ми)  -  остальное
сути не меняет), то когда  и  каким  образом  произойдет  второй  Акт  нашей
драмы ?
   Я же интерес его считал исключительно умозрительным, под чаек из термоса.
   Он мне и позвонил, когда Большая Игрушечная шарахнула. Только и  успел  в
трубку крикнуть:
   - Акт творения! Ах, сволочи...
   Это потом, Алик, все свалили на террористов. Будто бы игра такая  была  у
подростков: игрушечные бомбы по городу прятать и  с  электронным  детектором
искать потом и  обезвреживать  -  а  проклятые  террористы  в  дюжину-другую
бомбочек краденого урану напихали! Действительно, была такая игра, модная до
чрезвычайности, пацанва с ума сходила,  да  и  бомбочки  безопасные  были  -
пшикнет фейерверком, и все!
   Может, и террористы.
   А  мне  все  думается,  что  прав  был  старичок:  эксперимент  над  нами
поставили, Алик! Второй Акт творения в одном, отдельно  взятом  за  задницу,
городе! Уцепить обывателя за шкирку,  как  неразумного  кутенка,  сунуть  за
грань выживания и заставить искренне, истошно, до поросячьего визга поверить
в Тех пополам со святцами, ибо больше верить не  во  что.  Своими-то  силами
городскую инфраструктуру нипочем не восстановить, у правительства в  амбарах
шаром покати, а на переезд в другой город не у каждого деньжата найдутся! Вы
вот, возможно, уже плохо помните, а  я  как  сейчас  вижу:  весь  квартал  в
руинах, местами радиацией  трещит-подмигивает,  а  в  одном-разъединственном
доме и свет тебе, и вода горячая, и  отопление,  и  развлекательное  шоу  по
телевизору! Тут уж во что хочешь поверишь!  И  всех  дел  -  мольбы  вовремя
возноси да жертвуй исправно! Жми на болевые точки  среды  и  заставляй  саму
себя лечить!
   Православная церковь у нас первой поняла, что значит истинная вера высшей
пробы, особенно  когда  мольба  подтверждается  сиюминутным  результатом,  и
результат можно пощупать, потрогать и в рот сунуть. В самом  скором  времени
на газовых плитах объявились "алтарки", в продаже  возникли  справочники  со
сноской внизу, прямо на обложке: "Какому святому  в  каких  случаях  следует
молиться"... Алик, до смешного доходило, до курьезов! Вы вот не  помните,  а
мне  доводилось  видеть  и  такие  абзацы:  "XXXVII.  Кто  идет  в  лес  или
лесопосадку. Взывать к царю Соломону (до Р. X.) - и  поможет  тебе.  (Молит.
228)". И взывали: туристы кросс вдоль березнячка чешут и хором:
   - Царю Соломоне, премудрый  бывый,  охрани  мя  от  гнуса  болотного,  от
растяжения связок...
   Ладно, не будем прошлое ворошить.
   Мы ведь до сих пор на карантине, Алик,  вся  область  закрыта.  Негласно,
правда. Эмигрировать из города  можно:  отец  ваш  уехал,  и  мои  некоторые
знакомые - ведь о жизни  нашей  кому  рассказать,  никто  не  поверит;  зато
приехать к нам далеко не всякий сумеет. Сейчас это и не особо важно: те, кто
к моменту Большой Игрушечной только взрослеть начинал, вроде вас и младше, в
любом нормальном городе жить и не сумеют! Куда вам ехать?!  Вы  к  кентаврам
привыкли, к  лотерейным  молебнам  по  графику,  к  заговорам  от  короткого
замыкания! Вас ночью подыми с постели, вы наизусть, как попка, отбарабаните,
кому за что свечка положена: Луке-евангелисту (кто идет  в  огород  садить),
мученику Вонифатию (исцеление от запоя), святителю  Митрофану  (в  заботе  о
должности)... Я прав?! Вам моя центральная квартирка с плитой без  "алтарки"
уже странной кажется, а в другом каком городе все квартирки, все плиты  пока
что такие! Ведь все живут в реальности  обыденной,  а  мы  с  вами  примерно
десятилетие живем в реальности мифологической? Другие законы, другие правила
игры,  другой  образ   существования   и   сосуществования!   Нам   Минотавр
какой-нибудь или там трудоустроенный утопец  из  горводслужб  понятней,  чем
брат родной, живущий за пару сотен километров от нашего города! Ведь в любом
нормальном месте любой нормальный человек отчетливо представляет, что вокруг
только Эти; а у нас и Эти, и Те. Мы  даже  не  замечаем,  что  у  нас  город
навыворот! Ну вот мы и пришли к самому главному.
