й следовательше надо.  С  Ричардом  родионычем  связаться.
Тогда и решим. А пока - сиди. Если в другом месте сидеть не хочешь.
   Вернулся Сват-Кобелище (Фол открыл ему дверь)  и  громогласно  потребовал
свою долю харча. Небось на запах примчался?
   - На уж, жри! - Я бросаю ему кусок, который пес немедленно проглатывает.
   Бьет, что называется, влет, будто сокол добычу... у-у, про-глот!
   Вскоре   приходит   Валько.   Деловито   оглядывает   "Лявтылева-да"    и
"каракатицу", солидно кивает - мол,  теперь-то  мы  им  жару  зададим!  -  и
торопится восвояси: видать, клиенты заждались.
   Следом уезжает Фол.
   Под сводами моего пристанища вновь медленно,  но  неотвратимо  воцаряется
скука.
   Хоть что-то мало-мальски интересное случается  лишь  к  вечеру,  когда  я
смотрю на гору грязной посуды в мойке.
   Пес лает с неодобрением.
   - Вот сам бы и вылизал. Языком,  -  вяло  пытаюсь  я  увильнуть,  но  пес
пресекает это дело в зародыше, просто-напросто покинув кухню.
   Сунувшись  к  мойке,  я  обнаруживаю  отсутствие  воды  в  кране.  Ничего
особенного в этом нет, и что делать в таком случае, я знаю  прекрасно.  Ведь
вы, наверное, тоже не особо задумываетесь, как завязать на  ботинке  шнурок?
Булка и постное масло под рукой. А вот и горелка.
   В трубах булькает, урчит,  из  крана  вытекает  несколько  капель  ржавой
жижицы - и все. Сволочь-квартирник явно отлынивает от работы. Жертву-то  мою
он сожрал, не поперхнулся - а заниматься прямыми обязанностями ему лень! Или
это мой облом ему каким-то образом передался?
   - Ах ты, тварюка, - бормочу я во злобе. - Матюгальника на тебя нет!
   В трубах урчит сильнее - и тут на меня снисходит озарение!  Конечно,  мои
познания в великом и могучем искусстве сквернословия и в подметки не годятся
изыскам Валька. Но, как доверится, чем богаты, тем и рады. Я от души обложил
квартирника всеми известными мне ругательствами (повторившись всего дважды!)
- и напоследок со злорадной ухмылкой,  нарисовав  пальцем  в  воздухе  косую
пентаграмму, швырнул сквозь нее в мойку  случайно  завалявшегося  в  кармане
"Мойдодыра".  Живо  представив  при  этом,  как  квартирник  испуганно  ищет
местного утопца, как суетится  в  трубах  Тот,  спешно  пробивая  пробку  из
ржавчины, как долгожданная вода устремляется...
   Результат превзошел все ожидания. В трубах панически взвыло,  и  вода  из
крана ударила бешеным напором, а я стоял и смотрел на плоды своего камлания,
не в силах сдвинуться с места.
   Ведь  получилось  же!  Получилось!  Кажется,  я  действительно  понемногу
становлюсь шаманом...

***

   Ты начальничек, ключик-чайнцчек,
   Отпусти до дому...
   Четвертые  сутки  (продолжение,  м-мать  его,   следует!).   Бесконечные,
резиновые... тянутся, не рвутся. Продолжает сниться  чертов  мужик  с  мечом
(уже днем мерещится, с-сволочь!), и постепенно вокруг  него  прорисовываются
всякие детали:  три  темные  чаши  с  росписью,  крутобокая  амфора,  кривой
иззубренный нож, вязанка хвороста...
   Уже затемно меня вновь навещает матюгальник, и я радуюсь ему, как родному
брату!
   - Звиняй, хлопче, шо мы так долго... Делов  навалилось  -  во!  -  Валько
выразительно щелкает себя по горлу, а потом проводит по нему же  пальцем.  -
Гроши мы принесли, як обицялы! Ось...
   Он протягивает мне две мятые десятки и пятерку.
