Урсула Ле Гуин.
Левая рука Тьмы


 Источник: Миры Урсулы Ле Гуин
 Издательство "Полярис" 1997
 перевод с английского И. Тогоевой, 1992
 OCR: Tanya Kondakova




                             Посвящается Чарльзу,
                                        sine quo non..

Глава 1. ПАРАД В ЭРЕНРАНГЕ

     Хайнский архив. Копия отчета 1 01-01101-934-2-Гетен. Стабилю планеты
Оллюль от Дженли Аи, первого Мобиля на планете Гетен/Зима, Хайнский цикл 93,
экуменический год 1490-97. Средство связи: ансибль.

     Мой отчет будет носить повествовательный характер, форму  легенды,  ибо
еще  в детстве, на родной планете, я постиг, что суть всякого воображения --
правда. Любой, самый достоверный факт может быть воспринят как с  восторгом,
так  и  с  недоверием -- в зависимости от того, как его преподнести: факты в
этом смысле подобны жемчужинам, что встречаются в земных морях, -- на  одних
женщинах  они  оживают  и блестят ярче, на других тускнеют и умирают. Только
факты, пожалуй, не столь материальны и  совершенны  с  точки  зрения  формы.
Однако и те и другие весьма восприимчивы к внешним воздействиям.
     Я  не  единственный  участник  этой истории и не единственный ее автор.
Честно говоря, я вообще не знаю, кто тут главный  герой  и  кто  рассказчик.
Судите сами. Только все это -- единое целое, даже когда факты порой начинают
противоречить  друг  другу, а повествование распадается на различные версии.
Вы вольны выбрать ту, которая вам больше по вкусу, но знайте: все изложенное
здесь -- чистая правда, и все толкования, в сущности, сводятся  к  одному  и
тому же.
     История  эта  началась  в государстве Кархайд планеты Зима на 44-й день
экуменического года. По здешнему календарю приведенная дата расшифровывается
следующим образом: Одархад Тува, или 22-й день третьего месяца  весны
Года  Первого.  Текущий  год  здесь -- это всегда Год Первый. Лишь датировка
предшествующих и последующих лет позволяет выделить каждый новый год из всех
прочих: отсчет как бы ведется от некоего перманентного "сейчас".
     Итак, в Эренранге, столице государства Кархайд, наступала весна, а  мне
грозила смертельная опасность, о которой я и не подозревал.
     Я  был  в  числе  участников парада. Шел сразу за оркестром королевских
госсиворов и непосредственно перед королем. Лил дождь.
     Набухшие влагой тучи над темными башнями; потоки воды, низвергающиеся с
небес в глубокие щели улиц; темный, исхлестанный непогодой каменный город --
и сквозь него медленно тянется тонкая  золотая  нить  праздничного  шествия.
Первыми  идут  зажиточные  люди -- купцы, ремесленники, -- подлинные хозяева
города Эренранга. Ряд за рядом, в ярких красивых одеждах проходят они сквозь
завесу дождя, с изяществом рыб, скользящих в глубинах морских. У них  умные,
спокойные  лица.  Идут  не  в  ногу  -- это ведь не военный парад; в здешних
парадах нет даже намека на солдафонство.
     Далее следуют князья, мэры городов  и  родовитые  представители  --  по
одному,  по пять, по сорок пять, а то и по четыре сотни -- от каждого домена
или княжества. Пестрая людская река  струится  под  звуки  горнов,  костяных
свистулек  и  старинных  деревянных рожков; с их резкими звуками смешиваются
нудноватые,  но  чистые  переливы  электрофлейт.  Флаги  различных  княжеств
сплетаются  на  ветру  в  гигантские разноцветные косы, которые цепляются за
желтые ограничительные флажки. У каждой группы представителей своя  мелодия,
все  это  воспринимается  как  какофония,  чудовищное  эхо  которой гремит в
глубоких провалах улиц.
     Идут  жонглеры  с  блестящими  золотыми  шарами;  с  особой  подкруткой
подбрасывают они шары -- снопы золотистых искр взлетают над толпой, -- снова
ловят и снова бросают вверх. Золотые шары будто вобрали в себя дневной свет;
кажется, что они стеклянные и сквозь них просвечивает солнце.
     За  жонглерами  следуют  человек  сорок  в  желтом,  которые  играют на
госсиворах. Госсивор -- а на нем  полагается  играть  только  в  присутствии
короля  --  издает  довольно странные печальные звуки, напоминающие мычание.
