роволочного заграждения вокруг
"неотложки"  показывается  приземистый  "микро"  специализированной  "Скорой
помощи". Открываются ворота - хотя я не вижу возле них ни одного человека  -
и машина, ворча и разбрасывая снег, приближается к нам.
   Останавливается.
   Хлопает дверца.
   "До  чего  же  мне  осточертели  белые  халаты!"  -  думаю  я,  глядя  на
высунувшегося из машины парня.
   - Чего надо? - неприветливо интересуется Ритка.
   - Я сейчас открою заднюю дверцу, - вместо ответа сообщает парень,  -  так
вы его туда и заносите... На койку положите, она в стену встроена.
   Потом, наконец, до парня доходит.
   - Я - заведующий кардиологическим отделением, - торопливо добавляет он. -
Мне Идочка сейчас звонила... В общем,  наплюйте  вы  на  Генриха.  Известный
перестраховщик. Морду бы ему набить - да нельзя.
   - Жалко, - понимающе кивает Ритка.
   - Кого жалко? Генриха? Вот уж кого ни капельки...
   - Жалко, что нельзя. А то я уж было решил, что можно.
   Парень смеется. Смех у него хороший, искренний, и я сам не  замечаю,  как
начинаю улыбаться в ответ. Фол тем временем  объезжает  машину  и,  судя  по
звукам, принимается загружать  Ерпалыча  внутрь.  Слышен  приглушенный  лязг
(инструментов, что ли?) и женский немолодой голос:
   - Юлик! Готовь шприц! И помоги мне снять с него этот жуткий кожух...
   Фол выкатывается из-за машины. Руки его пусты, и в первый момент это  мне
кажется ненормальным. Потом я замечаю, что руки кентавра слегка дрожат.  Фол
тоже замечает это, хмурится - и руки перестают дрожать.
   - Завтра с утра можете зайти в кардиологию, - говорит парень, - в седьмой
корпус. Узнаете на входе, какая палата и разрешены ли  посещения.  Спокойной
ночи!
   Он кивает плечистому шоферу, сидящему рядом с ним и за все это  время  не
произнесшему ни слова. Машина трогается с места, начиная разворачиваться.
   - Хороший парень, - подводит итог Ритка. - Не то что этот гад Генрих! Вот
кого надо в главврачи...
   Ворона, затаившаяся при  появлении  машины,  вновь  осмелела,  подскакала
поближе, клацнула клювом и полетела прочь, хрипло хохоча  над  нами  и  всем
сегодняшним сумасшедшим днем.

