считается  патриотизмом  и  что  сам король уже по положению своему истинный
патриот. Позвольте мне спросить вас вот о чем, господин Аи:  знаете  ли  вы,
что  такое  патриотизм,  убеждались  ли  вы  в  том,  что  он существует, на
собственном опыте?
     -- Нет, -- сказал я, потрясенный до глубины души вдруг открывшейся  мне
яркой индивидуальностью Эстравена и силой его духа. -- Не уверен, что хорошо
представляю  это  себе. Если только не называть патриотизмом просто любовь к
родине, ибо это-то чувство мне хорошо знакомо.
     -- Нет, не любовь к родине я имею в виду. Я имею в виду  страх.  Боязнь
всего  иного, чем ты сам, чем то, что окружает тебя. И знаете, страх этот не
просто  поэтическая  метафора,  он  скорее  носит  политический  характер  и
проявляется  в  ненависти,  соперничестве, агрессивности. И он растет в нас,
этот страх. Растет год за годом. Мы слишком далеко зашли по старой дороге. А
вы... вы явились из такого мира, где даже государств уже не существует, причем
в течение многих столетий... Вы едва понимаете, о чем  я  говорю  вам,  однако
именно  вы  указываете нам новый путь... -- Эстравен внезапно умолк: голос его
сорвался. Но  уже  через  несколько  секунд,  полностью  овладев  собой,  он
продолжал,  как  всегда  сдержанный  и корректный: -- Из-за этого страха я и
отказался слишком настойчиво защищать ваши идеи  перед  королем.  Во  всяком
случае,  пока. Однако я боюсь не за себя, господин Аи. И мои действия отнюдь
не отличаются патриотичностью. В конце  концов,  на  планете  Гетен  есть  и
другие государства.
     Я  понятия  не  имел,  к  чему  он  клонит,  но  был уверен, что у этих
объяснений есть и совсем иной  смысл.  Из  всех  темных  и  загадочных  душ,
которые  встречались  мне  в этом мрачном, промерзшем городе, душа Эстравена
была самой темной и загадочной. Мне  не  хотелось  бродить  по  бесконечному
психологическому лабиринту и играть в прятки с премьер-министром Кархайда. Я
не  ответил.  Но  через  некоторое  время  он  сам,  причем очень осторожно,
продолжил начатый разговор:
     -- Если  я  правильно  вас  понял,   ваша   Экумена   главным   образом
предназначена  служению  общим  интересам  человечества. Мы ведь здесь очень
различны: у Орготы,  например,  есть  давний  опыт  подчинения  местнических
интересов  общегосударственным,  а  у Кархайда такого опыта нет вообще. Да и
Комменсалы Оргорейна люди в основном вполне здравомыслящие, хотя и не  очень
образованные,  тогда  как  король  Кархайда не только безумен, но и довольно
глуп.
     Совершенно очевидно, что должного чинопочитания в Эстравене не было и в
помине. Как, видимо, и понятия о верности. С легким отвращением я сказал:
     -- Если  это  действительно  так,   то   вам,   должно   быть,   весьма
затруднительно служить своему королю.
     -- Не  уверен,  что  когда-либо  ему  служил,  --  ответил  королевский
премьер-министр. -- Или имел таковое намерение. Я никому не служу. Настоящий
человек должен отбрасывать свою собственную тень(
     Колокола  на  башне  ратуши  пробили  Час   Шестой,   полночь,   и   я,
воспользовавшись  этим  предлогом,  извинился  и собрался уходить. Когда я в
прихожей натягивал теплый плащ, Эстравен сказал:
     -- На данный момент я проиграл, потому что, как мне кажется, вы  теперь
из Эренранга уедете... -- (Интересно, почему это пришло ему в голову?) -- Но я
верю, что наступит тот день, когда я снова смогу задавать вам вопросы. Я еще
так  много  хотел  бы  от  вас  узнать.  Особенно  об этой вашей способности
говорить с помощью мыслей. Вы ведь едва  коснулись  общих  принципов  такого
общения(
     Его  любознательность  казалась  мне  совершенно  естественной:  этакое
бесстыдство  сильной  личности.  Впрочем,  его  обещания  помочь  мне   тоже
выглядели  вполне  искренними.  Я  сказал, что конечно, в любой момент, и на
этом вечер закончился. Он проводил меня через  сад,  покрытый  тонким  слоем
снега;  в  небе  светила  здешняя луна -- большая, равнодушная и рыжая. Меня
пробрала дрожь: здорово подморозило.
