ударом.
Тейр в первый раз ударил кого-то со всей своей силой взрослого  мужчины,  не
как в щенячьих  потасовках  с  другими  мальчишками.  Челюсть  Бирса  как-то
странно скособочилась. Но это потом. Тейр зажал голову Бирса  под  мышкой  и
втащил его в ледяную воду.
   Но и оглушенный, Бирс начал вырываться, едва они  погрузились  под  воду.
Тейр еще крепче зажал его голову, цепляясь и отталкиваясь другой рукой.  Его
легкие гнали воздух  к  плотно  сомкнутым  губам,  и  он  невольно  выдохнул
немного. "Ледяная вода тебя  погасит..."  Но  не  сегодня,  не  сегодня,  не
сегодня. Господи, спаси меня для веревки...
   Он вынырнул в ошеломляющую непроглядную черноту. Мастер Энтльбух  ушел  и
унес фонарь. Свободная рука Тейра заметалась, ища стену, или пол, или кровлю
- хоть что-то, чтобы разобраться. Наконец он  задел  стену,  которая  словно
ожгла его вытянутые пальцы. Его ноги отыскали наклонный  пол.  Холод  согнул
его почти пополам, руки и ноги были в узлах, словно под кожу загнали грецкие
орехи. Он выбрался из воды со своей ношей. Бирс хрипел, выплевывал  воду  и,
значит, был жив и не утоп. Тейр боялся выпустить его в  темноте,  хотя  Бирс
извернулся и изверг ему на колени кварту проглоченной воды. Тейр поднялся на
ноги и поволок Бирса по штольне.
   Лестница нижнего ствола оказалась кошмарным препятствием, Тейр  никак  не
мог, втолкнув Бирса на  нижнюю  перекладину,  заставить  своего  оглушенного
товарища вскарабкаться по ней. Он грозил, ободрял.
   - Лезь же, лезь! Хватайся руками! Поднимай ноги!
   У него самого пальцы почти парализовало, они  загнулись  в  растопыренные
клешни.  И  тут  же  из  галерейки  под  ними  донеслось   почти   ритмичное
потрескивание, а затем оглушительный грохот.  Сапоги  Бирса  исчезли  из-под
носа Тейра. "Упал!" - панически  подумал  Тейр,  но  тотчас  ему  на  голову
посыпались камешки, так отчаянно выкарабкивался Бирс  из  ствола.  "Нет,  он
пришел в себя". Тейр тоже начал карабкаться,  а  когда  выбрался  в  верхнюю
штольню, побежал вперед, словно скорчившийся заяц.
   Он присоединил свои вопли к хриплым крикам  Бирса  у  ствола  подъемника.
Казалось, прошла вечность, прежде чем им спустили бадью. Тейр свалил  в  нее
Бирса, а сам полез вверх по перекладинам. На  полпути  он  чуть  не  потерял
сознание, но серый свет над головой тянул его к себе как серебряное обещание
рая. Когда он выбрался в сарай, Хенци извлекал Бирса из бадьи.  Тейр  стоял,
обхватив руками колени, легкие у него работали, как мехи.
   - А инструментов ты никаких не вынес? - обеспокоенно осведомился  у  него
мастер Энтльбух.
   Тейр уставился на него, как бык, которого ударили обухом  по  лбу.  Бирс,
едва встал на ноги, промямлил что-то невнятное, но, судя по  тону,  злобное,
замахнулся на Тейра, но удар пришелся мимо,  и  Бирс  свалился  на  пол.  За
дверью сарая под хлещущим ветром шуршала весенняя ледяная крупа.
   - Я пойду домой, - сказал Тейр.

***

   Окостенев от холода, он наконец добрел до своего домика.  Мать  с  ужасом
оглядела его, тут же стащила с него задубевшую одежду, уложила в собственную
постель между двумя пуховыми перинами, куда сунула нагретые  камни,  напоила
горячей ячменной водой, подслащенной медом, и ни словом не заикнулась ни  об
инструментах, ни даже о пропавшем капюшоне. Но прошло целых два часа, прежде
чем он наконец перестал дрожать и трястись словно в  пляске  святого  Витта.
