ись на заледеневший скалистый берег  заснеженного  безлюдного  залива
Гутен.
     Итак,  мы  были в Кархайде. Мы достигли своей цели Едва не погибнув при
этом и не ведая, что будет дальше, ибо в наших заплечных мешках было  пусто.
Мы  вволю  напились  горячей  воды,  чтобы  отпраздновать  это событие. А на
следующее утро снова двинулись в путь, надеясь отыскать какую-нибудь  дорогу
или селение. Это довольно пустынный район, а карты у нас не было. Если там и
существовали  какие-то  дороги,  то сейчас все они были скрыты двумя, а то и
пятью метрами снега, и мы могли пересечь уже несколько из них, так  этого  и
не заметив. Никаких следов сельскохозяйственной деятельности на равнине тоже
заметно  не было. В тот день мы без толку блуждали по равнине, двигаясь то к
югу, то к западу; на следующий день было то же самое, однако к вечеру, уже в
сумерках, мы заметили вдалеке  на  холме  огонек,  мерцавший  сквозь  легкий
падающий  снежок,  и оба некоторое время не могли вымолвить ни слова. Просто
стояли и смотрели. Наконец мой товарищ прокаркал:
     -- Неужели огонь?
     Давно  наступила  ночь,  когда  мы  наконец  добрели,  спотыкаясь,   до
кархайдской деревушки с одной-единственной улицей, пролегавшей между темными
островерхими  домами;  снег  перед  зимними  дверями  был расчищен, и по обе
стороны возвышались высоченные сугробы. Мы остановились у местной  харчевни;
сквозь  щели  в  ставнях  на  узких  ее окнах изливался -- брызгами, лучами,
стрелами -- желтый свет, тот самый, что мы заметили издалека на  заснеженном
холме. Мы открыли дверь и вошли.
     Это   был  день  Одсордни  Аннер  --  восемьдесят  первый  день  нашего
путешествия; мы на одиннадцать  дней  опоздали,  если  исходить  из  графика
Эстравена,  однако  наши запасы пищи он рассчитал точно: на семьдесят восемь
дней пути до Кархайда. Мы прошли около тысячи трехсот километров по счетчику
и еще невесть сколько, когда блуждали по заливу  последние  несколько  дней.
Значительная  часть  этих  долгих  трудных  километров была пройдена зря: мы
часто  возвращались  или  шли  кружным  путем;  если  бы  нам  действительно
требовалось  пройти полторы тысячи километров, мы вряд ли дошли бы. Когда мы
раздобыли хорошую карту, то подсчитали, что расстояние от Фермы  Пулефен  до
этой  деревни  около  тысячи километров с небольшим. И весь этот бесконечный
путь пролегает по абсолютно безлюдной, безмолвной белой пустыне: скалы, лед,
небо и тишина -- ничего больше в течение восьмидесяти одного дня, кроме  нас
двоих.
     Мы  вошли  в  большую,  наполненную  горячим паром и запахами еды, ярко
освещенную комнату.  Там  было  много  людей,  стоял  шум.  Я  пошатнулся  и
ухватился  за плечо Эстравена. К нам обернулись незнакомые удивленные глаза.
Я уже забыл, что существуют еще живые люди, совсем непохожие  на  Эстравена.
Мне стало страшно.
     На  самом деле это была весьма небольшая комната, а "толпа" состояла от
силы из семи-восьми человек: причем все они были потрясены  не  меньше  меня
самого. Во всяком случае, некоторое время они молча смотрели на нас, пытаясь
понять, кто мы и откуда взялись. Повисла тишина.
     Эстравен наконец заговорил -- едва слышным шепотом:
     -- Мы  просим  покровительства вашего княжества. Шум, жужжание голосов,
смущение, тревога, радушие, приветствия.
     -- Мы пришли через Ледник Гобрин. Шум  усилился,  послышались  возгласы
удивления, вопросы; все столпились вокруг нас.
     -- Вы  не  могли  бы позаботиться о моем друге? Мне показалось, что это
сказал я сам, но то был голос Эстравена. Меня уже заботливо усаживали. Потом
принесли нам поесть, проявляя всяческую заботу и искреннее радушие.
     Невежественные,  вздорные,  вспыльчивые  жители  одного  из   беднейших
районов  страны! Это их великодушие положило достойный конец нашему тяжелому
путешествию. Они  давали  обеими  руками,  от  всего  сердца.  Ни  малейшего
проявления скупости или расчетливости. И Эстравен точно так же принимал, как
они  давали:  как  лорд  среди  лордов или как нищий среди нищих, как равный
среди равных ему сыновей одного народа.
