к
исполнению ее желаний? "Ах, поскорее все кончилось бы!" Наконец оставшийся в
живых офицер Сандрино вернулся и коротко побеседовал с Монреале. В тени  под
стальным шлемом  мрачно  поблескивали  его  глаза.  Промятый  нагрудник  был
свинцово-тусклым. Не столько вера в успех, сколько решимость заставляла  его
сжимать челюсти.  Но  возможно,  при  встрече  с  врагом  это  чувство  было
надежнее. Предложение десятилетнего герцога самому повести свое войско  было
тактично отклонено, сообщил лейтенант, но, казалось, оно  придало  ему  сил.
Монреале благословил его и отправил в путь, похлопав по кирасе, отозвавшейся
глухим лязгом в беленой келье.
   Затем Монреале повел Перотто, Амброза и Фьяметту в рабочую комнату. Приор
последовал в качестве  святителя.  Он  был  более  управляющим,  чем  магом,
целителем и даже, как решила про себя Фьяметта,  настоящим  монахом.  Однако
все эти тяжкие дни он оставался правой  рукой  Монреале  во  всех  житейских
хлопотах, заботясь о людях, их размещении, дневном пропитании.
   Монреале  поставил  монахов  у  стола,  где  все  было  приготовлено  для
заклинания, склонил голову еще в  одной,  слава  Богу,  короткой  молитве  и
протянул правую руку Амброзу, а левую Перотто.
   - Братья, одолжите мне свою силу. Фьяметта шагнула  к  четвертой  стороне
стола.
   - Отче, я с радостью одолжу мою.
   На лбу Монреале собрались глубокие морщины.
   - Нет.., нет, - сказал он медленно. - Я не  хочу,  чтобы  ты  попала  под
ответный удар, если наша попытка окажется неудачной.
   - Но моя малая лепта может составить разницу между неудачей и успехом. Да
и не такая уж она малая, если на то пошло!
   Монреале грустно улыбнулся, хотя брат Перотто негодующе нахмурился.
   -  Ты  добрая  девочка,  Фьяметта,  -  сказал  Монреале.  -  Но  нет,  и,
пожалуйста, не отвлекай меня больше.
   Он поднял ладонь, предупреждая ее возражения, и она промолчала,  а  горло
ей сжала судорога. Потом она отошла от стола на ту сторону, где стоял приор,
и сплела пальцы за спиной.
   - Амброз, Перотто, возьмитесь за руки,  -  сказал  Монреале,  что  они  и
сделали, сомкнув кольцо. Монреале крепче сжал их руки в своих.
   - Первый удар потребует всего  в  нас,  чтобы  одолеть  Шпренгера.  -  Он
опустил взгляд на символы на столе - нож и жезл, и начал  говорить  нараспев
ровным тоном целителя.
   Фьяметта  почувствовала,  как  накапливается  сила,  точно   над   столом
возникала невидимая сфера. По сравнению с выразительными широкими жестами ее
отца движения Монреале казались очень точными, тщательными, почти чопорными.
"Монреале  ничего  не  тратит  напрасно".  И  все  же..,  такая  экономность
расходует время и внимание, решила Фьяметта. "Изобилие может позволить  себе
смелость!" Сфера засветилась видимым мерцающим белым огнем,  колыхавшимся  и
на ее поверхности и в самом сердце, по мере того как нарастала  ее  мощь.  А
вот это было расточительством.  Ее  отец  всегда  утверждал,  что  заклятие,
налагаемое надлежащим образом, должно сохранять невидимость  и  не  излучать
жара. Но возможно, попытка  объединить  силы  Амброза  и  Перотто  порождает
неизбежное трение. Фьяметта затаила дыхание. "Нанеси же удар, не то  Вителли
почувствует и будет предупрежден".
   Но Монреале все еще выжидал, накапливая силу. Кружевная сфера отбрасывала
на стены тени монахов. Затем свет точно вода полился в сосуды ножа и  жезла.