Матери он отрывисто рассказал о случившемся,  опуская  подробности,  но  все
равно лицо у нее потемнело, губы сжались. И она не отходила от  него  ни  на
шаг, пока у него не перестали стучать зубы.
   Когда его голос стал почти обычным  и  она  наконец  уверилась,  что  он,
наверное, останется жив, то прошла  через  комнату  к  полке  над  очагом  и
вернулась с листом бумаги, который похрустывал, пока Она его разворачивала.
   - Вот, Тейр. От твоего брата Ури. Пришло утром. Он нашел для  тебя  очень
хорошее место.
   Ури все еще пытается заставить его взять пику наемника? Красная сургучная
печать уже была сломана: их полная дурных предчувствий  мать  каждое  редкое
послание  встречала  со  скрытым  ужасом,  ожидая   известия   о   болезнях,
воспалившихся ранах,  ампутациях,  о  проигрыше  всех  денег  или  гибельной
помолвке с какой-нибудь из шлюшек, вьющихся  возле  казарм,  -  о  любой  из
смертельных опасностей, угрожающих солдату.
   Но Тейра отталкивали вовсе не опасности солдатского  ремесла.  Вся  жизнь
состоит из опасностей. И он охотно  ковал  бы  мечи.  Ему  случалось  видеть
работу миланских оружейников, от которой дух захватывало. Но затем взять это
произведение искусства и воткнуть его в живого человека.., нет! Он  испустил
страдальческий вздох и взял письмо.
   Его руку до плеча пронизало странное ощущение. Пальцы согрелись.  И  пока
он читал, усталость отпустила его, и  он  сел  в  кровати.  Стать  вовсе  не
солдатом... Его глаза быстрее побежали по строкам, "...подмастерьем  золотых
дел  мастера  герцога  и  мастера   мага..,   чудесная   бронзовая   статуя,
изготовляющаяся для его светлости герцога.., нуждается в  сильном  смышленом
юноше.., такой случай..." Тейр погладил лист.  Солнце  уже  жарко  греет  на
южных склонах за перевалом в  Монтефолье.  Летом  солнце  будет  пылать  как
плавильная печь! Он облизнул губы.
   - А как думаешь ты? - спросил он у матери. Она  мужественно  собралась  с
духом.
   - Я думаю, тебе следует отправиться туда. Пока дьявольская гора не  съела
тебя, как твоего отца.
   - Но ты останешься одна.
   - Твой дядя приглядит за  мной.  А  мне  будет  легче  знать,  что  ты  в
Монтефолье, а не в этом мерзком руднике день за  днем.  Если  бы  Ури  думал
сделать из тебя солдата, другое дело. Ты знаешь, как против я была, когда он
пошел в  наемники.  Ведь  так  часто  мальчики  возвращаются  домой  -  если
возвращаются! -  либо  искалеченными  и  больными,  либо  совсем  другими  -
черствыми, жестокими. Но это... Тейр поглядел на письмо.
   - Но знает ли мастер маг, что у меня нет дара к чародейству?
   Его мать поджала губы.
   - Признаюсь, вот это мне не по душе. Этот мастер Бенефорте -  флорентиец.
Может, он искусен в черной магии, а то и в еще худших черных чарах,  которые
также опасны для юношей, как и для девушек. Однако он работает  для  герцога
Монтефолья, который, по словам Ури, для владетельной особы очень благороден.
   - Монтефолья! - Он никогда прежде не замечал, каким теплом веет от самого
этого названия.
