дку, но гребец ловко справлялся с веслами и уверенно
вел свой просмоленный челн вперед. Гейне подружился с одним из рыбаков,
молодым парнем, красивым и крепким, пропитанным запахом рыбы и соли. Этот
парень успел уже побывать на английском торговом судне во Франции и Дании,
Испании и Португалии. Но отец моряка умер, и он вернулся на родной остров,
чтобы никогда не покидать его. Парень был молчалив, но Гейне сумел найти в
нем поэтический проблеск. Среди островитян-фризов сохранилось много
старинных песен, легенд и сказаний. Эти люди были полны суеверия; они
думали, что злые ведьмы насылают бури на корабли, а добрый дух -
"хлопотун", защитник невинных душ матросов и пассажиров - старается их
спасти от гибели. Вера в "хлопотуна" была так сильна, что еще лет сто
назад на кораблях во время ужина матросы ставили для него лишний прибор и
клали лучшие куски на его тарелку.
   Гейне запоминал морские сказки, услышанные от рыбаков, и, гуляя по
берегу, думал о великой истории человечества, связанной с морем. На
берегах южных морей родились мифы о прекрасных греческих богах: о могучем
царе богов и людей Зевсе, его жене Гере, дочери Лфродите, вышедшей из пены
морской на острове Кипре, о морском боге Посейдоне, морской богине Фетиде,
родившей великого смертного героя Ахилла, о многих других богах, рожденных
эллинской народной фантазией. По морским волнам неслись корабли греческих
воинов, осаждавших Трою, и суда крестоносцев, завоевателей древнего
Иерусалима.
   Образы античного мира, средневековья, нового времени возникали перед
поэтом, когда он бродил по морскому берегу или сидел на прибрежном песке,
вслушиваясь в многоголосую музыку водной стихии. И ему казалось, что
вот-вот из пучины вынырнет грозный морской бог с трезубцем или, резвясь,
поплывут но волнам веселые нимфы, или вдруг на горизонте покажется
страшное видение-таинственный корабль Летучего Голландца с распущенными
парусами, обреченного вечно странствовать по морям. При встрече с другими
кораблями оттуда пытаются передать пакет с почтой, но этих писем нельзя
доставить, потому что они адресованы давно умершим людям - ведь Летучий
Голландец и его экипаж давно потеряли счет времени.
   Мысли и образы, рожденные Северным морем, воплощались в стихах,
написанных в новой для Гейне манере Переливчатые голоса моря, то бурного,
то меланхолически-спокойного, не вмещались в обычные размеры и ритмы. Это
были вольные стихи, подчиненные особой, внутренней гармонии слова. Плывя в
челноке вокруг острова или лежа на палубе кораблика лицом кверху, Гейне
как бы впитывал в себя звуки моря и краски солнечного заката.

   Огненно-красное солнце сходит
   Вглубь, в далеко шумящее,
   Серебром окаймленное море;
   Воздушные тучки, прозрачны и алы,
   Несутся вслед: а напротив,
   Из хмурых осенних облачных гряд,
   Ликом грустным и мертвенно бледным
   Смотрит луна; а за нею,
   Словно мелкие искры,
   В дали туманной мерцают звезды.

   Буря на море, где "все кипит и свистит, трещит и ревет в сумасшедшем
доме звуков", рождает у Гейне новое стихотворение:

   Беснуется буря,
   Бичует волны.
   А волны ревут я встают горами,
   И ходят, сшибаясь и пенясь от злобы,
   Их белые водяные громады,
   И наш кораблик на них с трудом
   Взбирается, задыхаясь,
   И вдруг обрушивается вниз,
   В широко разверстую черную пропасть.
   О море!
   Мать красоты, рожденной из пены,
   Праматерь любви, пощади меня!..

   И вот наступает штиль. Сверкают золотые чешуйки на водной глади,
безбрежно широкое ласково пенится море.
   Гейне записывает:

   Тишь на море! Ярким светом
   Дали водные залиты,
   И в уборе зыбком судно
   След зеленый оставляет.

   У руля улегся боцман
   И храпит, на брюхе лежа,
   А у мачты чинит парус
   Весь смолой покрытый юнга.

   Щеки грязные не могут
   Скрыть румянца, и тоскливо
   Рот сведен, тревоги, муки
   Полон взор его прекрасный.

