которые грузно впечатываются в пол: скырлы,  скырлы,  на  липовой  ноге,  на
березовой клюке... все по селам спят, по деревням спят... В ближнем  проходе
мелькает силуэт: кряжистый исполин украшен тевтонским шлемом -  почти  сразу
исполин входит в пыльный свет лампочек, и я невольно отшатываюсь, едва успев
подавить крик: к нам идет... Минотавр! Настоящий! Массивный торс,  сплошь  в
космах бурой шерсти, увенчан тяжкорогатой головой; бугрятся узлами  мускулов
длинные, до колен свисающие руки, тупые когти на корявых пальцах  напоминают
о гонимом "бом-же-счезне"; зато чресла чудовища затянуты в самую что  ни  на
есть обыкновенную "варенку", и из бахромы штанин  торчат  лохматые  бабки  с
копытами.
   Скырлы, скырлы...
   Джинсы Минотавру коротковаты.
   - А вот и твое чадо, Алик, -  весело  скалится  двухколесная  скотина  по
имени Фол. - Миня, Миня, иди к папочке!
   - Ч-чадо? - заикаясь, переспрашиваю я. - М-мое?! Ты Чего,  Хволище,  умом
тронулся? Какое чадо?! Что я, по-твоему, с буренкой согрешил?!
   На мгновение я забываю о надвигающемся на нас  исполине.  До  чудовищ  ли
теперь?!
   - Ты, может, и не грешил, - откровенно хохочет кент, - зато Миня это дело
очень даже любит! Он у нас производитель знатный! Кроет телок за милую душу!
   Минотавр совсем рядом. Останавливается. С любопытством глядит на меня - и
во влажном взгляде, в странно-осмысленном наклоне  бычьей  башки  мне  вдруг
чудится что-то знакомое! Реальность плывет перед глазами,  в  голове  гремит
горный обвал, обнажая полустертые, зыбкие воспоминания - и там, внутри моего
многострадального черепа, возникает все тот же рогатый чсловекобык, глядящий
на меня... из зеркала!
   ...тогда я заканчивал  "Быка  в  Лабиринте".  Заканчивал  туго,  кроваво,
готовый  распять  самого  себя  без  надежды  на  воскресение,  и   однажды,
проснувшись  среди  ночи,  после  особо  яркого  сна,  увидел  в   полумраке
зеркала...
   Мало ли, чего человеку почудится спросонья? Изумленно  моргая,  я  протер
глаза, и призрак исчез, растворился в тенях  комнаты;  но  я  запомнил  его,
запомнил - и именно таким виделся мне с тех пор Минотавр, когда я усаживался
за клавиатуру и строчки вприпрыжку бежали по экрану.
   Именно таким: рогатый человекозверь, неуловимо похожий на меня самого!

***

   - Не бойся, Алька, - Фол трогает меня за плечо, и от этого  прикосновения
я прихожу в себя. - Миня у нас смирный, мухи не обидит. Весь в  тебя,  между
прочим.
   Миня придвигается вплотную, источая смрад коровника, и я ощущаю  на  лице
его горячее дыхание.
   - М-маааа, - мычат вывернутые губы, и мокрая терка  языка  касается  моей
щеки. - М-ма-а-а...
   - Вишь, признал! - ликует Фол, доверху преисполняясь счастьем. - Признал!
Мамой зовет! Ух ты, мой хороший, мой славный!..
   - М-м-мыыы...
   И вот я  уже,  плохо  соображая,  что  делаю,  глажу  Миню  по  косматому
загривку, а он все норовит облизать меня с ног до головы, а я вспоминаю  тот
день, полный горечи и пьяного угара день, когда от меня ушла Натали...