   - И горилку - само собой! - Матюгальник лезет в сумку, из  которой  остро
пахнет самогоном, но  не  простым,  а  пряным,  настоянным  явно  на  чем-то
экзотическом.
   - Эх, силы бы з тобою да дернули по маленькой  -  та  ось  Пирр  попросыв
бугаю харч задать. Бежать надо, - сокрушенно вздыхает Валько.
   - Бугаю? Это Мине, что ли?!
   - Ото ж! Миня! Родственная душа!
   - Слушай, Валько, пошли вместе, а? Я тут скоро совсем сдурею, волком выть
начну!
   Матюгальник сочувственно косится на меня.
   -  Тебе  б,  хлопче,  хорониться...  Эти,   колесатые,   говорили...   Он
встречается со мной взглядом и машет рукой.
   - А-а, хай им всем грець! Пишлы! Зовсим хлопца замордувалы!
   И я кидаюсь лихорадочно собираться, прихватив в последний момент один  из
"дротов". Дальняя Срань - те еще районы, без заточки стремно.
   - Кобеля дома оставь, - командует матюгальник уже в дверях, - Миня  собак
не жалует. Досталось ему от них... Сват-Кобелище скулит изнутри.

***

   Матюгальника Миня явно знал - выбежал сразу,  гулко  топоча  копытами.  И
едва не сшиб нас с ног, норовя облизать, мыча едва ли  не  членораздельно  и
вообще всячески выражая свою симпатию.
   Истосковался.
   Пока я треплю чадушко по  загривку  и  чешу  за  волосатым  ухом,  Валько
извлекает из холщового мешка харч для "бугая": пару буханок  ржаного  хлеба,
кочан капусты, дюжину вялых морковок, консервы, завернутую в бумажку соль...
   - Ты консерву в миску ему положь, вона она, за  ящиком,  -  инструктирует
меня матюгальник. - А хлеб разломи, да посоли круче! Минька за солонец  мать
ридну удавит, любит это дело...
   - А ты? - я оборачиваюсь к навострившемуся было уходить Вальку.
   - И я люблю.
   - Я не про соль. Куда это ты собрался?
   - А мне тово... до кума сбегать надо, - мнется  Валько.  -  Я  тебе  ключ
оставлю,  на  всяк  случай,  а  через  час  возвернусь  -  тут  поруч.   Як,
домовылысь?
   - Домовылысь! - я ничего не имею против побыть  с  Миней  тет-а-тет,  без
посторонних. - Только ножик у тебя есть? Консервы открывать?
   - А як же! Ось! - Ко мне перекочевывает старый перочинный  нож  с  добрым
десятком лезвий, и матюгальник резво спешит к выходу.
   Миня к тому времени уже вовсю хрумтел капустой,  а  я  занялся  "харчем".
Вскрыл банки, вывалил их содержимое в здоровенную алюминиевую  миску,  потом
разломил обе буханки "Бородинского", густо посыпал солью .. Ведро  с  чистой
водой стояло рядом, и,  быстро  покончив  с  принесенными  гостинцами,  Миня
ткнулся в него мордой, шумно хлюпая  и  отфыркиваясь.  Действительно,  бугай
бугаем, особенно когда на четвереньки становится! Разве что в джинсах.
   И взгляд такой, что долго не выдерживаешь.
   Отворачиваешься.
   Наконец Миня напился и вновь сунулся ко мне. Он смотрел  на  меня  сверху
вниз (роста в бугае было добрых два метра), а казалось, что -  снизу  вверх.
Как сын, с надеждой глядящий на строгого отца.
   "Папа, можно мне пойти погулять?"
   Косматая ручища неуверенно скребет ногтями по моей груди.
   Рога склоняются, тычут в сторону лестницы.
   - Мммы-ы-ы...
   - Гулять?
   В ответ Миня радостно кивает -  и  я  сдаюсь.  Сразу  и  практически  без
сопротивления. На улице уже темно, Валько вернется не скоро,  а  я  по  себе
знаю: каково оно, круглые сутки в четырех стенах! Ключ у меня есть, опять же
заточка наготове, побродим туда-сюда - и вернемся.
