постарше, до сих пор погоны под рясой. Да и не
все готовы булочки крошить. Вот у нас недавно арестовали двух священников...
   Вновь пришлось кусать себя за язык. И больно!
   - Читал, - кивнул Игорь. - Отцы Николай и Алек-ксандр, если не  ошибаюсь.
К-кажется, кто-то из них считает, будто настал, так сказать, Армагед-дон?
   Могу ли я знать об этом? Пожалуй, могу. Я ведь тоже читаю газеты!
   - Так думает отец Александр. Но ему представляется, что Армагеддон  давно
прошел и этот свет - уже не наш...
   - Интересно. Неглуп б-батюшка!
   Остается с этим согласиться,  но  вдруг  я  начинаю  кое-что  соображать.
Гражданин Егоров рассказал об этом только мне - позавчера. Он в следственном
изоляторе, в одиночке. Откуда?
   Наверное, меня выдали глаза. Игорь моргнул, покачал головой.
   - П-помилуйте, Ирина! Я прекрасно понимаю,  что  т-такое  научная  этика!
Честное слово, я не напечатаю и слова из ваших н-научных отчетов без  вашего
согласия. Мне их просто п-показали, чтоб я, так сказать, вошел в курс...
   Я перевела дух. Конечно, ведь его все-таки готовили. Не  так,  как  меня,
ясное дело... "Научные отчеты"! Смешно? Пожалуй, не очень.
   - Вы говорили об этих двух священниках, Игорь.
   - Да. Их позиция, к-конечно, любопытна, но в том-то и  дело,  Ирина,  что
они - исключение. П-погоны под рясой -  это,  конечно,  да,  но  дело  не  в
погонах. П-православие,  вообще,  очень  мистическая  религия.  А  м-мистика
предполагает непосредственное воздействие на, т-так сказать, предмет веры...
А забавно в-выходит! Помнится, годков этак н-надцать назад одного священника
из-под К-киева отлучили за то, что хворых заговорами д-да оберегами лечил  и
пиво п-пить изволил с мужиками. Я т-тогда так и не понял, за что  б-бедолагу
все-таки отлучили - за знахарство или за  пиво.  А  т-теперь,  так  сказать,
поворот "все вдруг". Скоро, т-того и гляди, бубны выдадут б-батюшкам!
   Слушать  бы  и  слушать.  Наверное,  студенты  его  на  руках  носили.  А
студентки... К тому же гитара!..
   О гитаре я  решила  спросить  чуть  погодя.  Время  есть,  на  работе  не
хватятся...
   Дзинь! Дзинь! Дзи-и-инь!
   На этот раз пришлось закусывать не язык, а губы. Иначе бы обложила в пять
этажей ни в чем не повинный телефон. Впрочем, что значит: неповинный? Мог бы
и сломаться, как давеча! И не умолкает, тварь!
   - В-вам, кажется, звонят, Ирина! Остается улыбнуться, извиниться и пройти
в соседнюю комнату. Кто бы это мог быть? Если дуб - пошлю в пень...
   - Гизело слушает!
   Хорошо, что  еще  не  сказала  "старший  следователь  Гизело".  То-то  бы
сероглазый удивился!..
   - Эра Игнатьевна! Это Петров. Старший сержант Петров. Уже боялся, что  не
дозвонюсь...
   Началось! Точнее, продолжается.
   - Слушаю вас, Ричард Родионович!
   - У меня новости. Про Фимку. То есть про  гражданина  Крайцмана.  Нам  бы
встретиться...
   Ясно. Гитару послушать не удастся. По крайней мере, сейчас.
   - Где вы?
   - Я? На Клочковской, но скоро буду возле  дома  Алика.  Мне  фотки  взять
надо, чтобы ребятам раздать. У меня только старые...
   Алкаш-писатель проживает совсем рядом. Остается совместить  неприятное  с
бесполезным. Вдобавок рядом проживает беглая бабушка Лотта,  которая  вполне
могла вернуться. Ее дополнительные показания тоже не помешают. А присутствие
Петрова только упростит ситуацию - его-то небось тут все знают!
   - Хорошо. Через двадцать минут у его подъезда.