***

   ...Всю неделю Натали вела себя странно:  время  от  времени  я  ловил  ее
испуганные взгляды исподтишка, а едва я оказывался  у  нее  за  спиной,  она
всякий раз резко оборачивалась. Словно опасалась, что я сейчас наброшусь  на
нее и задушу, как Отелло Дездемону. Наверное, беда началась гораздо  раньше,
но я, с головой уйдя в работу над книгой, заметил эти странности лишь  после
того, как Натали отказалась спать со мной в одной кровати, и вразумительного
ответа на вопрос "Что стряслось ?" мне добиться не удалось. Зато сама Натали
пару раз ставила меня в тупик вопросом:
   "Кто там у тебя в комнате?" Кроме меня и компьютера, в комнате никого  не
было, и в конце концов я списал все на шалости  Тех  -  хотя  в  нашем  доме
такого до  сих  пор  не  случалось!  Я  уж  совсем  было  собрался  заказать
водосвятный молебен  -  средство  верное,  в  любом  справочнике  патриархии
реклама с контактными телефонами! - но не  успел.  Однажды,  проснувшись,  я
увидел, как Натали лихорадочно собирает вещи. На все мои судорожные  попытки
удержать ее или хотя бы добиться разумных объяснений она не  реагировала,  и
лишь в дверях, в ответ на мой отчаянный крик "Да что с  тобой,  детка  ?!!",
яростно швырнула мне в лицо: "Со мной ?! Это я должна спросить тебя - что  с
тобой./ Ты... ты - чудовище, Алик! Не ищи меня!"
   И хлопнула дверью изо всех сил, вызвав осыпь штукатурки с потолка.
   Так я и не понял, что с ней  произошло.  Ни  тогда,  ни  после,  когда  в
десятый раз звонил ее родителям (разыскать Натали оказалось проще  простого:
куда ей деваться, кроме мамы?) -  неизменно  встречая  сухое  отчуждение  на
другом конце провода, вне зависимости от того, кто снимал трубку.
   В конце концов я плюнул и перестал звонить. А в тот день...
   В тот день я напился.
   Напился крепко, в одиночку, как последний алкаш, судорожно глотая  теплую
водку из стакана, припадая к грязным граням колодца забытья, вожделенного  и
оттого еще более  недоступного...  Лотом  меня  едва  не  стошнило,  желудок
взбунтовался, и, вскрывая банку килек в томате, у  крепко  порезал  палец  о
жестяные зазубрины, даже не обратив на это внимания.
   Когда в голове заплескалась липкая муть, а ноги пошли в самоволку, норовя
свернуть куда угодно, лишь бы не туда, куда требовалось  мне,  я  добрел  до
компьютера и долго сидел, тупо глядя на экран с ровными рядами белых строчек
на синем фоне. Люблю я  белое  на  синем...  белое...  на  синем...  Строчки
издевательски заплясали, размылись барашками пены на волнах,  и  сквозь  них
проступила рогатая башка с печальными глазами навыкате. Мой Минотавр грустно
смотрел на меня, словно тоже прощаясь перед уходом - и я не выдержал.

***

   - У-у-бью-у-у, скотина! Из-за тебя все!
   Кажется, я орал это вслух, брызжа слюной на ни в чем не повинный экран  -
но тогда мне было все равно. Плевать на кон, тракт, на поджимающие сроки, на
полученный и давно потраченный аванс - сейчас я ненавидел свой текст, он был
мне противен, противней водки, противней килек... Нет,  не  так.  Не  совсем
так. Мне было плевать на всех этих древних греков с их  проблемами,  быками,
лабиринтами и сволочью по имени Тезей, но имелся один  фрагмент,  который  я
набросал совсем недавно. Там все происходило здесь и сейчас, у нас в городе,
где беднягу Минотавра, в сущности - несчастное, забитое создание, -  травили
жорики и звереющие обыватели во главе с проходимцем-журналистом,  взыскующим
славы и жареных фактов, и по  странному  стечению  обстоятельств  журналиста
тоже звали Тезеем...
   Именно этот кусок был сейчас передо мной на экране. Не дам! Я  сюда  душу
вкладывал,  в  эти  строчки,  в  этого  несчастного   Миньку,   вынужденного
скрываться в подвалах и канализационных трубах... не дам!
