ю
идею  так же,  как  воспринимала все, что  рождалось из пустых оболочек. Это
было простое нежелание  вникнуть в суть,  распространенное в мире  идей не в
меньшей  степени,  чем  в  материальном  мире  человеческих  отношений.  Для
понимания  содержания обычно  достаточно  имени. Для  понимания сути  бывает
недостаточно долгой дискуссии, поскольку ведь и сама глубина идеи зависит от
качества обсуждения, и меняется  она по  мере движения дискуссии от начала к
неизбежному концу.
     Спаситель явился не то чтобы незваным  и  нежданным,  но -  не вовремя.
Спасителя не ждали и сначала не поняли.


Глава пятнадцатая

     Прошлое создает память.  И понимать этот простой текст можно по-разному
и одинаково  правильно.  Что первично? То, что миновало, то,  что больше  не
повторится,  как  не  повторяется  рассвет,  самое,  казалось бы,  привычное
явление материального мира? Прошлое уходит, оставляя  след, зарубку, память.
Или  все  наоборот?  Настоящее  остается  в  памяти,  а память, не  желающая
погибать,  создает  из  себя прошлое  таким, каким никогда  не было реальное
настоящее?
     Верны  оба  заключения.   И  потому   дуализм  памяти-прошлого  создает
предпосылки  как  для  гибели мироздания, так  и для  его  спасения. Будущее
становится настоящим, настоящее уходит в  прошлое,  и  когда прошлое обнимет
Вселенную,  мир погибнет, поскольку существовать  может лишь в настоящем. Но
прошлое рождает память, и когда прошлое  обнимет  Вселенную, энергия  памяти
достигнет  максимума.  Эта  энергия материальна и  духовна  одновременно,  и
именно в силу своего дуализма память и только она объединяет Вселенные.
     Парадокс  заключается  в  том,  что энергия  памяти  рождает прошлое  и
становится  прошлым  -  материальным, живым, существующим, таким,  каким оно
было в памяти. Но когда энергия памяти  достигает  максимума, она уничтожает
рожденное ею прошлое, а следовательно - настоящее, не говоря уж о будущем.
     Духовная Вселенная  обратится в не  имеющую  размерности  точку, и  два
других связанных с ней мира прекратят свое существование, а те существа, для
которых жизнью является истинное настоящее, не успеют ничего ни осознать, ни
почувствовать, не говоря уж о том, чтобы объяснить.
     Так утверждал Спаситель, и  Миньян,  собрав  воедино  не только  десять
мысленных  потоков,  но   и  все  всплески  интуитивного   подсознательного,
согласился с этим далеко не очевидным утверждением.


Глава шестнадцатая

     Вдохновенная-Любовь-Управляющая-Вселенной  была  несчастна.  Она  знала
себя - в ней не было ничего, способного  вызвать ощущение недовольства и тем
более  несчастья. Конечно, в мире жили идеи несчастий любого рода, это  были
изгои  идей, в диспутах они обычно либо не участвовали, оставаясь наедине  с
собственным неумением общаться, либо  проигрывали  любые споры, поскольку ни
одно из несчастий не умело подать себя так, чтобы стать привлекательным.
     Тем не менее Вдохновенная-Любовь-Управляющая-Вселенной была несчастна и
не  желала ни  с  кем не только  спорить об  этом своем состоянии,  но  даже
сообщать  о  нем.  Она была несчастна и  теперь уже знала  причину -  любить
Миньян она не могла. Она хотела  любить, это было ее призванием и сутью, она
любила  все идеи  Вселенной,  но Миньян был материальным созданием, а она не
умела  любить  так,  как  это  было  нужно  Ариману  с  Даэной  или  Генриху
Подольскому с Натальей Раскиной.
     Миньян    ничего    не    знал    о    том,     что    происходило    с
Вдохновенной-Любовью-Управляющей-Вселенной. Он жил своей  жизнью -  расширил
границы тверди, чтобы закаты и восходы солнца выглядели более привлекательно
и   разнообразно:   каждый  вечер   и  каждое  утро  он  поворачивал  твердь
относительно им  же самим  выбранной траектории  светила, и получалось,  что
оранжевый диск опускался то за крутой горой, то в широком,  покрытом  травой
поле,  то  нырял в черную на  закате воду  заливчика,  а  еще Миньян  создал
колодец - деревянный на вид  сруб, поднятый из наследственной памяти Абрама,
-  и когда у него  возникало такое  желание, он аккуратно  опускал солнце  в
колодец, где оно,  как ему казалось, вздыхало и гасло, чтобы утром  - а утро
наступало тогда,  когда Миньяну надоедал ночной мрак, - появиться из того же
колодезного сруба, будто и  не было никакого вращения тверди. Впрочем, когда
Миньян того желал, твердь действительно переставала вращаться.
