и солнца проникали во мрак, и Ормузд увидел на поверхности созданной
им тверди созданную им тень. Тень странно шевелилась, когда он двигал рукой,
выглядела живой и даже агрессивной. Ормузд прихлопнул  тень ладонью, но тень
извернулась, накрыла ладонь сверху, и эта игра какое-то время забавляла его,
пока он не понял ее бесполезность. Он рассмеялся, и ему показалось, что смех
отразился от солнца и от тверди гулким эхом.
     "Я создаю себе мир, - подумал он, - и это хорошо".
     - Это хорошо,  - услышал  он  отражение собственной  мысли и понял, что
ошибся. И мгновение назад ошибся  тоже, когда принял чужой смех за отражение
собственного.
     Он  поднял  голову  и  увидел человека,  стоявшего  на  краю  тверди  и
смотревшего вокруг себя с бесконечным удивлением.
     - Ормузд, - подумал человек. - Ты Ормузд. А я? Кто я?
     - Ариман!  -  вырвалась у  Ормузда несдержанная  мысль.  - Конечно!  Ты
возник из тьмы, когда я отделил ее от света.
     -  Ариман,  -  задумчиво сказал  человек, приблизившись  к  Ормузду  на
расстояние вытянутой руки. -  Кажется, да. Что-то  во мне откликается на это
имя. Я чувствую, что оно мое. Этот мир... Ты  сам создал его или появился  в
нем, как я?
     - Не  знаю, -  признался Ормузд. - Возможно, мы - ты  и я - были  здесь
всегда.  Но не  знали  этого, потому что был мрак,  а потом  я создал  свет,
твердь и солнце.
     Ормузд   и  Ариман  смотрели  друг   на  друга  с  любопытством  и  все
возраставшим пониманием. У обоих была светлая кожа, голубые глаза  и  черные
волосы.  Ариман был выше ростом, а  Ормузд - ниже, но плотнее.  Мысли-слова,
недавно  им не знакомые, всплывали и становились  их собственностью, которой
они охотно делились  друг с другом. Солнце дает жизнь. Тьма рождает чудовищ.
Нужно   держаться   вместе,  потому   что  мир  опасен.   Опасность   -  это
неизвестность. Здесь неизвестно все. И все опасно.
     Ариман посмотрел  на  Ормузда  сверху вниз,  а потом перевел взгляд  на
твердь под ногами.
     - Жестко, -  сказал он. - Больно стоять.  Ты мог  бы сделать это лучше,
верно?
     -  Жестко, - повторил Ормузд. - Да, пожалуй.  Я создал твердь из мрака.
Больше было не из чего. Вот она и получилась колючей.
     Он  не  смог  бы сказать, почему ему в голову  пришла именно эта мысль.
Почему  твердь, созданная из мрака,  должна  быть  колючей, как... Как  что?
Сравнение не  приходило, и это  заставило Ормузда пристальнее  вглядеться  в
мир.
     Огненный шар солнца слепил  глаза, белизна  света  выглядела  мягким  и
ласкающим фоном, и провал мрака  под ногами  уже не  казался таким  ужасным,
потому что Ормузд знал теперь: мрак - материал для творения. Он наклонился и
под   пристальным  взглядом  Аримана   провел  ладонью  по  тверди.  Колючки
сглаживались,  сминались,  твердь  превращалась в сыпучий песок, струившийся
между  пальцами.  Песок  был  желтым, потому что отражал солнечные  лучи,  и
радостным, потому что так хотелось Ормузду.
     Ариман опустился  рядом  на  колени  и попробовал  подражать,  создавая
песок, но колючки больно впивались в кожу, твердь не поддавалась.
     - Нет, - сказал Ариман. - Не могу.
     -  Мне  тоже трудно,  - признался Ормузд.  -  Куда легче,  оказывается,
создавать из тьмы или света, чем потом изменять уже созданное. Солнце слепит
глаза, но я ничего уже не могу с этим поделать.
     Он дошел до края тверди и заглянул во мрак. Туда сыпались песчинки. Там
что-то таилось. Что-то, еще не созданное, но уже желавшее явиться.
     - Жжется, - сказал Ариман. - Песок жжется.
     - Это солнце, - объяснил Ормузд. - Оно слишком жаркое.
     - Отодвинь его, - попросил Ариман.
     Ормузд встал на ноги, все еще вглядываясь в черноту.