   Я хлопаю Миню по плечу, и мы весело направляемся к ступеням.
   Интересно, поводок ему нужен?..
   Переступив порог, Миня останавливается,  с  любопытством  оглядываясь  по
сторонам  (видать,  нечасто  его  прогулками  баловали!),  шумно   втягивает
ноздрями морозный воздух - и выпускает целое облако пара.
   - Ну, куда пойдем?
   Чадо соображает с полуслова и резво топает в обход кинотеатра,  время  от
времени оглядываясь на меня: не  отстал  ли?  Ну  точь-в-точь  ребенок  -  и
погулять хочется, и потеряться боязно!
   Я догоняю бугая, и мы идем рядом, оставляя за собой на девственном  снегу
две четкие цепочки следов: здоровенных копыт и ботинок на рифленой подошве.
   Сбоку от кинотеатра начинаются старые гаражи, сплошь  докрытые  матерными
надписями вперемешку со знаками-оберегами. Фонарей тут нет, но луна-подруга,
разорвав в клочья мрачную завесу облаков, услужливо  подсвечивает  с  небес,
словно указывая дорогу. Куда?  А,  не  важно!  Побродим  по  окрестностям  с
полчасика - и назад.
   Обойдя гаражи, мы выбираемся в переулок, странно  -  тротуар  практически
расчищен от снега. Так, слегка припорошило сверху, и  все.  С  обеих  сторон
громоздятся безликие коробки бетонок-пятиэтажек, кое-где в окнах горит свет,
но людей  не  видно.  Ну  и  отлично!  Шалить,  уподобляясь  кентам,  мы  не
собирались (во всяком случае, я). Одно неясно -  что  ж  они  все  по  домам
сидят? Еще и восьми вечера нет, детское время...
   Словно в ответ на  эту  мысль,  в  ближайшей  подворотне  мелькает  тень.
Застывает на миг, размазывается вдоль стены - и исчезает. Все-таки  напугали
кого-то!
   Отворачиваюсь.
   Иду дальше.
   - Раз, два, три, четыре, пять... - уныло  бубнит  за  нашими  спинами  из
подворотни чей-то голос. Детский, не детский - не разберешь.
   - Я иду искать! Иду искать!..
   Нет, не телевизором единым жив человек. Вон, в  прятки  играют.  Детвора,
наверное.
   - Иду искать! - голос прежний, тоскливый,  но  звучит  он  уже  с  другой
стороны переулка, от мусорного бака.
   Когда это он перебежать ухитрился? Или здесь эхо такое? Я  поглядываю  на
Миню, но тот не обращает на шутки акустики никакого внимания.  Таращится  на
освещенные окна, иногда начинает что-то бормотать, заискивающе  трогая  меня
за плечо, тычет пальцем то в одно окно, то в другое.
   - Ты чего-то хочешь, Миня?
   - М-ма-а-а...
   Эх, создатель я хренов!
   - ...иду искать! - на этот  раз  выкрик  раздается  совсем  близко,  и  я
начинаю озираться. Черт, да ведь это не ребенок! Не  бывает  у  детей  таких
голосов. Этот голос только похож на детский, как звучат  травести  в  театре
или в мультиках. Сю-сю, уси-пуси, а на самом  деле:  морщинистая  бабешка  с
сигаретой в зубах.
   Под одежду забирается неприятный холодок.  Бомжа-исчез-ника  я  уже  имел
честь видеть. О "Лектрючках" имел честь слышать. С квартирником,  опять  же,
поцапался...
   Мало ли какая пакость еще объявится?!
   Грустно, девушки... Конечно, со мной Миня - живая гора мускулов, да еще и
с рогами-копытами в придачу. Только Миня ведь у меня мирный, и вообще стыдно
ребенком заслоняться. Какая от него помощь в случае чего?
   В случае - чего?
   - Я иду искать! Иду! - доносится от неработающего фонтанчика, потом из-за
старой липы; потом опять рядышком, почти вплотную.

