рогой. Я  буду  у  тебя  через  два  квантовых
перехода.
   Выходя, она коротко улыбнулась спящему  Бродерсену.  В  коридоре  она
столкнулась  с  Лейно.  Взлохмаченный  и  неряшливый,  он   шел,   дымил
марихуаной.
   - Добрый вечер, - сказала она.
   Тот  охватил  взглядом  ее  фигуру.  "Пожалуй,  пижама  действительно
тонковата".
   - Куда ты направляешься? - спросил он.
   - У меня неотложное дело, Мартти, прости. - Кейтлин прошла мимо него.
Лейно приподнял было руку, чтобы остановить ее, но тут же  опустил.  Она
подошла к двери Вейзенберга и вошла внутрь. Он это видел.
   Заперев  за  собой,  Кейтлин  чуточку  помедлила.  Комнату   освещала
единственная флюоролампа, светившая на нижнем  пределе  накала.  Погашен
был и видеоэкран, способный отразить большую часть знаний  человечества.
Вейзенберг сгорбился в темноте, свесив руки  по  бокам  кресла,  опустив
подбородок на грудь.
   Голову он поднимал буквально в несколько приемов.
   - Привет. Хочешь чего-нибудь?
   - Ага, но крепкого не надо. Не вставай, Фил. -  Она  взяла  кресло  и
пододвинула его, так, чтобы сесть напротив инженера.
   Вейзенберг опустил глаза.
   - Прости, но я ведь предупреждал тебя о том, что устал.
   - Устав по-настоящему, ты бы сейчас храпел, - она наклонилась  вперед
и взяла его руки в свои; теплота соприкоснулась с холодом.
   - Что случилось?
   Он выдавливал из себя буквально по слову:
   - Разве ты не скорбишь о погибшем Фиделио?
   - Скорбишь - это слишком слабо сказано.
   - Ну тогда считай, что я...  оплакиваю  нашего  второго  спутника.  -
Вейзенберг чуточку поежился. - И не хочу, чтобы ты поднимала из-за этого
шум. Просто у меня нет твоей способности... - он умолк.
   - Какой способности? - спросила Кейтлин мягким, но  требующим  ответа
голосом.
   Он глотнул.
   - Прошу... пойми меня правильно...  не  хочу  оскорбить  тебя,  я  не
думаю, что ты...  воспринимаешь...  не  так  глубоко...  быть  может,  и
глубже... но у тебя есть...  твой  дар...  ты  придумываешь  песни  и...
изгоняешь  ими...  самую  худшую  боль...  как  это  было  на  похоронах
Сергея... так? - Он глотнул. - Я хотел бы услышать ту песню  снова.  Это
поможет.
   - Нет, Фил, - сказала она. - Я не буду оплакивать Фиделио. Вздрогнув,
он поглядел на нее.
   - И это правильно, понимаешь, - объяснила она. - На самом деле  я  не
знала его. И никто из нас, кроме летавших на "Эмиссаре".  Из  них  ближе
всех была к нему Джоэль Кай, но сколько она знала на самом деле?  И  что
могу рассказать о нем я? Лишь часть  событий.  И  ничего,  что  касается
именно его. Фиделио достоин большего, чем поверхностная песня.
   - Я не вполне понимаю тебя. Губы Кейтлин дрогнули.
   - Ну что ж, ты не бард. А мы странные люди.
   Опустив его руки и пристально глядя прямо  в  глаза,  она  откинулась
назад и сказала:
   - Подумай вот о чем. Ты не дрогнул, когда из  жизни  ушел  Сергей,  а
ведь он давно стал твоим товарищем и  был  человеком  -  существом  тебе
вполне понятным. Честь и память Фиделио, но мы не были близки с ним. Это
вещь немыслимая, и он тоже не был близок нам. Да, мы можем оплакать его,
- я воспользуюсь твоим словом, Фил. Но не стоит горевать, вот что я хочу
сказать тебе.
