Горечь и злоба душили меня; теперь к ним прибавился
страх. Я как-то не думал, что Указ о ссылке -- всего лишь предлог, и меня  в
любом  случае  намерены  физически уничтожить. Едва лишь пробьет Час Шестой,
как люди Тайба возьмут меня голыми руками. Тогда бессмысленно будет  кричать
"Убивают!", ибо свершится правосудие.
     Я  уселся  на  мешок  с песком. Причал был открыт всем ветрам и взорам.
Слышались бесконечные шлепки волн о  сваи,  внизу  качались  и  подпрыгивали
привязанные  рыбачьи  лодки.  У дальнего конца пирса горел фонарь. Я сидел и
смотрел на этот огонек и дальше -- в темную морскую  даль.  Некоторые  сразу
начинают  решительную  борьбу  с опасностью, но только не я. Этим даром я не
обладаю;  у  меня  скорее  дар  предвидения.  Когда  же  угроза   становится
реальностью, я почему-то резко глупею. А потому я и сидел на мешке с песком,
тупо  размышляя,  сможет  ли  человек  доплыть  до Оргорейна без лодки. Воды
залива Чарисун только что очистились ото льда -- на месяц или два. Некоторое
время в ледяной воде можно, конечно, продержаться, но до порта Орготы  около
двухсот километров. Впрочем, плавать я совсем не умею. Потом я стал смотреть
в  сторону города и обнаружил, что ищу взглядом Аше; я все еще надеялся, что
он последует за мной, несмотря на запрет. И тут я ощутил такой жгу чий стыд,
что сразу вышел из оцепенения и вновь обрел способность мыслить трезво.
     Выбора у меня не оставалось: придется дать  взятку  или  убить  его  --
этого  рыбака,  что  все  еще возился о своей лодкой. Кстати, отвратительная
лодка, с ней и возиться-то не стоило. И мотор у нее никуда не  годится.  Еще
оставалась  кража. Однако рыбаки всегда запирают моторы своих лодок. Так что
нужно сперва отомкнуть цепь, которой лодка крепится к причалу, добраться  до
мотора,  завести  его,  выбраться  --  при свете яркого фонаря, что горит на
пирсе! -- в открытое море и плыть одному в Оргорейн, хотя я ни раз жизни  не
плавал   на   моторной   лодке.  Довольно  глупое  и,  пожалуй,  безнадежное
предприятие. Впрочем, мне приходилось иметь дело с весельной  лодкой  --  на
Ледяном  озере  в  Керме...  Я  еще  раньше  приметил  одну  весельную  лодку,
привязанную между двумя сваями во внешнем доке. Ну что ж, увидел -- украл. Я
бросился туда  прямо  под  удивленно  уставившимися  меня  глазами  фонарей,
спрыгнул  в  лодку,  легко отвязал ее от причала, вставил весла в уключины и
решительно двинулся по кипящей черной воде в открытое море; отблеск  фонарей
плясал  и  дробился  на  волнах. Когда я отплыл уже достаточно далеко, то на
минуту  остановился,  чтобы  поправить   одно   из   весел,   которое   туго
поворачивалось  в  уключине, ведь мне еще предстояло грести и грести, хотя в
глубине души я надеялся, что на  следующий  день  меня  подберет,  например,
орготский  патрульный  корабль или какое-нибудь рыболовное судно. Нагнувшись
над уключиной, я неожиданно почувствовал столь сильную слабость, что'  почти
потерял  сознание  и,  скрючившись,  застыл  на  банке.  То было последствие
пережитого мной приступа трусости. Я и не подозревал, что способен до  такой
степени  струсить.  Я  поднял  глаза и тут же на самом краю пирса увидел две
черные фигуры --  как  две  кривые  черные  ветки  дерева  в  свете  фонаря,
раскачивающегося  над  разделяющей  нас  водой.  Тут  до меня дошло, что мой
внезапный  паралич  следствие  не   столько   пережитого   страха,   сколько
непроизвольного  предчувствия  смерти:  кто-то  тщательно  целился в меня из
ружья.