11

   На обратном пути меня прихватило. Я ехал позади Ритки на его мотоцикле  -
Фол хорохорился, но было ясно, что он здорово устал, - я то и  дело  тыкался
лицом в овчинную спину служивого, как слепой кутенок тычется в  безразличную
мамашу; мне было нехорошо, все время казалось, что кто-то невидимый вцепился
сзади в мою тень и дергает ее изо всех сил, пытаясь оторвать  или  на  худой
конец просто скинуть меня с мотоцикла... Я понимал, что это  бред,  но  меня
по-прежнему дергало, и я все крепче вцеплялся в Ритку.
   А он ехал медленно и осторожно - видимо, что-то чувствовал.
   Они проводили меня до  самого  дома.  И  правильно  сделали:  дважды  нас
останавливал патруль, и оба раза это оказывались Риткины  приятели-знакомые,
так что мы ехали дальше без хлопот; а подозрительные личности,  попадавшиеся
нам по дороге, отступали в  переулки,  понимая,  что  им  придется  за  нами
гнаться, либо с нами драться, либо и то и  другое  последовательно,  а  опыт
подсказывал подозрительным личностям, что лучше не рисковать,  нарываясь  на
трех взрослых мужиков, один из которых не мужик даже, а  кентавр,  и  второй
тоже не мужик, а, похоже, жорик, ну и  третий  тоже  вроде  бы  не  очень-то
мужик, ишь, телепается... да пошли они все к чертям собачьим!
   У моего подъезда мы остановились. Я слез с мотоцикла и тут  же  ухватился
за Риткино плечо, потому что меня повело в сторону.
   Фол озабоченно посмотрел на меня,  подергал  себя  за  бороду  и,  словно
решившись,  полез  под  попону  и  извлек  оттуда  пластмассовую  фляжку   с
завинчивающимся колпачком.
   Горлышко сего сосуда было красиво оплетено  цветной  проволокой,  а  ниже
плетенки на цепочке болталось человеческое ухо. Маленькое, с ноготь. Шутники
хреновы...
   - Хлебни-ка, - Фол протянул мне фляжку.
   - Не хочу, - чувство равновесия мало-помалу возвращалось ко мне, и только
глотка кентовского самогона мне сейчас не хватало!
   - А я не спрашиваю, хочешь ты или не хочешь! Я говорю  -  хлебни.  Только
немного, иначе стошнит. Домой придешь  и  спать  ляжешь...  а  спиртного  до
завтра не пей. Короче, пока совсем не проспишься. Понял?
   Если у вас есть выбор: спорить с кентавром или биться головой об стенку -
смело начинайте искать ближайшую стенку. Я  отвинтил  колпачок  и  осторожно
припал губами к фляжке.  Питье  было  безалкогольным,  кисловатым  и  слегка
отдавало перечной мятой. После первого глотка я почувствовал,  как  по  моим
мозгам прошлись наждаком, сдирая накопившуюся за день  плесень,  и  по  телу
пробежала освежающая волна. Второго глотка я сделать не успел - Фол  отобрал
у меня фляжку и спрятал под попону.
   - Обопьешься, - грубовато буркнул он. - А теперь - спать.
   - Тебя проводить? - машинально поинтересовался Ритка у кентавра.
   - Ага, - весело отозвался Фол, стряхивая хвостом снег с ближайшего куста.
- Чтоб наши подумали, будто я под арестом. Или что я - извращенец. Спокойной
ночи, Ричард Родионыч!
   И без лишних слов умчался прочь.
