арри в чувство, дал успокоительных капель и осторожно свел его по
лестнице. Он усадил Гарри в кресло в своем кабинете и спросил с нежностью:
   - Что с тобой, мой мальчик? Чего ты испугался?
   Гарри был бледен. Он судорожно схватился рукой за висок, помолчал и
потом ответил:
   - Я не знаю, как тебе сказать, дядя Симон... Мне кажется, что дедушка
"Восточник" и я - это одно лицо.
   Я видел себя в пустыне, ты говорил с бедуинами на их языке, мы понимали
друг друга, и я был в таком же белом наряде, как они. И в то же время я
понимал, что я - это я, а не мои покойный дедушка. Что это все значит?
   - Очень просто, - ответил дядя Симой: - v тебя слишком пылкое
воображение. Я хотел бы, чтобы ты был сочинителем, чтобы ты писал такие же
статьи и брошюры, как я. Это приносило бы пользу обществу, по ты, я вижу,
нс способен к этому. У тебя слишком большое воображение, а оно вредит
тому, кто хочет оставаться на почве фактов. Может быть, из тебя бы
получился неплохой поэт, но я, как и твоя мать, не люблю ни поэзии, ни
прочих суеверий. А на чердак я тебя больше не пущу.


                               РЫЖАЯ ИОЗЕФА


   Раз в неделю, по пятницам, Самсон Гейне вставал особенно рано. Поспешно
выпив чашку кофе, он отправлялся в гостиную, где уже был накрыт стол синим
сукном и в двух медных подсвечниках горели сальные свечи, бросая
красноватый отсвет на большие и маленькие мешочки с деньгами, горкой
лежавшие на столе.
   Самсон Гейне как член общества попечения о бедных с удовольствием
выполнял долг оказания помощи нуждающимся. Трудно было бы найти более
подходящего человека для этой миссии. Самсон Гейне был очень отзывчивым,
добрым и учтивым со всеми, даже с самыми бедными.
   нe довольствуясь общественными суммами, собранными для раздачи, он
жертвовал и собственные деньги, раскладывая их в отдельные мешочки. По
своему усмотрению он вместе с мешочком от общества попечения вручал
бедняку и свой мешочек. Практичная Бетти не раз попрекала мужа за
расточительность и утверждала, что недалек тот час, когда он сам будет
стоять с протянутой рукой. Но, хотя дела Самсона Гейне шли неважно, он
только посмеивался над словами жены.
   В одну из таких пятниц отец разбудил Гарри, велел ему встать и при этом
произнес речь, как всегда тщательно подготовленную заранее: ведь говорить
ему было трудно - красноречием он не отличался.
   - Сын мой, - сказал спокойно, но торжественно Самсон Гейне, - я хочу,
чтобы ты присутствовал при раздаче денег нуждающимся. В мире столько злых
и жестоких людей, что все твои лицейские учителя, включая и ректора
Шальмейера, не могут научить добру. Вставай, одевайся и приходи в
гостиную. Там ты будешь учиться добру! Ты ведь не маленький, тебе уже
пятнадцать лет.
   Когда Самсон Гейне усадил Гарри рядом с собой на высокий стул за
большой стол с медными подсвечниками и мешочками с деньгами, он сказал
сыну как бы в дополнение своей речи:
   - Есть люди, которые утверждают, что у них доброе сердце, но от этого
сердца до кармана с кошельком очень далекое расстояние и между их добрым
намерением и выполнением его время тащится, как почтовый дилижанс.
   Но у истинно добрых людей это расстояние покрывается с быстротою
арабского скакуна.
   Между тем в передней уже раздавался гул голосов и шарканье ног. Наконец
няня Цнипель, исполнявшая в эти дни роль привратника, открыла дверь в
гостиную и сказала:
   - Входите поодиночке, один за другим и вытирайте ноги.
   Из передней к столу протянулась длинная очередь. Тут были бедняки
разных возрастов: седые старики, женщины на костылях, даже маленькие дети,
круглые сироты. Самсон Гейне хорошо знал своих клиентов. Он разговаривал с
каждым из них, справляясь о делах и здоровье, а Гарри ему подавал мешочки,
