елена  знойной  тьмы,
которую он уже столько раз  чувствовал  сегодня,  в  первый  свой  день  в
Будапеште, преображенная и охлажденная, была перед  ним  и  здесь;  и,  не
ощущай он от этого странной неловкости  (даже  в  руках),  он  легко,  без
заминки проникся бы прекрасным приподнятым настроением. То  существо,  что
рядом с ним двигало руками над тарелкой, с легким звоном прибора, было как
внезапно слетевшая к нему надежда, как  дверь,  открывшаяся  вопреки  всем
ожиданиям.
   Дональд сразу понял, что  Бейрут,  видимо,  не  тема  для  разговора  с
соседкой по столу, и предпочел рассказать ей о тромбонистах с "Кобры" и  о
том,  как  толпа  на  набережной  устроила  им  овацию  после  прощального
концерта. Она от души смеялась. Гергейфи видел это, он сидел наискосок  от
нее, через стол.
   Он взял себя в руки, наш Тибор, быстро и энергично соображая.  Ведь  он
явился сюда с готовым и твердым намерением, касавшимся, конечно, не Ласло,
а этого англичанина и его прокуриста. Но теперь, когда  он  вдруг  увидел,
как при виде Дональда блеснуло что-то за наглухо закрытыми ставнями Марго,
и сейчас незаметно наблюдал за обоими, ему еще раз  и  гораздо  отчетливее
представилась  отправная  точка  иной  возможности:  один   из   вариантов
освобождения Путника.
   Это значило привести одно в согласие с другим.
   Он понял это тут же, за столом.
   Теперь следовало  сообразить  как.  Старик  Глобуш  из  Мошона  многого
добился, стал богатым человеком. Но его машинный парк безнадежно  устарел.
И необходимость обновления  становилась  безотлагательной.  Если  бы  ему,
Тибору, удалось привезти в Мошон этого англичанина, да  еще  по  поручению
Будапештского коммерческого общества, в котором служил Тибор, чтобы там, в
Мошоне, во время переговоров о приобретении новой техники, от  локомобилей
до  сеноворошилок,  добиться  наиболее  благоприятных  условий  от   фирмы
"Клейтон и Пауэрс", это  изрядно  укрепило  бы  позиции  его  отца  и  его
собственные позиции в будапештской фирме тоже, и старику Глобушу пошло  бы
на пользу. Неужели невозможно заманить  англичанина  в  Мошон  в  качестве
эксперта, чтобы со знанием дела установить, что же там необходимо, и сразу
же получить от англичанина и его прокуриста преимущественные предложения?!
Конечно, все поставки будут осуществляться череп  будапештскую  фирму,  но
при наиболее благоприятных  условиях  можно  будет  приобрести  товар  для
Мошона по более низким ценам, принимая во внимание то, что поставки  будут
комплектные. Сам Глобуш был как бы живым капиталом. За  эту  сделку  можно
было браться с чистой совестью.
   Любое сконто, которое тому  было  нужно  при  быстром  проведении  этой
сложной операции, нетрудно было получить с венского завода.
   При этом Гергейфи уже знал, что  господа  собираются  ехать  дальше,  в
Хорватию.
   Мошон был почти что по пути.
   Фирма предоставит машину.
   А уж на месте непомерное венгерское гостеприимство  тоже  сделает  свое
дело.
   К тому же в Мошоне уже есть нечто вроде господского дома. Старый Глобуш
построил его, а сам, конечно, как и прежде, живет в крестьянской избе.  Но
одно время он носился  с  мыслью  о  женитьбе,  хотя  в  последний  момент
отказался от нее. Теперь там стоит вилла со всем возможным комфортом. Надо
будет на нее поглядеть.