   - Ты  умеешь  читать  и  писать  на  двух  языках  и  в  латыни  немножко
разбираешься. Когда брат Гларус учил тебя, он как-то сказал мне, что ты  мог
бы отправиться в Падую и выучиться на доктора. Я часто об этом  мечтала,  но
тут убило твоего отца, и жизнь стала тяжелой.
   - Я латынь не любил, - осторожно признался  Тейр,  вдруг  сообразив,  что
есть судьбы и похуже, чем стать солдатом. Но его мать  не  продолжила  этого
разговора, а отошла помешать бурлящую над очагом гороховую кашу - с добавкой
ветчины в честь чудесного спасения Тейра из рудника.
   Он опять заполз под пуховую перину и прижал письмо к груди. Тело  у  него
все еще было холодным, как застывшее сало,  но  от  бумаги  словно  исходило
тепло. "Могильщик, могильщик, иди к огню..." Он засмеялся и приглушил  смех,
когда его мать обернулась с улыбкой, хотя иле поняла, что  его  развеселило.
Монтефолья. "Клянусь Богом и  кобольдом,  думается,  я  так  и  сделаю!"  Он
откинулся на подушку и смотрел, как на беленом потолке между темными балками
играют отблески огня, точно отражаясь от воды,  и  грезил  о  жарких  летних
днях.

Глава 3

   Руберта, домоправительница, помогла Фьяметте надеть через голову  тяжелое
платье из красного бархата и  расправить  его  складки  на  нижней  юбке  из
тонкого полотна. Фьяметта погладила эти широкие складки, которые потребовали
столько бархата, и удовлетворенно вздохнула. Платье было куда  великолепнее,
чем она смела надеяться. Мастер Бенефорте неожиданно достал его  из  старого
сундука, когда Фьяметта посетовала, какой  жалкой  будет  она  выглядеть  на
герцогском  пиру  в  сером  шерстяном  платье,  таком  простом!  Платье  это
принадлежало матери Фьяметты. Фьяметта с Рубертой неделю перекраивали его  и
перешивали. Судя по мерке, Фьяметта теперь была почти такого же  роста,  как
ее мать, хотя и более худощавой. Странно! Мать ей помнилась  высокой,  а  не
миниатюрной - высокой, смуглой и такой теплой!
   Фьяметта вытянула руки, и Руберта натянула на них рукава, которые тут  же
привязала к платью в плечах, а затем для контраста распушила у локтей рукава
нижнего платья. Красные бархатные рукава были вышиты серебряными нитями, что
гармонировало с серебряной каймой по всему чудесному подолу.
   - Не дергайся так, душечка, - мягко попеняла  Руберта  и  даже  прикусила
губу, стараясь завязать банты по всем  правилам.  Она  отступила  на  шаг  и
оглядела Фьяметту с взыскательной гордостью. - А теперь волосы.
   - Да-да, пожалуйста! - Фьяметта послушно села на табурет.
   Нет уж, сегодня она  не  наденет  шапочку,  какие  носят  девочки,  и  не
заплетет простую косу, падающую  на  спину.  Вместе  с  платьем  из  сундука
появилась  сетка  для  волос  из  серебряных  нитей  и  жемчужин,  чудом  не
потемневших от времени. Руберта разделила волосы Фьяметты на две одинаковые,
правда,  кудрявящиеся  волны,  свернула  их  валиками  у  затылка,  а  затем
закрепила сетку, скрывшую их пышность, оставив  возле  ушей  по  кокетливому
локону. Фьяметта жадно посмотрелась в  зеркальце  и  с  восторгом  ,  начала
поворачивать голову то так, то эдак, любуясь колыханием локонов.
   -  Спасибо,  Руберта!  -  Она  обхватила  опоясанную   передником   талию
домоправительницы и крепко ее обняла. - Ты такая искусница.
   - Ах, твои туфельки - они же остались на кухне! Сейчас принесу.