   Он вздрогнул и поджал губы.
   - Полегче, дорогой,  полегче,  -  сказала  она.  -  Чего  бояться?  И
стесняться тоже? Сегодня в тебе что-то надломилось, и я, кажется,  знаю,
что именно.
   Тоненькое облачко гнева окутало его.
   - Видишь ли, возможно, ты хочешь хорошего,  но  у  меня  нет  сил  на
светские разговоры. Прости меня, но я хотел бы лечь.
   Она подняла ладони и усмехнулась:
   - Прошу вас пользоваться языком моей профессии, Филипп Вейзенберг.  Я
занимаюсь не светскими разговорами. Я просто хотела  сказать,  что  знаю
причину твоей беды, и она делает тебе честь.
   Пытаясь возразить, Вейзенберг  открыл  было  рот  и  осекся.  Кейтлин
продолжала говорить самым серьезным тоном, вновь взяв его за руки:
   - Теперь, когда Пандора подвела нас -  и  самым  мрачным  образом,  -
когда нам снова приходится продолжать свою дикую охоту, вдруг оказалось,
что ты более не способен на это. А ты был нашей башней, опорой...  силой
- ровной, спокойной, более надежной, чем даже Дэн. Быть может, никто  не
плакал у тебя на плече и не  плачет,  хотя  меня  не  удивит,  если  это
окажется иначе - но ты был полон отваги и здравого смысла, что  помогало
нам превыше всякой меры. Ты никогда не занимал уверенности у нас. А  сам
наделял ею очень ненавязчиво.
   - Ну а кто давал тебе?
   - Но теперь, когда надежда вновь увидеть столь  дорогих  тебе  родных
оставила тебя...
   Кейтлин поднялась и склонилась над Вейзенбергом, обняв его за  плечи.
Тот напрягся и попытался сбросить ее руки. Она не  уступила.  Локоны  ее
рассыпались по его белой форменной куртке.
   И вдруг он рывком обнял ее, припал лицом к мягкой груди и зарыдал.
   - Сара, Сара! - Плавным движением она  скользнула  ему  на  колени  и
обняла его, не дрогнув, когда объятия его сделались слишком крепкими.
   Он позволил себе слабость лишь на пару минут,  а  потом  вновь  обрел
контроль.
   - Прости, Кейтлин... я не хотел...
   - Тихо, - она припала к нему. - Мужчине дозволительно плакать. Плакал
Ахиллес, плакал Кухулин .
   - Я... знаю... но... об-обстоятельства... подрывают бодрость духа.
   - Ну что ж, Филипп, мы здесь вдвоем, и я никому не скажу. Сегодня  мы
вместе, я слушаю тебя.
   Она слушала его рассказ о жене, детях и внуках, потом,  почувствовав,
что ноги онемели, опустилась на койку, чтобы быть рядом. А потом,  когда
голова его вновь поникла, раздела его и уложила.
   Он смущенно поблагодарил. Она рассмеялась и,  прикрыв  локтем  глаза,
обещала:
   - Не буду подглядывать. Скажешь  мне,  когда  будешь  готов,  я  хочу
убедиться, что ты заснул.
   Вейзенберг выполнил ее желание. Она подоткнула  вокруг  него  одеяло,
села рядом на постель, позволила выговориться. И сама поделилась  своими
догадками о пандорянах. Он нашел их утешительными.
   И все же он не смог уснуть. Чуть  придремал,  но  сразу  проснулся  с
криком.
   - Я могла бы предложить тебе выпить микстуру или  пилюлю,  -  сказала
она наконец, - но в таком состоянии они не подойдут. -  Припав  к  нему,
Кейтлин скользнула под одеяло.
   - Эй! - воскликнул он, когда ее ладони прикоснулись к  его  груди.  -
Подожди! Что ты делаешь?
   - Фил, сейчас тебе нужно, чтобы тебя обняли и поцеловали. Разве твоей
Саре сейчас не все равно?