4

ПАДАЙ, ДУРА, ПАДАЙ! (опыт итальянской увертюры)
I. ALLEGRO

   Возле нужного  подъезда,  прямо  на  покрытом  грязным  снегом  тротуаре,
красовался грузный мотоцикл с сине-желтыми  полосами  и  знакомой  эмблемой:
Егорий истребляет лох-несское диво. Рядом с мотоциклом нетерпеливо  топтался
лично старший сержант Петров.
   - Здравия желаю, госпожа старший следователь!
   - И вам того же... - начала было я, но сразу умолкла. Так-так,  мотоцикл,
палаш на боку, наручники...
   - Петров? Вы ведь, если я не  ошибаюсь,  под  следствием?  Жорик  сдвинул
шапку с "капустой" на  левое  ухо  и  принялся  чесать  затылок.  Не  иначе,
извилину стимулировал.
   - Ну-у... Госпожа... Гражданка старший следователь! Так ведь  в  штатском
со мной ни одна собака говорить, е-мое, не станет! Вот, у ребят попросил, на
время...
   - И пистолет тоже?
   Петров вздохнул и принялся расстегивать кобуру. Пустую.
   - Так я ведь законы знаю, Эра Игнатьевна! Палаш - он ведь не оружие даже,
а так, для порядка!..
   Упечь бы трепача в изолятор  -  для  порядка.  Недавно  одному  парню  за
охотничий нож трешник впаяли...
   - Ладно. Выкладывайте!
   - Да, мать его в гроб, весь город облазил...
   - Отставить!
   Все-таки правильно, что женщин неохотно берут на работу,  подобную  моей.
Тут одного дуба с запасом хватит.  Обложить?  Не  стоит,  не  того  калибра,
зазнается еще!..
   - Сержант! Еще раз на родном языке заговорите, отправлю  под  арест!  Как
поняли?
   Ментовская ряха краснеет, бледнеет... Притворяется? Или и впрямь заело?!
   А хорошо, когда с ними можно так! И даже покруче - можно!
   - Виноват, госпожа старший следователь. Докладываю...
   - Вот так-то лучше!
   Лучше - по форме, но не по содержанию. Весь  город  сержант  облазил,  но
Алика, равно как и  Фимку,  то  есть  граждан  Залесского  и  Крайцмана,  не
обнаружил.  К  начальству  сунулся  -  без  толку.  У  них  сейчас  аврал  -
Жэку-Потрошителя на Дальней Срани ловят. Уже пятерых сей Жэка съел,  шестого
ищет. Выходит, на официальный розыск надежды мало,  да  и  на  неофициальный
тоже. Зато был один разговор...
   - Сам я не слыхал, Эра Игнатьевна. Сослуживец мой слышал - Дашков Андрей.
Он к архару знакомому выпить  зашел,  там  еще  двое  были.  В  общем,  один
спрашивает: "Куда жидка, мол, очкатого дели?" А другой ему: "Который  жидок?
Драчун? Ну, ясно куда, к психам!" Это как раз на следующий день  было  после
того...
   - На Сабурку ездили?
   - Так точно. Нет там его и отродясь не было. Оставалось поразмыслить. Где
еще у нас водятся психи, кроме как на Сабуровой даче, она же психиатрическая
храм-лечебница ј 15? Водятся  они,  конечно,  везде,  но,  главным  образом,
законом не признанные. А вот, так сказать, легальные...
   - Районные храм-лечебницы? Центральная неврологическая?
