутых в крохотные
туфельки на умопомрачительной платформе, а на точеных плечах ладно, почти
не колеблясь, покоилось изукрашенное хохломской росписью коромысло с парой
полных по край, слегка покачивающихся ведер.
  Мужики, не исключая бритоголового гея, одобрительно присвистнули и спешно
приосанились.
  И зря.
  Никому не обломилось.
  Чего и следовало ожидать.
  Лебединой походкой проплыв сквозь восхищенный зал, шатенка остановилась у
дальнего столика.
  - Мужчина, почем у вас славянский шкаф? - с придыханием произнесла она,
многозначительно глядя на утюг.
  - Не лепо ли ны бяшет, - блеснув улыбкой, откликнулся Алексей, -
продолжить беседу в более удобном месте?
  Заключительные слова к паролю, разумеется, отношения не имели.
  Глаза их встретились.
  Коромысло обрушилось на пол. Ведра, бренча, покатились меж столиков.
Страстно запахло ямайским ромом.
  Поцелуй был долог и восхитителен.
  Когда же объятия в конце концов разомкнулись, тонкая удавка, обвитая
вокруг шеи умелыми нежными ручками, стиснула глотку, перерубая дыхание, а
перед вмиг помутневшими глазами закружились кошмарным хороводом
взметнувшиеся с мест картежники: толстяк, успевший уже вытащить из-под
пончо узкий бискайский нож, небритый негр, разматывающий железную цепь, и
гераклоподобный скрипучий гей, лихо и жутко поигрывающий нунчаками...
  Сознание выключилось. Включился автопилот.
  А потом Алекс осторожно выглянул из-за стойки.
  Готово.
  Один из нападавших, бритоголовый, затянутый в кожу, лежал неподвижно,
уткнувшись лицом в пол и больше не сквернословя. Все правильно. Трупы
народ дружелюбный. Не пофартило и флегматичному толстяку. Нож вошел ему
аккурат в глотку, и кретин успел еще вырвать его, но, право же, сделал это
напрасно. По клетчатому пончо неторопливо расползалось густое темное
пятно, а из раны, разбрызгивая по опрокинутым стеллажам мельчайшие брызги,
пульсировала ярко-алая кровь. А негра-говоруна не было вовсе. "Бабетта",
разорвавшись под ногами, тонким, неожиданно равномерным слоем размазала
кафра по стене, словно сырой фарш по крекеру, только уши, волею случая
уцелевшие, налипли на лопасть вентилятора и сейчас неторопливо вращались
вместе с нею.
  Шатенистой стервочки, правда, не было. Ни целиком, ни фрагментарно.
Видимо, не дура. Успела сообразить, что к чему. Вот и хорошо...
  Алексей улыбнулся.
  С представительницами прекрасной половины человечества он давно уже взял
за правило быть галантным.
  Пусть живут.
  Все. Даже стервы.
  В разнесенном провале окна появился синий шлем с окантовкой.
  Пожилой и очень усталый мент пристально оглядел развалины кафе, обнаружил
приветливо улыбающегося Костусева, нахмурился, припоминая, а вспомнив,
моментально исчез, словно его и не было.
  Зато раздвинулась пирамида столиков, явив бледную, но, как ни странно,
почти не испуганную физиономию с по-прежнему лихо торчащими черными,
словно ваксой намазанными усами.
  - О! By зет брав!.. Ошень, ошень отважни офисье, как Ie grande Бонапарт!
Да, да. Жако видель, Жако видель вс„, и Жако, - почему-то усач говорил о
себе в третьем лице, - сказать жандарм, что это не ви, а они нападаль! -
Усы восхищенно вздыбились. - Они нападаль все, раз, два, три, но ви сталь
vainqueur. Vous abat-terez votre adversaire (...победителем. Вы убили
ваших противников (здесь и далее... фр.).). - Он сочно причмокнул губами и
подмигнул полувопросительно, полупонимающе. - Шерше ля фам, oui? О-о, я
тоже любиль ле ж„н э жоли фам! En Paris-de-Anguoe Jaquos, - кондитер,
заговорщицки нахмурив брови, перешел с общепринятой лингвы на какое-то
тарабарское, хотя в целом вполне понятное наречие, - lui aussi il s'etait
battu en duel pour les charmantes femmes. Son epe brilliant a sa main
quand il la maniait pour la cause de 1'amour! (..Жако тоже дрался на
дуэлях из-за прелестных женщин. Шпага сверкала в его руке, когда он
защищал любовь.).
