ения королю Людвигу".
   Гейне, но совету Маркса, не пощадил и других коронованных деспотов
Германии. Особенно часто стрелы его остроумия попадают в царствовавшего
тогда в Пруссии короля Фридриха Вильгельма IV из династии Гогенцоллернов.
Гейне его изображает под видом китайского богдыхана, пьяного деспота,
который под влиянием винных паров рисует себе райскую жизнь своих
подданных:

   Дух революции иссяк,
   Кричат все лучшие дружно:
   "Свободы не хотим никак,
   Нам только палок нужно!"

   В другом стихотворении тот же Фридрих Вильгельм IV именуется "новым
Александром", бездарным преемником великого полководца древности
Александра Македонского. Поэт высмеивает его завоевательные планы
покорения мира, и прежде всего Эльзас-Лотарингии и Франции:

   Сидит наш Второй Александр и врет
   Среди одурелого клира.
   Герой продумал наперед
   План покоренья мира.

   "Эльзас-лотариигцы нам свояки,
   Зачем тащить их силой?
   Ведь сами идут за коровой телки
   И жеребец за кобылой.

   Шампань! Вот эта страна мне милей:
   Отчизна винограда!
   Чуть выпьешь - в голове светлей
   И на душе отрада.

   Там ратный дух мой пробудится вновь, -
   Я в битвах смел и пылок!
   И хлопнут пробки, и белая кровь
   Польется из бутылок.

   И мощь моя брызнет пеной до звезд,
   Но высшую цель я вижу:
   Хватаю славу я за хвост, -
   И полным ходом к Парижу!.."

   Политические стихотворения поэта печатались в парижской газете
"Форвертс". Но прежде всего Гейне шел за одобрением к Марксу, и тот
находил время среди непрестанных забот и волнений, чтобы внимательно
поработать с Гейне над его новыми созданиями. С января 1844 года Гейне
писал поэму "Германия". Он дал ей подзаголовок "Зимняя сказка". Это было
иносказание: Германия, скованная зимней стужей реакции, раскрывалась в
ряде путевых очерков, написанных живым стихом, близким к народной песне, к
разговорной речи. Путешествие по Германии, описанное в поэме, было
вымышленным, но разные города, которые якобы проезжает поэт, изображены с
большой точностью и правдоподобием.
   В первой главе поэт рассказывает о своем прибытии в "печальный
ноябрьский день" на границу Германии.
   Сладостное чувство при виде родины постепенно омрачается. Маленькая
нищенка поет песню, грустную песню отречения от земных благ, сочиненную
попами для того, чтобы держать в подчинении рабов. Поэт с сарказмом
говорит:

   Я знаю мелодию, знаю слова,
   Я авторов знаю отлично:

   Они без свидетелей тянут вино,
   Проповедуя воду публично.

   Этой слащаво-смиренной проповеди покорности Гейне противопоставляет
революционный призыв переустройства мира:

   Я новую песнь, я лучшую песнь
   Теперь, друзья, начинаю:

   Мы здесь, на земле, устроим жизнь
   На зависть небу и раю.

   При жизни счастье нам подавай!
   Довольно слез и муки!
   Отныне ленивое брюхо кормить
   Не будут прилежные руки.

   А хлеба хватит нам для всех, -
   Закатим пир на славу!
   Есть розы и мирты, любовь, красота
   И сладкий горошек в приправу.

   Да, сладкий горошек найдется для всех,
   А неба нам не нужно -.
   Пусть ангелы да воробьи
   Владеют небом дружно!

   Этот жизнерадостный тон поэта, верящего в приход нового,
социалистического общества, несомненно, навеян общением с Марксом,
которому Гейне читал главы из новой поэмы.
   Любой дорожный эпизод наводит поэта на раздумье.
   Прусские таможенники роются в его чемоданах, ища контрабанду:

   Обнюхали все, раскидали кругом
   Белье, платки, манишки,
   Ища драгоценности, кружева
   И нелегальные книжки.

   Глупцы, вам ничего не найти,
   И труд ваш безнадежен
   Я контрабанду везу в голове,
   Не опасаясь таможен.

   И много книг в моей голове,
   Поверьте слову поэта!
   Как птицы в гнезде, там щебечут стихи,
   Достойные запрета.