     Я сумел разглядеть это ружье у одного из  них  в  руках.  Если  бы  уже
перевалило  за  полночь, то он, по-моему, давно бы с удовольствием застрелил
меня; однако выстрел из обыкновенной винтовки производит слишком много  шума
-- пришлось  бы  объясняться.  А  потому  они  воспользовались  акустическим
ружьем. Когда жертву хотят только оглушить, то заряд рассчитывают метров  на
тридцать, не больше. Не знаю, на каком расстоянии выстрел из него смертелен,
но  я  отплыл явно недостаточно далеко. Меня всего скрючило, и я упал на дно
лодки, извиваясь, как малый ребенок при желудочной  колике.  Даже  вздохнуть
было  трудно,  потому что ослабленный расстоянием выстрел угодил мне прямо в
грудь. Поскольку они весьма скоро непременно подыскали  бы  моторное  судно,
чтобы  догнать  и  прикончить  меня,  нельзя  было  терять  ни  минуты, и я,
задыхаясь, яростно заработал веслами. Тьма лежала за  моей  спиной,  впереди
тоже  была  тьма,  и  туда,  в  эту тьму, я направил свою лодку. Руки у меня
дрожали от слабости, приходилось следить, чтобы не уронить  весла  --  я  их
почти  не  чувствовал.  Залив  остался  позади;  вокруг была кромешная тьма.
Пришлось ненадолго остановиться. С каждым гребком руки немели  все  сильнее.
Сердце  билось  неровными  толчками, а легкие, казалось, разучились работать
вовсе. Я попытался снова грести, но не был уверен, сдвинулся ли  хотя  бы  с
места.  Тогда  я  решил  на время осушить весла, но не смог даже поднять их.
Когда прожектор сторожевого катера засек меня, плавающего  подобно  снежинке
на угольно-черной воде, я даже не в силах был отвернуться от яркого света.
     Они  отцепили  мои пальцы от весел, вынули меня из лодки и, как большую
выпотрошенную черную рыбу, втащили на палубу. Я лежал и чувствовал, что меня
рассматривают очень внимательно, однако не понимал, что именно они  говорят.
Мне  показалось только -- скорее по интонациям, -- что капитан судна сказал:
"Час Шестой еще не пробил" -- и потом сердито ответил  кому-то:  "Какое  мне
дело  до  этого? Король сослал его, и я подчинюсь королевскому указу, но это
ведь тоже человек".
     Итак, вопреки приказам, полученным по радио от людей  Тайба  с  берега,
вопреки  возражениям команды, опасавшейся наказания, этот офицер кусебенской
портовой охраны перевез меня  через  залив  Чарисун  целым  и  невредимым  и
высадил   в   Оргорейне   в  порту  Шелт.  Не  знаю,  поступил  ли  он  так,
руководствуясь собственным шифгретором,  восстав  против  безжалостных  слуг
Тайба,  готовых  убить  безоружного,  или  просто из доброты. Это и неважно.
Нусутх. Как говорится, прекрасное необъяснимо.
     Я  впервые  поднялся  на  ноги,  когда  увидел,  как  побережье  Орготы
выплывает  из  утреннего тумана Потом я заставил себя как можно скорее пойти
прочь от корабля по приморским улочкам Шелта,  но  веко  ре,  видимо,  снова
упал.  А  когда очнулся, то обнаружил, что нахожусь в общественном госпитале
Комменсалии  чарисунского  Округа  номер  четыре;   в   двадцать   четвертой
Комменсалии Сеннетни. У меня были все возможности в этом удостовериться: эта
надпись   на  орготском  языке  имелась  на  спинке  кровати,  на  подставке
настольной лампы, на металлической чашке,  стоявшей  на  столике,  на  самом
столике, на одежде сиделки, на простынях и моей ночной рубашке. Вошел врач и
сказал:
     -- Почему вы сопротивлялись дотхе?
     -- Я не погружался в дотхе, -- изумился я. -- В меня просто стреляли из
акустического ружья.
     -- Все  симптомы  указывают на то, что вы сопротивлялись релаксационной
фазе дотхе.
     Он не допускал возражений, этот строгий врач, и в итоге  заставил  меня
признать, что я, возможно, все-таки использовал силу дотхе, чтобы преодолеть
парализующее  воздействие  акустического шока: ведь я греб как бешеный, даже
не отдавая себе отчета в том, что делаю;  а  потом,  утром,  во  время  фазы
танген,   когда  нужно  соблюдать  полный  покой,  я,  оказавшись  на
территории Орготы, решительно двинулся прочь от набережной и тем самым  чуть
не  убил  себя.  Когда я все это припомнил и, к его большому удовлетворению,
подтвердил первоначальный диагноз, он сообщил мне,  что  я  смогу  выйти  из
больницы  лишь через день-два, и переключился на следующего больного. Следом
за врачом явился Инспектор.
     Следом за каждым человеком в Оргорейне непременно появляется Инспектор.
     -- Имя?