   Петров пожал плечами:
   - В центральной был, районные  сейчас  ребята  шерстят.  Без  толку  это.
Храм-лечебницы тетя Марта, мамка Фимкина, сразу обзвонила... Нема  Фимки.  И
Алика нема!
   Вид у бравого жорика был настолько кислый, что я его мысленно пожалела  -
без всякого на то  хотения.  Видать,  страдает  -  друзья  все-таки!  Бедный
сержант!
   ...Я спросила как-то у Петрова: ты зачем  надел  на  шею  провод?  Ничего
Петров не отвечает...
   - Ладно, Ричард Родионович. Поднимемся в квартиру  к  вашему  Залесскому.
II. ANDANTE
   Голосистый звонок надрывался долго и безнадежно, но за дверью было  тихо,
будто мы пытались ломиться в склеп. Я поглядела на сержанта, тот в очередной
раз пожал плечами,
   - Идка должна быть  там.  Я  звонил  недавно,  она  дома  была.  Выходит,
сексапильная  лимитчица  решила  поселиться  тут  всерьез  и  надолго.   Так
гражданину Залесскому и надо! Скоро пропишется, затем  явится  куча  рогатых
родичей из деревни с большим деревянным метром - квартиру делить. Чего это я
на нее взъелась? Может, завидую? Тьфу, глупость!
   - Ключи у вас есть?
   Хлопок по карманам, знакомая "ментовская" ухмылка.
   - Ключи нам без надобности! Отмычка  у  меня  -  фирмовая.  Замок  только
жалко...
   - Сейчас! Сейчас!
   У замка сегодня  удачный  день.  А  гражданка  Бах-Целевская  таки  дома,
поскольку именно ее голос доносится из-за двери:
   - Иду! Я в ванной была!  Сейчас  халат  накину!  Успокоившись  по  поводу
замка, я, решив не тратить времени даром,  достала  записную  книжку.  Из-за
двери донесся странный шум, словно рухнуло что-то тяжелое. Уж  не  гражданка
ли Бах-Целевская на мыле поскользнулась?
   - Вы адрес той бабушки знаете? Что с  нами  тогда  в  квартире  была?  Ее
Лоттой зовут.
   - Тети Лотты?
   Уточнять, кому она бабушка, кому - тетя,  не  пришлось.  Вопль  -  дикий,
отчаянный - на миг лишил меня дара речи. Записная книжка дрогнула, выпала из
рук.
   -  А-а-а-а!  Мамочка-а-а-а!  Ой,  убили-и-и!  Ой,   спасите-е-е!   Петров
опомнился первым - ноблес оближ, жорик все-таки.  Тускло  сверкнула  полоска
стали, вонзилась в замок.
   - Помогите-е-е! Помогите-е-е!
   - Дверь открой, дура! - крикнула я, без всякой надежды быть услышанной.
   Вопли не стихали. Сержант, негромко матерясь, копался в замке, а я начала
приходить в себя. Если вопит - значит, еще не убили. Успеем!
   - Есть!
   Изнасилованный замок жалко клацнул - и дверь под натиском Петрова покорно
распахнулась. Я дернулась вперед, но лапа  жорика  без  всякого  почтения  к
сединам и чинам схватила меня за ворот пальто и отшвырнула в сторону, словно
котенка.
   - Стоять! Я первый!
   В руке его уже был пистолет, и я беззвучно  поклялась:  выживу,  отправлю
наглеца в изолятор. Пустую кобуру показывал, ширмач! Ну, я ему!

