мешок  на  доски  пирса.  -  С  твоего  позволения,  я  тоже
отправлюсь в путешествие.
     Скуластое лицо кочевника расплылось в улыбке.
     - Что может быть лучше? Ты наконец попробуешь наш знаменитый кумыс, о
котором я столько рассказывал.
     - Ты что, парень, совсем свихнулся? - Гай Филипп  указал  пальцем  на
"Победитель". - Это же корабль. Если ты кое-что  забыл,  то  желудок  твой
быстро взбодрит твою память.
     - Я помню, - простонал кельт, вытирая лицо рукавом,  -  но  выбора  у
меня нет. Или я сажусь  на  корабль,  или  мне  придется  познакомиться  с
секирой палача. Когда я плыву по морю, мне  хочется  умереть,  но  если  я
останусь, это желание исполнится слишком быстро. От этого я не в восторге.
     - Секира палача? - спросил Скаурус и перешел  на  латынь.  -  Женщина
выдала тебя?
     Поскольку они не называли имен, Ариг и матросы не могли догадаться, о
чем идет разговор.
     - Черт бы побрал проклятую шлюху! -  ответил  Виридовикс  на  том  же
языке.  Обычная  жизнерадостность  покинула  его,  он  был   расстроен   и
рассержен. Уловив блеск в глазах Марка, он добавил: - Мне не нужны твои "я
же говорил" и все такое прочее. Ты предупреждал меня и был прав.  Будь  во
мне хоть капля твоей предусмотрительности, я бы не вляпался в эту историю.
     Это признание открыло трибуну всю глубину огорчения  кельта,  никогда
не устававшего прежде насмехаться над холодностью и расчетливостью скучных
римлян.
     - Так что же случилось?
     - Ты не догадываешься? Эта зеленая, как море, змея, ревнивая  зеленая
змеюка опять грозила мне. Ревность  жрет  ее,  как  раковая  опухоль.  Она
требовала, чтобы я бросил моих девочек: Каврилию, Лиссену и  Белин,  но  я
снова сказал ей "нет". Они будут скучать без меня,  мои  бедняжки!  Обещай
мне, что ее гнев не обрушится на них.
     - Ну, разумеется, - нетерпеливо пообещал Скаурус. - Продолжай.
     - Я сказал "нет" и эта сука с черным сердцем принялась  визжать  так,
что разбудила бы и мертвеца, и поклялась, что скажет Гаврасу, будто  я  ее
изнасиловал. - Легкая усмешка на мгновение показалась на лице кельта. -  И
поверь мне, она это  запросто  может  сделать.  Она  встречалась  со  мной
достаточно часто, чтобы рассказать во  всех  подробностях,  что  я  с  ней
проделываю.
     - Она легко это сделает, - подтвердил Гай Филипп.
     - И я так подумал, милый мой римлянин Я не мог перерезать ей горло  -
это означало бы подписать себе смертный приговор,  хотя,  клянусь  богами,
она этого заслужила...
     - Что же ты сделал? - перебил его Марк. - Сбежал, оставив ее  орущей?
Тогда поторопись, имперские  гвардейцы  скоро  начнут  наступать  тебе  на
пятки!
     - Нет, ты думаешь, что я последний дурак. Но я не настолько  глуп.  Я
связал ее, заткнул ей рот и оставил в грязной маленькой гостинице, где  мы
встречались. Через некоторое время она освободится, но я уже  буду  далеко
отсюда.
     - Сначала Горгидас, а теперь и ты уходишь от нас, и оба по  причинам,
глупее которых и придумать трудно, - с горечью  сказал  трибун,  чувствуя,
как неотвратимо распадается их крепко слаженный отряд,  последний  кусочек
его мира. Хорошо еще, что боги избавили их от выбора  между  Намдаленом  и
Видессосом.
     Ариг, раздраженный задержкой и разговором, которого  он  не  понимал,
вмешался в беседу:
     - Если ты плывешь с нами, тогда пошли, не будем терять времени.
     - Иду, - Виридовикс крепко пожал руку Скаурусу. -  Береги  свой  меч.
Редкое оружие.
     - А ты береги свой.
     Длинный меч Виридовикса, как всегда, висел  у  него  на  боку.  Кельт
протянул руку Гаю Филиппу и тут только заметил, что тот безоружен. Челюсть
у Виридовикса отвисла. Без меча старший центурион казался голым.