     Я не попросил его  прежде  назвать  свое.  Придется  учиться  жить,  не
отбрасывая тени, как они это делают в Оргорейне, -- не обижаться самому и не
обижать без причины других. Но своей родовой фамилии я ему не назвал: никому
нет до нее дела.
     -- Терем Харт? Это не орготское имя. Из какой вы Комменсалии?
     -- Я из Кархайда.
     -- Это  государство  не  входит в число комменсалий Оргорейна. Покажите
мне ваши документы, разрешение на въезд и удостоверение личности.
     А интересно, где мои документы?
     Я, видно, достаточно долго  провалялся  на  улице,  прежде  чем  кто-то
подвез  меня  до  госпиталя  и  сдал  туда -- без документов, без денег, без
верхней одежды, босиком... Когда я  узнал  об  этом,  то,  вместо  того  чтобы
рассердиться,  только  засмеялся:  упав  на  дно  колодца,  не  имеет смысла
гневаться. Смех мой Инспектора явно оскорбил.
     -- Разве вы не понимаете, что явились без документов и без разрешения в
чужое государство? Как вы намереваетесь вернуться обратно в Кархайд?
     -- В гробу.
     -- Прекратите ваши неуместные шутки и отвечайте  мне  как  официальному
лицу.  Если  вы  не  намерены возвращаться на родину, то здесь вас пошлют на
Добровольческую Ферму -- там самое место всяким  подонкам  и  отщепенцам,  а
также  нарушителям  государственной  границы!  Иного  места  в Оргорейне для
попрошаек и бунтовщиков нет. Лучше бы вам все-таки заявить о своем намерении
вернуться в Кархайд в течение трех дней, иначе я(
     -- Из Кархайда я выписан навечно.
     Врач, который как раз в этот момент кончил заниматься с  моим  соседом,
услышав  мое  имя,  отвел  Инспектора  в сторонку и о чем-то некоторое время
шептался с ним. После чего Инспектор несколько скис и,  вернувшись  ко  мне,
процедил сквозь зубы:
     -- В  таком случае, я полагаю, вам следует подать прошение о разрешении
на постоянное проживание в Великой Комменсалии Оргорейна и  функционировании
в  качестве  одной  из  государственных  единиц  --  учитывая  ваши  прежние
способности и возможности.
     -- Да, конечно, -- ответил я.
     Шутить с этим  типом  мне  абсолютно  расхотелось,  особенно  когда  он
произнес слово "постоянное" -- самое зубодробительное из всех его чудовищных
слов.;
     Через  пять дней, согласно моему заявлению, мне был предоставлен вид на
жительство: я стал "государственной единицей" города Мишнори (как и просил),
получил временное удостоверение личности и мог отправляться туда немедленно.
Мне пришлось бы здорово поголодать эти пять дней, если бы старый  врач:,  не
оставил  меня  в  больнице.  Ему  доставляло  удовольствие держать под своим
присмотром в палате премьер-министра Кархайда, и премьер-министр  был  ему,|
очень за это благодарен.
     Я  отработал  проезд  до  Мишнори грузчиком на машинах со свежей рыбой,
идущих караваном из Шелта. Это  было  не  очень  продолжительное,  но  очень
"пахучее"  путешествие,  окончившееся  на  одном  из  огромных рынков Южного
Мишнори, где я вскоре подыскал себе и  постоянную  работу.  В  таких  местах
летом  всегда  есть  работа  --  разгрузка,  погрузка,  хранение,  упаковка,
укладка, перевозка скоропортящихся продуктов.  Я  имел  дело  в  основном  с
рыбой;  так что и поселился неподалеку от рынка вместе со своими напарниками
по работе в леднике. "Рыбный Остров" прозвали они  свой  дом.  Мы  буквально
провоняли  рыбой,  но  мне  нравилось,  что  большую  часть  дня  приходится
проводить в холодном  погребе.  Мишнори  летом  напоминает  парную  баню.  С
ледников  даже  не  тянет  прохладой,  вода в реке только что не кипит, люди
плавают в собственном поту. В течение целого месяца Окре средняя температура
была не ниже пятнадцати градусов, а однажды днем поднялась до тридцати двух!
Когда под конец рабочего дня приходилось выбираться из холодного, пропахшего
рыбой убежища в это вонючее  пекло,  я  обычно  проходил  километра  три  до
набережной  Кундерер,  где  росли  деревья  и  можно было сверху смотреть на
великую реку, хотя к воде спуститься было нельзя. Там я торчал  допоздна,  а
потом  тащился  к  себе,  на  Рыбный Остров, и горячий, густой ночной воздух
облеплял меня, как влажная простыня. В той части Мишнори, где я жил, уличные
фонари обычно бывали разбиты всякой шпаной и прочими любителями темноты.  По
темным  улочкам  без  конца  шныряли  машины  Инспекторов, высвечивая фарами
прохожих, отнимая у бедного люда его единственную собственность -- ночь.
