о просто боялся
самого процесса умирания и искал способа отвлечься от этого страха.
     У нас было мало общего, кроме близкой смерти, а это вовсе не  та  тема,
которую  нам  хотелось бы обсуждать По большей части мы вообще не слишком-то
хорошо понимали друг друга. Для него это практически не имело значения.  Мне
же,  поскольку  я  был  моложе  и настроен более мрачно, хотелось понимания,
сочувствия, совета. Однако ни советов, ни  сочувствия  не  было.  Мы  просто
беседовали.
     По  ночам в спальне горел яркий свет, там было полно народу, шум и гам.
Днем свет выключали, огромное помещение погружалось в сумрак  и  становилось
пустым  и  тихим.  Мы лежали по соседству на нарах и негромко разговаривали.
Асра любил рассказывать длинные цветистые истории  о  днях  своей  юности  в
Комменсалии  Кундерер -- в той самой обширной и прекрасной долине, которую я
почти целиком пересек, направляясь от границы с Кархайдом в Мишнори. Диалект
Асры  сильно  отличался  от  общеупотребимого  в  Орготе  языка,  обычаев  и
механизмов;  я  этих  слов  совсем  не  знал,  так  что редко понимал больше
половины -- скорее общую суть воспоминаний. Когда он чувствовал себя  лучше,
обычно  где-то  к  полудню, я просил его рассказать мне какой-нибудь миф или
сказку. Большинство гетенианцев  знают  их  великое  множество  Гетенианская
литература,  хоть  существует  и  ее  письменная  форма, -- это скорее живая
фольклорная устная традиция; в  этом  отношении  все  гетенианцы  достаточно
хорошо  образованы.  Асра  без  конца  мог  рассказывать  истории и легенды,
краткие притчи-поучения Йомеш, отрывки  из  сказания  о  Парсиде,  отдельные
части  Великого Эпоса, а также саги Морских Торговцев, похожие на авантюрные
или рыцарские романы. Все это, да еще разные сказки,  которые  он  помнил  с
детства, Асра легко и плавно рассказывал мне на орготском диалекте, а потом,
устав,  просил  и меня рассказать какую-нибудь историю "А что рассказывают у
вас в Кархайде?" -- обычно спрашивал  он,  растирая  ноги,  которые  у  него
сильно   болели,  и  глядя  на  меня  со  своей  застенчивой,  терпеливой  и
одновременно лукавой улыбкой. Однажды я сказал:
     -- Я знаю историю о людях, которые живут в другом мире.
     -- Что же это за мир такой?
     -- Он похож на этот, в общем и целом, только находится на  планете,  не
принадлежащей к вашей солнечной системе. Та, другая планета вращается вокруг
звезды,  которую  вы называете Селеми. Это тоже желтая звезда, она похожа на
ваше солнце, и на той планете, под чужим солнцем, тоже живут люди.
     -- Это же вероучение Санови -- о других  мирах.  Был  в  нашем  селении
старый  сумасшедший священник, последователь Санови; он частенько приходил к
нам домой -- я тогда был еще совсем маленьким -- и рассказывал  нам,  детям,
обо  всем  таком:  куда,  например, деваются лжецы, когда умирают, и куда --
самоубийцы, а куда -- воры. Ведь мы-то с тобой, верно, тоже в одно  из  этих
мест попадем, а?
     -- Нет, в той стране, о которой я рассказываю, живут не духи мертвых. В
том мире  живут  настоящие  люди.  Живые.  И они живут в настоящем мире. Они
такие же живые, как и вы здесь, и похожи  на  вас.  Но  только  давным-давно
научились летать.
     Асра ухмыльнулся.
     -- Нет,  они,  конечно,  не  хлопают при этом руками, как крыльями. Они
летают в машинах, похожих на автомобили. -- Все  это,  однако,  было  ужасно
трудно  выразить  на  языке  Орготы,  в  котором  нет  даже точного слова со
значением "летать";  наиболее  близкое  по  смыслу  было  слово  "скользить,
планировать". -- Видишь ли, они научились делать машины, которые скользят по
воздуху,  как сани -- по заснеженному склону горы. Постепенно они заставляли
эти машины двигаться все быстрее и быстрее, улетать все дальше и  дальше,  а
потом  они,  словно  камешек,  выпущенный  из пращи, стали улетать далеко за
облака, прорывая воздушный слой вокруг Земли, и  попадали  в  иные  миры,  в
которых  светят иные солнца. Попадая в иные миры, они обнаруживали там таких
же людей(
     -- Скользящих по воздуху?