     - Нужна влага, вот и все, - рессеянно сказал он. Мысли  его были заняты
другим:  ему казалось, что во  мраке кто-то живет.  Чудовища? Нет. Да и  что
такое эти  чудовища?  Просто  слово,  не имеющее  содержания,  как  не имело
содержания понятие о несозданном  и даже не придуманном. Нет, во мраке  жили
существа, без которых ни Ормузд, ни Ариман не могли бы обойтись.
     - Влага? - повторил Ариман. - Что такое влага?
     Думая о существах, живущих во мраке, Ормузд создал влагу из света - это
не мысль даже была, а тень ее, инстинктивное желание.
     И стало так.
     Песок  пропитался влагой мгновенно, солнце палило, и  вверх поднимались
испарения. Песчинки перестали  скатываться во  мрак, и Ормузд забеспокоился.
Почему-то ему казалось,  что  каждая песчинка, исчезавшая в черноте,  питала
существовавшую  там  жизнь.  Он  набрал  в  горсть мокрого песка  и швырнул,
темнота ответила эхом, и чей-то голос - на самом деле это была освобожденная
сознанием мысль - сказал:
     - Солнце. Песок. Я живу?
     И еще чей-то голос ответил:
     - Ха! Он называет это жизнью!
     И третий:
     - Мое имя! Я не знаю своего имени. Кто я?
     - Это ты? - спросил Ариман. - Это ты создаешь голоса?
     - Нет, - ответил Ормузд. - Там кто-то есть.
     - А здесь влаги стало слишком много, - сообщил Ариман. Ормузд и сам это
видел.  Песок  набух  и  прилипал  к  ногам.  К  тому  же,  свет,  впитавший
испарявшуюся  влагу, из белого  стал голубоватым, и в  нем  проявились более
плотные пятна, название которым придумалось сразу: облака.
     Это было красиво, и Ормузд знал, как сделать, чтобы стало еще лучше. Но
думал  он  о  тех, кто во  мраке, их было  уже не  трое, а пятеро, и вот-вот
должен был возникнуть шестой. Они там были, и их не было, потому  что  мысль
без  тела, сознание  без  движения  - еще не  сущности,  а  только зародыши,
ждущие, когда их введут в мир.
     Но  Ариман бубнил  над ухом  о  том, что влаги  слишком много, и Ормузд
отделил воду от суши, как отделяют правую руку от левой, если они сцеплены в
пожатии.
     И стало так.
     Влага  превратилась в реку,  пересекавшую  твердь, -  вода  вытекала из
мрака и  во мрак сливалась.  Вода  была прозрачной,  и сквозь  нее был виден
песок. Казалось, что  песчинки,  лежавшие  на дне,  увеличились  в размерах,
Ариман смотрел,  не мог насмотреться,  и что-то рождалось в  нем, чего он не
мог  определить.  Тоска?  Желание несбыточного?  Он  подбирал  слово,  и оно
нашлось, хотя Ариман и не понимал точно его значения. Слово было: память.
     - Я ничего не помню, - сказал Ариман. - Ничего. А ведь было так много.
     - Память, - повторил Ормузд. Но думать об этом он сейчас не хотел, да и
не мог, потому что события  происходили  с возраставшей  скоростью, и Ормузд
боялся утратить над ними контроль. Он слышал, как позади него Ариман опустил
в воду ладонь, и возник звук -  первый звук  в этом мире,  слабый булькающий
звук, аналога которому Ормузд не знал. А за краем тверди, во мраке, родилась
седьмая  душа,  сразу  следом  -  восьмая, и та,  что возникла  первой,  уже
поднялась почти до уровня, на котором мрак становился светом. Одна из мыслей
оказалась чуть более громкой, чем остальные,  - а может, чуть более близкой,
- Ормузд ухватился за нее, потянул, ощущая напряжение чужой воли,  и отделил
от прочих.  То, что он услышал, было странно знакомо,  ожидаемо, но все-таки
непонятно:
     - Любимый, где ты? Мне темно здесь... Мне здесь холодно.
     Должно  быть, эти  слова  услышал  и  Ариман.  Он подошел  к Ормузду  и
перегнулся  за край тверди, вглядываясь  во мрак. Лицо его стало  бледным до
синевы, будто измазанное окружавшим светом.

     - Это она, - произнес Ариман. - Та, что ждет...
     Он погрузил во мрак руку, и Ормузд сказал:
     - Не так. Не поможешь. Они должны сами.
     - Любимый... -  голос из  глубины приближался,  и в следующее мгновение
свет  будто  обнял  возникшую  из  мрака  фигуру,  линии  которой  были  так
прекрасны, что Ормузд прикрыл ладонью глаза - совершенство ослепляло больше,
чем могло это сделать солнце.