Когда все сорок человек играют одновременно, от этого  рева  можно  сойти  с
ума.  По-моему,  от  него  даже могут обрушиться башни Эренранга. В ответ на
столь чудовищную музыку тучи, влекомые ветром, яростно плюются в  музыкантов
холодным  дождем.  Если  эта музыка считается королевской, то неудивительно,
почему все короли Кархайда сумасшедшие.
     За  госсиворами  выступает  свита  короля,  его  гвардия,   придворные,
столичная   знать,  приближенные  его  величества,  представители  различных
сословий, сенаторы, советники, послы, князья; все идут как попало,  рядность
не  соблюдается  вовсе,  зато  важности  хоть  отбавляй.  В  окружении свиты
вышагивает сам король Аргавен XV -- в белом мундире, белоснежной сорочке,  в
белых штанах, заправленных в краги шафранового цвета, и в желтой островерхой
фуражке.  Золотое  кольцо  на  пальце  --  его  единственное украшение, знак
принадлежности к королевскому роду. За  ним  следом  восемь  дюжих  молодцов
несут  королевский  паланкин,  сплошь утыканный желтыми сапфирами; паланкину
несколько веков, им давным-давно уже не пользуются короли  Кархайда,  однако
для   парада   это  совершенно  необходимый  атрибут,  связанный  с  Давними
Временами. За паланкином идут восемь стражников,  вооруженных  обыкновенными
старыми  винтовками  --  тоже  своего  рода атрибут варварского прошлого, --
причем заряжены они пулями  из  мягкого  металла.  Сама  смерть  следует  за
королем  по  пятам.  За  стражниками,  несущими  в  своих руках смерть, идут
ученики ремесленных школ и разнообразных колледжей, торговцы  и  королевские
слуги, длинные вереницы детей и молодежи в ярких белых, красных, золотистых,
зеленых одеждах; и наконец завершают парад мягкие на ходу и очень тихоходные
местные автомобили темных цветов.
     Потом  королевская  свита -- и я в ее числе -- собирается на специально
сколоченной из новых досок платформе возле недостроенной арки  новых  речных
ворот.  Парад  должен  завершиться  установкой замкового камня в воротах, то
есть открытием нового речного пути и  нового  порта  в  Эренранге.  В  общей
сложности это трудоемкое строительство вместе с выемкой промерзшего грунта и
прокладыванием  подъездных  путей  заняло пять лет. Великая стройка призвана
увековечить имя Аргавена XV в анналах кархайдской истории. Мы сбились в кучу
на тесной трибуне в  насквозь  промокших  тяжелых  парадных  одеждах.  Дождь
кончился,  и  солнце  светит  вовсю -- дивное, ясное, но такое предательское
солнце  планеты  Зима.  Я  замечаю  своему  соседу  справа:  "Вы  подумайте,
настоящая жара!"
     Сосед  --  плотный  темнокожий  уроженец  Кархайда  с  гладкими густыми
волосами -- одет в тяжелый парадный мундир из зеленой кожи с золотым галуном
и теплую белую рубаху; он в зимних штанах, да еще на шее у  него  тяжеленная
серебряная  цепь,  каждое  звено которой толщиной в руку. Он, обильно потея,
отвечает мне: "Да, действительно жарко".
     Повсюду вокруг нас, насколько хватает глаз, --  море  лиц,  похожих  на
россыпь коричневых камешков на морском берегу; повсюду слюдяной блеск многих
тысяч  внимательных  глаз.  Это  жители  города, задрав головы, наблюдают за
нами.
     И вот король поднимается по мощным сходням из цельных  бревен,  ведущим
прямо  от  трибуны  к  вершине  арки,  пока еще не соединенные концы которой
возвышаются над рекой  и  причалами.  И  в  этот  миг  толпа  вздрагивает  и
восхищенно  вздыхает:  "О  Аргавен!" Однако король будто не слышит. Впрочем,
подданные и не ждут ответа. Госсиворы, в последний раз немузыкально рявкнув,
смолкают. Воцаряется тишина. Солнце ярко освещает город, полоску реки, толпу
и короля над ней, в вышине. Каменщики сразу включают электрическую  лебедку,
и,  пока  король  поднимается,  замковый  камень  свода проплывает мимо него
вверх, потом его опускают на место и почти  беззвучно  вставляют  в  гнездо:
теперь  огромный,  в  тонну весом блок соединяет две основные опоры воедино,
завершая конструкцию. Каменщик с мастерком  и  ведром  поджидает  короля  на
строительных лесах; остальные строители быстро спускаются вниз по веревочным
лестницам,  словно  пауки  по паутине. Там, в вышине, между рекой и солнцем,
король и каменщик преклоняют колена. Потом, взяв  в  руки  мастерок,  король
начинает  цементировать  швы.  Работать  ему  явно  не  хочется,  и он скоро
передает мастерок каменщику, однако за работой наблюдает очень  внимательно.