   Все это Гергейфи обдумывал за  столом.  После  ужина  следует  наладить
контакт с англичанином.  С  прокуристом,  пожалуй,  придется  держать  ухо
востро, это типичный венский пройдоха, наверно, хитрый как бес; он даже со
стариком Руссовым очень сносно говорит по-венгерски. То, как легко Дональд
беседовал с Марго по-французски, тоже не укрылось от внимания  Тибора.  Но
на эту удочку он не клюнет. За сегодняшний день он уже успел услышать, как
отлично Дональд говорит и по-немецки. И хватит с него. А что,  если  он  и
по-венгерски разумеет? Для англичанина это невероятно. Но так  или  иначе,
тут надо соблюдать осторожность, хотя бы из-за венского  прокуриста.  Сидя
за столом, Тибор решил еще сегодня ночью отослать  спешное  письмо  своему
отцу в Мошон. На старика можно положиться. В нем есть  шарм,  шик  и  даже
элегантность,  уж  он-то  сумеет  все  наилучшим  образом  подготовить   и
устроить. Карету, верховых лошадей, красивых девочек для услуг, а там, где
требуются надежные люди - для чистки платья,  обуви  и  прочего,  -  обеих
старух. "Бывшие потаскухи из Вены". Тибор улыбнулся, отложил свои  деловые
раздумья и прислушался к болтовне господина  инженера  Радингера  из  Вены
(там его прозвали "джентльменом с большой буквы"!) с  племянницей  госпожи
Руссов, молодой, замечательно красивой дамой, но не во вкусе Гергейфи  (мы
охотно как-нибудь узнаем о его вкусах - может быть, "красивые девочки"  из
Мошона?). Разговор между Радингером и его дамой велся на немецком языке.


   Можно  сказать,  многоязычный  стол.  Доктор  Харбах  за  ужином  долго
беседовал с Ирмой Руссов, но предмет их разговора остался неизвестным  для
окружающих, остался погребенным под царившей здесь многоголосицей, но  под
спудом, казалось, пустил глубокие разветвленные корни. Итак, эта беседа не
была беспредметной,  что  обычно  в  обществе  не  принято.  На  Николетту
Гаудингер, племянницу хозяйки дома, "джентльмен с большой  буквы"  наводил
жуткую скуку, чего он сам, видимо, нимало не замечал, а она вновь и  вновь
пыталась прислушаться через стол, о чем же  говорят  Харбах  и  его  дама,
может, даже надеялась вмешаться в их разговор как третья  собеседница,  но
тщетно. Оба что-то быстро бормотали, ни на кого не обращая внимания.
   Госпожа Руссов была очень довольна. Она часто и с  болью  ощущала,  как
мало родительский  дом,  при  всем  его  богатстве,  дал  этому  милому  и
одаренному ребенку, у которого, увы, нет тех ярких вывесок, которые обычно
выводят женщину в люди. А ведь если хорошенько приглядеться,  Ирму  Руссов
ни в коем случае нельзя было счесть некрасивой. Она была  хорошо  сложена,
ростом выше отца и матери, а ее лицо под шапкой пепельных волос  было  как
бы  освещено  изнутри  и  казалось  прекрасным  от  глубокого,  искреннего
благожелательства.  В  Германии  эта  девушка,  наверное,  нашла  бы  свое
счастье. Но для Будапешта, как, впрочем, для Вены или Парижа, ей уж  очень
не хватало блеска.
   Как раз об этом и думала сейчас госпожа Руссов и  была  счастлива,  что
такой интеллигентный  и  благообразный  мужчина,  как  доктор  Пауль,  чей
большой родительский дом в  Вене  она  хорошо  знала,  все  свое  внимание
сосредоточил исключительно на ее дочери.
   Это продолжалось целый вечер. И потом, когда, отужинав, все общество из
столовой перешло в другую, еще более обширную  гостиную,  нежели  та,  где
встречали гостей, эти двое умудрились вместе выйти из столовой и  сесть  в
гостиной друг подле друга.
   Гергейфи вскоре удалось осуществить свой план, который он подал как  бы
мимоходом и под весьма  невинным  соусом  -  сокрушался  о  неисполнимости
желания, рассказывая о Мошоне, о деревенской жизни в Венгрии. И  лишь  под
конец  на   заднем   плане   прошествовали   длинными   рядами   фразы   о
сельскохозяйственных машинах. Если бы это было возможно, если бы они пошли
навстречу его старому дядюшке (Глобуш вовсе не был  ему  дядюшкой)!  Чисто
кассовая сделка!  Так  он  завоевал  Хвостика!  Поживем  -  увидим,  решил
Хвостик. Дональд опять сидел рядом с Марго и  во  время  этого  разговора,
только вскользь, мимоходом коснувшегося деловых  вопросов,  выполнял  свою
обычную функцию пресс-папье.
   Самое время писать старикам, решил Тибор.


   Среди гостей был  один  счастливчик,  доктор  Харбах,  и  еще  человек,
который почти уже собирался им стать, ибо он  почувствовал  облегчение,  а
именно Дональд.
   В первом случае все сошло гладко. Во втором Дональд решился  -  правда,
сразу, без раздумий - принять Марго Путник как порошок от  головной  боли,
убежденный в действенности этого медикамента.  Потому-то  эффект  его  уже
сказывался. И на сей раз он твердо решил ничего не упустить, быть  готовым
к любого рода активности.