   И твердой рукой я убил текст. Издатель получит своих греков, Тезея и гору
подвигов, а это - выкусите!
   Хорошо еще, не отформатировал диск под горячую руку... Потом среди вороха
бумаг я откопал единственную распечатку и, шатаясь, потащился на кухню.
   Разжигая жертвенную горелку (почему именно жертвенную?... не знаю...),  я
глупо хихикал, давясь собственным смехом, пока наконец не  обратил  внимания
на свой порез. Кровь до сих пор сочилась из пальца, пятная  зажатые  в  руке
листы бумаги, и я глупо ухмыльнулся: кровавая жертва! Прямо как  у  чертовых
греков. Ну и пусть! Так даже лучше! Ощущение было такое,  что  я  отрываю  и
жгу, принося в жертву, кусок самого себя
   Наверное, правильное ощущение.
   Когда все было кончено, когда в кухне остался лишь резкий запах  гари  да
черные хлопья сгоревших страниц на плите, я распахнул  форточку.  Налетевший
из ниоткуда порыв  ветра  подхватил  пепел,  закружил  его  черной  траурной
каруселью - и унес прочь.
   Горят рукописи, горят, милые, еще как горят...
   Я постоял еще немного, а затем вернулся в комнату и залпом допил  остатки
противной, теплой водки прямо из горлышка.
   Дальше - не помню.
   А потом я за  неделю  как-то  на  удивление  легко  "добил"  роман,  сдал
довольному главреду, получил деньги - и еще  на  неделю  ударился  в  загул:
заливать вином пустоту, которая образовалась у меня внутри.
   Думал, на этом все и кончилось...

6

   - М-м-м-маа...
   - Да не мама, а папа, - через силу усмехаюсь я.
   - Эт точно, - Фол сейчас на удивление серьезен. -  Папа.  Отец.  Ну  что,
теперь убедился, демиург-недоучка?
   - Убедился, - крыть, в  отличие  от  Миньки-производителя,  мне  нечем  и
некого. Прав Фол. Прав Ерпалыч (где-то он сейчас?). Все кругом правы, один я
стою пред детищем своим дурак дураком, в голове сумбур полный, и что  теперь
делать - понятия не имею.
   - На вот, угости его, - Фол сует руку под попону и протягивает мне горсть
белых кубиков.
   Сахар.
   Миня мигом оживляется и, благодарно урча, одним махом слизывает  угощение
с моей ладони своим замечательным языком.
   - Ну, пошли, что ли? - фол смущенно касается моего локтя.
   - Пошли, кент. Не скучай, Миня, я к  тебе  теперь  заходить  буду,  -  на
прощанье я вновь треплю по загривку свое чадо, и мы направляемся к выходу.
   Миня провожает нас долгим грустным взглядом -  совсем  как  тогда,  когда
проступил передо мной сквозь экран монитора, в тот проклятый день...
   Обратно  я  пошел  пешком.  Фол,  по  давней   привычке,   катил   рядом,
приноравливаясь ко мне, и монотонно бубнил в ухо:
   - Он года три назад  у  нас  объявился.  На  помойках  побирался,  еду  у
прохожих клянчил. Народ поначалу от него шарахался - этакое-то чудище! Кто ж
тогда знал, что  он  безобидный  совсем?!  Одни  собирались  охоту  на  него
учинить, чтоб детишек почем зря не пугал, другие  хотели  за  Дедом  Банзаем
посылать... а тут Ерпалыч в очередной раз к нам заявился. Как увидел  его  -
прям-таки  остолбенел,  а  едва  в  себя  пришел,  строго-настрого   убивать
запретил! Ну, мы с Папочкой Миньку отловили -  хрена  его  ловить,  булку  с
маслом издалека показали, он сам примчался как миленький! Голодный был -  не
то слово! Определили его в этот  самый  подвал  под  "Китежем".  Стали  харч
всякий подсовывать (Ерпалыч велел проверить) - все  жрет,  что  ни  дашь!  И
хлеб, и мясо, и консервы, и сено тоже наворачивает...