  Жако замолчал, стряхнул с крепко поцарапанной лысины солидный комок
розового крема и сокрушенно заключил:
  - Cette histoire peut compromttre la reputation de mon restaurant... (Эта
история может дурно повлиять на репутацию моего ресторана.).
  - He бзди, Яша, - ободряюще сказал Алексей, привычно вытаскивая бумажник.
  - Вот, бери сколько нужно.
  Платиновый блеск кред-карты категории "Дубль-Экстра" воодушевил кондитера
чрезвычайно.
  - О, messeur, как ви могли думаль, что Жако хотель получать от ви жальки,
несчьястни кред? - с искренним возмущением вопросил он, сноровисто перешел
- кивая с карты в кредитницу девятнадцать рупий, почти две полные секции.
- Non ces ne en coutume fils beau Angoue-de-Cavigniaque, mieux de planete
nouveau France... Pour tel capacite seulement mepriser Alemand... пфуй!..
tautes les ces especes de cochon, ces venaux, ces deshonnetes les
aeridanes aevestois et tous les autres Alle-mades... (''Нет, это не в
обычаях сынов прекрасной Анжу-на-Кавеньяке, лучшей из планет Новой
Франции... На такое способны только презренные немцы... эти продажные, не
знающие чести эриданские, эвестийские и прочие германские свиньи.).
  Надув разрумянившиеся щеки, Жако тяжко задумался.
  - Si moi honorable hote me permetterit, j:..irai cher-cher... - сообщил он
тоном, исключающим всякие сомнения, - une petite bouteille, seuleument une
seule bouteillt de cognac "Napoleon"... - Глаза его сверкнули, а сам он
встрепенулся, словно старый боевой конь при звуках походной трубы. - Le
cognac, que notre empereur Napoleon le Grand avait aime et en goutait
parfois. (Если мой уважаемый гость позволит, я хотел бы поискать...
маленькую бутылочку, только одну-единственную бутылочку коньяка
"Наполеон". Коньяка, который любил и изредка отведывал наш великий
император Наполеон.).
  Заскучавший было Алексей смотрел на кондитера не без интереса.
  - Je serai ravi de choquer les verres avec un heros, - указывая глазами на
лопасти вентилятора, сказал француз. - C...est que, moi-meme, je suis
vieux soldat etje coserve encore dans ma memoire le souvenir des jours de
la gloire orageuse de mon lointain ancient village Patrie. (А я рад буду
чокнуться с героем... ведь я сам старый солдат и сохранил еще кое-что в
своей памяти о бурных днях славы моей далекой древней пра-Родины.).
  Коньяк, извлеченный им тут же из кляксоподобной дырки в некогда
навощенном, а ныне практически отсутствующем полу, источал аромат,
способный оживить и выработавшего срок зомби. На фоне этого подарка
обонянию даже стократ увенчанный лаврами запах семнадцатизвездочного
"Вицлипуцли" показался бы сортирной вонью.
  - En temps de Napoleon le Grand, encore jusgu... a du Crise Premier, -
разливая по первой, Жако благоговейно возвел очи горе, - la maison de
commerce "Lenon" a Paris de Staraja Zemlja avait mis sur le marce, en
honneur de la garde imperiale, une nouvelle espece de cognac. Le voila!