     -- Вам  холодно?  --  с  вежливым  удивлением  спросил  он.  Для  него,
естественно, это была теплая весенняя ночь.
     Я чувствовал себя таким усталым и таким здесь чужим, что сказал:
     -- Мне холодно с тех пор, как я попал в этот мир.
     -- Как вы называете этот мир на своем языке? Нашу планету?
     -- Гетен.
     -- А на вашем языке у вас разве нет для нее названия"?
     -- Есть. Придумали первые Исследователи. Они назвали эту планету Зима.
     Мы  остановились  у ворот. За решеткой, которой был обнесен сад, смутно
вырисовывались в снежной мгле здания и крыши  Большого  Дворца,  кое-где  на
разной  высоте  горели в окнах слабые золотистые огоньки, отбрасывая свет на
соседние строения. Стоя под невысокой каменной аркой ворот, я  непроизвольно
взглянул  вверх и задумался: не был ли этот замковый камень тоже укреплен по
старинке -- раствором, замешанным на костях и крови? Эстравен распрощался  и
повернул  назад,  к  дому:  он  никогда  не  был  многословен при встречах и
прощаниях. Я пошел прочь, скрипя башмаками, по молчаливым  дворам  и  аллеям
дворца,  по  легкому,  залитому лунным светом снежку, а потом -- по глубоким
провалам каменных улиц Я шагал торопливо, потому что  замерз,  был  потрясен
изменой и страдал от неуверенности, одиночества и страха.

Глава 2. В СЕРДЦЕ ПУРГИ

     Из коллекции аудиозаписей северокархайдских "Сказок у камина"; архив
Исторического  колледжа Эренранга, автор неизвестен; запись сделана в период
правления Аргавена VIII.

     Лет двести тому назад в Очаге Шатх государства  Перинг,  что  на  самой
границе страны Диких Ветров, жили-были два брата, которые стали кеммерингами
и  поклялись друг другу в вечной любви и верности. В те далекие времена, как
и сейчас, родные братья могли быть кеммерингами до тех пор, пока один из них
не родит ребенка; после этого им надлежало расстаться  навсегда.  По  закону
они  не имели права клясться друг другу в вечной преданности Но те два брата
дали друг другу такую клятву. Когда стало ясно, что скоро  родится  ребенок,
правитель  Шатха приказал братьям расстаться и никогда не встречаться более.
Услышав этот приказ, один из братьев-кеммерингов -- тот, что носил во  чреве
дитя,  --  впав  в  отчаяние,  добыл  яду  и  покончил  с собой. После этого
обитатели Очага единодушно изгнали его брата из княжества, возложив на  него
вину  за  эту  смерть.  Поскольку  стало известно -- а слухи всегда обгоняют
путника, -- что человек этот изгнан из собственного Очага,  никто  не  желал
дать  ему  пристанище  и, приютив по закону гостеприимства на три дня, изгоя
выставляли за ворота. Так скитался он, пока не понял, что на родной земле не
осталось больше для него ни капли доброты в чьем-либо сердце и  преступление
его никогда не будет прощено 2. Он не сразу поверил в это, ибо был еще молод
и   обладал   чувствительной   душой.  Когда  же  юноша  убедился,  что  это
действительно так, то вернулся издалека к  родному  Очагу  и,  как  подобает
изгнаннику, встал у его внешних ворот. И вот что сказал он своей семье: "Для
людей  я  утратил  свое  лицо: на меня смотрят -- и не видят. Я говорю -- но
меня не слышат. Я прихожу в дом -- и не нахожу приюта. У огня  не  находится
для меня места, чтобы я мог согреться, на столе -- пищи, чтобы я мог утолить
голод,  в  доме  -- постели, где я мог бы приклонить голову. Все, что у меня
теперь осталось, -- это мое имя -- Гетерен. И это имя теперь я  произношу  у
ворот  вашего  Очага  как проклятье; я оставляю его здесь, а вместе с ним --
свой позор. Сохраните же мое имя и мой позор. А я, безымянный, пойду  искать
свою  смерть".  Тут некоторые жители Очага, вознегодовав, хотели наброситься
на  него  и  убить,  ибо  убийство  менее  позорно  для  всего   рода,   чем
самоубийство. Но юноша бежал от них; он прошел через всю страну, продвигаясь
все  дальше  на  север,  к  Вечным  Льдам.  Его  преследователи,  удрученные
неудачной погоней, один за другим возвращались в Шатх. А  Гетерен  продолжал
свой путь и через два дня достиг границ Ледника Перинг 3.