     Для этих деревенских рыбаков и земледельцев, что жили на самом  дальнем
краю  земли,  почти  за  пределами  доступного,  земли, лишь с очень большой
натяжкой  пригодной  для  обитания,  честность  играла  в  жизни  столь   же
первостепенную  роль,  как  и  пища.  Они  могли  вести друг с другом только
честную игру, тут было не место мошенничеству. Эстравен это знал, а  потому,
когда  через  день-два  они  собрались  вокруг  нас,  выясняя  --  туманно и
обиняком, отдавая должное нашему шифгретору, -- зачем это  нам  понадобилось
зимой скитаться по Леднику Гобрин, он сразу ответил:
     -- Я  предпочел  бы  в  данный  момент  не прибегать к молчанию, однако
молчание все же лучше лжи.
     -- Всем известно, что и очень достойные люди порой становятся  изгоями,
однако  от  этого тень их в размерах не уменьшается, -- сказал в ответ повар
харчевни; в деревенской иерархии он стоял всего лишь на одну ступеньку  ниже
старосты; его харчевня зимой служила как бы общей гостиной для всех жителей.
     -- Одного  могут объявить изгоем в Кархайде, другого -- в Оргорейне, --
сказал Эстравен.
     -- Верно; а еще бывает, одного изгоняет  родная  семья,  а  другого  --
король, что живет в Эренранге.
     -- Король  не  может  укоротить  ничью  тень,  хотя,  безусловно, может
попытаться  это  сделать,  --  заметил  Эстравен;   повар,   казалось,   был
удовлетворен  таким ответом. Если бы Эстравен был изгоем в родном княжестве,
его можно было бы подозревать в чем  угодно,  однако  строгости  королевских
указов  были не столь существенны Что же касается меня, очевидно иностранца,
а стало быть, именно того, кто изгнан Оргорейном,  то  это,  пожалуй,  более
всего было в мою пользу.
     Мы  так  и  не  назвали  своих  имен  нашим  гостеприимным  хозяевам  в
Куркурасте. Эстравен очень  не  хотел  пользоваться  чужим  именем,  а  наши
подлинные  имена,  разумеется, обнародованы быть не могли. В конце концов, в
Кархайде считалось преступлением даже разговаривать с Эстравеном, не  говоря
уже  о  том,  чтобы  предоставить  ему  пищу, кров и одежду, как это сделали
жители Куркураста. Даже здесь, в самом глухом уголке страны, было радио, так
что  нельзя  было  бы  сослаться  на  незнание.  Указа   о   Высылке;   лишь
действительное  незнание того, кто же на самом деле был их гостем, несколько
оправдывало их действия в глазах закона. Столь уязвимое их  положение  очень
заботило  и  беспокоило  Эстравена,  а  я не успел даже подумать об этом. На
третий вечер он явился ко мне, чтобы обсудить, как нам быть дальше.
     Кархайдская деревня похожа на  те,  что  расположены  вблизи  старинных
замков  на  Земле;  здесь  практически  не  существует  отдельных хуторов. В
высоких, беспорядочно расположенных старинных домах самого Очага, в Торговом
Доме, в здании, где жил губернатор (в Куркурасте не было своего князя),  или
в  местном  "клубе"  каждый  из пяти сотен жителей мог не только насладиться
уединением, но и стать настоящим затворником -- в любой из комнат, выходящих
в  эти  древние  коридоры  со  стенами  метровой  толщины.  Каждому  из  нас
предоставили  по  такой комнате на верхнем этаже Очага. Я сидел у небольшого
камина, в котором жарко горели вонючие торфяные  брикеты  --  торф  добывали
поблизости, на Болотах Шенши, -- когда вошел Эстравен и сказал:
     -- Мы  скоро должны уходить отсюда, Дженри. Я помню, как он тогда стоял
в полутемной, освещенной пламенем камина комнате босиком и в одних свободных
меховых штанах, которые дал ему деревенский староста. У себя дома,  в  тепле
(это  с их точки зрения у них в домах тепло!), многие кархайдцы предпочитают
ходить полуодетыми  или  почти  совсем  обнаженными.  За  время  путешествия
Эстравен, прежде человек довольно-таки плотный, утратил всю округлость форм,
которая  вообще  свойственна  физическому  типу  гетенианцев; теперь он стал
худым, изможденным, лицо его было покрыто шрамами -- следами укусов  холода,
похожими  на  сильные  ожоги.  В  беспокойных  отблесках пламени он выглядел
загадочным, мрачным и по-прежнему неуловимым.