   -  Я  тебе  завтра  позвоню?  -  Ритка  взгромоздился   на   мотоцикл   и
вопросительно посмотрел на меня.
   - Позвони, - согласился я, прислушиваясь к  новым  ощущениям  в  себе.  -
Только не очень рано.
   Ритка пнул ногой стартер, а я повернулся к моему другу спиной и побрел  к
подъезду.
   Уже стоя у двери в квартиру и нашаривая в кармане ключи, я услышал робкое
повизгивание и обернулся, ожидая чего угодно.
   На лестнице, ступенек на шесть выше моей  площадки,  сидел  пес.  Большая
такая собачина, не меньше овчарки, серая с подпалинами и ужасно  несчастная.
Шерсть на звере была мокрая и слипшаяся, язык не умещался в пасти и  выпадал
наружу, как штандарт сдающейся  крепости;  и  сидел  этот  серый  побродяжка
неуклюже, боком, сильно перекосившись налево.
   - Здорово, - удивленно сказал я. Пес  закряхтел  и  полез  по  ступенькам
вверх, жалобно поскуливая - надо полагать, от греха подальше.
   - Тебя как зовут-то? - спросил я вслед.
   Пес взвизгнул что-то вроде: "Ну чего тебе от меня  надо?!"  -  и  лег  на
следующей площадке, отвернув голову.
   Впрочем, уши его настороженно торчали. Мало ли, может, я побегу следом  и
буду пинаться ногами...
   - Колбасы хочешь? - поинтересовался я. Учуяв жалость в моем  голосе,  пес
соизволил повернуться и заскулил, протяжно-тоскливо ропща на судьбу.
   - А ты не кусаешься, приятель?
   "Ни в коем случае!" - метровыми буквами было написано на его морде.
   Я открыл дверь и приглашающе махнул рукой.
   - Заходи, серый, гостем будешь! Пес не тронулся с места.
   - Ну, как знаешь. - Я зашел в квартиру, оставив дверь открытой.
   И как в воду глядел: не  прошло  и  минуты,  как  на  лестнице  раздалось
сбивчивое цоканье когтей о ступеньки, и в дверь просунулась собачья морда.
   Я к этому времени уже успел  сходить  на  кухню  и  вооружиться  изрядным
куском колбасы. Видимо, это оказалось решающим аргументом - не сводя глаз  с
вожделенной еды, пес прохромал в  прихожую  (заднюю  левую  лапу  он  сильно
подволакивал) и  приступил  к  ритуалу  знакомства:  обнюхиванию  моих  рук,
дружелюбному ворчанию, вилянию хвостом, подсовыванию своего мокрого  затылка
под мою левую ладонь для поглаживания, деликатному пережевыванию  колбасы  и
так далее.
   Доев колбасу, пес подошел к дверям и остановился в ожидании.
   - Уйти хочешь?
   Пес лег у дверей, положил голову на передние  лапы  и  прикрыл  глаза.  Я
запер дверь - никакой реакции. Как всю жизнь тут провалялся.
   - Сторож... ну, спи пока, а завтра решим, как с тобой быть. Ричарду  тебя
отдам - будешь служебно-разыскной собакой!
   "Ага, разогнался!" - сонно проворчал мой сторож, а я вернулся на кухню  и
снова полез в холодильник.
   Есть не хотелось, но на верхней полке обнаружился стакан с водой,  и  это
было как нельзя кстати. Я захлопнул дверцу, жадно припав к стакану,  и  лишь
когда половина стакана оказалась выпита, я понял, что это не вода. Водка это
была - но настолько ледяная, что спиртовой запах практически не ощущался, да
и вкус...
   Не помню, дошел ли я до кровати.

