ня уже болела голова: я все время пытался использовать  безоткатный метод,
которому меня еще в первый день обучил Ормузд. Пользуясь этим методом, я был
уверен,  что не расквашу  нос  о  стену  или стол, но, с  другой  стороны, я
перекладывал свои проблемы на  кого-то, может,  на того же Ормузда, и это не
добавляло мне ни оптимизма, ни уверенности в собственных силах.
     Я сбежал по ступенькам, на улице почти не было людей, а те, что шли  по
своим   делам,  не   обратили  на   меня  внимания,  хотя   я,  по   местным
представлениям, выглядел достаточно странно в своем балахоне. Только  чей-то
пес,  сидевший  посреди  дороги,  посмотрел  на меня  умными глазами, и  мне
показалось,  что он ехидно фыркнул. Интересно, - подумал я,  - кем  был этот
пес  в  той жизни?  Собакой? Скорее  всего, нет - он  мог  быть и человеком,
слишком уж у него ясный и осмысленный взгляд. Может, он и мысли мои читает?
     Я попытался закрыться, получил  толчок в спину и едва не упал, пришлось
ухватиться за  спинку скамьи,  стоявшей перед  домом. Пес фыркнул  еще раз и
медленно побрел по улице. Навстречу плыл на высоте полуметра ковер-такси, на
котором  сидели  трое мужчин, занятых  оживленной  беседой. Ковер  наехал на
собаку,  перерезал ее пополам и поплыл дальше, а пес даже головы не повернул
- это и не  пес был, оказывается,  а  чья-то очень  глубокая  мысль,  чье-то
представление:  я еще  не научился отличать видимость  от  сущности, мысль о
предмете от самого предмета.
     Чертыхнувшись, я бросился следом за уплывавшим ковром и на ходу вскочил
на его ворсистую поверхность - так в детстве мы с приятелями на спор прыгали
на подножки  поднимавшихся  со стоянки  аэробусов. Толик, мой школьный друг,
однажды  упал с высоты  двух метров,  потому что не  удержался на  скользкой
поверхности, и несколько дней провел в больнице. С тех пор  я боялся прыгать
на ходу,  но ведь не  здесь  же, да и двигался ковер  медленно, пассажиры не
торопились. Покосившись в мою сторону, они продолжили беседу, к которой я не
стал прислушиваться.
     Дом, где жил Минозис,  городской  Ученый,  пригласивший  меня к себе на
беседу, располагался в центральном  квартале - фасад его выходил на рыночную
площадь,  которую  я пока  обходил  стороной:  боялся, что буду  неправильно
понят, и те идеи, которыми я не  собирался делиться ни с  кем и ни за  какую
плату,  будут  расценены,  как  продающиеся,  и  чем  это  могло  для   меня
закончиться, я не знал,  да  и  знать пока не хотел. Лучше не  появляться на
рынке - от греха подальше.
     Дверь была закрыта, причем не словом, а на замок - вполне материальный,
видимый издалека амбарный замок  с цифровым кодом. Я растерянно остановился.
Зачем Ученый пригласил меня к себе, если сам куда-то ушел?
     Я подошел вплотную и рассмотрел замок вблизи. Код оказался не цифровым,
а буквенным, причем  буквы были  вырезаны в  металле кириллицей  - наверняка
специально для меня. Я повертел барабан,  не услышал  щелчков и подумал, что
самым простым и естественным был бы код, составленный из  букв  моего имени.
Аркадий? Нет, Минозис не мог знать, что когда-то меня так звали. Да и букв в
слове  было шесть,  а не семь. Ариман, конечно же. Шесть букв. Код замка - и
код имени. Ассоциация настолько очевидна... За кого он меня принимает,  этот
Минозис?
     Я  повернул части нехитрой  мозаики,  послышался тихий  щелчок, и замок
пылью рассыпался  в  моих  руках.  Пыль немедленно раскалилась  чуть  ли  не
докрасна, в металле замка энергии оказалось более чем достаточно, я поспешно
отряхнул  пылинки,  они  взлетели и  попыли по  воздуху  в сторону  базарной
площади. Конечно, зачем пропадать добру?
     Дверь я открыл пинком колена, потому что пальцы все еще  жгло.  В холле
оказалось сумрачно,  но очень уютно. На  мгновение я задохнулся от ощущения,
не испытанного с детства: будто вернулся домой из школы, бросил в угол ранец
и повалился на  шкуру - в моем детстве это была синтетическая  шкура тигра с
такой же синтетической,  но  все  равно  страшной головой,  а  здесь на полу
лежала  огромная  шкура  то  ли  медведя,  то  ли  иного, более  варварского
существа. Шкура  выглядела настоящей,  жаркой  от недавно пролитой  крови, а
оскаленная морда животного смотрела на меня пустыми, но все равно смертельно
злыми глазами. Можно было и испугаться.