   Тут же рядом разъяренный
   Капитан стоит: - Мошенник -
   Он кричит. - Да ты из бочки
   У меня стянул селедку! -
   Тишь на море! Над волнами
   Рыбка умная всплывает
   И, в лучах головку грея,
   Плещет хвостиком игриво.

   Неожиданно на рыбку
   Чайка вниз летит стрелою
   И, с добычей легкой в клюве,
   В высь лазурную взмывает.

   Из стихотворений самых различных-от философских до жанрово-бытовых -
складывался цикл "Северное море". Гейне писал и прозаический очерк под тем
же названием. Здесь в легкой и, казалось бы, безобидной форме курортной
корреспонденции содержались глубокие мысли о литературе и политике,
религии и философии. Вращаясь в кругу немецких мелких дворян и даже
владетельных особ, главным образом смещенных с тронов бурным вихрем
времени, Гейне подшучивал над тем, что Германия, породившая столько
князей, "всегда была конским заводом государей": "Страшно подумать, какое
множество миниатюрных деспотиков должны мы, немцы, кормить. Если даже эти
князья уже не держат в руке скипетра, то все же они держат ложку, нож и
вклку и едят отнюдь не овес, да и овес обошелся бы дорого".
   По вечерам, когда курортное общество собиралось в казино, проводя время
в салонных разговорах и танцах, молодой доктор прав Генрих Гейне был
нарасхват. Его остроумие, живой и общительный характер, умение скрыть даже
колкость в изящной светской оболочке делали его желанным в этом обществе,
столь чуждом ему по духу.
   Гейне шутил, смеялся, слушал бесконечные разговоры о породистых
собаках, лошадях и предках и тут же мысленно рисовал карикатуры на этих
напыщенных и ничтожных людей. Впрочем, и здесь Гейне нашел нескольких
более тонких и образованных собеседников.
   К их числу принадлежала княгиня Сольмс-Лих, посетительница салона
Фарнгагенов. Она была горячей почитательницей стихов покойного лорда
Байрона и читала наизусть отрывки из его "Чайльд-Гарольда". Однажды на
прогулке она сказала Гейне:
   - Знаете, господин доктор, я вас считаю единственным последователем
Байрона.
   - О нет, - с живостью ответил Гейне, - я его страстный почитатель, но
не последователь! Во мне совсем нет английского сплина, и моя горечь идет
от желчных орешков моих чернил.
   - Но у вас столько яда! - сказала княгиня.
   - Согласен, - ответил Гейне, - но это только противоядие от укуса тех
змей, которые еще угрожающе притаились в развалинах старых замков и
католических соборов...


                                    IV


                              ГОДЫ СТРАНСТВИЙ


                               Снова Гамбург


   Был рождественский вечер 1825 года. Гарри, зябко кутаясь в шерстяной
шарф, сидел за столом в комнате сестры, жившей в Гамбурге.
   Он писал в Люнебург Рудольфу Христиани, как всегда, кратко и вместе с
тем обстоятельно. Образным языком поэта сетовал Гейне на свое пребывание в
Гамбурге.
   "Дорогой Христиани! Скверная здесь жизнь. Дождь, снег и слишком много
еды. И я очень зол. Гамбург днем - большая бухгалтерия, а ночью - большой
кавардак..."
   Неопределенность положения мучила Гейне. Адвокатом он не стал и уже не
собирается стать им. Почему?
   Он сам не мог объяснить это точно. "Все теперь думают, - писал он
Христпани, - что я остаюсь здесь для адвокатства! По я знаю меньше, чем
кто-либо, что я здесь стану делать. Ты только не думай, что я
бездельничаю, - напротив, где бы я ни находился, я пишу стихи. Следующую
замечательную песню я сочинил вчера вечером. Разве она не изумительна? Но
для того чтобы ты с этим согласился, мне нужно действительно ее написать,
что я и делаю:

   Они любили друг друга,
   Но встреч избегали всегда.
   Они истомились любовью,
   Но их разделяла вражда.

   Они разошлись, и во cue лишь
   Им видеться было дано.
   И сами они не знали,
   Что умерли оба давно.

   Знаешь ли ты во всей немецкой литературе лучшее стихотворение?"