   Руберта торопливо вышла, а Фьяметта посмотрела на себя  в  зеркальце  под
разными углами и опять провела  ладонью  по  мягким  богатым  складкам.  Она
забрала в рот нижнюю губку  и,  подчиняясь  порыву,  встала  и  подбежала  к
сундуку в ногах своей кровати.
   Раздвинув белье, она нашла плоскую дубовую шкатулку  и  открыла  ее.  Там
покоилась смертная маска ее  матери.  Многие  люди  хранили  восковые  маски
дорогих сердцу покойников. Просперо Бенефорте отлил маску матери Фьяметты  в
бронзе, которой его искусство придало теплый коричневый оттенок,  такой  же,
какой отличал ее кожу при жизни. Темные глаза  над  мягким  изгибом  носа  и
широкого рта были закрыты словно во сне. Только сон  был  странно  грустным.
Фьяметта приложила маску к груди и поверх нее  взглянула  в  зеркальце.  Она
скосила глаза в усилии слить маску и платье  в  одно  неясное  пятно.  Потом
спустила маску к подбородку и сравнила два лица. Какая часть более  бледного
принадлежала  Просперо  Бенефорте,  а  какая  -  этой  исчезнувшей  женщине?
Переносица у Фьяметты была заметно выше, а подбородок изящнее, чем  у  этого
темного лица, но в  остальном...  "Кто  я?  И  чья  я?  Кому  я  принадлежу,
матушка?" По галерее приближались шаги Руберты.  Фьяметта  поспешно  уложила
маску в шкатулку и снова ее заперла. Руберта протянула  в  дверь  начищенные
туфельки. - Поторопись!  Отец  ждет  тебя  внизу.  Фьяметта  сунула  ноги  в
туфельки и, выпорхнув из спальни, побежала по верхней галерее, выходящей  на
двор. Спускаясь по  лестнице,  она  подобрала  платье,  а  потом  расправила
складки и дальше пошла чинно, ведь она была причесана, как знатная девица. И
платье было не платьем рабыни или служанки, но доказывало, что ее мать  была
истинно  христианской  женой  великого  мастера.  Фьяметта  гордо  вздернула
подбородок.
   Мастер Бенефорте ждал в выложенной каменными плитами  прихожей.  Он  тоже
выглядел великолепно, решила Фьяметта.  Плащ  черного  бархата  ниспадал  до
колен, головной убор из той же материи обвивал голову наподобие  тюрбана,  а
конец щегольски колыхался сбоку. Туника из  бархата  цвета  темного  меда  с
вырезом у самой шеи, где сияла белизной,  выглядывая  из-под  него,  полоска
полотна, завершалась сборчатыми складками, черные чулки-трико дополняли  его
наряд. Вопреки седине в волосах мастер Бенефорте все еще  не  носил  длинных
одежд почтенных старцев, и темные цвета, которые он  предпочитал,  указывали
на зрелость, еще полную сил. На  грудь  он  надел  гармонирующую  с  туникой
золотую цепь, свое собственное изделие, свидетельствовавшее о его искусстве.
   Он обернулся, услышав шаги Фьяметты:
   - А, вот и ты. - Он оглядел ее с головы до ног, и в его глазах  появилось
какое-то отрешенное выражение. Он что-то буркнул и  помотал  головой,  будто
отгоняя видение.
   - Я хорошо выгляжу, батюшка? - спросила Фьяметта с испугом.
   - Ты выглядишь хорошо. Ну-ка! - Он протянул к ней руку.
   Через его ладонь был перекинут серебряный пояс чудесной работы.  Фьяметта
с удивлением взяла его. Он был сделан в форме  серебряной  змеи,  круглой  и
гибкой, почти как веревка.  Сверкающие  чешуйки,  совсем  такие  же,  как  у
настоящей змеи, накладывались друг на друга,  пряча  то,  что  скрепляло  их
воедино. Голова была литого серебра, тоже совсем как  настоящая,  а  глазами
служили два мерцающих зеленых осколочка.., изумруда? Стекла?