1

   Кажется, пора заканчивать прогулку.
   - Я иду искать! Кто не спрятался - я не  виноват...  Не  ви  -  новат!  -
теперь голос-обманка звучит с асфальтового пятачка в конце переулка.  Дальше
высится глухая стена. Тупик.
   И пятачок абсолютно пуст.
   - Не виноват! Кто не спрятался - я не виноват!
   В голосе поет торжество. Я невольно пячусь задом, и вдруг со  спины  меня
протягивает сквознячком.
   Сзади!
   Оборачиваться нельзя, нельзя ни в коем случае - я не знаю, почему,  но...
суставы скрипят несмазанными шарнирами, позвоночник грозит треснуть...
   Я повернулся.
   С неба сыплется реденький снежок, и пороша контурами  очерчивает  облако,
грозовое облако, чернильное пятно, оно висит над  тротуаром  в  каких-нибудь
трех шагах - и смогрит на меня.
   Без глаз.
   - Кто не спрятался - я не виноват, - наждаком царапает по ушам. -  Нашел.
Стукали-пали...
   - Сгинь... Изыди! - шепчу в ответ дрожащими губами или только думаю,  что
шепчу?
   Скрутить  кукиш?  Голый   зад   показать?   Как   же,   задобришь   такое
дулями-задницами!..
   Облако шевелится и начинает мерцать.
   - М-м-м-м... - это Миня. Он просто стоит рядом и таращится на облако.  Не
знаю, страшно ли ему, не знаю, ведомо ли ему вообще чувство страха, зато про
себя я это знаю наверняка.
   Отступаю, ухватив Миню за предплечье, и вспоминаю: позади тупик!
   В мерцании  проклятого  облака  проступают  очертания  фигуры...  детской
фигуры. Если только можно  представить  себе  ребенка-дебила  выше  Мини  на
локоть! Покатый  лоб  нависает  над  глазками-искорками,  рот  течет  вязкой
слюной, безгубый, беззубый рот, где внутри  черного  провала  что-то  смутно
ворочается, желая выйти наружу; руки безвольно свисают плетьми...
   - Стукали-пали, стукали-пали!
   Чудовищное дитя довольно хихикает, приплясывая на месте.
   - Вышел  месяц  из  тумана...  -  доносится  из  ворочающегося  мрака;  и
одновременно приходит в движение правая рука дебила, лениво, в такт  словам,
тыча пальцем то в меня, то в себя. Миня не в счет.
   - Вынул ножик из кармана... - осклабившись, дебил сует левую руку  внутрь
себя, а когда извлекает ее обратно, то из кулака тускло  блестит  лезвие.  -
Буду резать... резать. Буду. Ты не спрятался. Я не виноват. Буду резать...
   И оно шагает ко мне!
   Кажется, до этого я стоял кроликом перед удавом,  не  в  силах  стряхнуть
оцепенение, но тут жгучая волна ужаса,  кислого,  звериного,  копившегося  в
самом низу живота ужаса, хлынула наружу. Кричу.  Кричу  так,  будто  лезвие,
которое гигант-дебил держит в руке, уже вошло в мой живот,  вспарывая  кожу,
мышцы, выворачивая наружу кишки...
   Бегу прочь.
   Стена, граница адского переулка, с  размаху  налетает  на  меня,  прыжком
сократив расстояние от камня до человека;  вскипает  боль  в  ободранных  до
крови ладонях, которые я успел выставить вперед. Все, прибежал.  Крик  вновь
раздирает мне глотку - и от этого  крика,  от  боли  в  саднящих  ладонях  я
прихожу в себя.
   Сидя на асфальте.
   Позади грохочет утробный  рев,  ему  вторит  удивленный  детский  всхлип.
"Подымите мне веки!  -  требую  я  у  кого-то  постороннего.  -  Подымите...
подымите!"
   И не верю своим глазам.