   Случайная реплика о Таможенном союзе, брошенная соседом по почтовой
карете, вызывает резкую насмешку Гейне. Не о таком объединении Германии
под руководством реакционной Пруссии мечтает он. Поэт хочет видеть свою
родину единой и демократической, без прусских юнкеров, без вышколенных
бессловесных солдат, без немецких князей и королей.
   В фантастическом сне поэт беседует со средневековым императором
Фридрихом Барбароссой, кумиром всех националистов. Гейне, описывая эту
встречу, невольно вспоминал геттингенский скандал с графом Вибелем из-за
Барбароссы. И он представил этого кайзера как жалкого, растерянного
старика, сидящего в подземелье горы Кифгайзер. Барбаросса обанкротился со
своей мечтой о спасении Германии, и ему даже нечем расплатиться с
солдатами-наемниками. Гейне с необычайным остроумием рассказывает старику,
что пришли иные времена - с монархами теперь не церемонятся, а модная
"машинка гильотина" может укоротить Барбароссу на голову.

   "Герр Ротбарт! - крикнул я. - Жалкий миф!
   Сиди в своей старой яме!
   А мы без тебя уж, своим умом
   Сумеем управиться сами!

   Сиди же лучше в своей дыре,
   Твоя забота - Кифгайзер.
   А мы... если трезво на вещи смотреть:
   На кой нам дьявол кайзер?"

   Гейне осмеял не только героев средневековой старины.
   В поэме даны разоблачительные портреты современных поэту реакционеров,
видящих в национализме и католичестве оплот монархии. Поэт называет их по
именам: Генгстенберг, Масман, Ян, он зло издевается над этими мракобесами.
   Тянется по грязной и липкой дороге почтовая карета.
   Мелькают города и городишки, где царит внешнее спокойствие и под
пуховыми перинами сладко спят обыватели в ночных колпаках. Гейне
рассказывает о проезде через крепость Минден, Бюкебург, родину его деда, и
Ганновер.
   Наконец в иронически-лирическом тоне поэт изображает встречу с матерью,
описывает впечатление от полусгоревшего Гамбурга. Мелькают по улицам
города видения юношеских лет. Как в тумане, Гейне встречает своего старого
цензора Гоффмана, "кривого Адониса" - гамбургского антиквара; банкир
Гумпель, высмеянный в "Путевых картинах" под именем Гумпелино, уже умер.
Много перемен в Гамбурге.

   И ратуша где, о которой сенат
   И бюргерство восседало?
   Все без остатка пожрал огонь,
   И нашей святыни не стало.

   Гейне с горькой иронией расхваливает своего издателя Юлиуса Кампе, с
которым он отправляется в винный погребок:

   С другим издателем я б отощал,
   Он выжал бы все мои силы,
   А этот мне даже подносит вино -
   Я буду при нем до могилы.

   Хвала творцу! Он, создав виноград,
   За муки воздал нам сторицей,
   И Юлиус Кампе в издатели мне
   Дарован его десницей.

   Гейне завершил свою поэму хвалой тому новому поколению, которое придет
на смену лицемерам, ханжам тевтономанам, всему отживающему старому
обществу:

   Растет поколенье новых людей -
   Со свободным умом и душою,
   Без наглого грима и подлых грешков, -
   Я все до конца им открою.

   Растет молодежь - она поймет
   И гордость и щедрость поэта, -
   Она расцветет в жизнетворных лучах
   Его сердечного света.

   Гордо говорит Гейне о роли поэта, чье свободное слово не могут задушить
никакие королевские приказы. Он обращается с предостережением к земным
властителям:

   Берегись, не тронь живого певца!
   Слова его - меч и пламя.
   Страшней, чем им же созданный Зевс,
   Разит он своими громами.

   И старых и новых богов оскорбляй,
   Всех жителей горнего света
   С великим Иеговой во главе, -
   Не оскорбляй лишь поэта.