III. PRESTO

   ...На полу в прихожей - сиротливая лужица; чуть дальше  -  мокрые  следы.
Похоже, гражданка Бах-Целевская шла к двери, шла и...
   - Сюда! Сюда! Ой, лышенько!
   Ага! Прямо! Стеклянная дверь, за ней -  комната  с  диваном,  на  котором
Алик-алкаш возлегать изволили. Сержант уже  там.  Сейчас  выстрелит...  Нет,
обошлось!
   - Эра Игнатьевна! Скорее!
   Если "скорее", значит, стрельбы не  будет.  Я  автоматически  расстегиваю
пальто, перешагиваю порог.
   Батюшки-светы!
   На этот  раз  действительно  "батюшки"  и  вполне  "светы".  Знакомый  до
омерзения запах. Его ни с чем не спутаешь - кровь. Да, кровь - на  полу,  на
диване, на расстегнутом японском халате гражданки Идочки. У меня под  ногами
- тоже кровь. Хорошо еще туфельки  на  шпильках  не  успела  надеть,  как  в
прошлый раз. Теперь ни к чему. Сержант Петров не оценит, и дурочка Идочка не
оценит, и гражданин Залесский Олег Авраамович тоже.
   Гражданин Залесский Олег Авраамович бревном лежит на  ковре  и,  судя  по
обилию крови, в помощи едва  ли  нуждается.  Лица  не  узнать  -  даже  веки
измазаны красным.  Где  же  рана?  Впрочем,  это  пока  не  важно,  в  морге
разберутся. Артерию перебили? Да, похоже.
   Растерянный  (таким  я  его  еще  не  видела)  Петров  что-то   бормочет,
склонившись над телом; гражданка Бах-Целевская,  устав  вопить,  сползает  в
кресло. Все ясно, единственный уцелевший мужик - это я.
   - Гражданка Бах-Целевская, проверьте пульс;
   - Я? - в круглых коровьих глазах плавает ужас.
   - Ты же медсестра, дура гребаная!
   Кажется, помогло. Идочка, подергивая нижней губой, вступает в лужу крови,
наклоняется. Бесполезно, но надо установить факт. Я гляжу на часы  -  13.30.
Ровно. Пригодится для протокола.
   - Жив! Он жив! Жив!!!
   Теперь  гражданка  Бах-Целевская  вопит  втрое  громче  прежнего.  Петров
бросается вперед, склоняется над тем страшным, что лежит на ковре.
   - Алик! Алька! Это я, Ритка! Не помирай! Я сейчас! Сейчас! Он  -  сейчас!
По-моему, телефон в соседней комнате. Я поворачиваюсь...
   Грохот - точно по подъездной лестнице пустили каток. Огромный каток  -  и
совсем близко. Совсем близко, за входной дверью. Черт, дьявол, мы же  ее  не
закрыли!
   Я бросаюсь вперед, дверь распахивается,  в  проем  лезет  бородатая  рожа
кента.
   - Падай, дура! Падай! - доносится сзади рев Петрова.  -  Падай!  Стреляю!
Дура - это я.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ШАМАН ИЗ ШАЛМАНА,
или Разве я сторож брату своему?

   Воскресенье, пятнадцатое Февраля
   Двадцать три Насреддина, не считая чукчи * Литургия Валька-матюгальника *
Субъективный идеализм  папуасов-киваи  *  Крупный  рогатый  скот  *  У  меня
зазвонил телефон

1

   Здесь ты будешь жить, -  Фол  легонько  толкнул  меня  в  спину,  вынудив
переступить низкий порожек. - Пока не прояснится.
   И добавил менторским тоном, который шел Фолу меньше, чем Фолова попона  -
мне:
   - Без особой  нужды  ничего  лишнего  не  трогай.  Это  Ерпалычева  хата.
Запрись, а я за хлебом. Позвоню вот так...
   Кентавр просвистал замысловатую трель, сделавшую бы честь иному  соловью,
и с грохотом умчался вниз по лестнице, прежде  чем  я  успел  попросить  его
заново изобразить условный звонок.
   А я стал обживаться.

ВЗГЛЯД ИСПОДТИШКА...

   Высокие скулы туго натягивают кожу цвета скорлупы ореха;
   Горбинка делает нос слегка кривым, асимметричным, словно давнему перелому
не дали срастись как  следует  -  и  сочные  губы  любителя  житейских  утех
противоречат понимающей улыбке, в которую они, эти веселые  губы,  частенько
складываются. А вокруг всего этого царит взрыв,  буйный  фейерверк  вьющейся
шевелюры и бороды; часть прядей  заплетена  в  тугие  косички  с  крохотными
бантиками на концах.
   И еще: колеса  и  хвост,  к  которым  привыкаешь  и  перестаешь  обращать
внимание.
   Вот он какой, кент Фол из Дальней Срани...