Faites attention, messieur, a la forme de cette bouteille, au portrait de
Napoleon le Grand, a son visage. Oh-oh... C'etait un homme unique et si
j'etais ne chutes Sibiries neiges, non marechal Stalin avecc illes
horribles Ka-tju-cha-.es et, pardonnes-moi, no entete russe ressemblant a
sur barbarie, ciclopes en Malachaies avaient fait preuve apres la pris de
Moscou, - il avait pu etrejiusqu... a present Empereur tous les deux
Frances et Angou-de-Cavigniaque et maitre de la moitie du monde, - Жако
секунду-другую посомневался, но все же решился продолжить, - mois il
peut-etre meme et Ie Suprasser President de Federation Galac-tique! (В
царствование великого императора, еще до Первого Кризиса, торговый дом
"Ленон", что в Париже на Старой Земле, выпустил в честь императорской
гвардии особый сорт коньяка. Вот этот! Обратите внимание, месье, на форму
бутылки, на портрет Наполеона, на черты его лица... О-о... Это был
единственный, неповторимый человек, и если бы не сибирские снега, не
маршал Сталин со своими ужасными Ка-тью-ша-ми и, прошу прощения, не
русское упрямство, похожее на варварство, которое эти циклопы в малахаях
проявили после падения Москвы, он и до сих пор был бы императором обеих
Франции и Анжу-на-Кавеньяке и властелином мира... а может быть, даже и Его
Высокопревосходительством Президентом Галактической Федерации. (С третьего
захода Жако начинает говорить с жутким акцентом.).).
  - А не фиг было ему переть в Москву, - сказал Алексей Костусев, с
удовольствием опрокидывая третью стопку императорского коньяка. - Жрал бы
себе дома спагетти, глядишь, все бы и наладилось.
  Жако поперхнулся, забегал глазами, что-то сообразил и закивал.
  - Oh, oui, c'etait la faute de ce grand homme, mais, meme les genies se
trompent. (О, да, это была ошибка великого человека, но и гении
ошибаются..)
- То-то же. Р-разливай! - приказал Костусев. Спустя два часа, когда
полиция давно уже отгородила развалины кафе от толпы досужих зевак двойной
линией оцепления и краснолицый полковник, все так же игнорируя находящихся
в помещении, принялся все же деликатно покашливать в кулак у входа,
Алексей и Жако были уже кровными братьями.
  - Cette beau chalie tres sur et non accessible, - жарко дышал в
костусевское ухо кондитер. - Je personel vi tracer projet, je personel
aller sur dimanche choisir cjnstru-tion materiaux. Ne pour me, non! - Он
ударил себя в пухлую грудь. - Pour gul Jaquos ne rougir a couse de me, si
une fois pluis et vent Ie soir, en Ie moison frapper Empereur Napoleon Ie
Grand. - Жако всхлипнул. - II arriver, il oter etre mouille bleu redingote
et triangle chapleou, il liter Jaquos au de oreille, comme autrefois, et
demander: "Gul, caprale Le Jeif, mon vieux devour grognon, est-il possible
tu permrttre les tiennes Empereur de nauveau se trouver en bras
malediction origiginairen de He?"... - Тяжелая связка ключей, тихо
звякнув, легла в карман блейзера. - Ргеп-dre clef, bon ami, inscrire
adresse et ensuite moi etre libre... (Это прекрасное шале, очень надежное
и неприступное... я лично чертил проект, я лично ездил по воскресеньям
закупать строительные материалы... Не для себя, нет!.. А чтобы Жако не
пришлось краснеть от стыда, если однажды, дождливым и ветреным вечером, в
его дом постучится великий император Наполеон... Он войдет, он снимет
промокший серый скэртук и треугольную шляпу, он дернет Жако за ухо, как
бывало когда-то, и спросит: "Ну что, капрал Ле Жюиф, мой старый верный
ворчун, неужели ты допустишь, чтобы твой император опять попался в лапы
проклятым островитянам?" Возьми ключи, дружок, запиши адрес, и тогда я
буду спокоен.).
  - Яша, - дрожащими губами выдавил Алексей. - Яшенька...
  Поцелуй был долог и восхитителен.
  А уличный ветерок в считанные секунды развеял нежный, совсем не мешающий
думать хмель.