     Женщина  шла  по  кромке  света,  она  уже  видела  песчаную  твердь  с
пересекавшей ее рекой  и Ормузда, вытянувшего перед собой руки, но взгляд ее
был устремлен на Аримана, готового  броситься в бездну  и утонуть во  мраке.
Движения  женщины стали  стремительны, оставшееся пространство она пересекла
одним прыжком,  оказавшись в объятиях Аримана прежде,  чем он успел  сделать
хотя бы шаг навстречу.
     - Где ты был так долго? Я ждала... Так темно...
     Мысль захлебывалась в эмоциях, Ариман смотрел  в огромные глаза женщины
и,  будто  в  зеркале, видел себя.  Но почему-то  себя не  такого, каким был
сейчас,  а  другого,  неузнаваемого. Возможно, он  был таким  в  воображении
любящей женщины, а  может быть, взгляд  ее странным  образом отражал то, что
уже минуло, исчезло из памяти, сохранившись лишь в зеркале зрачков.
     Ариман  увидел себя молодым  мужчиной, на нем  была одежда, и он  стоял
перед  закрытой дверью, на которой висела  табличка с надписью - прочесть ее
он не мог, буквы сливались, дрожали и пропадали. Слова  возникали в сознании
самопроизвольно,  следуя  за эмоциональным восприятием, язык мысли  рождался
как  отражение  видимой картинки  - не из  памяти, которая была пуста,  а из
воображения,  плотно заселенного всем возможным, невозможным, существующим и
никогда не существовавшим.
     А следом за узнаванием себя пришло и узнавание имени.
     - Даэна, - сказал он.
     Женщина еще крепче прижалась к его груди - она тоже узнала имя, не свое
- имя любимого, ее эмоции в эти мгновения обретали  словесное отображение, и
ей казалось,  что слова рождались  из мрака, в котором она  находилась очень
долго, бесконечно долго, всегда.
     - Ариман, - сказала она.
     Между тем из мрака всплыли еще несколько фигур, и Ормузд,  ожидавший на
краю тверди их появления, протянул руки, встречая пришедших. Это были пятеро
мужчин  и  женщина,  смотревшие  вокруг  себя  и   не  видевшие  пока  всего
многообразия красок, уже доступных восприятию Ормузда.
     Один из мужчин пришел в  себя первым  и  сделал простую вещь, о которой
Ормузд не  подумал, - он создал из  мрака прочную тропинку, встал на  нее  и
пошел   вперед,   тропинка  удлинялась   с  каждым   его  шагом   и  наконец
соприкоснулась  с твердью. Остальные шли  следом и ступили на песчаный берег
реки  один за другим. Последней поднялась  женщина - почему-то,  не дойдя до
тверди, она сошла  с тропы  и, увязая по  щиколотку во мраке, будто в вязкой
трясине, обошла песчаный остров кругом и погрузила ноги в воду реки. Течение
было быстрым, и Ормузд видел, как вода обтекала ноги женщины, вздымая мелкие
бурунчики. Он нахмурился, пытаясь не упустить возникшую в сознании мысль. Не
мысль  - тень мысли.  Инстинктивным движением Ормузд  провел  ладонью  перед
своими глазами  - он не знал, почему  сделал  именно  так, но жест  оказался
правильным: он сумел поймать быстро таявшую мысль и поднес ее к глазам.
     Мысль  была  простой,  но  без  внимательного  рассмотрения   наверняка
ускользнула бы, слившись со светом: мы опять вместе.
     Мы опять вместе.
     Это была крепкая и  верная мысль.  Ормузд подержал ее на ладони - мысль
выглядела песчинкой, - и протянул женщине.
     - Мы опять вместе, - сказала женщина, принимая подарок.


Глава вторая

     Десять человек стояли на песчаном  берегу реки. Они были нагими,  но не
знали  об этом.  Они уже встречались  прежде,  некоторые  были  дружны, иные
враждовали или любили друг друга - впрочем, никто из них этого не помнил.
     Человек по имени Ормузд выглядел самым молодым. Посторонний наблюдатель
(впрочем, таких там не было и быть не  могло) назвал бы Ормузда мальчишкой и
вряд ли предположил,  что и свет,  и твердь с рекой, и  солнце были  созданы
совсем недавно именно его мощной фантазией.
     Рядом с Ормуздом стоял Ариман - человек,  способный сотворить разве что
тьму, но  тьма  уже  была в этом  мире.  Ариман обнимал за  плечи  невысокую
женщину, которую называл Даэной. Обоим казалось, что  их  притягивает  нить,
видимая только  им.  На  самом деле это  притяжение видели все  -  не  нить,
конечно, а слабое свечение эмоций, обнявшее две фигуры и  объединившее  их в
единое существо.