   Фол на время умолкает, потом вновь заводит волынку.
   - Дальше наши, кентавры,  веселиться  начали:  выведут  Миню  вечером  на
прогулку (не  все  ж  ему,  бедолаге,  в  подвале  томиться!),  спрячутся  в
какой-нибудь подворотне и ждут. Как  мимо  жорики  патрулируют  -  они  Миню
вперед. Высунется из-за угла ряшка с рогами, замычит - у  жориков,  понятное
дело, душа в пятки! А наши Миню под локти и ходу, пока служивые  с  перепугу
палить не начали! С полгода веселились, потом надоело. Зато патрулей с  трех
микрорайонов, словно тараканов, повывели!
   Я понимал, что мой приятель пытается развеселить меня, и отчасти ему  это
даже удалось, но на душе все равно кошки скребли.  Если  бы  меня  в  подвал
посадили и по вечерам мною служивых пугали - каково бы мне было?..
   - А по весне кто-то в шутку  предложил:  давайте,  мол,  его  к  фермерам
свезем! Глядишь, от такого бугая у фермерских коров  приплод  пойдет,  да  и
Миня нехай порезвится! И что ты думаешь, Алик? Сказано -  сделано.  Фермеров
долго убалтывать пришлось, но в  итоге  уболтали.  Ты  нас  знаешь  -  мы  и
мертвого уговорим.
   - Знаю, - криво усмехаюсь я. - И мертвого уговорите, и живого уморите.
   - А на другую весну фермеры уж сами к нам гонцов прислали: давайте,  мол,
своего  бугая!  У  тех  голландок,  которых  он  крыл,  телята  родились   -
загляденье! А мы, мол, вам и маслица  отвесим,  и  медку,  и  всяко-разно...
Короче, Миня теперь свой хлеб с сахаром не зря жует! Один раз только  с  ним
конфуз вышел, - Фол даже хрюкнул от удовольствия. - Есть у нас тут в Дальней
Срани две шалавы, больно до этого самого дела падкие. Подобрали они, стервы,
ключи и шасть к Мине в подвал!  Хорошо  хоть  Пирр  наведался  вскоре  -  не
вмешайся он, заездили б Миньку в два счета...
   Я тоже не удержался и прыснул.
   - Ладно, хохмы хохмами, - оборвал сам себя Фол, -  а  вот  Ерпалыч  чадом
твоим всерьез заинтересовался. Сутками с ним  в  подвале  просиживал  -  все
говорить его научить хотел, чтоб расспросить  о  чем-то.  Так  толком  и  не
научил, правда. Потом книжка твоя вышла, та самая... Вот тогда-то Ерпалыч  и
начал к тебе присматриваться. И нам намекнул, откуда Миня у  нас  объявился.
Ну что, Алик, прав оказался дядько Йор?
   - Прав, - выдохнул я, выбрасывая окурок и кашляя от сухости  в  горле.  -
Хочешь, расскажу, как дело было?
   - Расскажи, - с готовностью кивнул мой приятель. И я рассказал. Все. Пока
до дому добрались, как раз все я ему и выложил, потому что понял вдруг -  не
могу больше в себе носить! Кому и расскажешь, если не  Фолу?  Был  бы  рядом
Ерпалыч...
   Эх, Ерпалыч, шаман ты хитроумный, что ж с тобой приключилось-то?
   А у самого дома нас поджидал сюрприз. Весело  скалясь,  виляя  хвостом  и
вообще всячески выражая свою радость по поводу нашего появления.
   - Ты что, сбежал? - я присел перед псом  на  корточки,  и  серый  беглец,
вместо того чтобы броситься лизаться, неожиданно кивнул.
   Или это мне померещилось?
   - Ладно, пошли, Сват-Кобелище,  -  медленно  поднимаясь,  я  ощутил,  что
реальность вот-вот снова начнет трещать по  швам.  -  Сейчас  домой  зайдем,
пожрать сообразим...