   - Надень, - сказал мастер Бенефорте.
   - Как? Я не вижу застежки.
   - Просто оберни вокруг талии. Он удержится.
   - Он заколдован, правда?
   - Просто маленькое заклятие, чтобы оберечь тебя.
   - Спасибо, батюшка. - Она надела змею как пояс, заведя кончик  хвоста  за
голову, и действительно этот  пояс  держался  крепко.  И  только  тогда  она
сообразила спросить:
   - А он снимается?
   - Когда захочешь.
   Фьяметта сняла, а потом снова надела его.
   - Вы его только сейчас сделали? - А она-то думала,  что  он  дни  и  ночи
трудится, чтобы закончить солонку.
   - Нет. Он у  меня  довольно  давно.  Я  только  его  почистил  и  обновил
заклятие.
   - Он был матушкин?
   - Да.
   Фьяметта погладила пояс, ее пальцы заскользили по чешуйкам. Они  отвечали
слабым музыкальным звуком, почти неуловимым для слуха.
   Солонка герцога стояла в ожидании на скамье у стены. Новая  шкатулка  для
нее была изнутри обита атласом и сделана из того же черного  дерева,  что  и
основание солонки,  с  золотыми  замочками  и  золотыми  ручками  по  бокам.
Фьяметта помогала собирать шкатулку и полировать ее. Ей бы  и  в  голову  не
пришло, что ее отец чего-то  опасается,  но  он  открыл  шкатулку,  чтобы  в
последний раз проверить, все ли в порядке, а затем  перепроверил  надежность
замочков, после чего ушел в мастерскую и выглянул в окно.
   - А! Наконец-то! - Услышала она его голос,  и  он  сразу  же  вернулся  в
прихожую, чтобы  отодвинуть  засов  и  впустить  капитана-швейцарца  и  двух
гвардейцев. Нагрудники гвардейцев сверкали, как зеркала, а капитан  Оке  был
одет в свою  лучшую  и  самую  чистую  ливрею  -  новая  куртка  с  золотыми
пуговицами была выдана в честь помолвки.
   - Все готово, мастер Просперо? - Капитан с улыбкой кивнул на шкатулку  из
черного дерева. - Приказать моим людям нести ее?
   - Пожалуй, понесу ее я сам, - сказал мастер Бенефорте, подняв шкатулку. -
Пусть один идет впереди, а ругой сзади.
   - Очень хорошо.
   Сам капитан и Фьяметта пошли по сторонам ювелира.
   - Дверь до моего возвращения держи на  засове,  Тесео,  -  крикнул  через
плечо мастер Бенефорте, и подмастерье с неуклюжим поклоном  закрыл  за  ними
дверь. Мастер Бенефорте постоял, пока не услышал звук задвигаемого засова, а
тогда кивнул и пошел вперед по булыжной мостовой.
   Был солнечный день две недели спустя после святого праздника Пасхи и  еще
достаточно прохладный, чтобы не изнемогать в бархате. За недели, прошедшие с
того дня, когда Фьяметта  отлила  свое  кольцо,  почки  на  деревьях  успели
развернуться.  Она  стиснула  львиное  кольцо  на  левом  большом  пальце  и
подставила гранат (со вздохом) лучам солнца, так что в нем заиграли огоньки.
Тот же  свет  отражался  от  желтых  кирпичей,  камней  и  черепичных  крыш.
Тускло-бурая зимой, Монтефолья в долгие летние дни казалась золотым городом.