Они наполнились: лезвие ножа смутно засияло, как луна  в  тумане.  Беззвучно
реднина поднялась в воздух, скользнула над  двумя  светящимися  символами  и
мягко опустилась на них.
   Глаза Монреале открылись, он прошептал последний слог своего  песнопения.
Амброз торжествующе улыбнулся, и даже угрюмый  Перотто  посветлел.  Монреале
вздохнул и хотел что-то сказать.
   Сухой ивовый жезл вдруг запылал, огонь перебросился на реднину  и  пожрал
ее, оставив черный пепел. Белое пламя, загрязненное  багровым,  полыхнуло  в
лицо Монреале, будто неправильно подожженный запал.  Освещенное  снизу,  оно
судорожно исказилось. В глазах Фьяметты закружились алые и зеленые пятна,  и
она беспомощно замигала, прижимая ладони ко рту, чтобы удержать крик.
   Глаза Монреале закатились, и  он  упал,  никем  не  подхваченный:  Амброз
прижимал руки к глазам, а Перотто сам зашатался. Монреале ударился  лбом  об
стол. Лица всех троих багровели ожогами.
   Фьяметта и приор, толкая друг друга, кинулись к столу. Приор опустился на
колени возле окровавленного лица Монреале, но побоялся прикоснуться к аббату
из  опасения  прервать  новое  заклинание.   Но   прерывать   было   нечего,
почувствовала Фьяметта. Круг и заклятие были разорваны.
   - Отец Монреале! Отец Монреале! - испуганно кричал приор.  Лицо  Монреале
побелело, так что пятна ожогов казались еще краснее. От его сгоревших бровей
поднимался смрад паленых волос. Преодолев  колебания,  приор  прижал  ухо  к
одеянию на груди Монреале. - Я ничего не слышу.
   Фьяметта подбежала к ларцу, схватила лежавшее на нем зеркальце и поднесла
его к носу Монреале.
   - Затуманилось! Он  дышит.  Перотто  стонал,  Амброз  лежал  в  такой  же
неестественной позе, как и его аббат.
   - Что произошло? - спросил приор. - Вителли нанес ответный удар? Но каким
образом?
   - Да, но.., ответный выпад Вителли можно было предотвратить. Следовало бы
предотвратить. Беда была в избытке жара и иссушенности прута. Аббат Монреале
допустил, чтобы накопился избыток жара.
   Приор  нахмурился  на  такое  порицание  и  вытер  кровь  с  шишки,   уже
вздувавшейся на лбу Монреале. Потом ощупал его голову:
   - Кость цела. Думаю, он скоро придет в себя. "А я так не думаю!" Монреале
потерял сознание  не  просто  от  того,  что  расшиб  лоб.  Причина  была  в
заклинании, повернутом против его источника -  она  не  знала,  как  Вителли
устроил это, но словно бы видела темную  руку,  прижатую  к  лицу  Монреале.
Словно кто-то удерживал голову своего врага под водой. Странно! Она помотала
головой, чтобы избавиться от этого наваждения. Последнее  время  вокруг  нее
было слишком уж много магии, и пять ее чувств будто песком начистили  и  они
стали  восприимчивыми  до  болезненности.  Может,   Амброз   сумеет   убрать
призрачную руку, когда очнется... Если очнется!
   Брат Перотто сел сам без  помощи  приора.  Глаза  брата  Амброза  наконец
открылись, но он был оглушен и не мог собраться  с  мыслями  Еще  постояв  в
нерешительности, приор побежал за старшим целителем, братом Марио.  Целитель
приказал еще нескольким монахам унести всех троих и уложить  в  их  постели.
Фьяметта подождала, чтобы Марио спросил  ее,  что  произошло,  но  он  и  не
подумал, а потому она попыталась сама ему рассказать.