   Это была обычная манера Гейне: полушутя-полусерьезно писать о своих
стихах, слегка посмеиваясь над их автором. Наверно, он и не предполагал,
что это стихотворение окажется одной из лучших жемчужин в его поэтической
кироне.
   В письме Гейне сообщал также о судьбе своего "Путешествия по Гарцу":
"Рукопись отправлена теперь Губи ну, и мне любопытно, сколько
верхнегарцских елей вырубит у меня цензура?"
   Опасения Гейне оправдались. Едва он раскрыл январский номер журнала
"Собеседник" и нашел в нем "Путешествие по Гарцу", как кровь хлынула к
щекам и молоточки застучали в висках. Гейне увидел, что его детище
изуродовано. Он понял, что благоразумный и благонамеренный Губиц, боясь
цензуры, основательно "подчистил"
   текст, а прусская, цензура довершила расправу. Все, что касалось
своеволия и глупости дворян или католической церкви, было немилосердно
изъято, так что концы не сходились с концами. Сперва Гейне в крайнем
раздражении решил написать резкое письмо Губицу и отказаться от
сотрудничества в его журнале, но рассудительность взяла верх: он не
отправил письма, но решил приложить все силы, чтобы издать полиостью
"Путешествие по Гарцу"
   и именно в Гамбурге, над которым прусская цензура не имела власти. Надо
было найти издателя. Молодой купец Меркель, дружески относившийся к Гейне,
предложил познакомить его с Юлиусом Кампе, владельцем книготорговой фирмы
"Гоффман и Кампе". Генрих охотно согласился, но выразил сомнение, что
Кампе может заинтересоваться его произведениями - он ведь издаст писателей
с именами. Однако Меркель, поговорив с Кампе, передал Гейне приглашение
издателя.
   Гейне долго стоял у витрины книжного магазина "Гоффман и Камне", прежде
чем решился войти туда.
   Он улыбнулся, вспомнив, что Гамбург- колыбель его литературной славы и
что он так же робел у входа в редакцию "Гамбургского стража". С тех пор
прошло девять лет, и Гейне действительно многого добился за это время.
   Он уверенно открыл дверь и очутился в книжной лавке.
   Продавец сказал, что господин Кампе находится в своем кабинете, рядом с
читальней. Гейне вошел в маленькую комнатку, заставленную столами, на
которых валялись рукописи, корректурные листы и книги. Навстречу поднялся
высокий, гр\зный человек средних лет, седой, с небольшими бегающими
ярко-черными глазками и длинным прямым носом. Он был похож не то на
пастора, приготовившегося к проповеди, не то на актера, исполняющего роли
"благородных отцов". Говорил он сдержанно и размеренно, тихим голосом, но
порой в глазах мелькало лукавство, и чувствовалось, что этот человек себе
иа уме.
   - Я - Гейне, - просто сказал Генрих.
   Кампе (это был он) улыбнулся:
   - Я сразу догадался, господин доктор. - Он усадил поэта в кресло и сел
напротив, - Мне знакомы ваши произведения, - произнес Кампе
многозначительно. - Две книги стихотворений, две трагедии, проза в
"Собеседнике". Все есть в моей книжной лавке. Но о чем у нас будет
разговор?
   Гейне высказал желание издать "Путешествие по Гарцу". При этом он
пожаловался иа Губица и прусскую цензуру.
   Камне внимательно выслушал, немного подумал и сказал:
   - Очень хорошо! Я ставлю вам единственное условие, чтобы в книге,
которую мы издадим, было не меньше двадцати пяти печатных листов. Тогда не
нужна предварительная цензура и мы спокойно отпечатаем книгу.
   - А вы не боитесь, что ее конфискуют? - спросил Гейне.
   - Гамбург-торговым город, и мы умеем продавать свои товары, -
усмехнулся Камне. - Прежде чем издание конфискуют, оно уже будет
находиться в руках читателей или за пределами города. Об этом не
беспокойтесь, господин доктор, ваше дело - сдать рукопись и получить
гонорар.
   Впервые Гейне услышал такие деловые слова от издателя. Да, Камне ему
решительно понравился. Насколько он был смелее, чем берлинские издатели!
   - В книге будут стихи и проза, - сказал Гейне. - Я думаю назвать ее
"Путевые картины".
   - Неплохо, - заметил Камне. - Путешествия нынче в моде, и название
безобидное. Думаю, что мы с цензором поладим и покажем Пруссии, на что
способен вольный город Гамбург.
   Разговор, видимо, был окончен. Гейне взялся за шляпу, польщенный тем,
что Кампс говорил с ним, будто с маститым писателем. Тут Камне удержал его:
   - Прошу прощения, немаловажный вопрос: какой гонорар вам угодно
получить за книгу?
   Такой вопрос Гейне слышал впервые. Если ему и платили, то не
спрашивали, сколько он хочет. Обычно это были гроши. Боясь запросить много
и скрывая неловкость, Генрих сказал твердо:
   - Двадцать луидоров, господин Камне.
   Издатель поспешил согласиться, но предупредил, что он покупает рукопись
раз и навсегда, на всю жизнь, и ни за какие переиздания больше не платит.
Конечно, это были кабальные условия, но Гейне не возражал, потому что ему
очень хотелось, чтобы книга вышла. Да и двадцать луидоров были ему теперь
особенно нужны. Мелкие происки гамбургских родственников, боявшихся, что