которые бедняки прятали, рассыпаясь в благодарности. К столу подошла
старуха Фладер. Вернее, ее приволок внучек, рыжий мальчик со злыми
зелеными глазками, по имени Юпп.
   Гарри хорошо знал этого соседского мальчика, который постоянно дразнил
его, как и другие мальчишки, крича имя Гарри по-ослнному, задевая его
длинной удочкой и бросая в него "лошадиные яблоки". Юпп сердито взглянул
на Гарри и тотчас же опустил глаза, поддерживая дряхлую бабушку. Самсон
Гейне подал ей стул и старался подбодрить старуху, очевидно СТОЯВШУЮ на
краю могилы. Высохшая, бледная, скорее похожая на привидение, чем на
человека, старуха Фладер лопотала тихим дребезжащим голосом слова
признательности и при этом положила руку на голову Гарри, как бы
благословляя его. Обращаясь к внуку, она сказала растроганно:
   - Юпп, поди поцелуй ручку милому мальчику.
   Должно быть, она это сказала потому, что Гарри сам протянул ей два
мешочка. Юпп состроил кислую гримасу, но выполнил приказание бабушки.
   От поцелуя Юппа Гарри жгло, как от укуса змеи.
   Смутившись, Гарри вынул из кармана несколько медных монет, все свое
достояние, и подал Юппу. Тот, не сказав ни слова, пересчитал монеты и
равнодушно сунул их в карман куртки. Впоследствии, встречая Гарри на
улице, Юпп по-прежнему дразнил его, задевая удочкой, и бросал в него
"лошадиные яблоки".
   Когда Самсон Гейне роздал все мешочки и закончил прием бедняков, нянька
Циппель открыла окна, чтобы проветрить комнату, в которой стоял густой чад
от нагоревших сальных свечей. Самсон Гейне вскоре ушел к себе; тут нянька
поманила Гарри и таинственно сказала
   - Иди сейчас же ко мне на кухню.
   Гарри не заставил себя просить дважды. Кухня с детства таила для него
какое-то очарование. Это был особый мир вещей и людей, ни с чем не
сравнимых. Кухарка орудовала у очага ухватами, кочергами и длинными
ложками: таинственно кипел котелок, и вода, булькая, шеитала какие-то
странные истории; черный кот, любимец Циппель, грелся у огня, мерцая
темно-зелеными глазами. Здесь по вечерам бывало особенно уютно, когда
Циинель рассказывала страшные сказки о белых призраках, появляющихся в
полуразрушенных рейнских замках в дни полнолуния, о девушках, утопившихся
в реке и ставших русалками, о злоключениях Оттилии, королевской дочери, на
чужбине и о многом другом. Гарри впитывал в себя народные сказки и
поверья. Его горячее воображение рисовало все эти волшебные истории с
большой ясностью: по ночам сказки старой Циииель, песни, которые она пела
мальчику, отражались в его путаных, загадочных снах. Иногда Бетти
появлялась на кухне и разгар рассказов Ципиель и безжалостно прогоняла
Гарри в комнаты, несмотря на его мольбы. Порой кухню пoсещала старуха с
трясущейся седой головой и дрожащими руками. Голова ее была покрыта
темным платком, носила она какую-то странную одежду, напоминавшую
древнегреческий хитон, а рука ее всегда сжимала толстую сучковатую палку.
Удивительно было видеть ее среди городских улиц, потому что она напоминала
лесную колдунью, жившую где-нибудь в дикой чаще. И действительно, эту
женщину, имени которой никто не знал, считали ведьмой. Все звали ее
Гохенкой, так как она была родом из города Гоха. Гохеика занималась
колдовством и знахарством. Говорили, что она хорошо излечивает от дурного
глаза. Поэтому-то Циппель и позвала Гарри на кухню. Она испугалась за
своего питомца, услышав, как старая Фладер нашептывала что-то, обращаясь к
Гарри.
   И хотя это были слова благословения, Циппель все же, нз суеверия,
первым делом трижды плюнула на голову мальчика, чтобы отвести сглаз. Гарри
не противился этому: он не хотел огорчать свою няньку, которую очень любил
за сказки и песни. На кухне сидела Гохенка. Она уже знала, что от нес
требуется. Не здороваясь с Гарри, Гохенка обожгла его колючими черными