   Я пытался спрятаться в скорлупу привычных, обыденных слов, но  получалось
плохо.
   На лестнице пес обогнал нас и уверенно остановился перед дверью той самой
квартиры, куда меня определили Папа с Фолом.

7

   За окнами смыкались ранние зимние сумерки, на кухне шкварчала  яичница  с
ветчиной, которую взялся готовить Фол, а Сват-Кобелище бдительно  следил  за
этим процессом, всем своим видом показывая: за вами глаз да глаз нужен, а то
вы мне тут нажарите!
   Валько-матюгальник ждать ужина не стал.
   Ушел.
   Трижды облобызав меня на прощанье.
   Маленькое электрическое "солнце"  под  потолком,  тепло,  уют,  дразнящий
запах яичницы - чего еще человеку надо? Там,  за  стенами  -  снег,  темень,
жорики с архарами,  тенью  бродит  в  лабиринтах  подвалов  Миня,  пропадает
невесть где псих Ерпа-лыч, гниют в застенках Ритка с  Фимочкой,  а  здесь  -
здесь тишина, покой, здесь мой друг Фол,  и  неизвестно  как  нашедший  меня
серый бродяга,  и...  и  надо  бы  позвонить  к  себе  домой!  Есть  ли  там
кто-нибудь? Хотя кому там быть? Разве что Идочке, и то Навряд ли...
   Глупо.
   И даже более, чем глупо.
   Но просто так сидеть в кресле и ждать  яичницу  я  уже  не  мог,  мне  не
терпелось  сделать  хоть  что-то,  а  ничего,  кроме  этого,   в   сущности,
бессмысленного и опасного звонка, я придумать не мог.
   Телефон был старый, с потертым и треснувшим диском, толстый шнур от  него
гадюкой уползал в коридор, где и прятался в нору.
   Трубка молчала. Блокиратор? Я прижал трубку  к  уху  поплотнее,  зачем-то
зажмурился - и мне показалось, что далеко, на пределе слышимости,  раздается
потрескивание и неразборчивый шелест двух голосов. Ну  конечно,  блокиратор!
Сейчас они наговорятся, скажут  друг  другу  "Пока!",  повесят  трубки...  Я
клацнул рычагом, раз, другой, третий... ну  гуди  же!  И  в  ответ  мембрана
послушно загудела.
   Я ткнул пальцем в диск.
   Как он медленно вращается!
   Вот сейчас в моей квартире раздастся звонок, противно задребезжит, требуя
к себе внимания, Идочка, вздрогнув от неожиданности, поспешит к  телефону...
Ну пусть она будет  дома!  Пусть  сидит  в  кресле,  или  нет,  лучше  пусть
открывает входную дверь, раскрасневшись с мороза и выдыхая  облачко  пара...
Может, она знает, что с Фимой и Риткой? Должна знать!
   Я, словно наяву, представил себе эту картину; нет, не картину - картины я
не умею, я умею иначе, по-своему, белое на синем, и пенные барашки  послушно
складываются в слова, слова выстраиваются кажущимся беспорядком фраз, а там,
где ; притулились запятые, там обязательно требуется  пауза  с  придыханием,
пальцы незримо ласкают клавиши, строка  бежит  за  ;  строкой,  и  вот  оно:
пухленькая медсестра торопится к верещащему телефону, на  ходу  инстинктивно
оправляя волосы - женщина, брось  прихорашиваться,  сейчас  тебя  все  равно
никто не видит! - а телефон звенит, звенит...
   Долго звенит. Я наконец осознаю, что в  мое  ухо  уже,  наверное,  вторую
минуту ползут монотонные длинные гудки, а трубку никто не берет. Потому  что
Идочку из моей квартиры наверняка выперли, а саму квартиру опечатали! Я  тут
сижу, абзацы, понимаешь, в голове расписываю, а на самом деле...  Щелчок.  И
запыхавшийся голос Идочки:
   - Алло! Да алло же!