     -- Иногда да, а иногда нет... Когда, например, они прилетели в  мой  мир,
мы уже умели передвигаться по воздуху. Но зато они научили нас перелетать из
Одного мира в другой -- у нас тогда еще не было для этого своих машин.
     Асра был совершенно озадачен тем, что я, рассказчик, вдруг сам поместил
себя внутрь  сказки. Меня лихорадило, меня мучили язвы, появившиеся на руках
и груди после инъекций наркотика, и я уже  не  мог  вспомнить,  как  сначала
намеревался построить свой рассказ.
     -- Продолжай,  -- сказал он, пытаясь все же уловить смысл истории. -- А
чем еще они занимались в этом мире, кроме того, что скользили по воздуху?
     -- О, они занимаются многим из того, что делают люди и здесь. Но только
все они постоянно находятся в кеммере.
     Он смущенно хихикнул. Конечно, при той жизни, которую мы вели на Ферме,
скрыть что бы то ни было оказывалось невозможно, так что мое прозвище  среди
заключенных  и охраны было, разумеется, Перверт. Но там, где нет ни полового
влечения, ни стыда, никто, какими бы половыми аномалиями он ни  страдал,  из
общей массы не выделяется. И я думаю, что Асра никак не связал это сообщение
ни  со мной, ни с особенностями моей физиологии. Он воспринял это всего лишь
как одну из вариаций на старую тему, а потому похихикал и сказал:
     -- Все время в кеммере... Тогда... это мир вознаграждения? Или наказания?
     -- Не знаю, Асра. А каков, по-твоему, мир Гетен? Это мир вознаграждения
или наказания?
     -- Ни тот ни другой, сынок. Этот мир, что вокруг, -- настоящий;  в  нем
все  так,  как  и  должно  быть.  Ты просто рождаешься здесь... и все идет как
полагается(
     -- Я родился не здесь. Я сюда прилетел. Я избрал этот мир для себя.
     Повисло молчание. Вокруг стоял мрак. За стенами барака  стояла  здешняя
немыслимая  тишина,  нарушаемая лишь негромким визгом ручной пилы. Больше ни
звука.
     -- Ну хорошо... хорошо, -- пробормотал Асра и вздохнул; потом снова потер
ноги, невольно постанывая при этом. -- А  у  нас  никто  сам  себе  мира  не
выбирает, -- сказал он.
     Через  одну  или две ночи после этого разговора у него началась кома, и
вскоре он умер. Я так и не узнал, за что его  отправили  на  Добровольческую
Ферму,  за  какое  преступление,  ошибку  или  нарушение  правил  оформления
документов. Мне было известно только, что пробыл он на Ферме Пулефен  меньше
года.
     Через  день  после  смерти  Асры меня вызвали на очередной "осмотр"; на
этот раз им пришлось нести меня  туда  на  руках,  и  больше  я  уже  ничего
вспомнить не могу.

Глава 14. БЕГСТВО

     Когда  Обсл  и  Иегей  вдруг  оба срочно уехали из города, а привратник
Слоза отказался впустить меня в дом, я понял, что пришло время обратиться за
помощью к врагам, ибо  от  друзей  моих  ничего  хорошего  больше  ждать  не
приходилось.  Я  явился  в роли отъявленного шантажиста к Комиссару Шусгису:
поскольку у меня не хватало денег, чтобы просто подкупить  его,  я  вынужден
был  жертвовать  своей репутацией. Среди людей вероломных прозвище Предатель
уже само по себе звучит весомо. Я сообщил Шусгису, что в Оргорейне  пребываю
как  тайный  агент  партии  кархайдской  аристократии,  и конечная цель моей
деятельности -- убийство Тайба, а он, Шусгис, по нашим планам должен был  бы
выполнять  функцию  моего связного с Сарфом; если же он откажется выдать мне
необходимую информацию, я немедленно  сообщаю  в  Эренранг,  что  Шусгис  --
двойной   агент,   состоящий  также  на  службе  Партии  Открытой  Торговли.
Информация моя, разумеется, тут же вернется в Мишнори  и  станет  достоянием
Сарфа.  Как ни странно, чертов болван мне поверил. И довольно быстро сообщил
все, что я хотел знать; даже поинтересовался, доволен ли я.
     Непосредственная опасность со стороны моих "верных" друзей --  Обсла  и
Иегея -- мне пока не угрожала.