     -  Скажите, Ариман,  - произнес голос над самым  моим ухом, - какой род
деятельности для  вас предпочтительнее:  наука, философия,  созидание?  Или,
может, учительство?
     Похоже, Минозис  не собирался являться мне в  материальном  облике - но
как ему удалось все атомы своего наверняка не  маленького тела обратить в их
духовную сущность? Вчера  я попробовал сделать  нечто подобное  лишь с одним
своим пальцем - выделившееся при этом тепло  было  так велико, что я завопил
от боли, мне  показалось, что у меня чернеет  и  плавится кожа, и все  сразу
вернулось обратно: и палец, и та его ментальная суть, которую мне не удалось
увидеть своими глазами...
     - Простите, -  пробормотал я, оглядываясь по сторонам, - как-то неловко
разговаривать, не видя собеседника.
     - Полно, Ариман, - сказал голос, и я понял, что Минозис улыбается, - не
настолько  вы уже  юны,  чтобы не  сообразить такой малости. Не  по сторонам
нужно смотреть...
     Конечно! Вглядевшись в собственные впечатления от дома, двери и комнаты
с  ковром-шкурой, я немедленно  увидел и хозяина. Минозис оказался тщедушным
седоволосым мужчиной  лет  семидесяти  на  вид,  правда,  с очень  гладкой и
молодой кожей - результатом то ли косметической операции,  то ли постоянного
мысленного омоложения.  Он стоял метрах в двух  от меня и вглядывался  в мои
мысли так пытливо, что я мгновенно закрылся, будто прикрыл лицо ладонями.
     -  Садитесь, Ариман, - сказал Минозис и  показал мне на возникший будто
из ничего диван  коричневой кожи. Подобная  легкость обращения  с  духовными
сутями  была  мне  в новинку,  я вполне  допускал,  что диван  на самом деле
являлся лишь  идеей  дивана, и  сесть  на  него я смогу  только если  и  сам
обращусь в собственную идею, а этого я сделать даже не пытался: разве я знал
достаточно о самом себе?
     Диван  оказался  мягким,  Минозис  присел  рядом,  не  спуская  с  меня
пристального взгляда своих черных глаз.
     - Вам исполнилось пять суток, Ариман,  - резко сказал Ученый, продолжая
взглядом  высверливать  в  моем  лбу  отверстие.  -  От  помощи  Ормузда  вы
отказались,  но  знаете о  мире далеко  не  достаточно  для того, чтобы жить
самостоятельно.  Я не  могу выпустить  вас  в жизнь, вы это и сами прекрасно
понимаете.  Вы даже  не  смогли увидеть меня, войдя в  комнату, хотя я  всей
душой... Ариман,  я не понимаю  вас: то  ли вы слишком просты,  и  тогда вам
лучше надолго остаться в Калгане, то ли чересчур  сложны,  и тогда вас нужно
оставить здесь  навсегда, поскольку вы являетесь замечательным объектом  для
научного познания. Что скажете?
     Я сказал первое, что пришло в голову, и немедленно пожалел об этом:
     - На каком языке мы разговариваем, Минозис?
     Ученый поднял брови - он не  понял вопроса! Я увидел его  смятение: над
головой Минозиса  возник легкий пар, мысль  овеществлялась помимо его  воли,
настолько он был взволнован.
     -  Извините, - пробормотал я,  прокляв собственную несдержанность. -  Я
действительно еще не освоился, не понимаю, что говорю.
     Пожалуй, сказав  то, что сказал,  я действительно не понимал, как это у
меня вырвалось, но сейчас мне уже был ясен смысл вопроса: мы разговаривали с
Минозисом, а  до того  я говорил с Ормуздом и другими людьми  и не испытывал
трудностей в общении,  но, черт  возьми, действительно  -  на каком языке мы
общались?  Это  был  не  русский  - я  с  недоумением понял, что не  смог бы
записать привычными буквами ни одного сказанного или услышанного слова. Но и
никаким  другим этот  язык тоже быть не мог по той простой причине, что я не
знал других языков - меня им не обучали.
     Не обучали - когда? В Москве двадцать первого века?