Они прошли улицу с большими домами, между которыми стояли дом  и  мастерская
ее отца, а затем свернули в более древний, более тесный квартал.  В  боковом
проулке, тянувшемся к воде, Фьяметта увидела  лодки  и  пристань.  Несколько
ленивых озерных чаек с криком устремлялись  вниз  и  снова  взлетали.  Может
быть, батюшка, когда летом снова возьмет ее удить рыбу, все-таки  научит  ее
тайному  заклинанию,  которым  пользуется,  наживляя  крючок.  Узкое   озеро
тянулось на одиннадцать миль к северу от Монтефольи к предгорьям Альп, по ту
сторону которых лежала родина капитана  Окса.  Неделю  назад  через  перевал
Монтефолья прошли первые в этом году караваны, как  слышала  Фьяметта.  Хотя
путь этот проходил выше и был труднее прославленного  Бреннерского  перевала
дальше к востоку, но маленькому герцогству вполне хватало  своего  перевала.
Монтефолья была горным суровым  краем,  который  от  полной  нищеты  спасали
только небольшая торговля и рыболовство на озере.
   На восточном берегу к северу от города монахи монастыря Святого  Иеронима
разбили виноградники, сеяли на террасах яровую пшеницу, содержали  яблоневый
сад и разводили овец. Главная дорога  пролегала  по  восточному  берегу  под
каменными стенами монастыря. Западный берег был слишком крутым и  скалистым,
там вились только козьи тропы.  Фьяметта  увидела  на  белой  пыльной  ленте
нескольких всадников и медленно  ползущую  повозку,  запряженную  волами.  В
скрипториуме Святого Иеронима переписывались и  иллюминировались  книги  для
библиотеки герцога - гордости замка, который стоял на утесе, господствуя над
расстилавшимся перед ним городом. Герцог гордился тем, что в его  библиотеке
не  было  ни  единой  современной   дешевой   печатной   книги,   а   только
каллиграфически  безупречные  рукописи,  переплетенные  в  кожу  с   богатым
тиснением, - более ста томов. На взгляд  Фьяметты,  это  было  стеснительным
ограничением, по, возможно, герцог Сандрино так  ценил  каллиграфию  потому,
что, умея читать, писать не умел. Старые люди нелепо цеплялись за  непонятно
что.
   - А как празднуется помолвка? - спросил мастер Бенефорте  у  капитана,  и
поотставшая Фьяметта поспешила нагнать их.
   - Ну, герцогиня устроила  иллюминацию  в  саду  вчера  вечером  с  живыми
картинами и мадригалами. И пение было очень приятным.
   - Я бы занимался костюмами для них всех, если бы герцог не требовал ее. -
Мастер Бенефорте приподнял черную шкатулку. - Удивляюсь, как  этот  олух  ди
Римини ничего не испортил! Он не способен  толком  нарисовать  даже  дверную
ручку.
   Капитан иронично улыбнулся на  эту  шпильку  по  адресу  самого  сильного
соперника мастера Бенефорте среди местных искусных ремесленников.
   - Он справился. Для вашего утешения  скажу,  что  была  скверная  минута,
когда свеча подожгла головной убор, но мы успели облить  бедную  даму  водой
вовремя и погасили огонь, так что она осталась цела  и  невредима,  если  не
считать ее перьев. Я знал, что поступил правильно, когда  потребовал,  чтобы
позади сцены поставили ведра с водой.
   - Ха! Но насколько я понял, будущий жених хотя бы сегодня  утром  приехал
вовремя.
   - Да. - Капитан нахмурился. - Должен признаться, мне не  понравилась  его
свита. Видно, что с ними шутки плохи.  И  пятьдесят  дружинников,  по-моему,
слишком много для подобного случая. Не  знаю,  о  чем  только  думал  герцог
Сандрино, когда разрешил  сеньору  Лозимо  взять  с  собой  их  столько.  Он
говорит, что это честь, положенная его будущему зятю.
   - Ну, Уберто Ферранте  был  кондотьером  до  того,  как  два  года  назад
унаследовал Лозимо, - рассудительно заметил мастер Бенефорте.  -  Он  прожил
тут недостаточно долго, чтобы заручиться верностью местных людей. А этим он,
предположительно, доверяет.
   - Унаследовал, как бы не  так!  Подкупил  папскую  курию,  чтобы  она  не