     Остальные  семеро,  поднявшиеся на твердь из мрака, были знакомы друг с
другом.  Смутно  проступали  имена  - но была ли это память или  всего  лишь
инстинкт,  требовавший  хоть  какой-то самоидентификации?  Имена становились
пылью, и  пылью становились попытки каждого понять себя, мир и  себя в мире.
Пыль  -  желтоватая,  как песок под  ногами, -  выступала у них  на  плечах,
ладонях, а у стоявшего  чуть в стороне от остальных человека по имени Антарм
пыль мысли запорошила даже волосы.
     Десять человек повернулись  друг к другу и наконец увидели себя. Каждый
отражался в глазах каждого,  и  каждый понимал себя  чужой мыслью, мгновенно
становившейся словом. Ормузд  улыбнулся Антарму, Антарм не сводил взгляда  с
Аримана,  обнимавшего  Даэну,   и   еще  один  человек  не  сводил  с  Даэны
пристального  взгляда   -   это  был  Влад,  а  за  Владом   следил  Виктор,
чувствовавший инстинктивно,  что не  должен доверять этому  человеку, потому
что... Неважно, эмоции были пока сильнее разума. Не должен - и все.
     Еще трое мужчин  - Авраам, Пинхас и  Генрих - подошли ближе и встали на
самом  краю тверди,  а  женщина  - Натали - осталась  в одиночестве  посреди
речного потока: вода была холодна,  прозрачна  и говорлива. Вода сказала то,
что  Натали пока понимала смутно -  слова не  содержали смысла, пока вода не
заполнила эту пустоту. Генрих здесь, и мы вместе.
     Мысль эта  каплями упала  на  плечо Генриха, будто вода, которую Натали
отряхнула с пальцев. Он обернулся.
     -  Наташа!  -  сказал  Генрих,  и  слово  это,  не  сказанное  даже,  а
вспыхнувшее в небе ярче солнца, бросило их друг к другу.
     Они  встретились и  застыли.  Цепь,  объединившая  этих  людей совсем в
другом месте  и во времени,  которое невозможно  было измерить,  замкнулась.
Десять  человек стояли  на  краю  тверди,  собирая по  крупицам  собственную
личность - одну на всех.
     Они говорили друг с  другом, потому что привыкли  (где? когда?) к такой
форме общения, и лишь много  времени спустя поняли: в истинном разговоре нет
слов, есть  только  образы, которыми  можно  выразить  гораздо  больше,  чем
символами-словами.
     - Я люблю тебя! - воскликнул Ариман.
     - Ты со мной, и я счастлива, - сказала Даэна.
     - Значит, - заметил Ормузд, - мы сильнее, чем думали.
     - Мы действительно сильнее, - подтвердил Антарм.
     А Влад добавил:
     - Если здесь что-то можно сделать силой.
     - Я пытаюсь, - пробормотал Виктор, - и ничего не выходит.
     - Господи, - произнес Пинхас, - велика сила твоя для меня, поднявшегося
к свету...
     - ...И благословен ты, дающий, -  это был голос Авраама, на что Генрих,
будучи   человеком  рациональным,  но  способным   воспринять  реальность  и
эмоционально, отреагировал словами:
     - Если мы поднялись  из мрака  к Творцу, то я вынужден признать, что Он
среди нас.
     - И он - человек, - заключила Натали, вызвав возмущенный взрыв эмоций у
Авраама и Пинхаса.
     Результат  не  замедлил  сказаться  -  тайфун  пронесся  по  маленькому
острову, даже  река на мгновение вышла из берегов, но  небольшое  наводнение
закончилось так же быстро, как началось.
     - Мы  все-таки  вырвались  оттуда,  - сказал Ариман, но созданный в его
воображении образ - огонь, охвативший небо, люди на небольших островках суши
посреди  болотной жижи,  фигуры Ученых,  как тени фантастических  существ на
блестевшей от жара поверхности  купола, - этот образ  ничего не  сказал  его
спутникам.
     - Оттуда? - переспросил Виктор.
     - Вы не помните,  - сказал Ариман. Это был не вопрос, а утверждение. Он
знал, что никто не помнит своего прошлого. Кроме него.
     А он помнил? В сознании рождались смутные  образы, и он понимал их. Это
были  изображения,  края которых  скрывались  в  тумане,  а  затем  медленно
проявлялись  -  вместе со  звуками, запахами и какими-то другими ощущениями,
которые он пока не мог определить.