дядя слишком щедро поддерживает племянника, делали свое. Отношения с дядей
Соломоном стали опять неровными, и Генрих старался теперь реже бывать в
его доме.
   На прощание Юлиус Кампс совсем очаровал Гейне, вручив ему сразу
двадцать луидоров, даже без всякой расписки.
   - Когда принесете рукопись, мы составим договор, - сказал Камне,
подавая руку. - Рад, очень рад был познакомиться!
   Гейне вышел из лавки приятно взволнованный. Пестрые обложки книг на
витрине подмигивали ему, словно говорили: "Скоро у нас будет новая
соседка, твоя книга".
   Так опытный делец Юлиус Кампс сделался издателем Генриха Гейне,
постепенно завладев правом на выпуск всех его литературных произведений.
   В мае 1826 года в издательстве Кампе вышел из печати первый том
"Путевых картин" Гейне. Это была сборная книга: в нее вошли "Путешествия
по Гарцу" в более полном виде, чем в "Собеседнике", цикл стихов под
заглавием "Северное море", лирические стихотворения, названные
"Возвращение на родину", и несколько маленьких поэм, написанных в
последние годы.
   Кампе не ошибся, издавая молодого поэта. Книга Гейне быстро разошлась и
пользовалась большим успехом у передовой молодежи. Политический смысл
"Путешествия по Гарцу" был хорошо понят читателями: в путевых очерках
Гейне явно звучало осуждение отживавшему строю феодальной Германии.
Недаром враги Гейне и его демократических идей ополчились на эту книгу,
объявили ее "плоской и шутовской", а остроты "грубыми и неприличными".
Гейне писал друзьям, что его "распинают на кресте" и "забрасывают грязью".
Однако он гордился тем, что его сатира попадала в цель и задевала за живое
мракобесов. В задушевном письме к ноэту-несеннику Вильгельму Мюллеру Гейне
говорил с откровенностью:
   "Время очень уж гнусное, и тот, в ком есть сила и прямодушие, обязан
мужественно вступить в борьбу с надутой, скверной и невыносимо кичливой
посредственностью..."
   Гейне задумал написать второй том "Путевых картин".
   У него накопилось достаточно сюжетов и мыслей для этого, но нужно было
сосредоточиться, уединиться, уйти от будничных забот и мелких огорчений,
преследовавших его в Гамбурге. Кампе подбадривал поэта, говорил, что в
литературе, как на войне, надо развивать достигнутый успех и, преследуя
отступающих, приступом завладеть цитаделью врага. Издатель чувствовал, что
интерес к Гейне растет. Он тщательно подбирал положительные и
отрицательные отзывы о "Путевых картинах" и в кругу друзей похвалялся тем,
что, подобно Колумбу, открыл новую Америку в лице Генриха Гейне.
   Летом 1826 года Нордерней принял прошлогоднего знакомца. На этот раз
Гейне нашел среди курортных гостей многих своих читателей. Были такие,
которые презрительно отворачивались от "дерзкого писаки" и даже нс хотели
с ним разговаривать. Но другие приветливо встречали Гейне и искали
знакомства с ним. Не до всех доходил сокровенный смысл "Путешествия по
Гарцу", для поверхностных умов это произведение казалось
шутливоюмористическим. Поэтому Гейне порадовался, когда русский дипломат
Козловский, отдыхавший на острове, сказал ему:
   - В ваших произведениях, господин Гейне, шутка носит очень, очень
серьезный характер.
   Гейне помолчал и добавил:
   - Пустая шутка для меня все равно, что умственное чихание или обезьянка
шарманщика в красной курточке.
   У каждой благородной шутки должна быть серьезная подмалевка.
   Гейне не вел на Нордернее праздную жизнь курортных гостей. Когда
головные боли не мучили его, поэт уединялся в рыбачьей хижине и работал;
пристроившись у простого деревянного стола, выкрашенного в черную и
зеленую краски, он раскладывал листы бумаги и писал.
   Стол был низеньким, с неровными шаткими ножками, и, наверно, никто еще
никогда не писал на нем ни одной строчки. Но Генрих обращал на это мало
внимания. Ему столько хотелось сделать! Снова море, то прихотливо-бурное,
то ласково-спокойное, влекло его к себе. Он как-то написал Кампе: "...^оре
было так неистово, что я часто боялся утонуть. Но эта родственная стихия
не причиняет мне зла. Она отлично знает, что я могу быть еще неистовее. И
потом - разве я не придворный поэт Северного моря? Она знает также, что я
должен еще написать вторую часть".
   И он действительно писал вторую часть "Северного моря". Картины
величественной природы: солнечные закаты, лунные ночи, вздымающиеся
морские волны, исторические и мифологические видения - снова все это ожило
в вольных размерах второго цикла морских стихотворений. Мысль поэта
становилась смелее. Горькие раздумья о судьбе истерзанной и раздробленной
родины проникали в эти стихи, поэт говорил о ничтожных немецких князьях,
стригущих своих верноподданных, как баранов, о жалких "улитках", деятелях
Союзного сейма, бессильного решать дела Германии и подчиненного воле
жандарма Европы Мсттерниха.
   И сердце поэта тосковало и обливалось кровью, потому что он горячо и
страстно любил родину и мечтал возможно скорее увидеть ее свободной.