глазами. Затем приступила к делу: намочив скрюченный палец слюной, она
провела им по лицу Гарри, шепча какие-то заклинания. Гарри даже
показалось, что она произносит латинские слова: но, как он ни был силен в
латыни, он не мог разобраться в смысле ее заклинаний, да едва ли и старуха
знала, что она говорит. Лицо ее было сурово-сосредоточенным, морщинки
змеились по щекам. Она отрезала несколько волос на голове мальчика,
пошептала над ними, затем взмахнула рукой по воздуху. Лицо Гохенки
посветлело, и она сказала, обращаясь к Циппель:
   - Ну вот, ничего дурного не будет... не будет...
   Гарри пристроился на скамейке в углу, ожидая какихнибудь новых
рассказов. Но женщины говорили о чем-то своем, неинтересном, и мальчик уже
собирался уйти из кухни, как вдруг Тохенка обернулась к нему и поманила
пальцем. Гарри приблизился. Он, правда, побаивался, чтобы ведьма не
проделала с ним еще каких-нибудь штук, но не подал виду, что ему это
неприятно. А Гохенка смотрела на него, как бы обдумывая что-то, а потом
сказала:
   - Такой хороший, такой красивый мальчик! Приходи ко мне, в мою хижину.
Приходи, там ты увидишь чудеса.
   Гарри раскраснелся от неожиданности. Давно уже он хотел побывать у
Гохенки, о которой рассказывали столько занятного. Но Гарри не знал, как
это сделать и где она живет.
   - Приходи же ко мне, не пожалеешь! - говорила Гохенка. - Как выйдешь за
ворота города, иди все прямо, не поворачивай ни влево, ни вправо, до самой
старой мельницы. Поднимись на горку, пройди вдоль опушки леса, а там, кого
ни встретишь, спроси, как пройти к Гохеике, - каждый скажет.
   Несколько дней Гарри мучила неясная тревога. По временам он задумывался
на уроках и даже ответил неппопад учителю, аббату д'Онуа, чем привел его в
совершенную ярость. Аббат д'Онуа преподавал французский язык и считал, что
немец, плохо отвечающий французский урок, ведет себя вызывающе по
отношению ко всей Франции и выказывает пренебрежение к ее императору.
Аббат д'Онуа вообпле не любил Гарри за его живой, иронический ум и
насмешливое отношение к системе его преподавания. Аббат д'Онуа добивался,
чтобы мальчики зазубривали уроки и выпаливали по первому требованию все
правила и исключения слово в слово, как это написано в учебнике,
составленном самим аббатом. Учитель наказал Гарри за рассеянность и
оставил его на два часа после уроков.
   Сидя в опустевшем классе, Гарри думал, откуда же пришло смутное
беспокойство, охватившее его в последние дни, и, привыкший разбираться в
своих мыслях и чувствах, понял, что причиной всему - впечатление,
произведенное на него Гохенкой. Мальчик никак не мог решить, почему
колдунья позвала его к себе. Он прочел слишком много умных книг, для того
чтобы поверить в колдовские чары, и поэтому не боялся, что Гохепка может
причинить ему вред, да и для чего это ей? Вот если бы она действительно
была колдуньей, хорошо бы попросить ее наслать какое-нибудь наваждение на
аббата д'Онуа! Нельзя ли сделать так, чтобы его рыжий парик вдруг
позеленел, а его уши превратились в ослиные?
   Мало-помалу, предаваясь своим размышлениям, Гарри все же решил
отправиться к Гохенке. Конечно, он не скажет об этом матери, потому что
она рассердится, ведь мать не любит никаких суеверий и волшебства.
   А почему бы не пойти к Гохенке сегодня? Ведь все равно он поздно придет
домой, так часом раньше, часом позже - не важно.
   Гарри не мог дождаться той минуты, когда старый сторож Никкель, звеня
связкой ключей, откроет дверь и выпустит узника. Но вот время настало, и
аккуратный Никкель минута в минуту появился на пороге класса. Со стопкой
учебников под мышкой Гарри побежал к старой мельнице. Он хорошо знал
дорогу. Вот здесь, у мостика, где протекает Дюссель, утонул его милый
друг, Вилли Вицевский. Славный белокурый мальчик, сидевший с Гарри на