     Еще  два дня шел он по леднику на север. У него не было с собой ни еды,
ни палатки -- ничего, кроме теплого плаща. На ледниках нет растительности  и
не  водятся  никакие звери. Наступил второй месяц осени, Сасми, уже начались
сильные снегопады, порой снег шел день и ночь. Но юноша  упорно  продвигался
дальше  к  северу  сквозь пургу. Однако на второй день понял, что слабеет, и
вынужден был ночью лечь и немного поспать. А  на  третий  день,  проснувшись
утром,  обнаружил, что руки у него обморожены, как, наверное, и ноги; он так
и не смог развязать тесемки башмаков, чтобы выяснить это,  ибо  руки  больше
его  не слушались. Тогда Гетерен пополз вперед на четвереньках, отталкиваясь
коленями и локтями. Не было в том особого  смысла,  ибо  не  все  ли  равно,
сколько еще проползет он по леднику, прежде чем умрет, но он чувствовал, что
непременно должен двигаться к северу.
     Прошло  немало  времени;  снегопад  прекратился,  ветер стих. Выглянуло
солнце. Стоя на четвереньках, он не мог видеть далеко, да и меховая оторочка
капюшона наползала ему на глаза. Не ощущая больше холода ни в  руках,  ни  в
ногах,   ни   на   лице,  он  подумал  было,  что  мороз  совсем  лишил  его
чувствительности. И все же пока он еще мог двигаться.  Снег  вокруг  него  в
этих  местах  выглядел  как-то странно: он был похож на высокую белую траву,
что проросла  сквозь  вечные  льды.  Когда  Гетерен  касался  ее,  трава  не
ломалась,  а  пригибалась  и  снова  выпрямлялась, как трава-сабля. Тогда он
перестал ползти и сел, отбросив назад капюшон, чтобы  осмотреться.  Повсюду,
насколько  хватал  глаз,  расстилались  поля,  заросшие этой снежной травой,
белой и сверкающей под  солнцем.  Среди  полей  возвышались  купы  деревьев,
покрытых  белоснежной  листвой.  Небо было ясное, стояло полное безветрие, и
все вокруг было бело.
     Гетерен снял рукавицы и осмотрел руки. Они тоже были белые,  как  снег.
Но  боль  от  страшных укусов стужи прошла, пальцы снова слушались его, и он
снова мог стоять на ногах. Более он не  ощущал  ни  холода,  ни  голода,  ни
каких-либо иных страданий.
     Вдали  на  севере он увидел высокую башню, похожую па башни его родного
Очага; оттуда кто-то шагал по снегу прямо  к  нему.  Через  некоторое  время
Гетерен  смог разглядеть, что человек этот абсолютно наг и кожа у него очень
белая. Волосы тоже. Белый человек подошел еще ближе, совсем  близко,  с  ним
уже можно было говорить, и Гетерен спросил его: "Кто ты?"
     И белый человек ответил: "Я твой брат и кеммеринг Хоуд".
     То  было  имя его брата-самоубийцы. И Гетерен увидел, что белый человек
лицом и фигурой в точности похож на живого Хоуда.  Вот  только  в  теле  его
больше  не было жизни, а голос звучал слабо и тонко, словно ломались хрупкие
льдинки.
     Тогда Гетерен спросил: "Что же это за место такое?"
     Хоуд ответил: "Это самое сердце пурги. Мы, убившие себя,  живем  здесь.
Здесь мы с тобой можем сохранить верность той клятве, что дали друг другу".
     Но  Гетерен  испугался и сказал: "Я не останусь здесь. Если бы ты тогда
убежал со мной на юг,  подальше  от  нашего  Очага,  мы  могли  бы  навсегда
остаться  вместе и всю жизнь хранить верность нашей клятве, и никто на свете
не узнал бы о том, что мы нарушили закон. Но ты первым  изменил  клятве,  ты
предал  нас  и  предал  собственную жизнь. И не сможешь теперь звать меня по
имени".
     И правда, Хоуд шевелил губами, но так и не мог выговорить имени  своего
родного брата.
     Он быстро подошел к Гетерену, протянул к нему руки, обнял его, сжал его
левую  руку  своими  руками.  Но Гетерен вырвался и убежал. Он бежал на юг и
видел, как перед ним вырастает стена пурги, и, пройдя сквозь нее,  он  снова
упал  на  колени  и  больше  бежать  уже  не  мог,  а  мог  лишь  ползти  на
четвереньках.