   Ерпалычева хата, вопреки смутным ожиданиям, терзавшим мое  исстрадавшееся
сердце, оказалась вполне приличной квартиркой. Второй этаж, два балкона, три
комнаты. Без лишней роскоши, но уж во много раз краше того обиталища, где  я
имел честь пить перцовку. Для начала посетив санузел (доброе начало  полдела
откачало!), я умылся и после долгих размышлений вытерся махровым полотенцем,
висевшим на гвоздике. Терпеть не могу  пользоваться  чужими  полотенцами.  А
также зубными щетками и прочим. Надо будет сказать Фолу или Папочке...
   Дурак ты, Алька. Как есть дурак. Козел драный. Полотенца ему не нравятся,
видишь ли! Хорошо хоть не в подвале тебя схоронили... пока не прояснится.
   Мойся и не брызгай.
   Дум  великих  полн,  я  зашел  в  ближайшую  из  комнат  и  плюхнулся  на
продавленный диван. Взвыли пружины, одна больно  ткнулась  острым  концом  в
бок, но передумала  -  свернулась  гадюкой,  затаилась  до  поры.  Напротив,
раскорячась беременной жабой, стояла книжная тумба. Между прочим, карельская
береза "Павлиний глаз"; я-то знаю, мне от родителей в  наследство  такой  же
спальный гарнитур достался: продать некому, реставрировать  не  по  карману,
выбросить жалко, а пользоваться тоскливо.
   Тем не менее, на тумбе сияла новеньким  глянцем  самоклейка-"пылесос"  со
злобной рожицей, перечеркнутой стилизованной щеткой. Была она явно свежей  -
я свои "пылесосы" больше месяца не обновлял, дома пыли скопилось...
   Пока Идочка прибрать не изволила.
   От нечего делать я стал изучать корешки книг с верхней полки.  "Армянский
фольклор",  "Мифы  и  легенды  папуасов  кивай"...   Хорошенькое   дельце!..
"Курдские сказки и предания", "Легенды народов Камчатки"... кошмар... пришел
чукча к  полынье  студеной,  стал  он  кликать  золотую  нерпу!..  "Фольклор
дунганцев", "Абадзинские сказания"... Остальное пиршество духа было плоть от
плоти и кровь  от  крови.  В  мою  душу  закралось  подозрение,  что  старый
приятель, мифологический библиотекарь Аполлодор, был из местных - отлично бы
смотрелся во-он там, поверх былин ногайских, тамильских  и...  и...  ну  да,
старик ведь честно предупреждал меня  -  библиотекаря  Аполлодора  дает  для
начала, для разминки, так сказать!
   Название "Двадцать три Насреддина" меня доконало окончательно.
   Впрочем, если я собирался обрести  душевное  равновесие,  перебравшись  в
другую комнату, то это уж дудки, господа  хорошие!  Там  книги  окончательно
оккупировали  жизненное  пространство:  карабкаясь   по   стеллажам,   нагло
развалившись на крышке старенького пианино, затевая мышиную возню по  углам,
прямо на полу, они громоздились  Эверестами  и  неодобрительно  косились  на
меня: эт-то, мол, кто такой?
   Тоже псих? - или гнать его, умника родимого, в три  шеи,  к  тете  Эре  и
ласковым архарам?!
   Да свой я, свой!
   Книги не верили.
   Я сел за стол  и  пригорюнился.  По  всей  столешнице  передо  мной  были
разбросаны тонкие обрезки провода в  оплетке  самых  разных  цветов.  Синие,
красные,  желтые...  даже  рябенькие,  махровая  сирень  в  алую   крапинку.
Намотанные на дощечку, скрученные  тугими  колечками,  просто  навалом;  еще
имелась дюжина плетенок - так дети  делают  самодельные  авторучки,  оплетая
стерженек "спиралью" или "квадратиком". Сам в  детстве  сопливом  баловался.
Машинально я взял пять проводков и стал мастерить из них красоту  нетленную.
Фол, правда, велел ничего без нужды не  трогать...  а  ну  его,  хвостатого!