   - Привет, Идочка! Вы там что, заснули? - первое, что при -  ходит  мне  в
голову.
   - Нет, я мусор выносила. А тут звонок.  Я  его  еще  со  двора  услышала.
(Врет. Честное слово, врет! Не могла она со двора ничего услышать!) Ой,  кто
это? Это вы, Олег Авраамович?!
   - Я, я, Идочка.
   - Вы... вы... - сопрано моей сестры милосердия вдруг трескается,  пускает
жареного петуха, кажется, она вот-вот расплачется прямо в трубку. -  Что  вы
натворили?!  Во  что  вы  меня  впутали?!  Я...  я...  они   меня   забрали,
допрашивали... А я ведь ничегошеньки не знаю! Я и вас-то совсем не  знаю,  я
же ни при чем, а они... За что вы так со мной?!
   - Идочка, ради Бога, не волнуйтесь! Я ничего не натворил! А вы так совсем
ни при чем! Ведь они же вас отпустили? Если б я еще понимал, кто - "они"...
   -  Отпустили-и-и...  -  на  том   конце   провода   слышатся   явственные
всхлипывания. - Только что ж я теперь... куда я теперь?! С  работы  выгнали,
жить мне негде - а тут еще и привод влепили! Все из-за вас и  из-за  дружков
ваших, и зачем я только с вами связалась?.. Выкинут на улицу, на мороз...
   Хлюпанье носом. Ох, утешитель из меня... втравил девку черт знает во что!
   - Да живите пока в моей квартире! Зачем вам на мороз-то?!
   - Ну да, а потом вас все равно арестуют, посадят, а меня выгонят...
   Хорошо хоть, носом хлюпать перестала - не выношу я этого!
   - За что меня арестовывать, Идочка? Я книжки пишу, а не людей граблю!
   - Не знаю я, чего вы там пишете... Я другое знаю:  меня  забрали,  друзей
ваших забрали - а вы удрали, да?!
   - Удрал, - честно признаюсь я. - Испугался я,  Идочка.  А  с  друзьями-то
моими что? С Рит... С Ричардом Родионовичем, с Фимой?
   - Говорю же - забрали их! Меня вот отпустили, а  их  -  не  знаю...  Олег
Авраамович, вы лучше сдавайтесь, хорошо? Вам же лучше будет!
   - Посмотрим, посмотрим, - бурчу я в трубку на мотив  "Варяга".  -  А  вы,
Идочка, успокойтесь, все уже позади, вы тут в любом случае сбоку припека.  Я
вам через пару дней перезвоню. Лады?
   - Лады-то лады... - На том конце провода снова начинают всхлипывать, и  я
поспешно кладу трубку.
   Ну вот, сам вляпался в дерьмо по уши, и друзей втравил, и еще эту... Так,
хватит сопли распускать! Арест - дело скверное. Но, с другой стороны,  могло
быть и хуже: зная Фимочку, когда он заведется... Все, что им могут  пришить,
- это сопротивление при аресте. В любом  случае  приятелям  я  сейчас  ничем
помочь не могу, разве что внять Идочке  и  сдаться.  Вот  ведь  положеньице:
сбежал от властей, прячусь в  Дальней  Срани,  где  меня  в  шаманы  прочат,
детишек рогатых натворил!  Похоже,  кое-кто  решил  "дядька  Йора"  к  рукам
прибрать, дабы использовать на благо... не важно, кого или чего. Ну а меня -
последним свидетелем. Опять же, водку со стариком в тот день  пил,  глядишь,
знаю чего... Вроде складно получается, кроме... кроме исчезника в сортире  и
полковничьего налета! Был бы я просто нужен:  вызови  тихо-мирно  повесткой,
без лишнего шума... Да и следовательша по этому вопросу ко мне  приходила  -
зачем же мебель-то ломать? Или им не один Ерпалыч - им и я,  Залесский  Олег
Авраамович, сильно занадобился?!
   Может, они и про Миньку уже знают?
   Может, и знают. Изловят меня, в камеру п