     Я  прихлопнул начавшиее  было всплывать воспоминание, чтобы Минозис  не
успел  его  ощутить -  наверняка ведь  он  видел  не только  мою  физическую
оболочку, мысли воспринимал тоже, я только не знал, насколько глубоко  в мое
сознание он мог забраться.
     О языке - потом. Нужно  изобразить незнание,  собственную глупость, что
угодно!
     - Есть, - добродушно сказал Ученый. - Есть, конечно. Я ведь сказал, что
вы, Ариман, не  так просты, каким кажетесь  даже  самому себе.  Видимо, ваше
истинное призвание достаточно редкое, и это меня вдохновляет. Я имею в  виду
физический космос. Вам говорит это о чем-нибудь?
     Физический космос. Конечно.  Луна, Солнце,  планеты, звезды, галактики,
туманности,  пустота. Меня это  никогда не интересовало - я не бывал даже на
лунных  поселениях, а их у России чуть больше полусотни... Стоп. Нет никакой
России.
     Да, физический космос - эта идея была мне понятна. И что же?
     - А то, - продолжал Минозис, не успев, видимо, ухватить проглянувшую из
моего подсознания мысль, - что  вы сможете стать Ученым, если пройдете  курс
обучения  - не  у меня,  впрочем, я не специалист по внеземным колониям.  Вы
сказали о языке - но это не ваши слова, словами вы не смогли выразить мысль.
А  ваша  ментальная реакция,  я вижу, свидетельствует  о  том, что понятие о
чужих языках присутствует у вас с возрождения. Теперь  и я понимаю кое-какие
странности  в вашем поведении, - голос Ученого  был  задумчив, Минозис делал
свои  выводы,  и  мне оставалось только  ждать конца  его  рассуждений. -  Я
приписывал эти странности трудности вашего появления - ведь Ормузду пришлось
выводить вас с поля Иалу на сухое место, верно? На самом деле...
     Он замолчал,  но я продолжал ощущать  его мысль, Минозис не скрывал ее,
напротив, ему казалось, что мыслью он  объяснит мне больше, чем сотрясениями
воздуха,  от  которых  он попросту устал.  Мысль он  мог выразить целиком  и
сразу,  а  то,  что  мне  потом придется разбираться в ней,  копаться, как в
мешке, полном старых  и  новых  вещей,  так ведь  это  мои  проблемы, а  он,
Минозис, с удовольствем будет наблюдать за этим процессом.
     Я  раскрыл  мешок  его  мысли  и прежде  всего  вытащил  на  свет  идею
множественности миров. Идея была  так же стара, как сами  миры, и никогда не
являлась  тайной.  Земля - одна из  двенадцати планет,  обращающихся  вокруг
звезды -  Солнца, если говорить о физической сути. Но ментальные тени каждой
из  планет  обладали множеством спутников,  будто обертонов мысли,  и каждый
обертон  имел свойство обращаться в  материю, когда в космосе возникали  для
этого условия. Живое же существовало везде. И это живое было иногда странным
донельзя,  а  кому  же разбираться в странностях, если не Ученым, для того и
явившимся в мир, чтобы объяснять и использовать объясненное?
     С этим я, пожалуй, мог согласиться. В конце  концов, и в той моей жизни
ученые объясняли и  использовали объясненное.  Впрочем, объясняли  не всегда
верно, а использовали, не всегда объяснив.
     - Вы полагаете, Минозис, что мне лучше покинуть Землю? - спросил я.
     -  Вы ухватили суть моего предложения, Ариман, - кивнул Ученый.  - Но я
вижу, это будущее вас не вдохновляет?
     Не  вдохновляет?  Я  еще не знал, что  вообще могло  меня вдохновить. Я
должен был... Что,  в конце  концов,  я  должен  был совершить в своей новой
бесконечной жизни?
     Слово это - "бесконечной" - кольнуло душу. Я впервые подумал о том, что
бессмертен, поскольку бессмертна душа. Чем является материальное тело в этом
мире?  Только  ли  придатком  человеческой  сути?  И  если  так,  если  душа
бессмертна,  поскольку нематериальное  не может быть подвержено  износу,  то
бессмертным становится и тело, придаток души.
     - Ариман,  - донесся до меня будто сквозь влажный туман голос Минозиса,
-  боюсь, что город  вам придется покинуть немедленно. Думаю,  что и Землю -
тоже.
     Я не стал спрашивать  почему - в требовании ученого  содержался ответ и
на  незаданный мной вопрос.  Потому что  я  был  другим. Потому  что я своим
появлением нарушил порядок и продолжал нарушать его ежесекундно.