  Привычно проигнорировав первые два клетчатых аэрокара, Алексей легко, не
коснувшись стремян, прыгнул в салон третьего и, откинувшись на пружинистую
спинку гидрокресла, назвал адрес.
  - Йес, сэр, - отозвался таксист.
  Водилой оказался кибер, и это было совсем хорошо. Свидетеля так и так
оставлять нельзя, а зачищать живого человека как-то не очень удобно. Даже
в случае крайней необходимости.
  Тихая музыка заполнила салон, и Алексей расслабился, подчиняясь
вкрадчивой, уговаривающей помедитировать мелодии.
  Фортуна не подвела.
  Он, Алексей Костусев, по-прежнему жив. А они опять остались с носом.
  Все в порядке.
  Вот только внутренний голос никак не желал угомониться. Бурчал, отвлекал,
нашептывал, требуя немедленно вспомнить что-то упущенное из виду, очень,
очень важное, столь настойчиво, что пришлось подчиниться.
  Синие и красные круги поплыли перед закрытыми глазами.
  И Алексей вспомнил.
  Вот оно.
  Сплошной сине-красной вязью полинезийских тату были покрыты лица грубых
ребят из кондитерской. Всех. И гея, и толстяка, и негра. И даже
стервочки-ша-тенки. Следовательно...
  Холодные мурашки побежали по спине.
  Такими узорами щеголяют только люди братьев Хоттабовых.
  А если дошло до этого, значит, прятаться осталось недолго. Братья - это
уже наивысший класс. Особенно Умар...
  Музыка тем временем всплеснулась еще нежнее, еще надрывнее, но пассажир
попросту не слышал ее. Впервые за последние недели тренированная логика и
веселое хладнокровие дали трещину.
  Нет, Алексей Костусев ничего не забыл, не простил и вовсе не собирался
сдаваться. Но сейчас он готов был поменяться судьбой с кем угодно. Сказать
по правде, даже с Толиком Ворохаевым...
  А зря.
  Ибо в то самое время, когда пропитанный солнцем нектар богов, божьих
помазанников и гвардии, которая умирает, но не сдается, уже по третьему
заходу опалив гортань, растекался по жилам собутыльников, Анатолий
Иванович, морщась, ерзал на неудобно узком железном стуле, намертво
привинченном к бетонному полу строго посреди массивной клетки для особо
опасных подсудимых, а унтер-аудитор Вошь-Тыкайло, пожилой сухощавый хомо с
сиротливым шеврончиком на потрепанном прокурорском мундире, отменной
камердинерской выправкой и кислым лицом человека, уже в момент зачатия
ушибленного собственной фамилией, явно и откровенно наслаждаясь
значимостью момента, прокручивал на стареньком, давно уже официально
списанном и утилизированном компе очередной лист следственного дела...
  - Ну-с, - сказал он наконец, сурово супя брови и близоруко щурясь, -
перейдем к четвертому пункту обвинения. Подсудимый, признаете ли вы, что с
корыстной целью, находясь в сговоре с другими лицами, приняли от
гражданина... (фамилия прозвучала неразборчиво) взятку в размере одного, в
скобках, прописью, одного сантехнического изделия номер четыре нуля
пятнадцать дробь четыре нуля пятьдесят один "бис", именуемого также (он
запнулся) unitasis domis vulgaris?
  Анатолий Иванович тяжело вздохнул.
  С некоторых пор этот унитаз являлся ему во сне. Он ходил вокруг нар на
мягких замшевых лапках, он урчал и ластился, с бесстыдной откровенностью
фосфоресцируя в полумраке, он предлагал выпить на брудершафт и при этом
почему-то просил именовать себя товарищем Шахразадой. Будучи неоднократно
и энергично прогоняем, унитаз уходил, обидчиво вскинув гордо посаженный
бачок, но потом возвращался опять, пеняя на собственное слабоволие и
душевную склонность к общению с интеллигентными людьми. Впрочем, все это
еще можно было терпеть. Но когда некоторое время тому "товарищ Шахразада"
явился в черной шелковой повязке поверх вороного ока и, бойко помахивая
гомеопатическими весами, сообщил, что гражданин Вороваев, он же Ворохуев,
имеет право на один компофонный звонок, терпение Анатолия Ивановича
лопнуло. Назойливый унитаз услышал все, на что так долго и упорно
нарывался, после чего, судя по всему, все-таки оскорбившись, прекратил
полуночные визиты. Но и теперь, хотя, конечно, гораздо реже, чем раньше, в
уютный туман милых, традиционных тюремных кошмаров время от времени
врывалось его ненавистное, наводящее оскомину бульканье...