     -- Куда же?
     -- На юг, потом на запад, по всей вероятности. К границе.  Наша  первая
задача   --  найти  для  тебя  радиопередатчик,  достаточно  сильный,  чтобы
связаться с твоим кораблем. Потом мне нужно или подыскать себе убежище,  или
отправляться  назад  в Оргорейн, -- хотя бы на какое-то время, чтобы те, кто
помог нам здесь, избежали наказания.
     -- Но как ты попадешь обратно в Оргорейн?
     -- Так же, как и в первый раз, -- перейду через границу. Оргота  против
меня ничего не имеет.
     -- Где же мы можем найти передатчик?
     -- Не ближе чем в Сассинотхе.
     Я поморщился. Он ухмыльнулся.
     -- А ближе ничего нет?
     -- Это  всего  двести-- двести двадцать километров; мы ведь прошли куда
больше по бездорожью. Здесь везде  есть  хорошие  дороги;  люди  нас  всегда
приютят, а при возможности подвезут на автосанях.
     Я   уступил,  однако  был  подавлен  перспективой  еще  одного  зимнего
путешествия, и отнюдь не  по  направлению  к  гавани,  а,  наоборот,  к  той
проклятой  границе,  где  Эстравен  вновь,  вполне  возможно, вынужден будет
отправиться в ссылку и оставит меня одного.
     Я долго размышлял над этим и наконец сказал:
     -- Кархайду будет поставлено одно непременное условие,  прежде  чем  он
получит возможность вступить в Лигу Миров: Аргавену придется отменить указ о
твоем изгнании.
     Он молча стоял, уставившись в огонь.
     -- Я не шучу. -- Я специально повысил голос. -- Всему свой черед.
     -- Спасибо, Дженри, -- проговорил Эстравен. Голос его, когда он говорил
так мягко  и тихо, как сейчас, был очень похож на женский, чуть глуховатый и
неуверенный. Он с нежностью смотрел на меня, но так и  не  улыбнулся.  --  Я
ведь  и не ожидал когда-либо увидеть снова родной дом. Уже двадцать лет, как
я изгнан из Эстре, ты же знаешь. Так что никаких особых перемен в моей жизни
из-за отмены королевского указа не произойдет. Уж я сам о себе позабочусь, а
ты позаботься о себе и об Экумене. Это ты должен делать сам, один. Но что-то
рано мы заговорили о расставании. Попроси, чтобы  твой  корабль  приземлился
немедленно. Когда это произойдет, я решу, как мне быть дальше.
     Мы  пробыли  в  Куркурасте  еще  два  дня,  наслаждаясь  хорошей едой и
отдыхом, а  также  поджидая  снегоуплотнитель,  который  вскоре  должен  был
прибыть сюда с юга и на обратном пути мог немного подвезти нас. Наши хозяева
все-таки  заставили  Эстравена  рассказать,  как  мы с ним шли через Великие
Льды. Он рассказал эту  историю  так,  как  на  то  способен  лишь  человек,
выросший под влиянием устной фольклорной традиции; рассказ его превратился в
настоящую  сагу,  полную  идиом  и  весьма расширенных метафор, тем не менее
четко связанных с ходом  реальных  событий  и  вполне  точно  передающих  их
развитие  --  от  наполненного  мраком,  парами серы и сполохами огня ущелья
между  Драмнером  и  Дремеголом  до  испускающих  многоголосое  эхо  ледяных
пропастей,  что  раскрывались  перед  нами  ближе к заливу Гутен. Были там и
комические интерлюдии, вроде его падения в трещину, а также  мистические  --
когда он говорил о голосах и молчании Вечных Льдов, или о "белом Ничто", или
о  ночной непроницаемой тьме. Я слушал, очарованный не менее остальных, глаз
не сводя с темнокожего лица моего друга.