   - Ах, ах... нет, не... - он скривился. - Я стар и жутко устал.
   - Я ничего не хочу от тебя; пойми, что ты не одинок. -  Она  щелкнула
выключателем, погасив свет. А потом долго  ласкала  его  и  нашептывала,
словно мать над ребенком.
   Наконец  Вейзенберг  спокойно  задышал.  Она   осторожно   попыталась
освободиться. Но руки его не ослабли, и она опустилась назад.
   - Кейтлин, - прошептал он, наполовину погруженный в  дрему.  А  потом
она неторопливо и нежно его любила. После нескольких  ласковых  слов  он
уснул.
   Кейтлин закрыла за собой дверь и повернула к  каюте  капитана,  когда
Лейно появился из-за изгиба коридора, шумно и неровно ступая в  холодном
безмолвии. Заметив ее, он остановился, подбоченившись, дымя сигаретой.
   - Ну, - сказал он, - второй раз добрый  вечер.  Значит,  развлекаемся
сегодня, миз Малрайен, так, по-моему?
   - И да и нет, - отвечала она ровным голосом. - У  нас  с  Филом  было
важное дело.
   Лейно  поднял  брови.  Глаза  его  охватили  ее   тонкую   фигуру   и
взлохмаченную голову. В месте, где сходились бедра, расплывалось влажное
пятно.
   - Вижу, - сказал он. - И о чем же вы говорили?
   -  Мартти,  дорогой,  ты  ведь  понимаешь,  что  об  этом  лучше   не
спрашивать. Нам ведь и так негде уединиться. Или это заговорила  в  тебе
травка? Сколько ты уже выкурил? Ты все это время расхаживаешь  по  этому
кругу.
   Он взвился:
   - Не зови меня дорогим!
   - Неужели я должна звать тебя  врагом?  -  Кейтлин  шагнула  к  нему.
Мартти  отшатнулся,  словно  бы  намереваясь   отступить,   сохраняя   в
целостности свой личный мирок. Но не  смог  этого  сделать.  Она  обвила
рукой его шею, положив  ладонь  на  затылок.  Зеленые  глаза  впились  в
молодого человека:
   - Ты тоже получил слишком тяжелый удар. И ты  пытаешься  восстановить
равновесие, разве не так? Но делаешь это  не  правильно,  травка  только
ухудшит твое состояние.
   Он оскалился:
   - А что ты хочешь предложить?
   Она посмотрела на него мгновение, прежде чем улыбнуться.
   - Ну, - отвечала она гортанно, - ...он работает.
   Мартти глядел на нее. Колени Кейтлин  дрогнули,  когда  она  положила
руку ему на грудь.
   - Мы с тобой не закончили дело, Мартти, - сказала она. Тот  попытался
отодвинуться, но она не выпускала его.
   - В последнее время ты часто  перенапрягался,  -  продолжала  она.  -
Наверно, ты не представляешь, что такое часто  случается.  Тогда  ты  не
позволил мне помочь, хотя я хотела это  сделать.  Но  я  с  тех  пор  не
оставила этого намерения.
   - Ты хочешь сказать, что... - он не мог продолжить.  Забрав  сигарету
из его пальцев, Кейтлин выбросила ее на палубу.
   - Ковру не будет вреда, а автоуборщик соберет и окурок и пепел. Я  же
сказала тебе, что ты встал не на тот путь, дорогой Мартти.
   Он прижал ее к себе.
   А  потом  в  своей  каюте  он   лежал   довольный   и   ошеломленный.
Пошевелившись, Кейтлин спросила:
   - Ну, теперь видишь, что я права?
   - Права, - пробормотал он. - Действительно, спасибо тебе, Кейтлин.  -
И с легким усилием,  разглядывая  сквозь  полуприкрытые  глаза  потолок,
заставил себя повторить:
   - Спасибо тебе. Боюсь, что я  слишком  поторопился.  Может  быть,  ты
побудешь со мной до утра?