     "...Мама привела меня в школу, расположенную в квартале от  дома. Школа
была нового типа, полуавтомат, и запись в  первый класс проводил компьютер с
голосом  телебабушки  Нины  -  чтобы  дети  не  боялись  и  чувствовали себя
спокойно. Я был спокоен. "Как тебя зовут, мальчик?" - спросила бабушка Нина,
и я сказал...
     Что же я сказал? Как все четко в памяти, каждая пылинка на  поверхности
стола,  куда  я  положил  свой  рюкзачок  с  игровой  приставкой!  И   голос
телебабушки я  помнил так отчетливо, будто она только  секунду назад сказала
свое:  "Какой  милый ребенок.  Ты хочешь записаться в первый класс? Как тебя
зовут, мальчик?" Я раскрыл рот...
     Что я сказал в тот момент?.."
     "...вспомнил ясно, будто увидел на  стереоэкране, - Метальников  первым
пошел в атаку на Ученых, когда Минозис и Фай захлопнули кокон, отгородив нас
от  Вселенной.  Но все равно - мне  не нравился  этот человек, даже  сейчас,
когда  мы  оказались...  где?  Представилась странная  сцена: спецназовец  в
камуфляже и маске в зале Московской хоральной синагоги, на  голове картонная
одноразовая ермолка, вокруг молящиеся евреи, а раввин Чухновский стоит перед
гостем и не может принять решения - то ли выставить нахала, то ли усадить на
почетное место: мало ли зачем явился в Божий  дом этот представитель власти?
Что  если  он собирается прямо в  зале, где хранится свиток Торы, произвести
арест?.."
     -  Ормузд, - сказал Ариман. - Учитель! Что ты знаешь об этом мире и что
помнишь о мире, который мы покинули?
     -  Ничего, - помолчав, отозвался Ормузд. - Я создал  твердь и солнце, и
воду, потому что... Мне так хотелось.
     - Что такое память? - спросил Виктор. - Памяти нет.
     Он  был неправ.  Ариман  помнил.  Память взрывалась,  будто  перегретый
котел, брызги рассыпались, падали, сливались друг с другом...
     "Мы  с ним  первый раз вели дело, за которое могли  получить не мелочь,
достаточную,  чтобы  свести дебет с кредитом,  а  полновесную сумму - Виктор
говорил  о ста тысячах новых рублей.  Нужно было отследить связи коммерсанта
по  имени Алексей Осташков. Заказ поступил от  его конкурента, и Виктор  был
уверен,  что,  получив  от  "Феникса"  неблагоприятные  для  себя  сведения,
заказчик обратится  к иным структурам,  и  Осташков долго не проживет, хотя,
конечно,  тут  все зависело от расторопности  охраны.  Бывали  случаи, когда
ситуация выворачивалась  наизнанку, и  убитым  находили вовсе  не того,  кто
предназначен был на роль жертвы.
     Виктор тогда сказал, что нужно исхитриться - и деньги взять, и человека
не погубить.  Нас  потом смогут обвинить в пособничестве, статья восемьдесят
три бис, в  лучшем же случае лишат лицензии. Но отказывать  клиенту нельзя -
слишком велика сумма.
     И мы сделали это. Я уже не помнил, как нам удалось"...
     -  Ты говоришь не  то,  - это  была  мысль человека по имени  Пинхас, и
Ариман вспомнил: когда-то и где-то они были знакомы. Раввин Чухновский. - Ты
мешаешь осуществлять предписанную человеку миссию.
     - Какую миссию? - воскликнул Ормузд.
     - Слияния  с  Творцом, - твердо  заявил  Пинхас Чухновский,  и Авраам -
Абрам Подольский в прежней жизни - поддержал его мысленным кивком.
     - Творец, - повторил Ормузд. - Я сотворил  свет и твердь,  и солнце,  и
воду. Ты говоришь обо мне?
     - Я говорю о Боге!
     - Что такое Бог?
     -  Бог -  это Творец  всего сущего,  бесконечно добрый и всепроникающий
Свет. И  у нас только один  путь  - постижение Господа, один  путь - от тьмы
нашего падения к Божественному свету.
     Ариман  обернулся  в  сторону  Чухновского,  представил его себе таким,
каким видел,  когда раввин лежал  на склоне холма, сжав руками голову, шляпа
катилась  по  склону,  ермолка упала и  застряла  в  кусте, а  полы  пиджака
задрались,  и оказалось, что ремень  раскрылся, брюки свалились, это было не
столько  смешно,  сколько нелепо, в  тот  момент он  не  обратил внимания, а
сейчас  почему-то