     Мы покинули Куркураст, тесно прижавшись друг к другу плечами  в  кабине
снегоуплотнителя  --  одной  из тех огромных, могучих машин, что уплотняют и
укатывают снег на дорогах Кархайда. Только благодаря им  можно  пользоваться
дорогами  и  зимой, ибо если попытаться просто расчистить снег и сгрести его
на обочины,  то  потребуется  половина  рабочего  времени  и  средств  всего
королевства.  К  тому  же весь транспорт все равно в зимнее время использует
различные типы полозьев. Снегоуплотнитель двигался вперед со скоростью около
четырех километров в час, и мы добрались до соседней с  Куркурастом  деревни
уже  далеко за полночь. Там, как всегда, нас приветливо встретили, накормили
и устроили на ночлег; утром  мы  встали  на  лыжи  и  распрощались  с  нашим
шофером:  теперь  уже  начались  вполне  густо  населенные  районы Кархайда,
удаленные от побережья и защищенные  холмами  от  страшных  ударов  северных
ветров,  дующих  с  залива.  Да  и  ночевать  нам  после очередного перехода
приходилось уже не в палатке, а в теплом доме -- мы  как  бы  переходили  от
одного  Очага  к другому. Пару раз нас подвозили, однажды даже километров на
пятьдесят. Дороги, несмотря на  сильные  и  частые  снегопады,  были  плотно
укатаны и снабжены указателями. В рюкзаках у нас всегда была еда -- ее клали
туда  те,  у кого мы ночевали накануне; в конце пути нас всегда ждали кров и
тепло Очага.
     И все  же  последние  относительно  легкие  восемь-девять  дней  нашего
путешествия   оказались   в  моральном  отношении  куда  труднее,  чем  даже
восхождение на Ледник, хуже, чем последние дни во Льдах, когда мы  голодали.
Сага  была  завершена; она принадлежала Льдам. А мы были предельно измотаны.
Мы шли не туда. И радость умолкла в нас.
     -- Порой приходится идти против движения  колеса  фортуны,  --  говорил
Эстравен.
     Он  был  по-прежнему  спокоен,  но  по  его  походке, голосу и повадкам
чувствовалось, что энтузиазм в нем сменился терпением, уверенность-- упрямой
решительностью. Он был чрезвычайно молчалив, часто не  желая  даже  мысленно
разговаривать со мной.
     Наконец  мы  добрались  до Сассинотха. Небольшой город, несколько тысяч
жителей. Дома на склонах холмов по берегам замерзшей реки Эй:  белые  крыши,
серые  стены,  холмы,  покрытые  черными пятнами обнаженных лесов и вылезших
из-под снега голых скал, поля и скованная льдом река -- белоснежная равнина,
та самая долина Синотх, из-за которой шла тяжба; там тоже все было бело(
     Мы явились в город практически с пустыми руками.  Большую  часть  своей
экипировки  мы  раздали  по  пути  тем  гостеприимным  хозяевам,  у  которых
ночевали; теперь осталась только печка Чейба, лыжи и одежда -- та, что  была
на  нас.  Однако мы продолжали путь, раза два спросив дорогу: нам была нужна
не та, что ведет в город, а окольная, ведущая на какую-нибудь из пригородных
ферм. Это были небогатые края, а ферма, куда мы шли,  не  входила  в  состав
какого-либо   княжества,   а   являлась   единоличным  владением  в  ведении
Центральной Администрации долины Синотх. Когда в молодости  Эстравен  служил
здесь, он подружился с владельцем этой фермы и потом фактически купил ее для
него  -- то было год или два назад, когда он пытался реально помочь тем, кто
желал  поселиться  на  восточном  берегу  реки  Эй,  и   надеялся   избежать
затянувшегося  опасного  спора  двух  государств из-за долины Синотх. Фермер
снова впустил нас в дом. Это был плотного сложения человек с тихим  голосом,
примерно одних лет с Эстравеном. Звали его Тессичер.
     Эстравен  в  этих  местах  ни  разу  даже не откинул глубоко надвинутый
капюшон на спину, боясь быть  узнанным.  Вряд  ли  стоило  этого  опасаться:
требовался  чрезвычайно  зоркий  глаз, чтобы узнать Харта рем ир Эстравена в
тощем, обтрепанном, исхлестанном всеми ветрами бродяге. Даже Тессичер  время
от  времени  украдкой  внимательно  поглядывал  на  него  --  был не в силах
поверить, что он тот, за кого выдает себя.