   Мой Миня, тишайший и  застенчивый  Миня,  насмерть  схватился  с  ожившим
кошмаром! Бугай вцепился в дебила своими тупыми когтями и теперь,  не  давая
уроду вырваться, с ревом бодает его в грудь; потом  пелену  снега  рассекает
лезвие, Минька сдавленно мычит, отшатываясь, выдергивая из противника  рога,
покрытые чем-то мокрым, блестящим и,  как  мерещится  мне  в  лунном  свете,
дымящимся...
   - Стукали-пали! Я не виноват!
   - Мм-ма-а-а...
   Встаю. С "дротом" в руке. Жалкое оружие, но другого у меня нет, и  ничего
у меня нет, даже страха - уполз внутрь, съежился, затаился... исчез.
   - С-с-сука! Не трожь! - Бегу, понимая, что бегу умирать, и  даже  успеваю
удивиться собственному безразличию.
   - Я не виноват! На золотом крыльце сидели... кто  такой?  Кто  ты  будешь
такой?!
   Электрод на удивление легко входит в бок дебила.  В  следующее  мгновение
мир перед глазами взрывается цветными звездами, я лечу в снег  и  ворочаюсь,
пытаясь прийти в себя, пробиться сквозь искрящуюся  тьму,  застлавшую  взор.
Совсем рядом взревывает Миня, и заунывно булькает монотонный голос:
   - Кто не спрятался, я не виноват. Буду резать, буду бить. Буду  резать...
буду...
   Тьма наконец расступается. Что-то твердое давит в  бок,  я  сую  руку  за
пазуху, шарю... в  кармане  нащупывается  забытая  мной  "мулетка".  Корявая
фигурка, ребенок-дебил. Зачем?! Рядом  валяется  мой  "дрот",  я  машинально
сжимаю его второй рукой, с омерзением ощущая прикосновение к  ладони  липкой
жижи.
   Встаю, качаясь.
   Кошмар-убийца и Миня клубком катаются по  испятнанному  кровью  снегу,  и
Миня храпит с диким присвистом, будто воздух вырывается у него не только изо
рта, а похожее на огромного ребенка создание  раз  за  разом  повторяет  без
выражения:
   - Буду резать... Буду резать...
   И равнодушно всхлипывает в перерывах.
   - Едрить твою через коромысло!  Алька!  Швыдко!  Да  шо  ж  ты  телишься,
йолоп!..
   Валько-матюгальник,  неведомо  откуда   возникнув   рядом,   бесцеремонно
выхватывает у меня электрод и "мулетку", после чего,  обернувшись  к  живому
клубку, вскидывает обе руки над головой.
   - Зализо на крови, врагу жилы отвори!  -  скороговоркой  выкрикивает  он,
срываясь на фальцет, и с размаху вонзает "дрот" в фигурку.
   Истошный визг. Так  визжит  собака,  когда  ее  позвоночник  хрустит  под
колесом. Мне хочется заткнуть уши, но я не делаю этого.
   Я стою и смотрю.
   Смотрю, как корчится перед нами на снегу, исходя визгом, тот кошмар,  что
миг назад терзал могучего  Минотавра,  а  сам  Миня,  силясь  подняться,  на
четвереньках ползет к нам.
   Валько еще трижды пыряет фигурку электродом, а потом с неожиданной прытью
бросается вперед, подхватывает Миню и оттаскивает к нам.
   - Нож! - рявкает матюгальник мне в лицо.
   - Что? - тупо переспрашиваю я, не в силах отвести взгляда от корчащегося,
как мне кажется, в агонии существа.
   - Нож давай! Швыдко! Бо вин щас  оклемается!  До  меня  наконец  доходит.
Нащупываю в кармане выданный мне матюгальником нож и протягиваю его хозяину.
   Секунда, и Валько выщелкивает главное лезвие. Он что, хочет с ножом... на
это?! Следующая секунда - и Валько,  приседая  бежит  вокруг  нас  с  Миней,
очерчивая внизу уродливую окружность. Ножом. По снегу.
   На  миг  запнувшись  лишь  о  край  притрушенного  зимней   пудрой   люка
канализации, ребристый узор  на  чугунной  крышке  которого  складывается  в
рабочие руны горводслужб.