     - Я не хочу покидать Землю, - мирно сказал я. - Я еще ничего не знаю. Я
еще ничего не видел. Ничего не нашел.
     Неожиданно  я  понял, что не могу пошевелиться. Мысли мои тоже застыли.
Даже глаза уставились в одну  точку, зрачки будто налились свинцом  и тянули
взгляд вниз, к полу. "Покинуть Землю, - это была не мысль,  а отпечаток ее в
подсознании, повторявшийся, будто на кольцевой ленте магнитофона, - покинуть
Землю, покинуть Землю"...
     "Нет, - я попытался разорвать эту ленту, - нет, нет".
     Но лента оказалась слишком  крепкой, она  хлестнула  меня, мыслям  моим
стало больно,  и  они  попрятались,  оставив  на поверхности  сознания  свою
закольцованную тень.
     "Нет, - молил я, - нет"...
     И сдался. Что я мог противопоставить ментальной атаке Минозиса?
     Не знаю, что  изменилось в  выражении  моего лица.  Боюсь,  что ничего.
Боюсь, что  и  в мыслях  -  точнее,  в  их  круговом беге  -  тоже ничего не
изменилось. Но  какое-то движение Минозис  все-таки сумел уловить. Он понял,
что сломил мое сопротивление, и тотчас ослабил хватку.
     - Да  ладно,  Ариман, -  небрежно  сказал  Ученый.  -  Вы  можете  меня
возненавидеть, но потом поймете, что я хотел,  хочу и буду хотеть вам только
того, чего вы хотите для себя сами.
     - Я...
     - Да, да и да. Вы еще не в состоянии понять себя, а я могу это сделать.
     - Похоже, - сказал я, - у меня нет выбора.
     - Почему?  - удивился  Минозис.  - Выбор  есть  всегда.  Просто вы  уже
выбрали, вот и все.
     - Я выбрал Землю, - сказал я упрямо.
     - Вы уверены? - поднял брови Ученый.
     Что  ж, он был прав, а я ошибался. Я  не был уверен, что мое место - на
Земле. Я не был уверен, что на  Земле находится  холм,  который я непременно
должен был отыскать.  Холм, у подножия которого ждала меня Она.  И я не  был
уверен, что  именно  на Земле я  отыщу  то, что не  нашел  в той  жизни.  Но
начинать поиск я должен был на Земле!
     - Уверен, - сказал я и приготовился отбить новую атаку.
     Но ничего  не последовало. Минозис смотрел на меня  изучающим взглядом,
не  пытаясь использовать ментальную силу. Мне стало жарко, и я понял, почему
ученый медлит. Он ждал, пока воздух в комнате охладится. Его ментальный удар
не мог не вызвать изменений в материальном мире, энергия мысленного действия
перешла в тепло, и теперь Минозис вынужден был выждать, прежде чем  начинать
новую атаку, иначе он рисковал быть ошпаренным.
     - Глупости,  - сказал ученый.  - Вы правильно оценили величину энергии,
перешедшей из духовной формы в физическую. Но почему  вы вообразили, Ариман,
что я не в состоянии управлять локализацией?  Глупости, - повторил он. - Это
ваши усилия освободиться нагрели воздух.
     Что  ж, меня это устраивало,  я обучался быстро. Пусть нападает, я буду
обороняться  еще яростнее,  и если воздух в этой комнате  даже закипит... Не
знаю, как может закипеть воздух, но...
     -  Закипеть воздух  не может, это не  жидкость,  -  почти весело сказал
Минозис. -  В вашей голове, Ариман, множество любопытных  ассоциаций, и если
бы не хаос в замыслах, я бы, пожалуй, даже оставил вас в городе. Уверяю вас,
мне не  хочется числить себя вашим  врагом, в вас есть сила,  которую  я  не
вполне понимаю,  а вы  не понимаете вовсе.  Именно поэтому ваше место сейчас
вне Земли. Здесь вы опасны, Ариман.
     - Почему я должен вам подчиняться? - спросил я, стараясь не думать ни о
чем ином.
     - Вы  не  должны мне подчиняться,  - удивленно сказал Минозис. -  Я  не
власть.
     - А кто в таком случае власть? - спросил я.
     - Вы, конечно, - с досадой сказал ученый. - Я же  говорю - хаос в вашем
сознании поразителен. Именно он и заставит вас сделать  то, что я сказал. Не
я  же,  на самом  деле,  могу  вынудить  вас  поступить  так  или иначе. Все
свободны, и вы тоже. Но что такое свобода? Когда вы это поймете...