   Сегодня это называется "бегство вперед". Подобные элегантные  выражения
тогда еще не были в ходу.
   Читателю и автору делается жутко. Итак, верзила и впрямь намерен  стать
человеком, а для этого, надо сказать, требуется немало сил и энергии.
   И здесь тоже все шло гладко, точнее, гладко катилось под  гору  -  бац!
Вот уже приглашение к Путникам. В этом Будапеште один праздник следует  за
другим. Дела Гергейфи процветали, и не только  мошонские  (визит  в  Мошон
Дональда, Хвостика и даже доктора Харбаха, которого Тибор  считает  чем-то
вроде лейб-медика при англичанине, должен, как уже  условлено,  состояться
через два дня!), но мы проговоримся - и  бухарестские.  Тибор  уже  понял:
Дональд потерял голову, и притом  сравнительно  быстро;  конечно,  он  это
приписывает  влиянию  прелестей  Марго,  не  подозревая,  как  всегда,   о
существовании, пусть отдаленного, второго плана.
   Скандала Гергейфи ничуть не опасался. Недопустимо только, чтобы скандал
произошел между ним,  Тибором,  и  англичанином.  И  в  самом  оптимальном
варианте все должно было кончиться двумя бегствами:  Клейтона  в  Мошон  и
Ласло в Бухарест. Задумано совсем не глупо.


   Доктор Харбах повергает нас в изумление. Не оттого, что  он  через  три
дня обручился с Ирмой  Руссов.  Это  мы  вполне  понимаем.  Даже  фройляйн
Гаудингер вполне это понимает, хотя она тоже в  этом  участвовала,  и  тем
самым демонстрирует нам, что и она кое-чего стоит. А оттого, что он потом,
когда все в основном протекло в соответствии с планом Гергейфи,  вместе  с
Дональдом и этим любезным старичком Хвостиком поехал дальше,  вместо  того
чтобы провести до конца свой отпуск в Будапеште, возле невесты.
   Сторонний наблюдатель даже на своем собственном обручении! Он и на  это
способен.
   И доктор Харбах наблюдал со стороны - он это умел  -  свои  собственные
сомнения в этом вопросе, рассматривал их как обязательное  приложение,  от
которого просто никуда не денешься  ("И  да  проверит  себя  вступающий  в
брак!" - изощренная проверка, хотя, в сущности,  вполне  тривиальная).  Он
точно  знал,  что  поступает  единственно  правильно.  В  его  случае  это
выяснилось несколько позднее.
   В Вене, то есть на Райхсратштрассе, и соответственно в  Хаккинге  сочли
тогда это обручение весьма правильным, имея в виду не  столько  саму  Ирму
(ее здесь помнили  только  подростком),  сколько  имущественное  положение
невесты, рассматривая этот брак как возвращение сына в  исконное,  хорошее
общество (за которое всегда следует держаться).
   Впрочем, отъезд доктора Пауля из Будапешта не  испортил  дела.  Свадьба
должна была состояться тем же летом.
   Ирма была уже не молодой девушкой, ей было за  тридцать,  да  и  Харбах
тоже не юноша, может быть, года на три-четыре  постарше  Ирмы.  Когда  она
увидела его на приеме у своих родителей после шестнадцатилетнего перерыва,
в нее словно раскаленная стрела вонзилась. С этой секунды она жила как  бы
оборотясь к нему, так растения поворачиваются за солнцем.
   Разумеется, вскоре обо всем объявили старикам, как полагается,  и  Ирме
вовсе не показалось смешным, что Пауль просил у отца ее руки (как  тут  не
вспомнить звонкий смех Моники Бахлер в издательстве на Грабене  по  поводу
таких же намерений Роберта Клейтона).
   Одновременно с  этим  радостным  и  волнующим  событием  Дональд  своей
запланированной активностью, на которую  он  в  известной  мере  сам  себя
обрек, сперва испугал Марго, потом привел в ярость, а под конец  поверг  в
полное отчаяние.
   При этом англичанин ей нравился, и даже очень! Но ведь она была скована
по рукам и ногам, и это еще только усугубляло все, решительное отступление
было уже невозможно из-за Ласло: он домогался ее.  Теперь  он  нуждался  в
Марго, в ее тактично-блистательных выступлениях во время светских  сборищ,
что следовали одно за другим. Но она тосковала по тишине и по  той  мирной
могиле  всех  ее  желаний,  там,  за  Швабенбергом,  в  маленькой  комнате
смотрителя музея. Только здесь  она  могла  сохранять  свое  лидерство,  в
присутствии ограниченного и боготворящего ее человека, который никогда  бы
не посмел хоть на шаг отступить от той черты, которую она блюла, или  хотя
бы от того, как она желала ее блюсти.