     В отличие от Вдохновенной-Любви-Управляющей-Вселенной, Миньян  в кои-то
веки  был  счастлив.  Он  находился  в  полной  гармонии  с  собой  на  всех
бесконечных  уровнях  его  наследственной памяти.  Он  был самодостаточен  и
упивался  этим  ощущением.  Чухновский,  потерявший  себя-прежнего,  мог  бы
сказать,  что он наконец соединился с  Творцом  в  его Божественном  свете и
познал всю доброту десяти сфирот, одной из которых оказался сам. А безбожник
Генрих Подольский  мог бы возразить на это, что все куда проще:  в  развитии
организма достигнут идеальный конечный  результат.  Обо всем  этом, впрочем,
Миньян не рассуждал  -  он  играл с созданным им миром, не ощущая себя в нем
Богом, хотя, возможно, и был им.
     Счастье Миньяна прервалось, когда  взошедшее утром солнце заговорило  с
ним мыслью Спасителя.
     "Твое присутствие разрушает мир", - сказал Спаситель.
     "Нет, -  возразил Миньян. - Если  бы я не пришел в мир, не родились  бы
Создатель и Вдохновенная-Любовь-Управляющая-Вселенной, и ты, называющий себя
Спасителем, тоже не появился бы".
     "Это так, - согласился  Спаситель. - Ты выполнил свое предназначение во
Вселенной. Теперь ты должен исчезнуть".
     "Нет, -  возразил Миньян. -  Материя не может исчезнуть. Материя  может
стать духовной сутью, идеей, полностью слиться с идеями твоего мира. Это  не
означает - исчезнуть".
     "Это так, - согласился Спаситель. - Материя может исчезнуть из  Третьей
Вселенной, вернувшись во Вторую или Первую".
     "Нет,  -  возразил Миньян.  -  Я  не  могу вернуться во  Второй мир, из
которого был изгнан Учеными. И в Первый мир  я не могу вернуться, потому что
там я умер, а мертвые не возвращаются".
     "Это так, - согласился Спаситель. - Не возвращаются мертвые, но ты стал
иным. Разве ты - это составляющие тебя части, носящие свои имена? Ты иной. И
разве ты выполнил свое предназначение  в Первом мире? Я  - Спаситель Третьей
Вселенной. Меня не было бы, если бы  в  этот  мир не явился  ты  - Спаситель
Первого мира".
     "Нет,  - возразил Миньян.  -  Я не  могу быть  Спасителем Первого мира,
потому что никогда не вернусь обратно. Путь закончен".
     "Это так, - согласился Спаситель. - Закончен путь духовного возвышения.
И теперь  должен начаться обратный путь - возвращение  к истокам. Только так
будут спасены миры, составляющие Тривселенную".
     "Нет, -  возразил  Миньян.  - Между  Третьим  миром и Первым  есть  еще
Второй.  Спаситель  должен появиться и там, но  Ученые  изгнали меня,  лишив
памяти".
     "Это так,  - согласился Спаситель. - Но память ты  обрел заново, и если
бы не бой с Учеными,  не смог  бы этого сделать. Если  бы  не Ученые,  ты не
оказался  бы  здесь и  не стал тем, кто ты  есть.  Во Второй  Вселенной есть
Спаситель,  не  знающий  о  своем  предназначении,  но делающий все для  его
выполнения. Ты еще не понял, о ком идет речь?"
     "Ученые?" - поразился Миньян.
     "Ты и раньше знал это", - укорил Спаситель.
     "Они  утверждали, что я несу гибель их миру, а ты  утверждаешь,  что  я
могу его спасти!"
     "Верно и  то, и  другое.  Не наполнив себя идеями Третьего мира, ты был
опасен для Второго  и бесполезен для Первого. Сейчас только ты можешь спасти
Тривселенную - ты, способный жить в трех мирах".
     "Разве живя в мире идей, я стал их частью? - с горечью сросил Миньян. -
Разве  я живу вашей жизнью  и помню вашей памятью?  Я  создал себе твердь  и
солнце, и  воздух, свой  материальный  мир  в вашем  духовном. Разве  не  ты
утверждаешь, что своим присутствием я разрушаю твой мир?"