одной скамейке. Он был такой добрый, что не обижал ни мухи, ни бабочки, ни
жучка. Однажды Гарри увидел, идя вместе с Вилли, как в быстрый поток реки
упал, сорвавшись с берега, маленький котенок.
   - Спаси котенка, Вилли, ведь ты хорошо плаваешь, - сказал Гарри.
   Недолго думая, Вилли побежал по мостику, но поскользнулся и упал в
воду. Ему удалось схватить барахтавшегося котенка и выбросить его на
берег. Но при этом Вилли захлебнулся и пошел ко дну. Гарри поднял крик.
   Прибежали люди и вытащили бедного Вилли уже мертвого. Когда бы Гарри ни
приходилось бывать здесь, у него щемило сердце, и он снова в подробностях
вспоминал этот страшный случай.
   Так было и теперь. Но, отогнав от себя печальные мысли, Гарри бежал
дальше и дальше. Окончились окраинные улички города. Вот колесная
мастерская с огромным колесом, прибитым к фасаду вместо вывески. С другой
стороны - кузница. Гремит молот, жаром пышет из дверей. Дорога стала
подниматься. Гарри увидел небольшой лесок. Налево виднелась старая черная
мельница. Ее крылья, обломанные и облупленные, бессильно повисли.
   Уже много лет она была заброшена. Гарри почти не встречал прохожих. Он
запыхался от бега, хотелось есть, но какое-то непреодолимое желание найти
хижину Гохенки влекло его вперед. Незаметно для себя он свернул на лесную
тропинку. Лес становился все гуш.е. Чередовались лиственные и хвойные
деревья. Вечерело, небо стало розовым. В чаще было темно, пахло сыростью.
Вдруг Гарри показалось, что кто-то следит за ним, притаившись за
деревьями. Ему стало жутко, но он все шел вперед. Тут ему послышалось, как
позади хрустнула ветка. Он обернулся... и замер. Раздвинув невысокий
кустарник, перед ним стояла девушка, стройная, худая, в легком платье.
   Кроваво-рыжие волосы спадали с ее головы двумя длинными косами. Девушка
обвила ими свою шею, и Гарри вдруг показалось, что это кровь стекает с ее
отрубленной головы. Движения девушки были порывистыми, будто она чего-то
испугалась. В ней было что-то напоминавшее дикого лесного зверька. Трудно
сказать, кто больше смутился и испугался - Гарри или девушка.
   - Кто ты? - сказал Гарри и не узнал своего голоса.
   Девушка теперь спокойно смотрела на него большими темными глазами. Лицо
и руки у нее выделялись какой-то особой белизной.
   "Ни одна из дочерей Ниобеи не была так красива, как эта девушка", -
подумал Гарри и повторил вопрос:
   - Кто же ты? Может быть, ты лесная нимфа?
   Девушка засмеялась, но странным смехом, словно не поняла слов Гарри.
Красиво изогнутые губы ее дрогнули, обнажая двойной ряд зубов матовой
белизны. Девушка немного глуховатым голосом, похожим на голос Гарри,
сказала медленно, цедя каждое слово:
   - Я Иозефа и живу тут, в лесу. Тетя меня зовет Зефхен... А ты откуда
пришел?
   - Из города. Меня зовут Гарри... Ты не знаешь, где живет Гохенка?
   Девушка опять засмеялась:
   - Гохенка? Это моя тетя. Иди за мной.
   Зефхен взяла Гарри за руку и повела в сторону от тропинки между
деревьями. Мохнатые ветви цепляли Гарри за одежду, колючие иголки царапали
его.
   Наконец Зефхен привела мальчика на небольшую круглую лужайку. Там было
светлее, пахло свежей зеленью.
   Зефхен уселась под большим дубом на мягкий зеленый мох и почти насильно
усадила Гарри с собой.
   - Я тебя не поведу к ней, - сказала Зефхен.
   - Почему? - спросил Гарри.
   - Я не хочу. Тебе там нечего делать.
   Гарри не знал, как быть. Он растерянно смотрел на девушку. Она играла
прядями огненно-рыжих волос и действительно походила на лесную русалку.
Уйти Гарри боялся: он мог не найти дорогу, но и оставаться с этим лесным
зверьком было страшновато. Зефхен сказала:
   - Что ты молчишь? Хочешь, я спою тебе песню?
   И она запела песню, слова которой взволновали Гарри:

   Оттилия, мой нежный цвет,
   Не ты одна мне дашь ответ:

   Ты хочешь, чтоб моря лазурный вал
   Или дуб высокий твой труп качал,
   Или хочешь ты светлый меч целовать?
   На нем - господня благодать.

   И тут же, слегка изменив голос, Зефхен продолжала:

   "Не хочу я, чтоб моря лазурный вал
   Или дуб высокий мой труп качал;
   Хочу я светлый меч целовать -
   На нем господня благодагь".

   Гарри был потрясен пением Зефхен. Он испытывал какой-то внутренний
трепет, слезы навернулись на его глаза. Все было так необычно и так
неожиданно, что у Гарри закружилась голова. Он пришел в себя, услыша
знакомый хриплый голос Гохенки. Она появилась неожиданно на краю лужайки и
медленно шла, приближаясь к ним.
   - Милые, хорошие дети, - говорила она, - я так рада, что вы
познакомились. Будьте друзьями. Но только теперь, Гарри, беги домой,
потому что твои родители и Циппель заждались тебя. Скоро ночь на дворе. Но
ты приходи к нам...
   - Приходи к нам, приходи к нам! -как слабое эхо, повторила Зефхен и
улыбнулась так радостно, что Гарри надолго запомнилась эта улыбка.
   Так Гарри свел знакомство с рыжей Иозефой. Сначала он никому не
рассказывал об этой неожиданной встрече, которая произвела на него такое
сильное впечатление. Но время от времени он исчезал куда-то, не говоря
ничего ни дома, ни школьным товарищам. Однажды в заду.певной беседе Гарри
признался во всем другу Христиану Эсте.
   Как-то раз, когда они шли вместе из лицея, Гарри увлек его в заросшую
аллею Дворцового сада и молча подал ему небольшую записку. В ней было
написано красными буквами:

   Оттилия, ты нежный цвет,
   Не ты одна мне дать ответ...

   Христиан прочитал песню, написанную на клочке бумаги, и спросил:
   - Что это значит?
   - Это песня, которую одна девушка написала для меня своей кровью.
   Эсте недоверчиво посмотрел на Гейне. Лицо товарища было серьезным.
   - Ты всегда фантазируешь, Гарри, я тебе не верю.
   Гарри взял записку из рук Христиана и спрятал ее в карман.
   - Очень жаль, Христиан! Я хочу тебе рассказать про нее. Ее зовут Зефхен
и она дочь палача.
   - Не верю, не верю! - закричал Эсте.
   Но, когда Христиан выслушал рассказ Гарри, он понял, что все это
правда. С тех пор Гарри уже больше не делился со своим другом и не
рассказывал ему о встречах с Зефхен. И в самом деле, в этих встречах было
столько таинственного и непонятного для трезвых, прозаических людей, что
Гарри боялся их злых насмешек.
   Cjп ходил украдкой в зеленую чащу, где стоял полуразвалившийся домик
Гохенки. Гарри уже знал о ней все. Оказалось, что Гохенка была вдовой
дюссельдорфского палача, умершего несколько лет назад. С ней жили еще две
старухи, сестры, с трясущимися головами и дрожащими руками. Гарри видел,
как старухи сидели за прялками в хижине Гохенки, ворчали и перебранивались
между собой.
   Зефхен была дочерью боннского палача и племянницей Гохенки. Ремесло
палача считалось проклятым, никто с ними не хотел родниться, и поэтому все
браки заключались между семьями палачей. Когда умер отец Зефжен, ее взяла
на воспитание Гохенка. Девушка росла в лесу, не видя вокруг людей, кроме
трех старух или случайных прохожих. Эта лесная красавица была нелюдимой и
даже в своих снах видела не людей, а диких ззерсй. Она с трудом научилась
грамоте, зато знала голоса лесных птиц, рев диких зверей, запахи всех
цветов и трав, которые она помогала собирать Гохенке для ее
чудодейственных зелий. Еще из родного дома принесла Зефхен сюда много
старинных народных песен. Она их пела, когда Гарри приходил к ней, а
иногда рассказывала ему о страшных обычаях и поверьях, переходивших у
палачей из рода в род. Когда ей было восемь лет, в дом ее дедаиалача
как-то осенним вечером съехались гости. Это были старейшие палачи из самых
отдаленных мест Германии. Седобородые, с лысыми головами, молчаливые и
суровые, они были одеты по старой моде, и поверх одежды у них красовались
ярко-красные плащи, под которыми они держали длинные мечи. Когда стемнело,
хозяин усадил гостей за большой каменный стол под старым развесистым
дубом. Смоляные факелы густым красным светом озаряли это странное
пиршество. Хозяин и гости пили из серебряного кубка, украшенного
изображением морского бога Нептуна с дельфинами. Это было большой
роскошью, потому что ни в одном трактире палачу не подавали иного кубка,
кроме деревянного, и в этом выражалось презрение к нему. Иногда они пили
из стеклянных кружек, но затем трактирщик их разбивал, потому что никто не
хотел к ним прикасаться губами.
   Дед велел Зефхен лечь спать, но своенравная девочка, сгорая от
любопытства, спряталась в густой листве и следила за пиршеством. По
окончании ужина все встали из-за стола и построились попарно. Они сбросили
свои красные плащи, и теперь Зефхен, дрожа от страха, увидела, что каждый
де