   Разумеется, в своих соображениях Гергейфи исходил из  того,  что  Марго
ведь в конце концов абсолютно недоступна (о ее визитах в музей  древностей
он же ничего не знал). Но то, что было известно ему от  Ласло,  оставалось
неизвестным  англичанину.  Притормозить  Дональда  было  для  Марго  почти
невозможно, и возникновение компрометирующей ситуации, в которую они могли
попасть, по-прежнему было не исключено.
   Весьма примечательно, что, как раз когда  этот  злополучный  англичанин
начал бодро и усиленно  за  ней  ухаживать,  в  Марго  поднялась  страшная
ненависть ко всем мужчинам вообще, за исключением того  довольно  видного,
по раболепного существа в музее.


   И все-таки она сдалась, но нельзя отрицать, что Ласло при этом косвенно
руководил ею. На званом ужине в доме Руссовых он удостоился  чести  сидеть
рядом со старой дамой и по мере сил занимать ее беседой, в  то  время  как
она то и дело  искоса  добродушно  поглядывала  на  свою  дочь  и  доктора
Харбаха. А после ужина в большой гостиной он избегал Марго -  а  заодно  и
Дональда Клейтона, который весь вечер почти не отходил от нее, - возможно,
потому,  что  хотел  заняться  красавицей  Гаудингер,   своей   постоянной
партнершей по теннису. На корте Николетта выделялась тем, что носила очень
короткие (по тогдашним понятиям) белые юбки. Когда она выбрасывала  вперед
ногу, нога была видна много выше колена, Ласло всегда ждал этого  момента,
более того, даже пытался добиться этого соответствующей пласировкой  мяча.
В гостиной Руссовых, впрочем, ему перешел дорогу этот  дурак  Радингер  из
Вены.
   Судя по всему, он все тяжелее переносил противоречие между  тем,  каким
его брак  -  который  многим  уже  начинал  казаться  спасенным,  если  не
упрочившимся, - являлся миру, и тем, что на  самом  деле  этого  брака  не
существовало; а посему, естественно, мысли его все чаще вновь обращались к
Бухаресту, к дядюшке Путнику, которому он в эти дни  даже  послал  письмо.
Разумеется, без всяких интимных признании. Просто письмо, чтобы заручиться
поддержкой дядюшки. Но когда он писал это письмо,  он  думал  о  том,  что
позднее, в  Бухаресте,  непременно  откроется  дяде,  все  объяснит.  А  с
подобными мыслями дело уже значительно продвинулось вперед. Как  всегда  в
таких ситуациях,  сюда  примешалось  еще  и  внешнее.  Шеф  Ласло,  старый
Месарош, буквально прожужжал ему уши, что он, мол, должен поскорее уладить
то и это, чтобы иметь возможность  уехать  на  несколько  дней  к  дяде  в
Бухарест. Но разумеется, Месарош имел в  виду  не  личные  дела  Ласло  (о
которых он вряд ли знал), а использование родственных связей  в  интересах
фирмы. Следовало достичь договоренности с  фирмой  "Гольвицер  и  Путник",
учитывая своего рода специализацию обеих фирм, дабы не стоять друг у друга
на дороге в том, что касается сбыта некоторых мелких  агрегатов.  Если  уж
жизнь захочет, все устремляется в  одну  сторону,  в  данном  случае  -  в
Бухарест.
   Но Марго сдалась, она готова была пригласить Дональда к чаю.  И  это  с
ведома  Ласло  и  при  поддержке  Гергейфи,  который  считал   желательным
подкладывать мягкую светскую перину под деловые связи. В  то  утро  Путник
извинился перед Дональдом - с этой целью он специально позвонил Дональду в
"Британию" - за то, что из-за неизбежной  встречи  с  крупным  заказчиком,
увы, никак не сможет быть вечером дома. Встреча действительно должна  была
состояться, хоть и не так неизбежно. Но может быть, он уже  понял  Тибора,
без слов разумеется.
   Вскоре после пяти, покончив с делами, Путник встретился  с  Гергейфи  в
том самом кафе на проспекте Андраши, где  Тибор  недавно,  возвращаясь  от
памятника безымянному летописцу, с помощью черного кофе прогнал дух вина.