     На девятый день после того, как он ушел  из  родного  Очага  на  север,
Гетерен  был обнаружен в пределах своего княжества неподалеку от Очага Ороч,
что находится к северо-востоку от Шатха.  Жители  его  не  знали,  кто  этот
человек  и  откуда он пришел; они нашли его барахтающимся в снегу, умирающим
от голода, ослепшим от снега, с почерневшим от  мороза  и  солнечных  ожогов
лицом;  поначалу  он не мог даже говорить. И все же Гетерен не только выжил,
но и не заболел, разве что  сильно  обмороженную  левую  руку  его  пришлось
отнять.  Кое-кто  поговаривал,  что  это  тот  самый  Гетерен  из  Шатха; но
остальные считали, что такого быть не может,  потому  что  Гетерен  ушел  на
Ледник еще во время первых осенних снегопадов и, без сомнения, погиб. Сам же
он  утверждал,  что  имя  его  вовсе  не Гетерен. Окончательно поправившись,
человек этот покинул Ороч и княжество  на  границе  страны  Диких  Ветров  и
отправился на юг и в тех краях стал называть себя Энохом.
     Когда  Энох  был  уже  совсем старым и жил в долине реки Рир, он как-то
повстречался со своим земляком и спросил его, как идут дела  в  княжестве  и
Очаге  Шатх.  И  человек  тот  ответил,  что  дела там плохи. Нет удачи ни в
домашней работе, ни в  поле;  все  пришло  в  упадок,  все  больны  какой-то
странной  болезнью,  весной  зерно  в  полях  вымерзает,  а то, что успевает
созреть, гниет на корню, и так продолжается уже много лет. Тогда Энох сказал
ему: "А знаешь, ведь я Гетерен из Шатха" --  и  поведал  о  том,  как  тогда
поднялся на Ледник и кого там встретил. И закончил свой рассказ:
     "Передай  жителям  Шатха,  что  я  беру  назад  свое имя и снимаю с них
проклятье". Через несколько дней после этого Гетерен заболел и умер.  А  тот
путешественник  рассказал его историю в Шатхе и передал его последние слова.
Говорят, что с тех пор сам Очаг и  все  княжество  вновь  стали  процветать,
жизнь снова наладилась в домах и в полях и пошла дальше своим чередом.

Глава 3. СУМАСШЕДШИЙ КОРОЛЬ

     Я  проснулся  поздно  и  оставшиеся  утренние  часы  провел  за чтением
собственных записей, касающихся придворного этикета, а также наблюдений моих
предшественников, Исследователей, относительно  гетенианской  психологии.  Я
читал  невнимательно  --  в общем-то, я давно уже все это знал наизусть -- и
сейчас просто старался заглушить тот внутренний голос, что неумолчно  бубнил
у  меня в ушах: "Ты все с самого начала сделал неправильно". Поскольку голос
не умолкал,  я  все-таки  начал  с  ним  спорить,  утверждая,  что  смогу  в
дальнейшем  обойтись  и  без  помощи  Эстравена;  может быть, получится даже
лучше. В конце концов, моя задача здесь вполне под силу и  одному  человеку.
Первый Мобиль всегда работает в одиночку. Первые вести из любого нового мира
в  Экумену  всегда передаются голосом одного-единственного человека. Мобиля,
разумеется, можно убить, как убили Пеллегля на Четырех Быках, или заточить в
сумасшедший дом вместе с другими безумцами, как это произошло по  очереди  с
первыми  тремя  Посланниками  на Гао; и все-таки Экумена продолжает посылать
Мобилей в одиночку, и эта практика  вполне  оправдывает  себя.  Порой  голос
одного-единственного  человека,  говорящего  правду,  куда большая сила, чем
целые флоты и армии, особенно если этому человеку дать  достаточно  времени,
но  времени-то  в  Экумене как раз хватает... "У тебя зато его не хватает!" --
сказал мой внутренний голос, но я убедительно  попросил  его  заткнуться.  В
Часу  Втором,  исполненный  спокойствия  и  рассудительности,  я  прибыл  на
аудиенцию к королю Кархайда. Впрочем, вся моя  рассудительность  улетучилась
еще в приемной, прежде чем я успел хотя бы взглянуть на короля.