     Гостеприимство Тессичера было выше всяческих похвал, хотя он  был  явно
небогат.  Однако  в наших отношениях ощущалась какая-то неловкость, словно в
глубине души он мечтал никогда не иметь с  нами  дела.  Это  было,  впрочем,
понятно:  дав  нам  приют,  он  рисковал всем, что у него было. Но поскольку
своим благополучием он был  обязан  исключительно  Эстравену  --  сейчас  он
вполне  мог  бы  быть  таким  же изгоем, как мы, если бы некогда Эстравен не
позаботился о нем, -- казалось, можно было бы хотя бы  отчасти  отдать  свой
долг,  даже пойдя на риск. Эстравен, однако, об уплате долга вовсе не думал,
считая, что его давнишний друг просто не сможет отказать ему в помощи. Когда
улеглась первая  тревога,  вызванная  нашим  появлением,  Тессичер,  похоже,
действительно понемногу оттаял и в полном соответствии с типично кархайдской
переменчивостью  настроений весьма эмоционально начал вспоминать былые дни и
общих старых знакомых, просиживая с Эстравеном по полночи у камина. Когда же
Эстравен спросил, нет ли у Тессичера на примете какой-нибудь заброшенной или
удаленной фермы, где он, изгнанник, мог бы "залечь" месяца на два, пока  его
высылка не будет отменена, тот сразу сказал:
     -- Оставайся у меня.
     Глаза   Эстравена  странно  блеснули,  но  он  сдержался.  И  Тессичер,
согласившись с тем, что изгнаннику скорее всего небезопасно  оставаться  так
близко  от  Сассинотха, пообещал подыскать ему подходящее убежище. Это будет
нетрудно, сказал он, если Эстравен сменит имя и наймется, например,  поваром
или  работником на дальнюю ферму; это, разумеется, не так уж приятно, но все
же лучше, чем возвращаться в Оргорейн.
     -- Какого черта тебе нужно в этом Оргорейне? И на какие средства ты  бы
там жил, а?
     -- На  средства  Комменсалии,  --  ответил мой друг, и улыбка его снова
чуть напомнила мне лукавое выражение на мордочке выдры. -- Они  ведь  каждую
"общественную  единицу"  обязаны  обеспечить работой, как тебе известно. Так
что не беспокойся. Но я предпочел бы, конечно, остаться в Кархайде... если  ты
действительно надеешься все устроить.
     У  нас  оставалась  еще  печка Чейба -- наша единственная ценность. Она
верно служила нам в том или ином  своем  качестве  до  самого  конца  нашего
путешествия.  Наутро  после  прибытия  на  ферму Тессичера я взял печку и на
лыжах отправился  в  город.  Разумеется,  Эстравен  со  мной  не  пошел,  но
разъяснил  мне,  что  и как нужно сделать, и все получилось хорошо. Я продал
печку, выручил за нее кругленькую сумму, а потом стал подниматься на вершину
холма, где размещались  здания  Торгового  колледжа;  там  же  находилась  и
местная  радиостанция.  Я  заплатил  за  десять  минут "частного разговора с
частным лицом". Все радиостанции специально  оставляют  время  для  подобных
частных  выходов  в  эфир;  чаще всего это бывают радиограммы местных купцов
своим заморским агентам  или  заказчикам  с  Архипелага,  из  Ситха  или  из
Перунтера;  эти разговоры стоят довольно дорого, но в общем вполне доступны.
Во всяком случае, у меня еще остались деньги после продажи подержанной печки
Чейба. Десять минут были мне выделены в самом начале Часа Третьего, то  есть
после  полудня.  Мне  не  хотелось,  чтобы  видели,  как  я  средь  бела дня
направляюсь на лыжах на ферму Тессичера, а потому я весь день проболтался  в
Сассинотхе  и  в  одной  из  харчевен  заказал  обильный, вкусный и довольно
дешевый обед. Кархайдская  кухня,  без  сомнения,  значительно  превосходила
орготскую. Я ел и вспоминал комментарии Эстравена на этот счет -- в тот раз,
когда  я  спросил  его,  ненавидит ли он Оргорейн; я вспомнил, каким голосом
вчера вечером он сказал: "Я предпочел бы остаться в Кархайде(" В голосе  его
звучала  неподдельная  нежность.  И  мне  захотелось,  уже  не в первый раз,
узнать, что же такое патриотизм, из чего состоит  любовь  к  родной  стране,
откуда берется та неколебимая верность, от которой дрожал голос моего друга;
и  как  столь  искренняя  любовь  может  стать,  и слишком часто становится,
безрассудной, злобной, слепой приверженностью. Что заставляет  ее  до  такой
степени переродиться?
     После обеда я немного побродил по Сассинотху. Городская суета, магазины
и рынки, очень оживленные, несмотря на довольно сильный снегопад и мороз, --
все почему-то   напоминало   мне  декорацию  к  спектаклю,  было  совершенно
нереальным, удивительным. Я, видимо, все еще находился под влиянием великого
одиночеств