   Они служили в разных фирмах, эти двое, Тибор и Ласло - здесь нелишне об
этом напомнить, - хотя и относились к la meme branche (обе фирмы  состояли
в коммерческих  отношениях  с  фирмой  "Клейтон  и  Пауэрс").  Однако  они
постоянно поддерживали контакт, не в ущерб себе, разумеется,  но  и  не  в
ущерб своим фирмам. Будучи в курсе дела, они распределяли заказы по  обеим
фирмам. Так, Мошон оказался в ведении  фирмы  Гергейфи,  конечно,  не  без
ответной услуги. Для этого теперь  потребовался  только  что  составленный
основной каталог фирмы "Месарош и Гаудингер" (так  называлась  фирма,  где
служил Ласло), и эта книга уже лежала в его квартире на улице Лигети.
   Гергейфи, которому не терпелось поскорее вознаградить себя за  Мошон  и
которому сегодня  предоставлялась  возможность  передать  каталог  дальше,
сказал:
   - Позвони домой и вели Яношу доставить каталог сюда.
   И тут Тибор узнал, что лакей и кухарка сегодня отпущены, а  чай  должна
подавать горничная. Сохраняя полное  спокойствие,  он  недрогнувшей  рукой
ухватился за эту уникальную возможность и как бы между прочим сказал:
   - Берн такси, поезжай домой, приличия  ради  посиди  четверть  часа  за
столом, побеседуй с англичанином, потом хватай книжицу и  скорее  сюда.  Я
жду. Но ни в коем  случае  не  уходи  сразу.  Скажи,  что  освободился  на
полчаса, чтобы хоть поздороваться с ним.
   Больше ничего,  и  даже  это  немногое  сказано  было  вскользь.  Можно
добавить, что Гергейфи не только точно уловил ситуацию, а охватил мысленно
всю ее, целиком (весьма квалифицированное восприятие). Он  уже  чувствовал
нерешительность Путника, чувствовал ее как медленно натягивающуюся тетиву,
ощущал, как у Ласло все уже сосредоточилось на  кончике  стрелы,  чтобы  в
следующую секунду выстрелить, и Тибор уже знал, в какую сторону: в сторону
решения.
   Больше ничего, ни  единого  слова.  Тибор  взял  со  столика  газету  и
спрятался за ней. Наконец-то Путник окликнул проходившего кельнера,  чтобы
расплатиться, но тот пробежал мимо.
   - Не стоит задерживаться, я заплачу, - сказал Гергейфи из-за  газетного
листа.
   Ласло встал, взял шляпу и, ничего  не  сказав,  ушел.  Теперь  Гергейфи
опустил "Пешти Хирлап" и посмотрел  ему  вслед.  И  в  эту  минуту  Путник
показался ему вагончиком, который он сам  пустил  по  заранее  проложенным
рельсам.


   Хвостик, об этом следует сказать, и это ни в коей мере не  умаляет  его
заслуг, ставил на Марго. Что было ему известно? Ничего. Должно  быть,  его
обманывала ее внешность.
   Так же как и доктора Харбаха, который, хотя и  обручился  с  Ирмой,  на
многое смотрел как сторонний наблюдатель. Они беседовали в номере Хвостика
в "Британии" и пили ледяной шеррикоблер, напиток, тогда вошедший  в  моду,
но сегодня на континенте вытесненный куда более крепкими напитками.
   - К сожалению, у меня есть опыт, я знаю такие ситуации, как  у  мистера
Дональда, -  сказал  Харбах.  (Чего  только  не  случается  со  сторонними
наблюдателями!) - Он, как поезд, неизбежно движется по своим  рельсам,  но
можно добиться, чтобы он сошел с рельсов, хотя это и связано с  риском.  Я
хотел бы добавить, что подобное состояние возможно купировать  лишь  таким
образом.
   Из этого мы заключаем, что они уже и раньше беседовали  о  Дональде.  К
тому же здесь, в чужом воздухе, ослабли путы секретности. Вероятно, Харбах
знал уже не только о Монике, но и Клейтоне-старшем. Иначе Хвостик вряд  ли
сумел бы растолковать ему суть дела.
   - Вы, господин доктор, в счастье думаете о несчастном,  мне  это  очень
импонирует, - сказал Хвостик.
   Здесь по первым же словам этого признания можно судить, что наш сморчок
за эти десятилетия в известной мере помолодел душой. Это был голос уже  не
из Адамова переулка.
   - Да, я счастлив, - простодушно признался доктор Харбах.
   - У вас есть для это