Играться скоро  надоело,  и  я  забросил  красоту  в  угол,  прямо  к  двери
полуоткрытой стенной ниши, где валялись  связки  каких-то  штырей.  Кажется,
электроды для сварки - если  у  электродов  бывают  на  одном  конце  перья.
Голубиные, сизые... или воробьиные. Словно у стрел или игрушечных дротиков.
   Тоска   заедала   меня,   и   раннее   утро   за   окном   было   мутным,
гнусно-заплесневелым, будто Дед Мороз спрятал эту зиму в  сундук  на  долгие
годы, где зиму побила моль, истерзала, выгрызла целые клочья, а теперь  зиму
выдали нам на остаточное глумление... хотелось чаю,  горячего  чаю,  но  еще
больше хотелось проснуться в смятых простынях,  ощутить  стылость  уходящего
кошмара -  и  улыбнуться  вслед  белыми  губами,  выдохнуть  с  облегчением,
проталкивая слова поршнем сквозь заиндевевшее горло...
   Я даже не сразу понял, что в дверь звонят.
   Заливисто так, соловьиным посвистом.
   Вскочив и уронив стул, я  опрометью  кинулся  к  дверям.  Так  мальчонка,
запертый дома ушедшей на базар мамашей, бросается навстречу  -  эй,  мамаша,
зар-раза, ты куда меня заперла?! Ты куда ушла,  мамаша,  на  кого  ты  меня,
сиротинушку...
   - Кто там? - машинальный вопрос, вопрос-рефлекс, отработанный годами.
   - Мы.
   - Мы?! - переспрашиваю я, чувствуя себя  персонажем  из  старого  глупого
анекдота про наркомана. - Какие такие мы?
   Ну не мог, не мог  этот  сиплый  бас  принадлежать  моему  замечательному
кентавру! Режьте меня на части, заплетайте вокруг стерженьков,  перья  сизые
вставляйте по самые гланды - никак не мог! Но  звонок-то  правильный?..  или
нет? Как там Фол свистел? Тирьям-пам-па-папам... а может, папам-пам?
   - Дядько Йор вже дома? - осведомляются снаружи на чудовищном "суржике".
   - Не... нет его. Еще нет.
   Если требуемый  дядько  Йор  -  псих  Ерпалыч,  он  же  Молитвин  Иероним
Павлович, он же беглый сотрудник НИИПриМа, то я сказал правду.
   - А  якщо  пошукаты?  -  бас  раздраженно  скрежещет  и  добавляет  после
томительной паузы:
   - Ты, хлопче, одчиныв бы, а? Мы ж тебя не  знаем,  не  ровен  час,  дверь
вышибем и за вихры...
   Чувствовалось, что это не пустая угроза.
   - А ты... вы... собственно, с кем имею честь?! - задаю я  сакраментальный
вопрос, внутренне сжимаясь в страхе за судьбу своих вихров.
   Уж больно многим их за последние дни потрепать хотелось.
   - Матюгальники мы, - со всей наивозможной степенностью  ответствует  бас,
доверху  заполняя  подъезд  обертонами.  -  Валько-матюгальник   со   Второй
Песочной. Нас дядько Йор на сегодня кликали, бомжа-счезня у Руденок  гонять.
Та ты одчиняешь чи глазки строишь, йолоп хренов?!
   - Тут сейчас Фол вернется, - сообщаю я на всякий  случай,  чувствуя  себя
пацаном, стращающим ворога  лютого  призраком  старшего  брата.  -  Ты  Фола
знаешь? Он, между прочим, за хлебом поехал... одно колесо  здесь,  другое  -
там. Понял?
   - За хлебом - то славно. Утомлюсь, тебя лупцуючи, а ось  и  хлебушек!  Не
казав, он черного привезет чи батончиков? Страсть люблю черный, с сальцем, с
часнычком...
   Я плюю на конспирацию и начинаю "одчинять".

***

   Валько-матюгальник со Второй Песочной  оказался  тщедушным  мужичонкой  в
ватнике. Ниже меня на полголовы. Такому не чужие вихры трепать,  а  законную
супружницу умасливать, дабы трешку на пиво выдала. Впрочем,  кроличий  треух
сидел на макушке Валька с достоинством боярской шапки ("горлатная" -  пришло
на ум полузабытое словцо), а  клочья  ваты,  обильно  торчавшие  из  прорех,
превращали телогрей