   - Ты! - Перотто, поддерживаемый двумя монахами, обернулся к ней. -  Из-за
тебя заклинание не удалось! Тебе здесь не место.
   - Из-за меня? Мне приказал быть тут аббат Монреале! - сказала Фьяметта.
   - Нечистая... - простонал Перотто.
   - Да как вы смеете! - Фьяметта негодующе выпрямилась. - Я девственница.
   "К несчастью". И обречена девственницей остаться, судя по  помощи,  какую
теперь получит Тейр! То есть пока лозимонцы не возьмут монастырь штурмом. Не
следует ли ей перед тем наложить на себя руки? Но ведь и это обречет  ее  на
вечную погибель. Сердце ей жгли гнев и  обида.  С  какой  стати  она  должна
умереть и быть проклятой за преступления мужчин?!  Нет  уж!  Лучше  драться,
царапаться и избежать судьбы женщин и сирот!
   Приор взял ее за локоть и вывел на галерею.
   - Нет, нет, он не хотел тебя оскорбить.  Но  поистине  тебе  не  подобает
находиться в этой части монастыря. Вернись в женское помещение, Фьяметта,  и
оставайся там.
   - До каких пор? Пока лозимонцы не хлынут через стены?
   Если аббат не  придет  в  себя  в  скором  времени...  -  Приор  облизнул
пересохшие губы.
   - Он за-ча-ро-ван! И не придет в себя, пока не снимут заклятие. Наверное,
можно найти способ, как его снять. Вителли ведь тоже,  как  и  мы,  вынужден
действовать на большом расстоянии.
   - Я пригляжу, чтобы целители сделали все, что в их силах.
   - Здесь требуется не просто целитель!
   - Как бы то ни было, нам придется обходиться целителями. Разве что Амброз
придет в себя.
   - А что вы будете делать, если ни тот, ни другой скоро в себя не  придут?
Или вообще никогда?
   Плечи приора поникли, словно на них легла вся тяжесть забот Монреале.
   - Я.., я подожду до утра. Может, утро принесет перемены. Но если посланец
Ферранте вернется снова нас терзать..,  может,  будет  разумнее  сдаться  на
предложенных условиях. Пока не поздно.
   - Сдаться Ферранте? И вы думаете, он  будет  соблюдать  свои  условия?  -
вскричала Фьяметта.
   Повисшие вдоль боков руки приора бессильно сжались в кулаки.
   - Отправляйся в женское помещение,  Фьяметта!  Ты  не  понимаешь  первого
принципа поведения мужчин!
   - Какого принципа? Спасайся сам, и к дьяволу  всех  остальных?  Благодарю
вас, я его отлично понимаю!
   - Убирайся! - взревел было приор, но тут  же  понизил  голос  и  прошипел
сквозь стиснутые зубы:
   - Убирайся к другим женщинам! И держи язык за зубами!
   - Вы хотя бы позволите мне попробовать снять заклятие, если  у  целителей
ничего не получится? - в отчаянии взмолилась Фьяметта.
   - Перотто прав. Тебе здесь не место.
   Сейчас он изобьет ее  от  отчаяния  и  назовет  это  епитимьей!  Фьяметта
оскалила на него зубы, увернулась и, держа спину прямой, как доска, вышла из
галереи. Ей следовало бы промолчать!  Ей  следовало  бы  высказать  все!  Ей
следовало бы.., ей следовало бы...
   В женском помещении двое младенцев срыгивали, трое орали,  а  спор  между
двумя матерями из-за последнего  чистого  свивальника  завершился  тасканием
друг друга за волосы и истошным визгом.  Фьяметта  сбежала.  Увидеть  аббата
Монреале в лазарете ей сурово помешал брат Марио. В трапезной  монтефольский
солдат попытался потискать ее грудь, а когда она вырвалась, отпустил  ей  на
ухо непристойную шутку. Старая белица в чепце и сером одеянии  отвесила  ему
пощечину и отругала, упомянув по имени его мать. Он попятился,  ухмыляясь  и
держась за нос, а Фьяметта вновь юркнула в прибежище  женской  спальни,  где
вопили и рыгали младенцы и царил невообразимый хаос.