12

   ...Я был медной наковальней, падающей с неба.
   Я падал десять дней и ночей, розовоперстая Эос с  завидной  регулярностью
выходила из мрака и в него же возвращалась,  ветер  пронзительно  свистел  в
ушах  (наличие  ушей  у  меня-наковальни   почему-то   казалось   совершенно
естественным), и нахальная ворона с профилем Фимы Крайца все кружила  рядом,
вереща дурным голосом о том, что сейчас я пробью землю насквозь и  попаду  в
геенну огненную, а после буду лететь дальше еще десять дней и десять  ночей,
и вот тогда-то начнется самое интересное...
   Но до самого интересного я не долетел.
   Вместо этого я неожиданно оказался в очень  темном  и  сыром  месте,  где
пахло грибами, и шагах в двадцати от меня коренастый дядька с  блекло-рыжими
волосами и бородой присел на корточки, сосредоточенно ковыряя землю коротким
мечом.
   Лица дядьки я не видел.
   "Вступи ты в Аидову мглистую область", - прозвучало у меня в голове, и  я
вздрогнул, когда воздух вокруг наполнился чеканной поступью воинов,  ровными
рядами шагающих туда, откуда не возвращаются.
   - ...вступи ты в Аидову мглистую область, Быстро бежит там Пирифлегетон в
Ахероново лоно Вместе с Коцитом, великою ветвию Стикса; утес  там  Виден,  и
обе под ним многошумно сливаются реки...
   И впрямь  поверх  сидящего  на  корточках  землекопа  проступила  громада
мрачного утеса, тенью дремлющего великана нависнув  над  дерзким;  и  брызги
ударили о замшелый каменный бок, шумом  подземных  рек  вторгаясь  в  тишину
этого места, где пахло грибами, а еще - забвением.
   А дядька все копал и копал.
   "Слушай теперь, и о том, что скажу,  не  забудь..."  -  прошептал  кто-то
совсем рядом и вдруг зашелся  сухим,  лающим  смехом,  прозвучавшим  подобно
святотатственной клятве.
   - Слушай теперь, и о том, что скажу, не забудь: под утесом,
   Выкопав яму глубокую, в локоть один шириной и длиною,
   Три соверши возлияния мертвым, всех вместе призвав их:
   Первое - смесью медвяной, второе - вином благовонным,
   Третье - водою, и, все пересыпав мукою ячменной,
   Дай обещанье безжизненно веющим теням усопших:
   В дом возвратяся, корову, тельцов не имевшую, в жертву
   Им принести и в зажженный костер драгоценностей много
   Бросить...
   Меня бросило в жар. Ни с того ни  с  сего  мне  показалось,  что  дядька,
сидящий на корточках у ямы, больше похожей на разверстую могилу для  карлика
- это я, хотя мы были совершенно не  похожи  друг  на  друга.  Это  я  сидел
сейчас, собираясь с духом  и  загоняя  страх  куда-то  в  живот,  где  он  и
скапливался холодной лужей, это я готовился совершить неслыханное приношение
в невиданном месте, не боясь грома небесного и кары за грехи; а  если  б  Те
узнали, чего я хочу, то они содрогнулись бы и кинулись сюда, пытаясь...
   Пытаясь - что?!
   - После (когда обещание дашь достославным умершим)
   Черную овцу и черного с нею барана - к Эребу
   Их обратив головою, а сам обратясь к Океану, -
   В жертву теням принеси; и к тебе тут немедля великой
   Придут толпою отшедшие души умерших; тогда ты
   Спутникам дай повеленье, содравши с овцы и барана,
   Острой зарезанных медью, лежавших в крови перед вами,
   Кожу, их бросить немедля в огонь, и призвать громогласно
   Грозного бога Аида и страшную с ним Персефону;
   Сам же ты, острый свой меч обнаживши и с ним перед ямой
   Сев, запрещай приближаться безжизненным теням усопших
   К крови...
   Теряя сознание, проваливаясь в дурман безумия, растворяясь  в  окружающей
сырости, я слышал гул волн, разбивающихся об утес, и  в  этом  гуле  звучали
странно-знакомые слова: "Был схвачен я ужасом бледным... ужасом... ужасом...
бледным... был схвачен... я... я... я..."

1

   Суббота. четырнадцатое февраля
   Не щипайте галлюцинацию за бок *  Эра  Гигантовна  *  Сортирный  исчезник
мешает Акту Творения * Архаров заказывали?  *  Фима-Фимка-Фимочка  *  Дурные
манеры Деда Банзая * О Выворотке и не только

   Городское неугомонное утро вступало за окном...
   Нет, это уже было.
   Я лежал под одеялом, не открывая глаз...
   И это уже было.
   А чего тогда не было?
   Память насмешливо фыркнула и свернулась колючим клубком.