Цемент,  которым  пользуется король, красновато-розового цвета, и свежие швы
ярко  выделяются  из  остальных.  Минут  через  пять,  восхищенный  поистине
пчелиной заботливостью короля, я спрашиваю соседа слева:
     "А  что,  у  вас  всегда  замковые  камни укрепляют красным цементом?",
вспомнив, что полоски того же яркого цвета имеются на каждой из арок Старого
Моста, красиво изогнувшегося над рекой чуть выше по течению.
     Утерев пот со лба, мой сосед --  наверное,  мне  придется  считать  его
мужчиной,  раз  уж я начал называть его "он", -- отвечает: "В Давние Времена
замковый камень всегда укрепляли раствором из костей и  цемента,  замешанном
на  крови.  То была человеческая кровь. И человеческие кости. Считалось, что
иначе арка непременно рухнет. Понимаете? Ну а теперь мы используем  кровь  и
кости животных".
     Он, мой сосед слева, говоривший всегда именно так -- откровенно, но все
же осторожно;  иронично,  но всегда помня о том, что я чужой, что у меня обо
всем свое, чуждое  здешним  людям,  мнение,  --  рассказывает  мне  о  самых
различных   вещах.   По-моему,  только  в  этой  его  манере  и  проявляется
настороженность  по  отношению  ко  мне  --  настороженность   представителя
уникальной расы и человека, занимающего в высшей степени ответственный пост.
Ибо  это  один  из  самых могущественных людей страны. Я не могу с точностью
сказать,   какой   исторический   термин   наиболее   адекватно   смог    бы
охарактеризовать  его  положение  в  государстве: визирь, премьер-министр, а
может быть, королевский  советник?  Кархайдское  выражение,  отражающее  его
функции,  --  "ухо  короля".  Он  из  древнего  княжеского  рода,  правитель
независимого княжества; ему подвластны великие события и судьбы  людей.  Имя
его -- Терем Харт рем ир Эстравен.
     Похоже,  король  покончил  со  своей задачей каменщика, и я этому очень
рад; однако он, обойдя по лесам, похожим снизу на деревянную паутину, арку с
другой стороны, все начинает сначала: естественно, у ворот же две стороны. В
Кархайде не годится проявлять нетерпение. Флегматиками его жителей ни в коем
случае назвать нельзя, они упрямы, неуступчивы, и если уж  что  затеяли,  то
непременно  доведут  до конца -- как сейчас король, упрямо завершающий арку.
Толпа на набережной реки  Сесс  сколь  угодно  долго  готова  смотреть,  как
трудится  король,  но  мне  все  это  уже порядком надоело, к тому же ужасно
жарко. Мне еще ни разу до  сегодняшнего  дня  не  было  по-настоящему  жарко
здесь,  на  планете  Зима,  и вряд ли когда-нибудь еще будет, но все же я не
способен по достоинству оценить сие великое событие и наслаждаться жарой.  Я
одет  для  Ледникового  Периода,  а  не для пляжа: среди бесконечных слоев и
прослоек одежды из шерсти, растительных  и  искусственных  волокон,  меха  и
кожи,  в  этих  недосягаемых  для зимнего холода доспехах я теперь вяну, как
лист редиски на жарком солнце. Чтобы отвлечься, я рассматриваю толпу вокруг,
вновь  и  вновь  прибывающих  участников  парада,  яркие  знамена  различных
княжеств  и доменов, что неподвижно повисли, освещенные солнечными лучами, и
лениво спрашиваю Эстравена, чей это герб вон там, и там, и еще  вон  на  том
флаге,  дальше.  Он  знает  их  все,  о каком бы я ни спросил, а ведь их там
многие сотни, некоторые принадлежат каким-то затерянным в  глуши  безвестным
княжествам или просто обедневшим родам из обширной, но безлюдной области под
названием  Перинг,  что граничит со страной Диких Ветров, или из земли Керм,
что лежит поблизости от Великих Льдов.