   - Согласна, мы девки жадные и бесстыжие, - она поцеловала Лейно.
   Немного поспав, они  полюбились  в  третий  раз,  а  потом  отдыхали,
привалившись к переборке, как недавно сидела она возле Бродерсена. Каюта
согрелась и наполнилась животными запахами. Приближалась утренняя вахта.
   - А сегодня ты придешь ко мне? - спросил он. - Мне не хотелось стоять
на пути Дэна, но, если ты сможешь, будет прекрасно.
   - И насколько ты хочешь именно меня? - Она ухмыльнулась. -  По-моему,
Фрида вполне могла бы удовлетворить тебя.
   Мартти обнял ее. В голосе его послышался горский акцент:
   - Не хочу я говорить плохого о Фриде, Кейтлин, но ты много  красивее,
да и живее, впрочем.
   - Хорошая, красивая, живая; если это так, я рада.
   - Что? - Он повернул голову, чтобы поглядеть на нее.
   Кейтлин не отвела глаз:
   - Знаешь, я опасалась, что ты влюбился в меня. Это было бы скверно.
   Потрясенный, он возразил:
   - Это действительно так, Кейтлин!
   - Сегодня вечером ты не сказал мне об этом  ни  слова...  пожалуйста,
подожди. Дай мне закончить. Я ни в коем случае не задета и  не  обижена.
Подумай, как плохо получится, если каждый  мужчина  здесь  будет  желать
меня. Я думаю, что мы стали с тобой добрыми  друзьями,  Мартти,  и  ценю
это. - Она обняла и поцеловала его.
   Он почти не реагировал, а когда она отпустила, он поглядел на  нее  с
ужасом.
   - Кейтлин,  сердечко,  я  люблю  тебя,  -  выдавил  он.  -  Для  меня
прекрасней тебя никого нет на свете.
   Она села, распрямилась и хлестнула его словами:
   - Почему же тогда ты смог сойтись со мной, лишь увидев во мне шлюху?
   Он задохнулся. Кейтлин продолжила, словно кинжалом  ткнув  пальцем  в
его грудь:
   - Слушай меня, Мартти Лейно. И учти: я не стала бы этого  делать,  не
беспокоясь  за  тебя.  Легче  отдаться  тебе  и  оставить  валяющимся  в
собственной ограниченности. Так, вне сомнения, окажется  легче  для  нас
обоих, пока будет длиться наше путешествие. Но этого может не хватить до
нашего маленького судного дня. Мы можем обнаружить путь назад. И в  этом
случае ты захочешь жениться. Подожди, ты хочешь сказать, что женишься на
мне.  Предупреждаю  тебя,  что  это  невозможно,  но  так  или  иначе  -
безразлично. Тебе нужна жена, которую  ты  уважаешь,  жена,  которой  ты
сможешь гордиться.
   "Мартти, неужели ты сможешь быть мужем женщины, которую уважаешь?"
   ...Потом, когда смолкли крики и боль утихла,  они  лежали  спокойные.
Она шептала во впадину между его плечом и шеей:
   - Ох, прости меня. Я решила, что это  следует  сделать  -  ради  тебя
самого и лучше всего сейчас; и никто не сумеет сказать этого лучше,  чем
спутница по кораблю. О, я прекрасно знаю, что укоренившиеся  привычки  в
мышлении нельзя изменить за день.  У  нас  будут  недели,  месяцы,  быть
может, годы. Не страшись. Я не буду расспрашивать, как  ты  относился  к
своей матери или к сестре, особенно к Лиз. - Он дернулся. -  О,  дорогой
Мартти, я не буду этого делать. Это  ненужно  и  не  благородно,  как  я
полагаю. Ты уже сам все знаешь, все знание уже сложилось воедино в твоем
мозгу. Нужно только, чтобы оно просочилось в кости. Пойми, мы.  женщины,
не святые сосуды, навек оскверняемые,  когда  мы  покоряемся  той  самой
частной страсти, которую ты знаешь. Мы в этом едва ли отличаемся от вас,
как и вы от нас в своей хрупкости.