   Как в зимний вечер усталый путник
   Жаждет горячей, радушной чашки чая,
   Так жаждет сердце мое тебя,
   Немецкая родина!

   Пусть вечно твоя благодатная почва
   Рождает гусаров, плохие стихи,
   Глупцов и скудоумные книжки;
   Пусть вечно, вместо сухих колючек,
   Питаются розами твои зебры;
   Пусть вечно пребудут надменны и праздны
   Твои сановные обезьяны
   И пусть, раздуваясь от жира и спеси,
   Себя считают выше и лучше
   Всей остальной рогатой скотины;
   Пусть вечно твои улитки, отчизна,
   Своей медлительностью кичатся,
   В ней полагая залог бессмертья;
   И пусть в благородном своем собранье
   Решают подсчетом голосов:
   Считать ли сыром дырочки в сыре?
   Пусть обсуждают высокие власти,
   Как бы улучшить породу овец,
   Чтобы снимать с них шерсти побольше
   И чтобы могли их стричь пастухи
   Всех без разбора;
   Пусть вечно несправедливость и глупость
   Тебя наводняют, Германия. -
   Я и такой тебя жажду сердцем...

   В этих словах звучала горькая ирония. Мысль поэта вес время обращалась
к будущему, когда свободолюбивые идеи одержат верх над косностью и
раболепием немецкого мещанства. Поэт и назвал вторую часть "Путевых
картин" - "Идеи". И прибавил к этому: "Книга Ле Граи".
   Па Нордернее Гейне писал эту книгу, задуманную уже давно, еще в
Люнебурге. Какая живость ума, какое богатство образов сверкали в "Книге Ле
Гран"! Поэт обращалси к Эвслине, женщине, созданной его фантазией. Это был
как бы обобщенный образ любимой - и Лмалип, и ее сестры Терезы, и
Фредерики Роберт. С ней ведет лирическую беседу поэт, рассказывает о своем
детстве, смешивая вымысел с правдой, называя себя то сыном далекой Индии,
то признаваясь в том, что родился в рейнском городе Дюссельдорфе. "Книга
Ле Гран" - тоже своего рода путешествие. Только не в пространстве, а во
времени. Гейне вспоминает прошлое, и каждая подробность из дней детства
поэта выписана с такой любовью и нежностью, что невольно волнует читателя.
Вот маленькая каморка, и французский барабанщик Ле Гран учит мальчика
Гарри великой музыке революции. Ритмы боевых песен революции звучат в
"Книге Ле Гран", с ее страниц встает некогда любимый Гейне образ
французского императора в треугольной шляпе и сером походном сюртуке.
   Он прославлен поэ