     "Это     так,    -     согласился     Спаситель.    -    До    рождения
Вдохновенной-Любви-Управляющей-Вселенной,  до  рождения Создателя,  до моего
появления ты  был лишним в этом мире. Сейчас  ты его часть. Войди, возьми  и
иди. Войдя, ты поймешь. Взяв, обретешь себя. Уйдя, спасешь - не только себя,
но и наш мир, и мир Ученых, и свой мир, мир Земли".
     "Войти?" - переспросил Миньян.
     "Да!"  -  сказал Спаситель мыслью, изображенной на  золотом диске давно
взошедшего  солнца. Светило неподвижно  висело над горной цепью, полдень  не
наступал, а вечер не приблизился ни на один квант времени.
     Красота созданного  Миньяном мирка была совершенна, насколько  мог быть
совершенным материальный идеал, не наполненный  светом духовности.  Ормузд в
душе  Миньяна  противился уничтожению светлого мира,  Ариман в  душе Миньяна
желал тьмы, Абрам  Подольский и Пинхас Чухновский в  душе Миньяна стремились
возвыситься наконец до божественного  света и  насытить  общую память идеями
Третьего мира. Даэна в  душе Миньяна любила, и Натали в душе Миньяна  любила
тоже,  Антарм и Генрих  Подольский в  душе  Миньяна  желали  знать истину, а
Виктор с Владом в душе Миньяна стремились этой истиной овладеть.
     Миньян потянулся к солнцу и стер с его горевшего лика  мысль Спасителя,
начертав свою.
     Миньян протянул руки свои к горам и сохранил  о  них память, и память о
реке,  текущей  молоком и медом,  он сохранил  тоже, а  еще память о  небе и
облаках, звездах и терпком утреннем воздухе,  наполненном запахами покинутой
Земли.
     Свет Ормузда растворился во мраке души Аримана, впитавшем в себя любовь
Даэны  и Натали, стремление к  божественному воплощению  Абрама и Пинхаса, и
жажду  познания  Антарма  и  Генриха он  впитал  тоже  вместе  с  деятельной
активностью   Влада   и  Виктора.  Вдохновенная-Любовь-Управляющая-Вселенной
приникла сутью своей к этому существу, и Спаситель вошел в него, и Создатель
в нем растворился, утратив личность, но обретя наконец истинную  способность
создавать несозданное.
     "Я знаю свое имя, - подумал Миньян. - Мое имя - Мессия".
     Мрак вернулся, но  это был другой мрак, не  тот, что принял десять душ,
вырвавшихся из-под  купола Ученых.  И безмолвие стало иным, а  отсутствие не
было  отрицанием  материи   в  духовном   мире,   но   отсутствием  чужести,
разъединявшей три Вселенные.
     Мрак. Безмолвие. Отсутствие.


Глава семнадцатая

     Поле было сожжено и казалось, что никакая жизнь здесь больше возникнуть
не может. И еще испарения. Впечатление было таким, будто поле потеряло душу,
и она светлым облачком,  напоминавшим формой скособоченный и  лишенный опоры
дом, висела над черной, покрытой хрупкой корочкой, землей, наблюдая за всем,
что происходило там, где совсем  недавно души не отлетали ввысь, а напротив,
нарождались и вступали в мир.
     Миньян постоял, дожидаясь, пока все его части  осознают не только общую
для  них  личность,  но и самих  себя. Последним, кто вернулся и  понял, что
живет,  был   Ариман,  сразу  потянувшийся  к  своей  Даэне.  Миньян  ощутил
удовольствие,  близкое  к  экстазу,  от  одного  только  прикосновения  рук,
пальцев,  а  потом и губ,  это были сугубо  материальные  ощущения, странным
образом   оказавшиеся  более   духовно   насыщенными,  чем   удалившиеся   в
бесконечность прикосновения идей, оставленные в Третьей Вселенной.
     Плечи соприкоснулись, и  энергия  мысли заструилась от тела к  телу, от
мозга       к       мозгу,        от        сознания       к       сознанию.
Вдохновенная-Любовь-Управляющая-Вселенной  незримо присутствовала  в нем,  а
поступки  свои  он теперь мысленно  согласовывал с тем, как мог бы поступить
Спаситель.