     Я повернулся и вышел. Только оказавшись  на площади, я понял, что вышел
сквозь стену, и от этого в груди возникло стеснение, мне пришлось опуститься
на землю и минуту приходить в себя.
     Не нужно  было  пререкаться с Ученым. Я приобрел  в  этом мире  первого
врага.


Глава пятая

     Я покинул  Калган  на следующее утро, проведя оставшийся день и большую
часть  ночи в попытках  понять то, что каждый  из жителей  знал с рождения -
точнее, с того момента, когда осознавал себя личностью, пришедшей в мир. Кое
о чем я рискнул спросить Ормузда - мальчишка, после того, как я его прогнал,
не приближался ко мне ближе, чем на расстояние  крика, но был готов ответить
на  любой  вопрос,  заданный с  достаточным  мысленным  усилием,  чтобы быть
услышанным.
     К примеру, любовь  и деторождение. Я  любил женщину на склоне холма.  Я
хотел, чтобы она мне снилась каждую ночь, и она снилась. Я хотел быть с этой
женщиной, но что было в моем желании? Могла ли она родить мне ребенка?
     Ребенком выглядел Ормузд, но - это было совершенно  очевидно  - он ни в
малейшей степени  не понимал, почему  выглядит  именно  так,  а не,  скажем,
сорокалетним  мужчиной в расцвете сил. Я же понимал - или, во всяком случае,
создал для себя такую  концепцию, - что в той жизни, которую я назвал жизнью
"за тоннелем", он умер мальчиком; может, от  рака, может,  даже  от СПИДа-б,
как родители Генриха Подольского.  Суждено  ли ему здесь  всегда (вечность?)
оставаться мальчишкой,  или  он  будет  расти, мужать... и  что  же?  Станет
стариком и умрет?
     Предположение было нелепым, я понимал, что оно  нелепо  и бессмысленно.
Тогда что же? Вечный  мальчик? И его минует  любовь? Ведь  у Ормузда  только
тело  ребенка, а рассуждает он, как взрослый  мужчина, и не может рассуждать
иначе, поскольку избрал для себя нелегкую долю Учителя.
     С другой стороны, чему он должен учить приходящих,  если каждый из них,
появившись в этом мире, знал - не мог не знать! - практически все, что нужно
для жизни. Это  инстинкт, умение подсознания, ему  невозможно обучить. Никто
не учит  младенца  кричать от  голода  и  сосать материнскую  грудь. Задавая
любой,  с моей  точки  зрения невинный вопрос,  я рисковал вызвать у Ормузда
реакцию не просто удивления, но крайней степени непонимания.
     Покидая  дом Ученого,  я совершил  очередную глупость  - прошел  сквозь
стену, не  поняв,  что  сделана она  не из камня,  а из  отработанных мыслей
самого Минозиса. Оказавшись на площади, я ервым делом обратился к Ормузду:
     -  Ученый посоветовал  мне покинуть Землю. Но есть трудность.  Я забыл,
как это делается.
     Ответ показался мне странным и не по делу:
     - Подумай о хорошем, Ариман. Если ты не забыл, как делается и это.
     -  Извини, Ормузд,  - подумал я, -  я был  груб с тобой. Ты мне  нужен,
Учитель. Где мне тебя найти?
     - Стой где  стоишь, - буркнул Ормузд, и  касание его мысли было теплым,
как  струйка  воды из горячего крана. -  Стой где стоишь или ты  кого-нибудь
зашибешь.
     Я и этой мысли не понял, но показывать свое недоумение не стал. Ормузда
я ждал, примостившись на пороге какого-то строения, казавшегося покинутым.
     Мальчишка  вышел  из двери за моей спиной,  будто жил в  этом  доме.  Я
вздрогнул.
     - Ты... - я помедлил. - Как ты там оказался?
     Ормузд  посмотрел мне в глаза,  вообразив, что неправильно понял  смысл
вопроса. Но тайного смысла в этом вопросе не было - я хотел знать только то,
о чем спросил.
     - - Войти в темноту всегда легче, - пожал плечами мальчишка. - А потом,
естественно, пришлось выйти. Закон Липара. Точнее, его вторая модификация.
     - Послушай, - рассердился я. - Ты сыплешь названиями законов, которые я
якобы должен знать, но кто из нас Учитель, в конце-то концов?
     - Я, конечно, -  обиженно сказал  Ормузд. - Потому и  сыплю  названиями
законов и именами