     -- Я ведь и сам родом из Керма, -- говорит Эстравен,  когда  я  выражаю
восхищение   по   поводу   его  поистине  безграничных  познаний  в  местной
геральдике. -- А кроме того, мне по должности полагается знать все княжества
и домены. Ведь они-то и есть Кархайд. Править этой  страной  --  это  прежде
всего  значит  править ее князьями. Правда, по-настоящему это никогда еще не
получалось. Знаете, у нас есть поговорка: Кархайд -- это не  государство,
а толпа вздорных родственников.
     Я  этой  поговорки не знал, и подозреваю, что ее только что сочинил сам
Эстравен: его стиль.
     Тут один из членов киорремии (это что-то вроде палаты лордов или
парламента), которую возглавляет Эстравен, проталкивается к нам сквозь толпу
и начинает что-то возбужденно говорить моему  соседу.  Это  двоюродный  брат
короля  Пеммер Харге рем ир Тайб. Он говорит с Эстравеном очень тихо, с едва
заметным  высокомерием,  зато  часто  улыбается.  Эстравен,  хоть  и  потеет
страшно,  словно глыба льда под жаркими лучами солнца, остается все таким же
светски холодным и блестящим придворным дипломатом, как будто ледяная  глыба
у него внутри абсолютно нерушима, и нарочито громко отвечает на таинственный
шепот Тайба. Тон у него при этом самый обычный и предельно вежливый, так что
его   собеседник   со   своими   секретами  выглядит  полнейшим  дураком.  Я
прислушиваюсь к их разговору,  одновременно  наблюдая,  как  король  кончает
замазывать  шов  довольно  жидким цементом. Из разговора я ничего особенного
понять не могу -- кроме того, что между Эстравеном и Тайбом явно  существует
вражда. По-моему, вражда эта не имеет никакого отношения к моей персоне; мне
просто  интересно  понаблюдать  за  людьми,  что  правят  Кархайдом,  что, в
буквальном  смысле  этого  слова,  вершат   судьбами   двадцати   миллионов.
Государственная  власть  стала для жителей Экумены столь тонким, сложным и с
трудом поддающимся определению понятием, что лишь изощренному уму  под  силу
разобраться  в  ее  едва  заметных проявлениях; здесь же границы ее пока еще
вполне определенны и власть  эта  вполне  ощутима.  В  Эстравене,  например,
власть  над  людьми  проявляется как усиление неких свойств его собственного
характера;  он  не  делает  ни  одного  бессмысленного  жеста,  никогда   не
произнесет  ни  одного  слова,  к которому не прислушаются. Он это прекрасно
понимает,  и  понимание  своей  ответственности   делает   его   еще   более
значительным.  Он  всегда  основателен  и  величав. Ничто так не содействует
популярности в массах, как успех. Я не очень-то доверяю  Эстравену:  никогда
нельзя  знать  его истинные намерения. Мне он не нравится, однако я не могу,
например, не ощущать тепла солнечных лучей.
     Плавное течение моих мыслей  прерывают  вновь  закрывшие  солнце  тучи.
Вскоре  дождь начинает вовсю поливать и темную реку, и людей, собравшихся на
набережной; небо тоже темнеет. Когда король  начинает  спускаться  вниз,  на
небе  как  раз  исчезает  последнее светлое пятно; какое-то мгновение фигура
монарха в белом одеянии и высокая арка за его спиной как бы светятся на фоне
сгустившихся на юге грозовых туч. Гроза приближается.  Поднимается  холодный
ветер, продувая насквозь Дворцовую улицу; река становится свинцовой, деревья
на  набережной  содрогаются от холода. Парад окончен. Еще полчаса -- и снова
начинает идти снег.
     Автомобиль увозит короля вверх по Дворцовой улице; толпа, что  движется
следом,  напоминает крупную гальку, перекатываемую мощным приливом. Эстравен
снова поворачивается ко мне и говорит:
     -- Не поужинаете ли со мной сегодня, господин Аи?
     Я принимаю его приглашение скорее с изумлением,  чем  с  удовольствием.
Эстравен очень много сделал для меня за последние шесть-восемь месяцев, но я
не  ожидал  столь очевидного личного расположения, да и не стремился к нему.
Харге рем ир Тайб все еще  стоит  довольно  близко  от  нас  и,  безусловно,
подслушивает,  и,  по-моему,  ему  специально предоставлена эта возможность.