   Кое-что мне мой старичок еще тогда...

***

   ...И вдруг мои сумбурные чтения в "кабинете задумчивости", совмещенном  с
ванной комнатой, были прерваны самым неожиданным образом.
   Кафельная плитка на стене справа от меня начала вспучиваться, словно даже
плавиться, и из  нее  высунулась  жилистая  склизкая  ручища  с  обломанными
ногтями. Лапа эта попыталась за  что-нибудь  ухватиться,  я  отшатнулся,  не
успев еще испугаться,  и  тут  толстые  пальцы  вцепились  в  трубу,  ручища
напряглась, и из стены выбрался тощий  голый  человек  со  спутанной  гривой
бесцветных волос.
   Выбрался и в упор воззрился на меня.
   Нет, не человек.
   Исчезник.
   Тот, что в стене сидит.
   - Абрамыч,  -  сказал  исчезник,  пришепетывая  и  воровато  озираясь.  -
Здорово, Абрамыч.
   - Здорово, - машинально отозвался я, чувствуя себя, мягко выражаясь, не в
своей тарелке: сижу,  понимаешь,  на  унитазе  со  спущенными  штанами  и  с
исчезником лясы точу!
   И кукиш ему в рыло ткнул: для налаживания контакта. Зад-то и так  у  меня
голый, чего уж дальше заголять?!
   - Ты вот что, Абрамыч, - забормотал исчезник,  не  обращая  ни  малейшего
внимания на приветственный кукиш, а также на мой непрезентабельный вид, - ты
это, значит... Не ищи ты старикашку, ладно? Забудь. Дрянной  он  старикашка!
Совсем дрянной. Хуже некуда.
   Он подумал и поправился:
   - Есть куда. Станешь его искать, разговоры ненужные разговаривать - тебе,
Абрамыч, ой куда хуже будет! Живот не  болит?  Очень  болеть  станет.  И  не
только живот,
   В дверь что-то заскреблось - и тут же в коридоре  раздался  оглушительный
лай.
   Исчезник дернулся, отскочил поближе к стене, присел на корточки,  в  упор
глядя  на  меня  пронзительными   немигающими   глазищами   без   зрачков...
Неуверенный он какой-то был. Не правильный. Уж больно смахивал  на  воришку,
которого вот-вот поймают на горячем.
   Снаружи послышались возбужденные голоса, пес лаял не переставая, и  почти
сразу громыхнул Риткин бас:
   - Алька, с тобой все в порядке?
   - Думай, Абрамыч, - исчезник наполовину втиснулся в стену, облизал черным
языком края безгубого рта. - Крепко думай. Чаще в нужники ходи.
   И исчез.
   Бесследно.
   Как и положено исчезнику.
   В следующую секунду дверь с грохотом и треском  распахнулась,  отлетевшая
задвижка, чуть не выбив мне глаз, срикошетила от крышки  мусорного  ведра  и
булькнула в таз с водой, забытый Идочкой в ванне.
   - Ну запор у человека,  -  буркнул  доктор  наук  Крайцман,  обращаясь  к
толпящимся у него за спиной гостям. - Обожрался  с  голодухи,  а  вы  сразу:
ломай, Фима, двери...