   Она бросилась на соломенную подстилку, зарылась в  нее  лицом,  стискивая
зубы, чтобы сдержать  слезы.  Жесткий  стебель  впивался  ей  в  шею,  блоха
прыгнула на рукав, а оттуда в волосы, прежде чем она  успела  ее  раздавить.
Она перевернулась на другой бок, и соседка больно ткнула ее локтем.
   - Лежи на своей стороне,  чернявая!  -  Голос  девушки  был  злобным,  но
искажали бледное лицо страх и горе. Муки ожидания, что  ее  убьют  со  всеми
остальными.
   Фьяметта чуть было одним словом не подожгла ей волосы, но сжала зубы,  не
дав огню сорваться с языка, и свернулась в клубочек, вся  дрожа.  "Используя
магию, - сказал тогда  Монреале,  -  ты  подвергаешься  искушениям,  которые
неведомы непосвященным". Воистину. Ну а заклятие, заключенное  в  серебряной
змейке, все еще  укрытой  бархатным  платьем?  Его  действие,  хотя  оно  не
оказалось совсем уж смертоносным, назвать благотворным никак нельзя.  Неужто
батюшка ради своей магии все-таки немножко приобщился  к  погибели?  А  если
так, то почему не она?
   "Святая Мария, Матерь Божья, будь мне оградой!"  По  приказанию  Монреале
она молилась Пресвятой Деве о ниспослании терпения, упав на колени на  плиты
часовни и благоговейно созерцая безмятежный белый  мраморный  лик  статуи  с
младенцем  на  руках.  Терпение,  видимо,  принадлежало  к   чисто   женским
добродетелям. Во всяком случае, у своего отца она его  не  замечала.  Взгляд
Фьяметты упал на зажатую у нее в руке складку все  той  же  бархатной  юбки,
грязной, порванной. "Святая Мария, Матерь Божья.., матушка,  кем  была  ты?"
Алый бархат менее выцвел, чем сохранившиеся  в  памяти  Фьяметты  обрывочные
воспоминания о женщине, которая первой носила это платье.  Ее  мать  умерла,
когда Фьяметте было восемь. Умерла в Риме от чумы, скосившей  еще  многих  и
многих. Тяжкий год, а август был  в  нем  самым  тяжким  месяцем,  когда  им
пришлось совсем худо. Отец - в темнице замка Святого Ангела, брошенный  туда
по обвинению, сулившему казнь. Фьяметта не помнила смерти матери.  Наверное,
больная поручила ее чьим-то заботам. Она только смутно вспоминала,  как  шла
за дешевым простым гробом  по  жарким,  душным,  вонючим  улицам,  одетая  в
жесткое неудобное платье, держась за руку какой-то дородной женщины.
   Фьяметту смущало,  что  она  так  плохо  помнит  Рим.  Вот  Венеция  ясно
рисовалась в ее воображении - даже то, как отец  в  дороге  усаживал  ее  на
вьюк, привязанный к спине мерно шагающей лошади. Каким  волнующим  было  это
путешествие, каким чудесным, сверкающим и надменным оказался город..,  но  в
Венеции не было ничего от матушки. Фьяметта высматривала из окошка  верхнего
этажа, как в гондолах по каналу проезжали мимо купцы-мавры в  ярких  пестрых
тюрбанах; порой видела чернокожего раба какого-нибудь знатного  сеньора  или
дамы, отполированного городской жизнью, почти  не  уступающего  высокомерием
своим господам, а один раз мимо проплыл эфиопский посланник  со  свитой.  Но
никто из них, казалось, не имел  никакого  отношения  к  матушке,  тоненькой
смуглой колдунье из  Бриндизи...  Фьяметта  привыкла  считать  отца  могучим
магом, но ее мать тоже  колдовала.  Фьяметта  пощупала  выпуклость  змеиного
пояса.  Серебро  работы  батюшки,  это  несомненно,   но   вот   заклятие...