   Сесть на кровати  удалось  лишь  после  изрядного  усилия.  Должно  быть,
поэтому я не сразу заметил, что одет. Я никогда не спал одетым. Тем более  в
шерстяных рейтузах, блузе с капюшоном и теплых носках.
   Носки вообще были не мои. Не могло у меня быть таких отвратительных рябых
носков грубой вязки, да еще с черными заплатами на пятках. Владелец подобной
мерзости небось склонен к суициду.
   И пьет натощак.
   Нащупав тапочки, я встал и, придерживаясь за стены, направился в коридор,
собираясь дотащиться до ванной и плеснуть водой себе в лицо.
   Желательно очень холодной водой.
   Увы, в коридоре меня ждал очередной сюрприз - из ванной комнаты доносился
плеск и бодрое мурлыканье. Голова  немилосердно  кружилась,  но  я  все-таки
ускорил шаг, распахнул дверь  санузла  и  понял,  что  до  сих  пор  вел  не
правильный образ жизни, дурно сказавшийся на психике.
   Спиной  ко  мне,  оттопырив  пухленькую  попку,  еле  прикрытую   смешной
оранжевой комбинашкой, умывалась галлюцинация.
   - Гав! - зачем-то прохрипел я.
   - Пшел на кухню! - не оборачиваясь, отозвалась галлюцинация.
   Я подумал и ущипнул себя за бок.
   Не помогло.
   Тогда я подумал и ущипнул за бок галлюцинацию.
   Результат превзошел все мои  ожидания:  раздался  оглушительный  визг,  в
ванной на миг стало тесно, я оказался награжден оплеухой, взашей вытолкан  в
коридор и мог только ошалело слушать,  как  с  той  стороны  злобно  лязгает
крючок.
   Пнув дверь ногой, я поплелся обратно в комнату. В углу обнаружился  чужой
матерчатый чемодан, до половины набитый всяким  барахлом.  Из  шкафа  торчал
цветастый подол, придавленный дверцей, на тумбочке валялись электрощипцы для
завивки волос; рядом со щипцами  сиротливо  притулился  "Помазанник  Божий",
крем для снятия макияжа с добавлением освященного миро. На стене, бок о  бок
с моим календарем, добавился еще один календарь  -  глянцевый,  канареечный,
согласно которому мне сегодня рекомендовалось класть присухи  на  любовь,  а
также орать в поле, дабы на нивах не было плевел. Я скромно опустил  взор  и
увидел наконец самое невероятное: полы были вымыты  и  натерты  мастикой  до
совершенно неприличного блеска.
   Женился я во сне, что ли?!
   Глядя на себя в зеркало (вид у меня был еще тот!), я понял, что ничуть не
удивлюсь, если сейчас в комнату влетит сопливый оболтус и кинется ко мне  на
шею с воплем: "Доброе утро, папочка!"
   - Доброе утро! - послышалось сзади. - Как вы себя чувствуете, больной?
   - Твою д-дивизию... - непроизвольно вырвалось у меня.
   - Что?
   - Ничего... - я обернулся, всмотрелся. - Добрейшее утро, Идочка!
   - Вы меня помните, больной?
   - Еще бы! Дежурная сестренка милосердия в этой... этом...  хре...  хра...
"неотложке"! Влияние ворожбы на референтную консервацию!  Слушайте,  хорошая
моя, а где  ваш  роскошный  Генрих  Валентинович?!  На  кухне?  Завтрак  мне
готовит?!
   Идочка  засмущалась  и  шмыгнула  вздернутым  носиком,   одергивая   полы
халатика.
   - Чай пить будете? - еле слышно спросила она, забыв добавить "больной". -
А я вам все-все расскажу... вы только переоденьтесь, ладно?..

ВЗГЛЯД ИСПОДТИШКА...

   Все   округлости   чуть   круглее,   чем   требует   нынешняя   мода   на
женщин-мальчиков;  малый  рост  вынуждает  ее  смотреть  почти   на   любого
собеседника снизу вверх, доверчиво хлопая ресницами и едва ли не  заглядывая
в рот - многим это нравится, и видно, что да, многим... Волосы цвета осенней
листвы собраны на затылке в узел, румянец играет на щеках,  а  нижняя  губка
капризно оттопырена, намекая на способность обидеться без повода и  простить
без извинений. Хочется погладить, почесать за ушком, мимоходом  рассказав  о
чем-нибудь веселом, наверняка зная: она откликнется смехом, утирая  слезы  и
сама стесняясь этого.
   И еще: из таких получаются превосходные бабушки. Вот она какая, сестренка
милосердия Идочка...