ОПЫТ СЮИТЫ ФОРС-МАЖОР ДЛЯ ДВУХ ПРИДУРКОВ С ОРКЕСТРОМ
I. OUVERTURE

   - Телефон, - глупо улыбаясь, сказал я.
   Если вам смешно, пораскиньте мозгами: сумел бы кто-нибудь на  моем  месте
улыбнуться с умом?  Особенно  когда  в  голове  до  сих  пор  эхом  отдается
назойливое пришепетывание: "Абрамыч... ты это, Абрамыч... живот не болит?"
   Приладившийся было чинить вырванную с  мясом  задвижку  Фима  нетерпеливо
отмахнулся, Ритка вообще звонки проигнорировал -  одна  Идочка  метнулась  в
комнату, и спустя миг оттуда послышались ее возгласы:
   - Алло! Ну алло же! Говорите, я вас слушаю!
   Я  подтянул  штаны,  смущенно  распрощался  со   следовательшей   -   Эре
Гигантовне, как оказалось, было пора, и никакой чай не мог задержать ее даже
на секундочку - запер за ней  входную  дверь  и  нос  к  носу  столкнулся  с
вернувшейся Идочкой.
   - Наверное, не  туда  попали,  -  она  виновато  глядела  в  пол,  словно
чувствовала себя ответственной за то, что не сумела докричаться до кого-то в
трубке.
   - Наверное, - утешил ее я.
   Кто бы меня утешил?
   Телефон зазвонил снова.
   Придержав за пухлое плечико сестренку милосердия, собравшуюся  продолжить
односторонние переговоры, я подошел к аппарату и снял трубку сам.
   - Да? - бросил я в шипение и треск.
   - Немедленно вали из дому, - хрипло ответили  из  трубки.  -  Понял?  Еще
помнишь, что у Икара никогда не было крыльев? Буду ждать тебя  там,  где  ты
это понял. Только быстро!
   И шипение восторжествовало.
   - Кто это? - вид у Идочки был крайне озабоченный. Я косо глянул  на  нее,
потом в настенное зеркало, увидел в его омуте бледного как смерть Залесского
Олега Авраамовича и понял причину беспокойства моей сиделки.
   - Ошиблись номером, - я попытался ободряюще подмигнуть, и это у  меня  не
получилось.
   Я узнал голос в трубке.
   Это был Фол.
   Вот только откуда кентавру известно, что у Икара не было  крыльев?!  Я  и
сам-то услышал это от Ерпалыча, когда  уводил  старика  от  разозлившей  его
афиши... Стоп! Выходит, Фол ждет меня там?  И  уверен,  что  мне  необходимо
валить из дому, причем немедленно?! Что же это получается: срывайся  и  беги
незнамо куда, потому что моему двухколесному приятелю взбрела очередная чушь
в его лохматую голову?!
   Да.
   Срывайся и беги, потому что, когда Фол хрипнет, ему надо верить.

II. MENUETTO

   На лестничной площадке раздался гулкий топот множества ног - я слышал его
отчетливо, стоя у смежной с подъездом стены, -  резкий  выкрик,  похожий  на
команду, грохот, лязг металла... "Похоже, сегодня день выносимых дверей",  -
мелькнула судорожная мысль, и почти сразу в голове стало пусто, а в квартире
тесно.
   Пятнистые комбинезоны с меховыми воротниками, засыпанными тающим  снегом,
вязаные шапочки-капюшоны с кругдыми прорезями  для  глаз  и  рта,  отчаянный
скулеж моего пса, ударенного в брюхо носком  кирзового  сапога.  "По  какому
праву?.." - это Фима, а Ритка молчит, что само по себе удивительно,  и  Фима
уже молчит, захлебнулся и смолк, а плечистый мужик толкает меня  в  грудь  и
ревет быком: "На пол! Все на пол, лицом вниз!" Ложусь на пол послушно,  даже
угодливо, рядом падает Идочка, грудью тесно прижавшись к моей  щеке,  и  при
других обстоятельствах это мне могло бы понравиться, но сейчас я не  слишком
хорошо представляю, что могло бы понравиться мне настолько, чтобы...