  - Нет, ваша честь, - устало сказал Анатолий Иванович.
  Вошь-Тыкайло удовлетворенно кивнул.
  - Хорошо. Сформулируем иначе: вы унитаз брали?
  - Протестую, ваша честь! - привычно вскинулся Саня.
  - Ась? - проснулся судья. - Протест отклонен.
  - Но, ваша честь...
  - Адвокат Казаржевский, делаю вам замечание за неуважение к суду, - уже в
полудреме пробормотал судья.
  - Так как насчет унитаза? - гнул свое прокурор. Розового такого, в золотую
искорку?
  К уютному посапыванию судьи приметалось басовитое всхрапывание заседателя
и молодецкий присвист конвоя.
  Устали все: процесс длился третий месяц, и каждый из участников, кроме,
может быть, кибера-протоколиста, понимал - результат предопределен.
Анатолий Иванович понимал это лучше всех.
  У него было время поразмыслить.
  И фрагменты мозаики, казавшиеся раньше хаотичной россыпью стекляшек,
сложились в математически точный витраж.
  Нелепые, а порой и страшные события последнего года, все эти невесть
почему происходящие срывы поставок, забастовки на космоверфях, изрядно
смахивающие на саботаж, и аварии на космодромах, весьма напоминающие
диверсии, были звеньями одной цепи, крепко сваренной с прямой уголовщиной.
Кто-то безмерно богатый, сильный и очень хорошо прикрытый на самом верху
целенаправленно уничтожает структуру космофлота. Происходит, в сущности,
именно то, на что намекал в своих туманных, но зловещих колонках покойный
редактор "Вечерней Земли". Ворохаев не был близок с Борисом Федоровичем,
не знал и не хотел знать истинных причин его гибели. Но еще тогда,
помнится, он отметил, что господин Деревенко зарывается, поскольку за
этакие намеки не то что журналистов, но и серьезных людей стреляют, как
бешеных собак. А когда его мимолетный прогноз неожиданно осуществился,
планетарный завхоз испугался. И запретил себе думать на эту тему.
  Не получилось.
  Следующим стал Игорек. Вернее, Игорька не стало. Согласно полицейскому
рапорту, Игорь Николаевич Либертэ (Свобода (фр.).), первый зам начальника
космофлота по безопасности движения, давний, добрый приятель Анатолия
Ивановича, был скручен неизвестными в камуфле на пороге собственного дома,
засунут в аэроджип и с тех пор исчез бесследно.
  А через девять дней, опять-таки у собственного дома, сорока семью пулями
из трех автоматов в упор разнесли в мелкие щепочки голову шефа
планетарного арбитража. Судья Боб Уолвинд (Вихрь (англ.).), молодой,
упрямый и очень симпатичный Анатолию Ивановичу, исхитрился за неполные два
месяца опротестовать три конверсионных проекта, восемь арестов
космофлотской недвижимости и около двух десятков толлинговых операций.
Впрочем, об этом полицейские сводки умалчивали. Зато по всем
стереоканалам, кроме Первого Независимого, обсуждались стоимость семейного
бунгало, выстроенного еще старым судьей Уолвиндом, и причины бездетности
самого Бобби.
  "Эпидемия какая-то, - сказал Анатолий Иванович Сереге Валаамову, своему
заместителю по юридической части, по дороге с панихиды. - Кто следующий?"
"Уж, во всяком случае, точно не я. Кому я нужен?" - хмуро отшутился
неунывающий Сережа.
  И ошибся...
  - Протестую, ваша честь!
  Анатолий пр