   Рассказ Идочки потряс меня до глубины  души.  Я  даже  не  сразу  обратил
внимание, что пью жиденький чаек с белыми сухариками, в то время как  сестра
милосердия лопает пельмени, обильно поливая их острым кетчупом.  До  кетчупа
ли, когда выясняешь, что без малого три дня провалялся в горячке?!  Ну  Фол,
ну  лекарь  двухколесный...  впрочем,  он  ведь  честно  предупреждал  меня,
дуролома, чтоб не пил спиртного.
   - Я из-за вас с Генрихом вдрызг  разругалась,  -  излагала  тем  временем
девушка, не переставая жевать. - Во-первых, выговорилась от души, а он этого
не  любит.  Во-вторых,  самовольно  в  кардиологию  позвонила;  в-третьих...
Короче, с утра он меня уволил. Я в общежитие - комендантша, стерва крашеная,
говорит: выписывайся в двухдневный срок и  шевели  ножками!  Потом  самосвал
этот, на проспекте... иду по улице, плачу, тушь потекла, не вижу ничего -  а
тут рев, визг, люди какие-то кричат, и  водитель  кроет  меня  на  чем  свет
стоит! Подбегает патруль, спрашивает, я плачу, водитель орет... смотрю  -  в
патруле знакомый ваш!
   - Ритка! - догадываюсь я, незаметно воруя у разволновавшейся Идочки  один
пельмень.
   - Ага, он самый, Ричард Родионович... положите пельмень, вам нельзя!  Ой,
и мне нельзя, я и так толстая, вся в маму... Короче, друг  ваш  уволок  меня
оттуда, а когда узнал, что уволенная я и жить мне негде, то привел к вам.
   Здравствуй, Ритка, Дед Мороз! Век не забуду, благодетель!..
   - Приходим, а вы не отпираете. Ричард Родионович сильно  ругаться  стали,
еще  хуже  того  оглашенного  водителя,  а   потом   проволочкой   в   замке
поковырялись, открыли - смотрим, вы на полу валяетесь. И стонете. Тут Ричард
Родионович мигом великомученику Артемию свечку, за  телефон,  в  поликлинику
позвонили, рявкнули на них, желудочники за  полчаса  приехали,  очистку  вам
провели - и постельный режим прописали. Хотели  госпитализировать:  дескать,
заболевание странное - так Ричард  Родионович  воспротивились.  Сказал,  что
девушка - я то есть - здесь останется и приглядит, ежели что!
   Я даже не очень заметил, что Идочка говорит о Ритке то в единственном, то
во множественном числе. Выходит, вот это пухленькое наивное существо три дня
подряд меняло на мне потную одежду и выносило булькающее судно! А  я  ее  за
бок, придурок...
   - Да вы не смущайтесь! - безошибочно поняла меня добрая самаритянка. -  Я
ж медработник, для меня больной - не мужчина. До определенного момента.
   - Спасибочки на добром слове, - буркнул я, чувствуя, что напоминаю цветом
спелую помидорину.
   Спас меня звонок в дверь.
   Идочка помчалась открывать, а я сидел за столом, макал сухарики в  кетчуп
и меланхолично отправлял в рот.
   До определенного момента... это до какого? Пока не помрет?
   - Олег Авраамович, это вас!  -  закричала  Идочка  из  прихожей  и  после
некоторой паузы добавила:
   - Из прокуратуры!
   Сухарь застрял у меня в горле.

2

   Еще спустя минуту я выяснил, что сегодня мне везет на женщин.
   Потому что гость, предполагаемый суровый представитель  суровых  органов,
оказался представительницей.  И  ничуть  не  суровой,  а  очень  даже  милой
дамочкой средних лет, одетой под стильным пальто в серый классический костюм
- узкая юбка и жакет, плюс туфли на шпильках.
   Хотя на улице зима. Значит, пришла она в сапогах, а  туфли  эти  стильные
принесла с собой.
   В сумочке.
   Вместо пистолета, надо полагать.
   - Вы Залесский Олег Авраамович?  -  На  щеках  у  следовательши  заиграли
обаятельнейшие ямочки, и вопрос показался чуть ли не  началом  объяснения  в
любви.
   - Да, - вместо меня неприязненно ответила Идо