Подобные, чисто женские, штучки всегда действовали мне на нервы.  Я  покидаю
трибуну  и  начинаю,  пригибаясь,  проталкиваться сквозь толпу, чтобы скорее
скрыться. Я не намного выше среднего гетенианца, однако  в  толпе  рост  мой
почему-то привлекает внимание. Вот он, смотрите, вон Посланник. идет!
Разумеется, это моя работа, но порой подобное внимание здорово ее осложняет;
все   чаще   я  мечтаю  о  том,  чтобы  стать  совсем  неприметным,  обычным
гетенианцем. Как все.
     Пройдя квартала два по Пивоваренной улице, я свернул к  своему  дому  и
вдруг  --  здесь  толпа  уже значительно поредела -- обнаружил, что рядом со
мной идет Тайб.
     -- Церемония прошла поистине безупречно,  --  восхищенно  заявил  кузен
короля,  улыбаясь  мне  и  показывая длинные, чистые, желтоватые зубы. Потом
зубы исчезли в складках и морщинах  его  лица,  тоже  желтоватого,  --  лица
старика, хотя Тайб был вовсе не стар.
     -- Добрый знак перед успешным открытием нового порта, -- откликнулся я.
     -- О да, разумеется! -- Зубы появились снова.
     -- Церемония кладки замкового камня очень впечатляет...
     -- О  да!  Этот ритуал соблюдается с незапамятных времен. Впрочем, лорд
Эстравен вам, конечно же, все это уже рассказывал...
     -- Лорд Эстравен вовсе не обязан что-то мне рассказывать.
     Я старался говорить равнодушным тоном, и все же каждое  мое  слово  для
Тайба звучало двусмысленно.
     -- О  да,  разумеется,  я  понимаю,  что... -- торопливо заговорил он. --
Просто  лорд  Эстравен  славится  своей  благосклонностью  по  отношению   к
иностранцам. -- Он снова улыбнулся, демонстрируя зубы, каждый из которых как
бы  таил  в  себе  особую,  отдельную тайну -- две, три, тридцать две тайны!
Тридцать два значения каждого слова!
     -- Не многие здесь до такой степени иностранцы, как  я,  лорд  Тайб.  Я
очень признателен здешним жителям за их доброту.
     -- О  да,  конечно,  конечно!  А благодарность -- это ведь столь редкое
благородное  чувство,  воспетое  поэтами.   И   реже   всего   благодарность
встречается здесь, в Эренранге; без сомнения, именно потому, что чувство это
не  имеет  практического  применения.  Ах,  в  какие  суровые, неблагодарные
времена мы живем! Все теперь не так, как бывало в старину, не правда ли?
     -- Я крайне мало знаю об этом периоде, лорд Тайб,  однако  и  в  других
мирах мне приходилось слышать подобные сожаления.
     Тайб некоторое время пристально смотрел на меня, словно ставил диагноз:
безумие. Потом снова показал свои длинные желтые зубы.
     -- О да, конечно! Да! Я как-то все время забываю, что вы прибыли сюда с
другой планеты. Вам-то, разумеется, об этом никогда не удается забыть. Хотя,
без сомнения,  жизнь  здесь,  в  Эренранге,  была  бы  куда  лучше,  проще и
безопаснее для вас, если бы вы все-таки сумели об  этом  забыть,  а?  Да-да,
конечно!  Но  вот и моя машина: я велел, чтобы меня ждали здесь, подальше от
толчеи. Я бы с удовольствием вас подвез, но  должен  отказать  себе  в  этом
удовольствии,  ибо  весьма  скоро  обязан  быть  во  дворце,  а,  как гласит
пословица, бедным родственникам опаздывать не годится. Даже  и  королевским,
не  так  ли? О да, конечно! -- И кузен короля нырнул в свой маленький черный
электромобиль, еще раз показав мне все свои зубы и  пряча  глаза  в  паутине
морщин.
     Оставшись  в одиночестве, я двинулся к себе на Остров 1. Сад перед ним,
после того как стаял последний  зимний  снег,  стал  наконец  открыт  взору.
Зимние  двери,  расположенные  в  трех метрах от поверхности земли, были уже
опечатаны и теперь несколько месяцев останутся закрытыми --  пока  вновь  не
наступит  осень и за ней следом не придут морозы, не выпадут глубокие снега.
Рядом с  домом,  среди  размокших  клумб,  луж,  покрытых  ломкими  ледяными
корочками, и быстрых, нежноголосых весенних ручьев, прямо н