   Встав рядом, матюгальник крест-накрест режет воздух у нас над головами и,
явно малость успокоясь, бормочет что-то вроде:
   - В доме заховалысь, в зализо заковалысь... Дальше я не разобрал.
   - За круг ни ногой! - сообщает мне Валько уже обычным тоном и  склоняется
над  тяжело  дышащим  Миней,  словно  разом   потеряв   всякий   интерес   к
дебилу-ребенку.
   А тем временем оживший кошмар уже не корчится, не визжит - он медленно, с
трудом встает на ноги.
   - Нету... - бормочет дебил, озираясь. - Бяки... я  иду  искать...  искать
иду... Больна-больна... больна... Никого. Никого  нет.  Только  истоптанный,
взрытый снег в бурых пятнах.
   - Гарно вин Миню... - бормочет  матюгальник,  подымаясь.  -  Шо,  Минька,
щемит?.. Не плачь, казак, атаманом бу - дешь...
   Валько оборачивается ко мне.
   - Ф-фух, пронесло! Добра мулетка. Шо ж ты сам-то? Ну ладно,  бывает,  тут
всякий злякаеться! А ты, бачу, не промах! И  мулеткой  запасся,  и  пырануть
його  встыг,  усэ  як  слид  -  Вальку  вже  кончать  залышылось!  Жаль,  шо
Мисяця-з-Туману так просто не вбьешь...
   - Кого? - Ноги наконец отказываются меня держать,  и  я  сажусь  прямо  в
снег.
   - Мисяця-з-Туману, - охотно повторяет Валько.

ВЗГЛЯД ИСПОДТИШКА...

   Темная, дубленая кожа предплечий густо перевита жилами, словно он минутой
раньше гири таскал. Желваки играют на скулах, узкие губы  обидчиво  поджаты,
превращая  рот  в  застарелый  шрам,  а  зубы  крупные,  желтые,  в   полном
боекомплекте, несмотря на годы - на таких зубах, должно быть, вкусно хрустят
под закусь малосольные огурчики с  собственного  огорода.  Говорит  он  чаще
тихо,  вполголоса,  но  все  равно  кажется,  что  шумит  -  так   двигаются
по-настоящему сильные люди, боясь дать своей силе  волю.  Иерихонская  труба
его глотки до поры засурдинена, похрапывает, присвистывает... отдыхает.
   И еще: он часто дергает себя за мочку левого уха, особенно когда начинает
что-нибудь доказывать - и  ухо  это  красное,  словно  у  мальчишки-шалопая,
пойманного бабкой на месте преступления.
   Вот он какой, Валько-матюгальник, гроза "бомжей-счезней"...

   Что было дальше, я помнил плохо. Как мы вдвоем чуть ли не на себе волокли
обеспамятевшего Миню обратно к подвалу; как Валько убежал за знахарем,  а  я
остался в подвале и, положив рогатую голову себе на колени, тихо рассказывал
Минотавру какие-то тут же придуманные истории о тяжело раненных, которые тем
не менее выжили и выздоровели - а значит, и с ним,  Миней,  тоже  все  будет
хорошо: ведь я здесь, с ним, и Валько уже за доктором побежал, и вот  сейчас
они придут, и доктор Миню сразу вылечит...  А  потом  Валько  таки  притащил
своего знахаря, и мы бросились кипятить воду, а дальше знахарь нас прогнал в
угол и  начал  колдовать  сам.  Через  час  он  поднялся,  в  последний  раз
удовлетворенно  окинул   взглядом   забывшегося   сном   Миню   и   произнес
сакраментальное:
   - Будет жить.
   Подумал немного и добавил:
   - Но с недельку проваляется. Завтра еще зайду.
   И ушел.
   Минут через двадцать в подвал ворвался ураган по имени Фол, выволок нас с
Вальком на улицу и устроил обоим такой разнос, что даже  матюгальник  стоял,
втянув голову в плечи,  и  молча