"Матушкино? Да..." Правда? Смуглая женщина улыбнулась Фьяметте  из-за  плеча
белой статуи Пресвятой Девы.
   "Матушка, почему вы отказались  от  своей  силы,  чтобы  выйти  замуж  за
батюшку?" "Я сменяла ее на тебя, голубка, и ни разу  об  этом  не  пожалела.
Магия - это сила, но дети - это сама жизнь, а без нее не было бы  ни  магии,
ни чего-либо хорошего".
   "Батюшка жалел, что я не родилась мальчиком. А  вы?"  "Нет.  Никогда.  Не
бойся, Фьяметта. Полнота силы приходит к женщине не скоро. Ты должна прожить
это время по-своему, вырасти, познать больше жизни. , и тогда все, что  было
моим, станет твоим в недвижном центре". Нет. У отца была не вся  сила,  ведь
он обходил этот центр стороной, будто тот покачивался на  конце  серебряного
шнура,  который  не  разорвать.  Пока  его  не  разорвала  смерть.  Туманное
спокойствие Фьяметты исчезло в приливе паники "Но сила мне нужна теперь  же.
Сила, а не терпение. Матушка, Святая Мария,  Матерь  Божья..."  Два  лица  -
прохладный белый мрамор, нежная смуглая улыбающаяся плоть слились воедино  в
общности  материнства.  "Ты  мое   золотое   дитятко?"   Фьяметта   внезапно
пробудилась от вопля младенца; ускользнувший сон привел ее в  смятение,  она
изнемогала от усталости, и вновь шум вокруг  вверг  ее  в  ужас.  Неумолчный
гвалт в этой комнате, где тесно от женщин и детей, сведет  ее  с  ума.  Лучи
заходящего солнца врывались, как  лезвия  ножей,  в  узкие  прорези  окон  в
западной стене. Фьяметта скатилась с соломы и навестила отхожее  место,  где
смердело. Даже там она не была одна.
   Фьяметта посмотрела на темные квадраты отдушин под потолком  и  пожалела,
что они не шире. Две другие женщины  вышли.  В  соседней  спальне  завязался
новый визгливый спор. Напрягшись до головокружения, Фьяметта вскинула  руки,
уцепилась за грязный подоконник, подтянулась и просунулась в отдушину.  Лежа
на животе в каменной дыре, она огляделась.
   Край свинцовой крыши нависал над этими маленькими окошками  точно  полог,
скрывая их от взглядов снаружи. Крышу тут  поддерживали  торчащие  из  стены
балки потолка и распорки, образовывавшие подобие треугольников. Далеко внизу
внешняя монастырская стена упиралась в землю, заросшую бурьяном, каменистую,
безлюдную. С трудом Фьяметта протиснула в отдушину  бедра  и  вытянулась  на
балке. Узко, опасно, и все-таки неплохой тайник на  случай,  если  лозимонцы
возьмут монастырь? Пожалуй.., пока балки не сгорят и крыша не рухнет.
   Но здесь она хотя бы совсем одна! Оглушающий  шум  женской  спальни  сюда
доносился еле-еле. И наконец она разрешила  себе  заплакать,  но  беззвучно,
чтобы дозорный на крыше или внизу не услышал и не явился бы проверить, в чем
дело. Ее слезы скатывались по щекам и падали вниз в солнечном свете,  совсем
как капли расплавленного золота в мастерской ее отца, которые падали в  чашу
с холодной водой и превращались в крохотные бусины.  Эти  капли  разлетались
брызгами в  пыли  далеко  внизу.  Слезы  становились  жемчужинами,  а  затем
исчезали в тенях, по мере того как мерк свет. Голова, грудь и  живот  у  нее
болели от подавленных рыданий.