     Он выбрался с поля Иалу на  не тронутый недавним пожаром участок почвы,
оставляя за собой вереницу глубоких следов - жижа рождения, вчера еще бывшая
живой  и  светлой,  нынче  выдавливалась  из-под  черной  корочки черной  же
слякотью  и хлюпала, будто девчонка, у которой злой отец  забрал и  выбросил
любимую тряпичную куклу.
     Он знал - благодаря наблюдательности Виктора, - что после победы Ученых
над энергией памяти прошло всего несколько  часов, может быть,  только ночь,
да, конечно, именно  ночь, потому  что  солнце стояло невысоко над восточным
горизонтом,  где  вдали  виднелись купола городского  рынка  и  острый шпиль
резиденции  Минозиса. И еще он знал  -  благодаря чувствительности Ормузда и
способности Чухновского понимать  тонкие движения души, - что Ученый всю эту
ночь провел без сна, ожидая возвращения побежденных им людей, страшась этого
возвращения и желая его.
     За границей  поля,  где  уже росла трава, в которой было больше мыслей,
чем зеленой стебельковой материальности (мысли, впрочем, оказались тусклыми,
неразумными, просто шепот без смысла), Миньян  провел небольшой эксперимент,
который  должен  был  определить  диапазон  его  существования,  как  единой
внутренне организованной личности.
     Отделившись  от группы, Влад  быстрыми  шагами направился вдоль  кромки
поля Иалу, огибая нередкие здесь проплешины черной земли -  будто комья  зла
падали  в  траву   и  сжигали  ее  дух,  оставляя  стебли,  лишенные  смысла
существования,  догнивать   и  скукоживаться.   В   противоположную  сторону
отправился Виктор, а  Антарм медленно пошел  к  городу, со стороны  которого
доносились утренние звуки -  на рынке  начался обмен, и можно было услышать,
как продавцы  и покупатели перекидывались мыслями о ценах и качестве товара.
Спор обращался  в пыль мысли,  повисшую над строениями  и отсверкивавшую  на
солнце,  будто  блестки на  одеянии королевы  венецианского карнавала. Образ
этот всплыл почему-то в памяти Абрама, который никогда не  был  в Италии, но
его отдаленный предок по имени Йегошуа именно в этой стране провел свои дни,
оказавшись в Венеции после того, как семье пришлось бежать из Испании.
     Воспоминание  вспыхнуло,  пронеслось и погасло подобно  метеору, но его
энергии оказалось достаточно, чтобы Миньян осознал, что он не один - на поле
Иалу и в воздухе над ним, и там,  где кончалась сожженная земля, и еще ближе
к городу были  рассеяны  чужие, обращенные к нему,  мысли.  Осознание  этого
присутствия  привело к тому,  что энергия мысли  стала энергией  вещества, и
короткий дождь прошел,  не  замочив никого, но осев  на плечах едва заметной
серой  пылью. Даэна провела  рукой по своему  телу,  пыль  впиталась и  была
осознана.
     "Ты вернулся! - это была мысль Минозиса. - Ты сделал это!"
     "Я вернулся, - сообщил Миньян. - И память моя стала полнее, чем прежде.
Давай поговорим без угроз и насилия".
     "Что ж, -  в пойманной мысли Миньяну почудилась  заминка, будто Минозис
не мог  прийти к  определенному решению, а  может, использовал паузу,  чтобы
посоветоваться с другими Учеными. - Что ж, согласен. Приходи".
     Миньян собрался на краю поля  Иалу,  критически осмотрел  себя и решил,
что  в  таком непрезентабельном виде  нельзя являться  не только к наверняка
чувствующему любую  мысленную  и  физическую  деталь Минозису,  но  даже  на
городской базар, где дотошных взглядов тоже более чем достаточно.
     Он был наг. В Третьем мире это  обстоятельство не занимало его - в мире
идей, где он  сам создал для себя твердь и светило, не было смысла в одежде,
скрывавшей тела, поскольку мысли его были наги по определению. Если на что и
имело смысл  набрасывать  покровы, так это  именно и только  на мысли,  а их
Миньян  не  скрывал,  да и сейчас  не собирался  придумывать одежд для своих
мыслительных построений.