   Нет, героя из меня не получится.
   Этакого рубахи-парня, прошедшего огонь, воду и медные  трубы,  способного
плавать в любых обстоятельствах, как карп в пруду, и при  помощи  зубочистки
расправляться с агрессией... нет, не получится.
   Это уж точно.
   - Будьте любезны, поднимитесь.
   - Я?
   - Ну разумеется, вы.
   Поднимаюсь.
   Вместо маски-шапочки передо  мной  обычное  человеческое  лицо:  круглое,
добродушное, щекастое, совсем не страшное, голубые  глаза  улыбаются,  сопит
заложенный  с  мороза  вздернутый  нос,  оттаивают  рыжие  усы  щеточкой,  и
единственное, что портит общую приятность, - полковничья форма.
   Если не задерживаться на лице и опустить взгляд.
   Лицо парит над формой, над звездчатыми погонами, как воздушный шарик  над
тяжелым танком.
   И Михайло-архистратиг на петлицах: крылач с воздетым мечом.
   Ритка в  "Житне"  что-то  говорил  о  полковнике  с  такими  петлицами...
спецназ, архистратиги, прозванные в  народе  сперва  архаровцами,  а  там  и
просто архарами - для краткости.
   - Имеет ли смысл спрашивать: вы  Залесский  Олег  Авраамович?  -  смеется
воздушный шарик, собирая морщинки-трещинки в уголках нарисованных глаз.
   Пожимаю плечами.
   Наверное, не имеет.
   - В таком случае, соблаговолите одеться и проехать с нами.
   - Я... я арестован?
   - Скажем иначе: вы задержаны. Для выяснения  некоторых  интересующих  нас
обстоятельств. Или вы предпочитаете быть арестованным?
   Я не предпочитаю.
   Архары в комбинезонах грязными  снеговиками  застыли  по  углам  комнаты,
поигрывая  длинными  дубинками  с  маленькой  поперечной  рукоятью.  Я   иду
одеваться, вижу до сих пор лежащих на полу Ритку и Крайца,  над  ними  стоят
трое, курят и лениво стряхивают пепел в любимую мамину вазочку, а тетя Лотта
скорчилась на кухне  в  кресле  и  трясется  мелкой  дрожью  -  сделали-таки
старушке послабление, не ткнули мордой в паркет, пожалели... Рукава какие-то
узкие, жестяные, я никак не могу  попасть  в  них,  Идочка  помогает  мне  с
разрешения доброго полковника, шарф тычется мохеровым ворсом в  рот,  и  это
неприятно, но  запахнуться  по-человечески  почему-то  не  получается,  пока
полковник не выходит в коридор и не командует поднимать задержанных и  вести
вниз, в машину.
   Идем по лестнице.

III. GIGUE

   На  улице  светло-светло,  тысячи  разноцветных  искр  весело  гуляют  по
сугробам,  оттесненным  работящими  дворниками  к  самому   краю   тротуара.
Прогуливающая толстого карапуза мамаша  аккуратно  обходит  нас  и  шествует
дальше как ни в чем не бывало, а ее пацан все оборачивается, все смотрит  на
странных дядей, блестит глазенками из вороха пуховых платков - ну  интересно
ему, ему сейчас все интересно, в отличие от меня!
   Пацану влетает по попе, и дяди больше не занимают его воображения.
   Забавное дело: ведь сто раз придумывал,  как  главный  герой  попадает  в
переделку - и  сразу  все  понимает,  сразу  ориентируется  в  обстановке  и
начинает действовать: этому пяткой в глаз, тому кулаком  по  шапочке,  потом
заячьей скидкой в подворотню и заборами, проходняками, мусорками...
   Куда?
   Зачем?