     Свою  же  безопасность  они  купили,  принеся  в  жертву  Посланника, и
надеялись, доверяя мне, что я не стану  вредить  ни  им,  ни  себе.  Пока  я
открыто  не  заявился  к  Шусгису, ни один человек из Сарфа, кроме Гаума, не
считал меня достойным внимания, зато теперь они, разумеется, будут ходить за
мной по пятам. Я должен быстро закончить свои  дела  и  исчезнуть.  Не  имея
возможности  передать  весточку кому-либо из Кархайда лично, поскольку почта
перлюстрируется, а телефонные и радиоразговоры прослушиваются, я впервые  за
все  это  время  отправился  в  Королевское  Посольство Кархайда. Послом был
Сардон рем ир Ченевич,  которого  я  достаточно  хорошо  знал  при  дворе  в
Эренранге.  Он  тут же согласился послать официальное письмо Аргавену о том,
что именно произошло с Посланником, где находится место его заключения и так
далее. Я вполне доверял Ченевичу; это умный и честный человек, и я надеялся,
что письмо нигде не  перехватят.  Однако  догадаться  о  том,  как  поступит
Аргавен,  получив  его,  было  абсолютно  невозможно.  Я хотел все же, чтобы
Аргавен располагал данной информацией -- хотя бы на тот случай,  если  вдруг
сквозь  облака на землю упадет Звездный Корабль Посланника. Тогда у меня еще
была какая-то надежда, что Аи успел до  своего  ареста  послать  на  корабль
сигнал.
     Теперь  я  действительно  был в опасности, и опасность эта усиливалась,
поскольку кто-нибудь наверняка заметил, как я входил в Посольство  Кархайда.
Так что прямо от дверей Посольства я направился на автостанцию в южной части
города  и  в тот же день еще до обеда покинул Мишнори тем же способом, каким
явился сюда, -- в качестве грузчика. Старые документы и пропуска у меня были
с собой, хотя они не совсем  соответствовали  моей  новой  работе.  Подделка
документов  в  Оргорейне  -- дело весьма рискованное; здесь по пятьдесят два
раза на дню их проверяют, однако мне не так уж редко приходилось рисковать в
жизни, а старые приятели  по  Рыбному  Острову  отлично  научили  меня,  как
подделать  в  случае  чего  бумаги.  Меня несколько раздражало чужое имя, но
иного выхода не было. Под собственным именем я никогда спокойно не  добрался
бы через весь Оргорейн до побережья Западного моря.
     Мысли  мои  уже  были  там,  на  западе,  пока наш караван, спотыкаясь,
продвигался  по  мосту  Кундерер  --  прочь  от  Мишнори.  Осень  постепенно
поворачивалась  лицом  к  зиме.  Я  непременно должен был добраться до своей
цели,  прежде  чем  дороги  закроются  для  относительно  скоростных   видов
транспорта  и  пока  еще  есть  хоть какой-то смысл добираться туда. Мне уже
доводилось видеть Добровольческую Ферму  в  Комсвашоме,  когда  я  служил  в
Управлении  долины Синотх, приходилось и беседовать с бывшими узниками таких
Ферм. И теперь увиденное и услышанное много лет назад камнем лежало  у  меня
на  душе.  Посланник,  столь  уязвимый для холода, кутавшийся в теплый хайэб
даже при нуле, не выдержит зимы в Пулефене. Уверенность в этом гнала и гнала
меня вперед, но  караван  двигался  медленно,  петляя  от  одного  города  к
другому,  шел  то к северу, то к югу, то принимая грузы, то разгружаясь, так
что прошло полмесяца, прежде чем я добрался до  Этвена,  что  в  устье  реки
Исагель.
     В  Этвене  мне  повезло. Беседуя с людьми в Доме для приезжих, я узнал,
что в ближайшее время торговцы мехами -- имеющие лицензии  охотники-трапперы
-- на  санях или ледоходах двинутся вверх по реке до леса Тарренпет, почти к
самому Леднику. Как раз начинался охотничий сезон, и у  меня  возникла  идея
самому  превратиться  в  траппера.  В  Керме, как и в районе Ледника Гобрин,
водятся белоснежные пестри; эти зверьки любят  селиться  поближе  к  Великим
Льдам.  Когда-то  в  молодости я часто охотился на пестри в лесах Керма, так
почему бы мне не поохотиться теперь в точно таких же  лесах  Пулефена  среди
низкорослых деревьев тор?
     На  дальнем  северо-западе  Оргорейна,  в диком краю у западных отрогов
Сембенсиена, люди появляются и исчезают как и  когда  им  заблагорассудится:
там явно не хватает Инспекторов, чтобы зарегистрировать всех.