   Все, в ком она искала опору, предали ее. Неудача за  неудачей  превращали
ее доверие в насмешку: отец, Монреале, Тейр.., бедный Тейр!  Втянут  во  все
это  совершенно  не  готовый.  Нет,  его  винить  нельзя...  Большой   паук,
сплетавший свою паутину в треугольнике к западу от  головы  Фьяметты,  вдруг
повис, покачиваясь на нити. И пока он не взобрался по  ней  назад,  Фьяметте
чудился  повешенный  человек.   Белокурый   молодой   человек,   синеглазый,
беззаботный, несчастливый в любви.
   "Я могла бы принести такого паука аббату Монреале, - решила  Фьяметта.  -
Ну и что, если мне придется взять его в руки?" Если бы она тогда заговорила!
Может, с заклинанием аббата Монреале все получилось бы иначе!" Паук сидел  в
центре своей паутины, которую чуть покачивал легкий  ветерок.  В  оглушающих
сумерках он выглядел черным комочком.
   "Я всего лишь слабая девушка. Меня  положено  спасать.  Мне  не  положено
спасать себя. Или их!" Запертая  в  каменном  мешке  монастыря,  она  ничего
сделать не может. Мастер маг или  слабая  девушка,  не  важно  -  все  равно
необходимо подобраться ближе к цели. Не  побояться.  Не  побояться..,  чего?
Смерти? Оставшись здесь, она ее не избежит. Пыток? То же самое.
   Вечной погибели?
   Ну, совершенно очевидно, что такая опасность  не  остановила  Ферранте  и
даже не умерила прыти Вителли. Да и кровожадности их брави.
   "Будь я  мужчиной,  то  поражала  бы  этих  негодяев  сталью".  Будь  она
мужчиной, священник окропил бы ее окровавленный меч святой водой и  отпустил
бы ей грех прежде, чем трупы успели бы остыть. Но она не мужчина, и вряд  ли
прошла бы даже десять шагов с  мечом  в  руке.  "Не  мужчиной,  но  истинным
магом". А если Бог хочет проклясть ее за то, что она  применит  единственную
силу, которую Он даровал ей, воля Его.
   В сгущающихся сумерках ее грудь исполнилась решимости. Она протянула руку
и сомкнула пальцы на темном пятнышке, которое  было  пауком,  висящим  перед
ней. Он зашевелился, защекотал ее ладонь. Для  заклинания  одной  силы  воли
было  мало.  Необходимо  было  свести  силу  в  фокус  и   накопить   ее   в
симбиотической структуре.
   - Бене, - прошептала она пауку, - форте! - Почти не видя его, она сдавила
ему брюшко. Из ее руки вытянулась тончайшая серебристая нить и зацепилась за
балку. Она высвободила юбки и на паутинке кинулась  вниз  на  землю,  тверже
железа. Ей чуть не выдернуло плечи, когда паутинка натянулась и выдержала ее
вес. Она  закружилась  вправо,  потом  влево,  а  потом  ее  подошвы  сильно
стукнулись о землю, и она еле удержалась на ногах.
   При таком падении ей  следовало  сломать  обе  ноги.  Значит,  заклинание
удалось! Она разжала правую руку с липким бесформенным комочком.
   - Прости меня, паучок! - К ее горлу  подступила  рвота,  и  она  поспешно
вытерла ладонь о теплую монастырскую стену.
   Ошеломленная своим прыжком, слабостью, пронизавшей ее существо, -  ценой,
какую приходится платить за использование магии, она  не  сразу  сообразила,
что стоит ничем не заслоненная у стены, служа отличной  мишенью  для  любого
лозимонского арбалетчика, у которого хватило бы наблюдательности заметить ее
плавное падение. Паутинка, едва заклятие перестало действовать,  разлетелась
пылью на ветру, и взобраться по ней  наверх  она  уже  не  могла.  И  бедный
р