   В апреле 1844 года Гейне отправил рукопись поэмы "Германия" Кампе.
Чтобы избежать предварительной цензуры, он составил большой сборник "Новые
стихотворения", куда входил лирический цикл "Новая весна", политическая
лирика - "Современные стихотворения" и поэма "Германия. Зимняя сказка".
Поэт решил снова съездить в Гамбург, на этот раз с Матильдой, как только
будет готов набор книги.
   В сборах и хлопотах время проходило быстро. Матильда бегала по
модисткам и шляпочницам, словно готовилась в кругосветное путешествие.
Гейне сообщал матери:
   "Я приезжаю с семьей, то есть со своей женой и попугаем Кокотт". Это не
было шуткой. Матильда не допускала мысли, что Кокотт останется в Париже, а
она будет в Гамбурге.
   Теперь у Марксов тоже прибавилось хлопот. В мае у них родилась дочь,
которую назвали, как и мать, Жснни.
   Молодые супруги были очень счастливы и вместе с преданной им служанкой
Ленхен Демут ухаживали за ребенком.
   Когда однажды перед отъездом Гейне зашел к Марксам, он застал их в
большой тревоге. Женни в слезах стояла перед колыбелью дочери, которую
сводили судороги.
   Маркс взволнованно говорил, что малютка погибает.
   Гейне взглянул на девочку и с какой-то убедительной решимостью сказал:
   - Тут нужна теплая ванна!
   Он сам приготовил ванну, положил в нее ребенка, и судороги
прекратились. Малютка была спасена.
   - Я никак не ожидал, что поэт Гейне может выступать в роли детского
врача! - весело сказал Маркс.
   - Но вам теперь, к сожалению, придется искать другого врача, - ответил
Гейне. - Ведь я на днях уезжаю в Гамбург.


                             ГОРЕСТНЫЕ СОБЫТИЯ


   Небольшое судно, легко развернувшись на Эльбе, полным ходом подходило к
Гамбургскому порту. Гейне стоял на палубе и всматривался в даль, чтобы
разглядеть знакомые контуры города. Но глаза его были так слабы, что он
все видел словно в густом тумане, через который едва пробивались золотые
лучи июльского солнца. Когда судно пришвартовалось к берегу, он услыхал
радостный голос Шарлотты; теперь он мог разглядеть сестру, махавшую ему
платком. Рядом с поэтом стояла Матильда, возбужденная предстоящей встречей
с незнакомыми ей родственниками. Она не выпускала из рук деревянного ящика
с широкими отверстиями, внутри которого находилась металлическая клетка с
попугаем. Множество саквояжей, картонок, портпледов и чемоданов составляло
багаж элегантной парижанки, решившей блеснуть перед гамбургскими жителями.
   На берегу выяснилось, что сам дядя Соломон приехал в порт встретить
племянника с женой. Это слегка рассмешило Гейне, но ничуть не удивило. Он
понимал, что дядю разъедает любопытство скорее увидеть жену племянника.
   Очень осунувшийся после недавней болезни, поседевший и еще слабый,
Соломон Гейне стоял у своего экипажа, тяжело опираясь на толстую палку.
Все же старый жизнелюбец не забыл приколоть к сюртуку бутоньерку, в
которой как всегда красовалась пышная алая роза, его любимый цветок. Он
хотел помочь Матильде сесть в экипаж и галантно взял из ее рук деревянный
ящик, но тут же вскрикнул и от неожиданности уронил его на землю.
   Кокотт просунул голову в отверстие, больно ущипнув Соломона за палец.
Матильда испуганно кричала, что убили ее любимца, дядя недоумевал, узнав,
что в ящике попугай, и растирал раненый палец. Гейне весело смеялся,
говоря:
   - Это наш попугай Кокотт передал вам, дорогой дядя, привет из Парижа.
   Присутствие молодой и красивой женщины оживило старого банкира. Он
говорил с Матильдой по-французски как умел, и ее развлекал странный акцент
дяди. Его дети, Карл и Тереза, жившие в Гамбурге, холодно-вежливо приняли
новую родственницу.
   Лучше всех отнеслась к Матильде добрая и сердечная мать Гейне. Она
любила Матильду хотя бы потому, что та ухаживала за ее больным сыном.
   Прошло две недели, и Матильда явно стала скучать.
   Она не понимала почти ни одного слова по-немецки, а когда Кампе,
познакомившись с ней, говорил много лестных слов по адресу Гейне, Матильда
простодушно сказала:
   - Мне все говорят, что Лнри пишет хорошие стихи.
   Но я их никогда не читала и не знаю, чего они стоят. Я верю людям на
слово и вижу, что Анри - умный человек.
   А Гейне шутливо добавил:
   - Знаете, в чем главное достоинство Матильды? Она не имеет ни малейшего
понятия о немецкой литературе и не прочла ни одного слова, написанного
мною и моими друзьями и врагами.
   В начале августа пришло сообщение о болезни матери Матильды, и Гейне
отправил жену во Францию. Теперь он стал, не отвлекаясь, заниматься
корректурными листами новой книги. Особенно тщательно читал поэт и вносил
изменения и поправки в текст поэмы "Германия". Он очень опасался за судьбу
своего любимого детища и предвидел, что придется выдержать бои с идейными
врагами. Гейне хотелось, чтобы поэма, хотя бы в отрывках, была напечатана
в парижском "Форвертсе", ставшем под влиянием Маркса самым передовым
органом немецкой печати. Кроме того, отдельные места поэмы могли быть
помещены там без вмешательства немецкой цензуры. Гейне все время страдал
от печальной необходимости самому подстригать и уродовать свои мысли. Он
как-то сказал Кампс:
   - Вы, милейший издатель, и не подозреваете, как мучительна для меня
необходимость самому подвергать цензуре каждую мысль, как только она
появляется. Писать,' когда дамоклов меч цензуры висит на волоске над моей
головой, - да ведь от этого можно сойти с ума!
   Двадцать первого сентября 1844 года Гейне написал из Гамбурга дружеское
письмо Марксу: "Дорогой Маркс!
   Я снова страдаю моей роковой болезнью глаз и лишь с трудом царапаю вам
эти строки. Все, что я хочу вам сообщить важное, я могу вам сказать устно
в начале следующего месяца, потому что я готовлюсь к отъезду, напуганный
намеками, поданными мне свыше: у меня нет желания быть схваченным... Моя
книга отпечатана, но выйдет в свет только через десять дней или через две
недели, чтобы сразу не поднялся шум. Корректурные листы политической части
книги, именно те, где находится моя поэма, посылаю вам сегодня бандеролью
с троякой целью. Именно, во-первых, чтобы вы позабавились, вовторых, чтобы
вы сразу же нашли способы действовать в пользу книги в немецкой печати, и,
в-третьих, чтобы вы, если найдете целесообразным, дали напечатать в
"Форвертсе" лучшее из новой поэмы..."
   Гейне просил Маркса написать вступительную заметку к отрывкам из
"Германии", если они появятся в "Форвертсе". Письмо заканчивалось словами:
"Будьте здоровы, дорогой друг, и простите мне мою бессвязную мазню. Я не
могу перечитать того, что написал, но нам ведь надо так мало слов, чтобы
понять друг друга!