     Там  даже  в Новую Эру сохранилось что-то от прежней свободы. Сам Этвен
-- серый портовый город, построенный на серых скалах в устье  реки  Исагель;
морской  ветер  часто  несет  по его улицам серые косые дожди, а люди там --
мрачноватые моряки -- говорят всегда прямо. Я с  благодарностью  оглядываюсь
назад, вспоминая Этвен, где мне улыбнулось счастье.
     Я  купил  лыжи,  снегоступы,  различные  капканы  и провизию; обзавелся
охотничьей лицензией  и  разрешением,  а  также  удостоверением  охотника  и
прочими  бумагами  в  бюро Комменсалии и двинулся вверх по течению Исагели с
группой трапперов,  которую  вел  старик  по  имени  Маврива.  Река  еще  не
замерзла,  и колесный транспорт по дорогам пока ходил, ибо в этих приморских
краях чаще шли дожди, чем снег, несмотря на последний месяц  осени.  Большая
часть  охотников  ждала в Этвене настоящей зимы и с наступлением месяца Терн
поднималась вверх по Исагели  на  ледоходах,  но  Маврива  спешил  забраться
подальше  на  север и обогнать остальных: он намеревался ставить ловушки уже
на самых первых пестри, которые как раз в конце осени  спускаются  с  гор  в
тамошние леса. Маврива знал районы Гобрина, Северного Сембенсиена и Огненных
Холмов так же хорошо, как те, кто там родился, так что за время пути я успел
многому от него научиться. Все это весьма пригодилось мне впоследствии.
     В городе под названием Туруф я отстал от группы, притворившись больным.
Они пошли  дальше  на  север, а я, чуть выждав, двинулся на северо-восток, в
предгорья Сембенсиена, уже сам по себе. Несколько  дней  мне  потребовалось,
чтобы  обследовать  местность. Потом, спрятав большую часть своего имущества
километрах в пятнадцати-- двадцати от Туруфа в уединенной лощине, я вернулся
в город по южной дороге и на несколько дней поселился в Доме  для  приезжих.
Как  бы  запасаясь  необходимым для долгой охоты, я купил еще одни лыжи, еще
одни снегоступы, пополнил запас  провизии,  купил  меховой  спальный  мешок,
зимнюю  одежду  --  все снова; а еще -- переносную печку Чейба, многослойную
палатку и легкие сани, чтобы погрузить все это имущество. Теперь  оставалось
только  ждать,  когда  дождь превратится в снег, а грязь -- в лед; не так уж
долго, если учесть, что целый месяц потребовался мне, только чтобы добраться
от Мишнори до Туруфа. На четвертый день первого  месяца  зимы,  Архад  Терн,
зима полностью вступила в свои права; пошел снег, которого я так ждал.
     Поздним  утром  я  пробрался  через  электрозаграждение  на Пулефенской
Ферме, следы мои почти сразу исчезли под снегом. Сани я оставил в  лощине  у
ручья,  в  густом  лесу к востоку от Фермы, и с одним только рюкзаком, надев
снегоступы, вернулся назад, на  дорогу.  Потом  в  открытую  пошел  прямо  к
главным воротам Фермы. Там я предъявил документы, которые мне успели еще раз
подделать в Туруфе. Теперь они были с "синей печатью" и удостоверяли, что я.
Тонер  Бент,  освобожденный  из  заключения  досрочно, согласно предписанию,
обязан  не  позднее  Эпс  Терн,  третьего  дня  зимы,  явиться   на   третью
Добровольческую  Ферму  Комменсалии  Пулефен для несения караульной службы в
течение двух лет. Какой-нибудь востроглазый Инспектор непременно заметил бы,
что документы поддельные, но там востроглазых было маловато.
     Оказалось,  что  попасть  в  тюрьму  легче  легкого.  Я   даже   как-то
приободрился.
     Начальник  охраны  выбранил  меня  за  то,  что  явился я на день позже
предписанного, и отослал в барак. На обед я опоздал, и, к счастью, было  уже
слишком  поздно,  так  что  положенной мне униформы я не получил и остался в
собственной хорошей и теплой одежде.  Ружья  никакого  мне  не  дали,  но  я
присмотрел  более-менее  подходящее,  слоняясь  возле  кухни  и выпрашивая у
повара хоть что-нибудь поесть. Повар держал свое ружье на крючке  за  печью.