     Новый  закон  о  регистрации  иностранцев,  вступивший  в  действие   в
следующем  месяце.  Кус,  и  ставший  новым  шагом  в  поединке  Оргорейна с
Кархайдом, аннулировал  мой  вид  на  жительство,  и  я,  лишившись  работы,
полмесяца  провел  в  приемных бесконечных Инспекторов. Мои бывшие напарники
давали мне денег в долг и воровали для меня рыбу, так что с голоду я умереть
не успел, прежде чем мне снова выдали вид на жительство, однако урок получил
хороший. Мне, пожалуй, даже нравились мои новые друзья -- надежные,  крепкие
парни,  --  хотя  жили они в ловушке, выхода из которой не было. Я же должен
был делать  свое  дело  и  возвращаться  в  общество  таких  людей,  которые
нравились  мне  куда  меньше  Наконец  я  все-таки  позвонил  тем, встречу с
которыми откладывал долгих три месяца.
     На следующий день я стирал свою  рубаху  в  прачечной  Рыбного  Острова
среди прочих его обитателей; все мы были совсем или наполовину голые, кругом
клубы  пара,  рыбная  вонь,  грязь...  и  тут сквозь плеск воды я услышал, как
кто-то позвал меня, причем  моим  родовым  именем.  Это  оказался  Комменсал
Иегей,  который и в грязной прачечной выглядел точно так же, как когда-то во
время приема Полномочного Посла  Архипелага  в  парадном  зале  королевского
дворца в Эренранге. Это было месяцев семь тому назад.
     -- Может  быть,  вы  все-таки  выйдете  отсюда,  Эстравен?  -- громко и
высокомерно сказал  он  своим  высоким  гнусавым  голосом,  этот  мишнорский
богатей. -- Да оставьте вы, черт возьми, эту рубаху!
     -- Другой у меня нет.
     -- Тогда  вылавливайте ее поскорей из этого вонючего супа и ступайте за
мной Здесь несколько жарковато.
     Мои соседи уставились на него  с  суровым  любопытством,  понимая,  что
перед  ними  человек  очень  богатый.  Откуда  им  было  знать,  что  это не
кто-нибудь, а Комменсал. Мне было неприятно, что он сам явился сюда, ему  бы
следовало послать кого-нибудь за мной. Жители Орготы чаще всего имеют весьма
слабое  представление  о  приличиях. Мне хотелось, чтобы он поскорее ушел из
прачечной. Мокрую рубашку  все  равно  невозможно  было  надеть,  поэтому  я
попросил  одного  бездомного,  который  вечно слонялся возле нашего Острова,
постеречь ее для меня, пока я не  вернусь.  Долги  мои  я  отдал,  за  жилье
заплатил,  документы  были  в  кармане хайэба. Так, без рубашки, я и покинул
Рыбный Остров близ рыночной площади и пошел следом за Иегеем туда, где  жили
власть имущие.
     В  качестве  "секретаря" Иегея я снова был перерегистрирован, но уже не
как полноправный житель Оргорейна, а как  Депендент.  Имен  для  них  всегда
недостаточно,  им  необходимо  прежде  всего наклеить соответствующий ярлык,
тогда в их классификации для тебя моментально находится место, даже  если  о
сущности  твоей  они  и  понятия  не имеют. Но на этот раз ярлык был точно к
месту: я на самом деле был Депендентом, подчиненным  и  зависимым  лицом,  и
вскоре  мне  не  раз  предстояло  проклинать ту цель, что привела меня сюда,
заставила есть чужой хлеб и быть у  кого-то  на  иждивении,  ибо  в  течение
целого  месяца  в  жизни  моей  не  было ни малейшего просвета, ни малейшего
намека на то, что я хоть сколько-нибудь приблизился к искомой цели. С тем же
успехом можно было оставаться и на Рыбном Острове.
     В последний день лета, уже к вечеру, Иегей послал за мной. Шел дождь. Я
явился в его кабинет и застал там Комменсала округа Секиве, Обсла,  которого
знавал  еще  в  те  времена, когда он возглавлял Представительство торгового
флота Орготы в Эренранге.  Короткий  и  важный,  с  маленькими  треугольными
глазками  на  плоском,  жирном  лице, Обсл составлял странную пару с тощим и
изящно-изысканным Иегеем. Старая жирная карга и великосветский щеголь -- вот
как они выглядели рядом; но было в этом сочетании и что-то неуловимо важное,
что исходило сразу от них обоих: оба входили в  состав  Тридцати  Трех,  что
правили Оргорейном; но и помимо этого в союзе Обсла и Иегея крылась какая-то
тайна.