     Даэна непроизвольным  движением прикрыла руками  грудь, так же,  только
более стесненно, поступила Натали, а мужчины,  переглянувшись, создали  себе
легкие  серые накидки  из  рассеянных в воздухе обрывков  мыслей  - тех, что
обычно  носятся бесхозными  вблизи  от любого  города. Из таких, чаще  всего
бессодержательных  мыслей портные шьют одежду для простолюдинов, продавая ее
за ту цену,  какую  те  в  состоянии  заплатить. Обычная  цена - грош, часто
ломаный,  но даже в  такой непритязательной одежде  человек  чувствует  себя
защищенным  не  только  от посторонних  взглядов, но  и от посторонних идей:
давно доказано, что именно  бессодержательные мысли - самая  надежная защита
от мыслей умных, а потому чаще всего опасных.
     Женщины  улыбнулись и  последовали примеру  мужчин с  тем отличием, что
раскрасили  свои  накидки  цветами  собственной   фантазии  по  преимуществу
эротического содержания - Ариман  нахмурился,  но встретил  призывный взгляд
Даэны, ощутил жаждущее тепло ее тела и успокоился: Даэна  была с ним,  Даэна
была  его частью, частью их общей сути, она знала, как нужно предстать перед
Минозисом.
     Миньян успокоился и расслабился. Как попасть  в апартаменты Ученого, он
не знал, но был уверен, что активные действия Минозис предпримет сам.
     Время, однако, шло, и  ничего не менялось. Солнце поднималось к зениту,
далекий, висевший на горизонте, будто фата-моргана, Калган блестел крышами и
выглядел,  если  не приглядываться, огромной посудной лавкой, где на  столах
лежали  доньями  вверх  и  сверкали  чистотой  кастрюли,  сковороды, тарелки
плоские  и глубокие, и  Миньян всеми своими десятью потоками мысли вспомнил,
как  жил в  этом  городе,  долго  и  недолго  жил,  хорошо  и  не  очень,  и
воспоминание это,  видимо, освободило тот запас внутренней энергии,  который
был необходим Минозису для перемещения гостя к месту встречи.
     В следующее мгновение Миньян ощутил  себя стоящим на мягкой, холодной и
ворсистой поверхности, но ощущение это  исчезло сразу,  как только  возникло
зрительное  восприятие новой реальности.  Реальность  апартаментов  Минозиса
оказалась похожа  на  лабораторию алхимика земного средневековья,  да еще не
настоящего, а такого, каким изображали его  писатели,  обладавшие фантазией,
но не очень хорошо знавшие историю Европы.
     Это было довольно большое помещение с узкими, уходившими к невидимому в
полумраке  потолку  высокими  витражными  окнами. Витражи  бросились в глаза
Миньяну в первую очередь, потому  что только сквозь  них  в комнату проникал
свет дня - а может, это был уже вечер или еще утро?
     Несколько  длинных  столов  протянулись  вдоль  стен,  на  столах  были
расставлены в  беспорядке  многочисленные сосуды,  аппараты  для возгонки  и
перегонки, реторты покоились  на изящных металлических  штативах,  в  колбах
пенились разноцветные жидкости,  что-то булькало и переливалось, а в дальнем
углу,  почти в полном мраке стояла и тускло светилась темно-багровым светом,
будто раскаленная  до точки  Кюри, фигура, напоминавшая,  как и  положено  в
подобной обстановке, пражского Голема  - даже надпись  "эмет" начертана была
на лбу монстра, темная на багровом фоне, как и глаза, пылавшие мраком, и как
разверстый  безгубый  рот, и две ноздри, которые придавали лицу комичное и в
то же время страшноватое выражение.
     -   Барух  ата  адонай,  -  вырвалось   у  Миньяна,  от   неожиданности
распавшегося  на составные части,  но сразу вновь совместившего себя в себе.
Возглас прозвучал, будто приветствие хозяину кабинета, отразившееся от стен,
как  от огромных плоских акустических зеркал. Ответом  стал низкий рокочущий
звук, и  Голем  сдвинулся с места, но не стал подходить ближе к Миньяну,  он
лишь  освободил проход  из  другого помещения,  откуда  и  вышел  Минозис  -
деловитый, не склонный придавать никакого значения обстановке.
     -  Ты весь здесь?  -  спросил Ученый, хотя прекрасно  видел, что Миньян
явился на встречу, не утратив ни одной из своих частей.
     Ответа не последовало, и Минозис  сделал еще одну  странную вещь - взял
за руку Даэну, а другую  руку положил на плечо  Аримана.  Миньян понял, чего
ждал  от него Ученый, и  завершил цепь,  образовав посреди гулкого помещения
живой круг.
     Теперь можно было говорить - впрочем, теперь-то как раз можно было и не
разговариват