     В  королевскую  приемную  я  был  препровожден  дворцовой стражей через
бесчисленные  длинные  залы  и  коридоры.  Потом  один  из  адъютантов   Его
Величества  попросил меня подождать немного и оставил одного в огромном зале
с высокими потолками, но без окон.  Перед  встречей  с  королем  Кархайда  я
постарался одеться подобающим образом. Я как раз продал свой четвертый рубин
и  треть полученной суммы истратил на два костюма -- для вчерашнего парада и
сегодняшней аудиенции  (от  наших  Исследователей  мне  было  известно,  что
гетенианцы  очень  ценят  драгоценные  камни  --  значительно больше землян,
например, -- так что я  явился  на  Гетен  с  полными  карманами  рубинов  и
сапфиров,  чтобы при случае было чем расплачиваться). Все на мне было новым,
очень тяжелым и прочным, но  сшитым  хорошо  и  выглядевшим  добротно,  даже
красиво,  как  вообще вся одежда в Кархайде: белая, отороченная мехом теплая
рубаха, серые узкие штаны, длинная, похожая на камзол куртка хайэб из
кожи  цвета  морской  волны,  новая  шапка  и  новые  перчатки,  под  строго
определенным  углом  торчащие  из-под  слегка  сползающего  на  бедра ремня,
дополняющего хайэб, новые башмаки... Уверенность  в  том,  что  одет  я
хорошо,  в полном соответствии с этикетом, все-таки прибавляла спокойствия и
рассудительности. Я спокойно и рассудительно огляделся.
     Как и во всем королевском дворце, в этом зале с  высокими  потолками  и
красными  стенами  царило  запустение  и  стоял  запах  плесени, как если бы
постоянно гулявшие там сквозняки залетали из прошлых веков. В  камине  ревел
огонь, но тепла особого не давал.
     Камины в Кархайде существуют для того, чтобы согревать душу, а не тело.
Промышленная революция в Кархайде совершилась по крайней мере три тысячи лет
тому назад,   за   эти   тридцать  веков  кархайдцы  изобрели  прекрасное  и
экономичное центральное отопление с использованием водяных  и  электрических
радиаторов,  а  также иных энергетических источников тепла; однако в домах у
них по-прежнему центральное отопление отсутствует. Возможно, потому, что они
боятся утратить  природную  сопротивляемость  холоду,  как  это  происходит,
например,  с  полярными  птицами  на  Земле:  если их хотя бы недолгое время
продержать в теплой палатке, а потом выпустить на волю, они тут же  погибнут
от  обморожения  конечностей.  Я же, будучи вообще пташкой тропической, мерз
постоянно; мерз как на улице, так и дома, хоть дома и немного меньше; у меня
замерзали руки и ноги, и весь я дрожал от холода. Сейчас  я  тоже  ходил  по
залу  взад-вперед,  стараясь  согреться.  Живыми в этой унылой приемной были
только я да огонь в камине; мебели, впрочем, тоже было немного: стол,  стул,
на  столе  --  каменная ваза и старинный радиоприемник, украшенный серебром,
резным деревом и  костью,  --  достойный  экспонат  для  выставки  народного
творчества. Приемник играл под сурдинку, и я чуточку прибавил звук, услышав,
что  эпическая  песня  или баллада сменилась сводкой дворцовых новостей. Как
правило, жители Кархайда читают немного и предпочитают  слушать,  причем  не
только новости, но и литературные тексты; всяческие инсценировки и спектакли
у  них  недостаточно  популярны, а книги и телевизоры распространены гораздо
меньше, чем радиоприемники; газет  не  существует  вообще.  Утром  я  сводку
новостей  проспал,  да  и теперь слушал вполуха, думая совсем о другом, пока
повторенное несколько раз знакомое имя не привлекло мое  внимание.  Что  это
они там говорят об Эстравене? Какой-то королевский указ? Информация, видимо,
была важной, потому что указ начали читать сначала:
     "Терем  Харт  рем  ир  Эстравен,  лорд  Эстре  из  Керма, данным указом
лишается титула князя и почетного членства в Королевском Совете;  он  обязан
покинуть  королевство  Кархайд и соподчиненные княжества в течение трех дней
По  истечении  указанного  срока,  а  также  если  он  осмелится  когда-либо
вернуться   в   пределы   государства,   Харт   рем   ир  Эстравен  подлежит
незамедлительной  казни  без  суда  и  следствия.  Всем   жителям   Кархайда
запрещается   вести   с  ним  какие  бы  то  ни  было  переговоры,  а  также
предоставлять  ему  кров  под  страхом  тюремного   заключения   и   штрафа.
Запрещается  также  передавать  или  ода