   Может быть, я не главный герой? Второстепенный кинется заячьей скидкой  -
а  ему  даже  и  не  пулю  в  спину,  а  сапогом  в  задницу!  Лежи,   козел
второстепенный, сопи в две дырки и не рыпайся, пока солидные персонажи делом
занимаются!
   Только тут я соображаю, что у ворвавшихся ко мне ребят  на  поясах  висят
массивные кобуры; и предположение, что там они  держат  соленые  огурцы  под
закусь, не кажется мне убедительным. Значит, не подставка;  значит,  власти.
Раз легальные стволы; раз  Те  не  берут  пятнистых  за  душу  -  значит,  у
пятнистых все в полном порядке. Это у меня не в порядке. То стариков больных
невесть кому отдаем, то на следовательские  ножки  заглядываемся,  письмишки
странные на унитазе читаем, с исчезником по сортирам душевно беседуем, а вот
еще и задержанным нам быть не нравится, странные мы люди, однако...
   Все  происходит  настолько  быстро,  что  я  толком  не  успеваю   ничего
сообразить. Бесшумным  призраком  выныривает  из-за  угла  Фол,  отработанно
смыкаются вокруг меня, закрывая  обзор,  пятнистые  комбезы,  визжит  Идочка
где-то сбоку - и над самым ухом бешеной вьюгой  взвивается  дикий  рев  Фимы
Крайца, когда доктор  всяческих  наук  принимается  расшвыривать  парней  из
группы захвата, давая  кентавру  возможность  прорваться  ко  мне.  Потом  -
несколько очень коротких мгновений, состоявших  из  сплошной  мешанины  рук,
ног, тел... оскаленный Ритка с чьей-то дубинкой в руке  размазывается  между
двумя опаздывающими архарами - и медленно  вырастает  из  крутящегося  снега
громада растрепанного  Фола  в  неизменной  футболке  со  странной  надписью
"Халки"; на самом деле, конечно, не медленно, а очень даже быстро, но  время
вдруг стало резиновым, как дубинки пришедших за мной безликих людей, и в эти
резиновые секунды до истукана по имени Алик все-таки доходит, что мои друзья
дерутся за меня, а я стою и моргаю, вроде я тут ни при чем. Так что до того,
как Фол обхватил меня своими ручищами и силком зашвырнул себе  на  спину,  я
все-таки умудряюсь съездить по скуле ближайшего архара, никак не  ожидавшего
от меня такой прыти, а когда гад почему-то  не  захотел  падать  -  искренне
пытаюсь добавить ногой в пах. Но полюбоваться эффектом этих действий мне  не
дает Фол, и, наверное, правильно не дает, драчун из меня...
   Морозный воздух обжигающе свистит, когда Фол рвет с места,  сразу  развив
предельную, на мой взгляд, скорость. Я судорожно  хватаюсь  за  его  покатые
плечи и, оглянувшись,  успеваю  увидеть:  пятнистые  сбили  с  ног  Ритку  и
сосредоточенно топчут его сапогами,  рядом  сгибается  в  три  погибели  мой
конвоир, у которого "в паху дыханье сперло", а Фима, в  разорванном  пальто,
без шапки и с окровавленным лицом, еще держится, прижавшись спиной к  их  же
машине, и по каменеющей физиономии Крайцмана  я  понимаю,  что  если  ребята
вежливого полковника не свалят Фимку в ближайшие несколько секунд, то  потом
им останется только убивать его  -  когда  у  Фимы  в  горячке  боя  "упадет
планка"...

IV. SARABANDE

   Фима Крайц - это особая история.
   Он пришел в наш класс, когда мы  разменивали  двенадцатый  год  жизни  на
тринадцатый.  Разменивали  бурно,  утирая  юшку  из  носов  и   гордо   дымя
ворованными у родителей сигаретами. Самое  дурное  время:  гормоны  в  крови
стенка на стенку ходят, круче нас только  яйца,  мочу  возьми  на  анализ  -
сплошные пузырьки, как в шампанском!