   Сердечно ваш Г. Гейне".


   Когда в октябре Гейне вернулся в Париж, его ждали там горестные вести.
Прусское правительство путем дипломатических переговоров добилось от
премьер-министра Франции Гизо закрытия газеты "Форвертс". Отрывки из
"Германии" успели появиться при содействии Маркса.
   Вся редакционная группа "Форвертса" была выслана из Франции, а редактор
Бернайс привлечен к суду за "подстрекательство к убийству прусского
короля" и брошен в тюрьму. Наступили тяжелые месяцы для немецких
революционеров. На квартиру к Марксу явился полицейский комиссар с
предписанием в двадцать четыре часа оставить пределы Франции. Гейне тяжело
переживал это событие.
   Накануне своего отъезда из Парижа Маркс прислал Гейне коротенькую
записочку:
   "Дорогой друг! Я надеюсь, что завтра у меня еще будет время увидеться с
Вами. Я уезжаю в понедельник.
   Издатель Леске только что был у меня. Он издаст в Дармштадте выходящий
без цензуры трсхмесячник.
   Я, Энгельс, Гесс, Гервег, Юнг и др. сотрудничаем. Он просил меня
переговорить с Вами о Вашем сотрудничестве в области поэзии или прозы. Я
уверен, что Вы от этого не откажетесь, - нам ведь нужно использовать
каждый случай, чтобы обосноваться в самой Германии.
   Из всех людей, с которыми мне здесь приходится расставаться, разлука с
Гейне для меня тяжелее всего. Мне очень хотелось бы взять Вас с собой.
Передайте привет Вашей супруге от меня и моей жены.

   Ваш. Карл Маркс".