   - Кейтлин...
   - Твоя жена, возможно, решит принадлежать  только  тебе  одному,  как
пока относилась Лиз к Дэну. В этом  нет  ничего  плохого,  если  вы  оба
действительно хотите именно этого. Но у нее есть свое право  на  все  те
свободы, что есть у тебя, и если  она  потребует  их,  то  сделается  не
меньше, а больше. Да, свобода  может  принести  одиночество,  она  может
сделаться пугающей, поэтому многие отрекаются от нее по собственной  или
- что действительно скверно  -  по  чьей-то  чужой  воле.  И  мне  часто
кажется, что в ней и кроется вся суть человека. А  все  остальное  может
сделать машина или животное. Но свобода принадлежит только нам.
   - М-м-м... м-м-м... мы нарушаем ее...
   - Конечно. Мы ведь только обезьяны, чьи мозги  переросли  собственные
тела. И если мы когда-нибудь встретим Иных, то, может быть, сумеем  хоть
на кроху понять, что такое истинная свобода. А пока давай будем достойны
ее в меру возможности.
   Кейтлин негромко усмехнулась:
   - Ой, дай помолюсь, Мартти! Пора готовить завтрак. Но сперва, если ты
не устал, что вполне возможно, тут многие бы устали... если ты не устал,
я бы хотела тебе кое-что доказать.
   Потом оба смеялись, и она сказала:
   - Ну что плохого в том, что завтрак однажды  задержится  на  час  или
два, правильно?..
   Все спали. Фрида и Дозса вместе, остальные  поодиночке;  Бродерсен  и
Вейзенберг спокойно; Джоэль, приняв снотворное, забылась в тяжелом  сне;
Руэда крутился под одеялом; Сюзанна с улыбкой - приходившей, уходившей и
вновь возвращавшейся. Под  управлением  роботов  "Чинук"  приближался  к
транспортной машине.

Глава 36

   Я был сыном Племени, отец мой входил в общество Маиса,  как  подобает
почтенному человеку,  ни  в  коей  мере  не  желающему  возвыситься  над
остальными. И все же в десятом месяце  перед  моим  рождением,  в  ночь,
когда он и сотоварищи в киве благословляли своих  мертвых,  матери  моей
приснился странный сон. Ей казалось,  словно  бы  явились  качина    и
лаской увлекли ее в свой прекрасный мир, что под нашим  миром.  Там  она
преклонила колени над циновкой  и,  поддерживаемая  сестрами,  произвела
меня на свет. Мужчины из общества  отца  -  после  должного  очищения  -
пляской оградили меня, окурили священным дымом из трубок и помолились.
   Не добившись никакого знака, ни доброго, ни плохого, они решили,  что
я просто новый мальчишка, и показали меня  Солнцу.  А  потом  я  плакал,
ворковал, брыкался, дремал, меня качали руки моих родителей и родни, пил
жизнь из грудей моей матери, привязанным к  колыбели-доске.  Она  носила
меня на спине, а сама работала  на  полях,  засеянных  бобами,  тыквами,
хлопком. Тогда голова моя была плотно прибинтована к дереву, чтобы череп
мой сделался плоским и я стал красивым. Скоро я  подрос  и  перешел  под
опеку старших детей. Мы  играли  в  счастливые  игры,  в  которые  редко
вторгались шквалы слез. Но первое, что я помню, -  это  ворон,  кружащий
над головой. Я стоял возле  края  утеса,  напротив  меня  дальняя  стена
каньона восставала из заросших ивой глубин и, пройдя  сквозь  кактусы  и
можжевельник, вставала нагим камнем над яркой и пыльной зеленью;  а  над
синими тенями на бурой скале,  среди  жары,  света,  покоя  и  смолистых
ароматов, в небе, безграничном настолько, что взгляд  мог  затеряться  в
нем навеки, кружила эта гордая летучая чернота!