     Мы  обменялись  вежливыми  приветствиями  и  выпили  по глотку ситхской
"живой воды"; потом Обсл, вздохнув, сказал мне:
     -- А теперь расскажите, почему вы так вели себя в Сассинотхе, Эстравен,
ибо если когда-либо и  существовал  человек,  который,  на  мой  взгляд,  не
способен  ошибиться  ни  во  времени  действия,  ни  в  оценке  собственного
шифгретора, то это только вы.
     -- Страх оказался во мне сильнее осторожности, Комменсал.
     -- Страх перед кем? Перед самим дьяволом? Чего вы боитесь, Эстравен?
     -- Того, что сейчас происходит. Продолжения борьбы за престиж в  долине
Синотх,  возможного  унижения  Кархайда;  гнева  короля,  который  неизбежно
последует за подобным унижением;  и  того,  что  гнев  короля  правительство
Кархайда использует в своих интересах.
     -- Использует? Но как?
     Нет,  Обсл  все-таки  был  человеком  совершенно  невоспитанным. Иегей,
изящный, но колючий, поспешил вмешаться:
     -- Комменсал, лорд Эстравен -- мой гость, и, право  же,  не  стоит  его
допрашивать(
     -- Лорд Эстравен, разумеется, ответит на мои вопросы так и тогда, как и
когда  сочтет нужным, -- он всегда так поступал. -- Обсл ухмылялся, словно в
той пригоршне грязи, которой он старался испачкать меня, спрятал иголку.  --
Он же понимает, что находится среди друзей.
     -- Я  всегда  и  везде  признаю  своих друзей, Комменсал, но я более не
забочусь о том, чтобы сохранить их дружбу.
     -- Ну это-то мне известно. И все-таки мы вполне можем тащить наши общие
сани, даже не будучи кеммерингами, как говорят у нас  в  Секиве,  --  верно,
Эстравен?  Черт  побери, мне же понятно, за что вас сослали, мой дорогой: за
то, что вы любите Кархайд больше, чем его короля.
     -- Точнее, за то, что любил своего короля больше, чем  его  двоюродного
братца.
     -- Или за то, что любили Кархайд больше, чем Оргорейн, -- сказал Иегей.
-- Может, я не прав, лорд Эстравен?
     -- Вы правы, Комменсал.
     -- Значит,  вы  считаете,  что  Тайб  хочет  править Кархайдом столь же
эффективно, как мы правим Оргорейном? -- спросил Обсл.
     -- Да, я так считаю. Мне кажется, что Тайб, умело используя конфликт  в
долине  Синотх  и  при необходимости обостряя его, может уже в течение этого
года добиться в Кархайде больших перемен, чем за  последнюю  тысячу  лет.  У
него  есть достойный пример: деятельность вашего Сарфа. И он умело играет на
страхах Аргавена. Это куда проще, чем пробудить в Аргавене мужество, как  --
увы,  тщетно  --  пытался  сделать я. Если Тайб одержит победу, вы, господа,
окажетесь перед лицом врага, вполне вас достойного. Обсл кивнул.
     -- Давайте на время забудем о шифгреторе, -- сказал Иегей. --  Я  хотел
бы понять, чего добиваетесь вы, Эстравен?
     -- Хочу узнать, смогут ли ужиться на Великом Континенте два Оргорейна.
     -- О да! Да, конечно, вы точно выразили и мои мысли, -- сказал Обсл. --
Я тоже  не раз думал об этом; именно вы поселили эти опасения в моей душе. И
уже давно, Эстравен. Тень Оргорейна становится слишком  длинной.  Она  может
накрыть  и  Кархайд. Да, поистине спор между двумя кланами из-за поместья --
это нормально; и грабеж одного города другим  с  помощью  наемной  банды  --
тоже;  спор  между государствами из-за границы, несколько сожженных амбаров,
несколько убийств -- все это в порядке вещей. Но спор из-за всей  территории
государства?  Захват  имущества,  в  котором  участвуют  пятьдесят миллионов
человек? Клянусь сладостным Млеком Меше, картина эта  огнем  пылает  в  моих
ночных  кошмарах,  и  я  просыпаюсь  весь  в х