   Гейне удивлялся мужественности и выдержке Маркса: даже в момент, столь
тяжелый для семьи, он не забывал о своем кровном деле, о революционной
пропаганде в Германии.
   Женни Маркс было разрешено остаться на несколько дней в Париже. Маркс
уехал в Брюссель, а она спешно распродавала мебель и белье за бесценок,
чтобы достать деньги на дорогой переезд. В начале февраля 1845 года Женни,
больная, с маленьким ребенком на руках, в зимнюю стужу покинула Париж и
отправилась в Брюссель.
   Гейне почувствовал незаполнимую пустоту после отъезда Марксов и
разгрома редакции "Форвертса". Поэт находился в мрачном настроении; оно
усиливалось недавней скорбной вестью о кончине дяди Соломона. Он умер 23
декабря 1844 года, и об этом первая сообщила сестра Шарлотта. Известие о
смерти дяди ошеломило поэта. Мысли об этом завладели им, и он вспоминал в
мельчайших подробностях всю историю своей дружбы-вражды с дядей.
   Он написал прочувствованное письмо Шарлотте и просил передать
соболезнование Карлу и Терезе в постигшем их семейном горе. Из последних
разговоров с дядей он вынес убеждение, что в завещании банкира ему уделена
значительная сумма. Вскоре он получил от Карла официальное извещение о
смерти Соломона Гейне. В том же конверте с траурной каймой лежала выписка
из завещания, где Генриху Гейне была оставлена единовременная сумма в
восемь тысяч франков. Гейне не верил своим глазам. Значит, дядя поддался
уговорам Карла и его жены Сесиль Фуртадо, которая теперь мстила поэту за
то, что он высмеял в печати ее родственника-биржевика. Гейне лишился
ежемесячной ренты, единственного верного источника существования. Это
произошло в тот момент, когда болезнь его заметно прогрессировала:
появились первые признаки паралича лицевых нервов и правой руки; глаза
отказывались служить, надвигалась слепота. Гейне больше всего опасался,
что Матильда останется без средств, если он умрет.
   Начался многолетний, терзавший нервы поэта спор о наследстве. Тяжба с
Карлом Гейне приняла общественный характер. Издатель Кампе, композитор
Джакомо Мейербер, Фарнгаген фон Энзе, Фердинанд Лассаль и другие
общественные деятели оказали поддержку больному поэту.
   Выяснились подлинные причины жестокости Карла Гейне.
   Этот наследник многомилионного дела отца боялся, что Генрих Гейне в
своих "Мемуарах", подготовлявшихся к печати, расправится с гамбургской
родней и обнаружит перед всем светом ее торгашество и бессердечие.
   Гейне жил в большой нужде, несмотря на то что много работал. Ему стоило
огромных усилий писать и читать, приходилось приглашать в помощь
секретаря. Но он находил в себе силы бывать у друзей, чтобы обменяться
мнениями о литературных и политических событиях. Промышленный кризис в
Европе 1846 года, неурожаи в Германии, распространение идей научного
социализма среди рабочих-все говорило о том, что назревает революция.
   Пройдет два года, и Маркс и Энгельс в "Манифесте Коммунистической
партии" смогут сказать, что "призрак коммунизма бродит по Европе".
   В это время большой читальный зал в центре Парижа, в Пале-Рояле, был
всегда переполнен немецкими и другими иностранными корреспондентами и
журналистами.
   На большом столе лежало около пятидесяти самых разнообразных
газет-французских и иностранных. Журналисты вылавливали из них самые
свежие сообщения о политическом брожении, происходившем в разных странах,
и живо обсуждали все новости.
   В этом зале часто видели худого, осунувшегося человека, с трудом
передвигавшего ноги; глаза его были странно полузакрыты, лицо несколько
перекошено, а маленькая седая бородка придавала ему болезненный вид.
   Только хорошо знавшие поэта могли узнать в этом человеке Генриха Гейне.
Он с жадностью набрасывался на немецкие журналы и газеты и внимательно
читал их.
   Часто он встречал свое имя в различных немецких и французских газетах.
Продажные писаки неистово обрушивались на него, утверждая, что он уже
кончился как писатель, что он давно умер морально, прежде чем умрет
физически. Когда Гейне лечился на водах в Барежс, один из таких писак
сообщил, что поэт помещен в дом для умалишенных. И тот же корреспондент в
августе 1846 года сообщил, что Гейне скончался.
   Но поэт был жив, и в эти тяжелые для него времена он находил поддержку
у французских друзей. Оноре де Бальзак еще в 1840 году написал рассказ
"Принц богемы" и посвятил его Гейне с прочувствованной надписью, он часто
посещал больного поэта. Теофиль Готье и Альфред Ройе увез