   Наш пуэбло размещался на уступе,  расположенном  на  половине  склона
каньона. Высоты давали тень, когда пек летний полдень. Селение  наше  не
было ни большим, ни малым. Помню  приятные  под  рукой  грубые  сырцевые
стены. Внутри дома было сумрачно, но уютно во все времена года. Лестницы
соединяли дома, расположенные на разных уровнях, и мы пользовались  ими,
и уходя на работу, и собираясь в гости. Мы старались держаться  вежливо,
но я помню  много  веселья.  Поблизости  от  селения  был  ключ,  но  мы
спускались по тропе к реке, чтобы половить рыбу, омыть тело или  нарвать
травы; в жаркую погоду, ища прохладу, дети возились на песчаных отмелях,
а старшие сидели на берегу, серьезные  и  приветливые.  Остальные  тропы
вели к другим пуэбло, или на вершину, где соплеменники выращивали урожай
и рубили деревья (объяснив сперва им нашу нужду), охотились,  искали  во
сне или медитации единства с духами. Здесь в ясную ночь,  -  а  иных  мы
почти не знали,  -  человек  мог  увидеть  несчетное  количество  звезд;
разгоняя тьму, они усыпали небо вокруг Хребта  Мира;  лишь  полная  луна
затмевала это великолепие, таинственным образом освещая землю.
   Да, творение было полно света. Самые могучие тучи  приносили  столько
же света, сколько и тьмы. Наши мертвые, ради которых мы разбивали  самые
красивые горшки и хоронили с ними вместе, -  даже  наши  мертвые  видели
этот блеск, пребывая в мире под миром,  или  незримо  присутствуя  возле
нас.
   Я  возрастал  от  обязанности  к  обязанности.   Сперва   я   помогал
приглядывать за отнятыми от груди младенцами. Потом  помогал  выращивать
кукурузу, чем по праву занимались мужчины. А  потом  переносил  тяжести,
управлялся с орудиями, слишком тяжелыми для женщин. По указанию  старших
охотился, рубил лес, скитался, участвовал в  обрядах,  подобающих  моему
возрасту... учился  тому,  что  должен  знать  мужчина.  Не  считая  тех
немногих работ, что были слишком тяжелы или скучны, мы радовались всему,
что делали. Ну а занятия, которые никому не нравились, исполняли, ощущая
удовлетворение  от  того,  что  тем  самым  помогаем  нашему  пуэбло,  и
старались сделать по возможности их более радостными.  Скажу,  например,
что, когда женщины мололи зерно, которое приносили с поля мужчины (после
того как мы убирали наши дома, чтобы зерно вошло в них с радостью),  они
устраивали праздник, и болтали над метате, а в дверях  стоял  мужчина  и
играл для них на флейте.
   Когда конечности мои удлинились, все отметили, как я похож  на  мать,
но от отца во мне ничего не было. Это  вызвало  разговоры  среди  низких
умов. Сплетни смолкли лишь потому, что  Племя  считает  отношения  между
мужчиной и женщиной делом обычным,  а  не  священным.  Отец  мой  просто
увидел в этом знак того, что, повзрослев, я должен  вступать  не  в  его
общество,  а  в  общество  дяди.  Так,  впрочем,  случилось  бы  и   при
естественном ходе вещей, поскольку происхождение и родство мы считали по
женской линии.
   Не буду говорить о том, что случилось потом. Я не вправе рассказывать
об обрядах посвящения; скажу лишь то, что они окончились в  киве,  когда
из сипапу восстали духи, чтобы благословить нас. Там я  присоединился  к
обществу Трав. Мне пришлось потом потратить годы на  изучение  растений,
способных исцелять, причинять боль и вред, облегчать боль, придавать еде
вкус, наводить странные сны, - таких  следует  избегать;  научился  я  и
разговаривать с каждым растением с уважением и любовью.
   Потом  я