Его  я  и  украл.  Убить  из  него  было нельзя -- оно не обладало для этого
необходимой мощностью. Скорее всего у охранников все ружья  были  такие.  На
этих  Фермах нет необходимости убивать людей из ружей: там позволяют голоду,
зиме и отчаянию сделать это.
     Всего я насчитал тридцать-- сорок охранников и полтораста  заключенных.
Ни  один не был одет как следует, по-зимнему; большая часть людей уже крепко
спала, хотя едва начался вечер. Час Четвертый. Я  заставил  одного  молодого
охранника  провести  меня  по всей территории и показать спящих заключенных.
Наконец я их увидел: при слепяще ярком  свете  они  спали  в  общей  большой
комнате,  и  я  уже  простился  с надеждой на незамедлительное осуществление
своего плана, опасаясь сам попасть под подозрение. Заключенные попрятались в
спальные мешки, скрючившись там, словно младенцы во чреве матери, совершенно
неотличимые друг от друга. Все -- кроме одного: мешок был  слишком  короток,
чтобы  он  мог  в  нем спрятаться; лицо его стало похоже на обтянутый темной
кожей череп, закрытые глаза провалились  в  глазницы,  на  голове  --  копна
длинных вьющихся волос.
     Счастье,  которое  улыбалось  мне  в Этвене, теперь поворачивало колесо
Судьбы, и я ощущал, что одним прикосновением могу  сейчас  перевернуть  весь
мир.  У  меня  никогда  не  было  особых  талантов,  кроме  одного: я всегда
чувствовал, когда именно можно  тронуть  рукой  гигантское  колесо  фортуны,
чтобы  знать  и  действовать. Мне уж было показалось, что я утратил свой дар
провидения -- в этом мне не  раз  приходилось,  к  сожалению,  убеждаться  в
прошлом году в Эренранге -- и он никогда больше не возродится в моей душе. И
ужасно  обрадовался,  вновь  ощутив  в себе эту уверенность -- уверенность в
том, что можешь управлять собственной судьбой  и  удачей  даже  в  тревожное
время, как санями на крутом и опасном спуске.
     Поскольку  я  продолжал  слоняться  вокруг  и  всюду  совал  свой  нос,
изображая чересчур любопытного кретина, меня записали в самую позднюю  смену
караула;  к полуночи все в тюрьме, кроме меня и еще одного охранника, спали.
Я продолжал по-прежнему тупо бродить  по  комнатам  и  коридорам,  время  ют
времени  заглядывая  в  спальню  с  двумя  рядами  нар вдоль стен. Я уже все
спланировал и начал готовить душу и тело ко  вхождению  в  дотхе,  ибо  моих
собственных   сил  никогда  не  хватило  бы  для  выполнения  задуманного  и
необходимо было призвать на помощь силы Тьмы.  Незадолго  до  рассвета  я  в
очередной  раз зашел в спальню и из украденного у повара акустического ружья
выпустил в голову Дженли Аи заряд, чтобы как  следует  его  оглушить,  потом
вместе со спальным мешком взвалил его на плечо и потащил в караулку.
     -- В чем дело? -- проворчал мой полусонный напарник. -- Оставь ты его в
покое!
     -- Да ведь он умер!
     -- Как,  еще один? О всемогущий Меше, ведь еще и зима-то как следует не
началась... -- Он наклонился, чтобы заглянуть Посланнику в лицо: тот  висел  у
меня  на  плече  головой  вниз,  как  куль.  -- А, это тот, Перверт. Клянусь
Великим Глазом, я не верил гнусным сплетням насчет кархайдцев, пока  сам  на
него  не  посмотрел: до чего же мерзкий урод! И ведь целую неделю провалялся
на нарах -- все стонал да вздыхал, я и не думал, что он  возьмет  и  помрет.
Ладно,  вынеси  его  куда-нибудь наружу, пусть до рассвета там полежит. Чего
стоишь, как грузчик с мешком турдов!..
     У контрольно-пропускного пункта я остановился; хотя я и был всего  лишь
охранником,  меня никто не окликнул, когда я вошел внутрь и долго искал -- и
наконец нашел! -- настенную панель со всякими кнопками и  выключателями.  На
самих  выключателях ничего написано не было, однако охранники написали рядом
на стене краткие обозначения, чтобы не особенно утруждать свою память,  если
вдруг    поднимут    по    тревоге.    Я   решил,   что   "Ог."   обозначает
"электроограждение",  и  повернул  выключатель,  вырубив  электричество   по
внешней  ограде Фермы. Потом взвалил Аи на плечи и пошел по коридору