   А   тут   Фима-Фимка-Фимочка!   Толстенький,   низенький,    носатенький,
очкастенький; не человек - удовольствие для оболтусов, пометивших вокруг всю
территорию и уже в силу этого преисполненных всяческого орлизма по отношению
к чужакам.
   Фима стоял,  поставив  к  ноге  такой  же  пузатенький,  как  и  он  сам,
портфельчик, и блестел себе по сторонам лупатыми глазками-сливами, а  судьба
уже шла к нему, судьба в лице  величайшего  из  великих,  что  было  не  раз
доказано в кровавых схватках между вождями мальчишечьих племен.
   Величайшего тогда еще никто не звал Ричардом Родионовичем.
   - Здорово, ворона! - бросил  Ритка  и  ухватил  двумя  пальцами  Фиму  за
шнобель.
   Я на правах Риткиного одноколясочника и друга детства протиснулся вперед,
растолкав сладострастно ахающую толпу, и стал ждать продолжения.
   Продолжения не было. Ритка  почему-то  замолчал,  пальцы  его  ослабли  и
касались Фиминого носа едва ли не  ласково,  словно  боясь  раздавить  нечто
хрупкое до невозможности, а конопатое лицо величайшего из  великих  медленно
наливалось дурной кровью. Только когда из  Риткиного  рта  донеслось  что-то
вроде сдавленного мычания, я догадался опустить  глаза  -  и  меня  чуть  не
парализовало. Толстенькая лапка новичка находилась  у  величайшего  Ритки  в
области... ну, мягко скажем, в области промежности, и лапка эта благополучно
успела сжаться в неприятный кулачок, твердый даже на первый взгляд.
   Продолжая сжиматься дальше.
   - Меня зовут Фимочка, - сказал новичок.
   Ритка судорожно кивнул.
   Так и стал: Фима-Фимка-Фимочка, а уж потом, после первых ответов у доски,
- Архимуд Серакузский.
   Вечером того же дня, после уроков второй смены, Фимочку  пришли  забирать
его родители. Гаврила Крайцман,  длинный,  как  жердь,  тощий  и  нескладный
очкарик, и Фимина мама, весьма похожая на  сына  -  приземистая  и  плотная,
словно литая.
   Они очень смешно смотрелись рядом.
   Но Ритка не смеялся, а без него мы не решились.
   Назавтра, на уроке физкультуры, Фима  не  смог  ни  разу  подтянуться  на
турнике. Дергался,  корячился  -  ни  в  какую.  Наш  учитель,  двухметровый
плечистый осетин с наголо бритой головой, за что получил банальнейшую кличку
Фантомас, долго смотрел на Крайцмана и укоризненно поджимал губы.
   - Не стыдно? - спросил Фантомас.
   - Нет, - ответил честный Крайцман и встал в строй. Мы загалдели.
   - Разговорчики! - прикрикнул Фантомас. - Всем по двадцать отжиманий!
   Отжавшись пятнадцать раз, я упал  и  с  удовольствием  ощутил  под  собой
твердый и холодный пол спортзала. Рядом пыхтел Ритка, набирая лишний десяток
сверх нормы.
   А потом мы  еще  долго  смотрели  на  Фимочку,  продолжавшего  сгибать  и
разгибать ручки.
   Плотное тельце пружинисто металось взбесившимся домкратом,  и  конца-краю
этому безобразию не предвиделось.
   - Девяносто пять... - выдохнул Ритка.
   - Девяносто шесть, - поправил его Фимочка и продолжил.  Фантомас  отыскал
журнал и нашел в нем  Фимкину  фамилию.  Ткнул  в  нее  толстым  прокуренным
ногтем, погладил сизую макушку, нахмурился.
   - Марта Крайцман ваша родственница? - спросил Фантомас.
   - Родственница. - Фима прекратил отжиматься и неторопливо встал. -  Мама.
А на турнике... у меня запястье было сломано. Срослось неудач