     - Ты потерял свой меч, или он износился?
     - Не делай вид, что ты глупее, чем есть на самом деле.  Я  отдал  его
Горгидасу.
     - Кому? Это очень великодушно с твоей стороны. Хорошо бы  еще,  чтобы
этот дурень сообразил, за какой конец его надо держать. А то  он  потеряет
его или, еще того хуже, порежется. - Губы Виридовикса расплылись в улыбке,
затем он снова помрачнел - и опять лицо  его  осветилось.  -  Я  и  забыл,
теперь у меня есть грек, чтобы поругаться.
     Марк вспомнил разговор с Горгидасом, когда тот сказал, что уезжает  в
Аршаум. Они шутили, что врачу будет не  хватать  рыжеволосого  грубияна  и
спорщика, и вот, как всегда, причудливо боги пошли навстречу его желаниям.
     - Эй, вы там! Мы отчаливаем - с вами или без вас! - прокричал капитан
"Победителя", сложив ладони рупором. Угроза была пустой:  хотя  Виридовикс
был для них ничем,  посланцы  не  могли  отплыть  без  грека,  являвшегося
залогом успеха возложенной на них миссии.
     Нетерпеливый крик капитана подстегнул Арига.
     - Пошли, - сказал он и потянул кельта за рукав.
     Грубые сапоги Виридовикса шумно  затопали  по  доскам;  кочевник  же,
обутый в мягкую замшу, ступал беззвучно и осторожно, как дикий кот.  Кельт
напоминал человека, отправляющегося  на  собственные  похороны.  Он  отдал
мешок матросу и заколебался, прежде чем прыгнуть  на  палубу.  Отсалютовал
Скаурусу и махнул кулаком Гаю Филиппу.
     - Береги себя, малыш! И ты тоже, голозадый дурень!  -  крикнул  он  и
прыгнул на прокаленные солнцем доски.
     Моряки подняли весла. Несколько  секунд  казалось,  что  "Победитель"
слишком неуклюж и не сдвинется с места, но он  все  же  медленно  тронулся
вперед. Отойдя от пирса, корабль развернулся и  двинулся  на  север.  Марк
услышал скрип снастей, и большой квадратный парус заполоскался  на  мачте.
Сначала он трепыхался вяло, как издыхающая рыба, но нот ветер раскрыл его,
надул, заполнил, и корабль быстро начал удаляться. Трибун  не  отрывал  от
него взгляда, пока он не исчез за горизонтом.


     Море вновь принадлежало Туризину, и он бросил Дракса а его  намдалени
на Баанеса Ономагулоса. Галеры Леймокера защищали  перевозившие  наемников
транспортные  корабли  от  военных  судов  мятежников.  Солдаты  Княжества
высадились а западных провинциях, у Кипаса,  расположенного  в  нескольких
переходах  от  противоположной  стороны  пролива.  Большой  дымный   столб
поднялся в небо на западе, когда Ономагулос поджег свой лагерь, чтобы  тот
не достался Туризину. Баанес отступил к своим укреплениям у  Гарсавры.  Он
отходил в большой  спешке,  потому  что  намдалени  могли  отсечь  его  от
основной базы. Гаврас снова захватил западные пригороды Видессоса.
     Марк ожидал вызова к Императору, полагая, что  ему  прикажут  бросить
легионеров  на  Ономагулоса.  Он  усерднее  обычного  готовил   солдат   к
предстоящей кампании. Трибун все еще сомневался в преданности Дракса, хотя
барон пользовался большим  уважением  Гавраса.  Но  приказа  выступать  не
последовало. Туризин проводил один военный совет за  другим,  обсуждая  на
них планы предстоящей летней кампании против Казда. Казалось, он абсолютно
уверен в том, что те, кто сражаются с Ономагулосом, -  его  друзья.  После
одного из таких советов Скаурус попытался облечь свои подозрения в  слова,
сказав Императору:
     - Кочевники тоже атакуют Баанеса, но делают  это  не  ради  вас,  они
действуют в собственных интересах. Дракс воюет только  ради  самого  себя.
Сейчас он стоит под вашим знаменем лишь потому, что в  данную  минуту  это
ему выгодно.
     Туризин хмыкнул; слова римлянина пришлись ему явно не по вкусу.
     - Чужеземец, ты давал мне хорошие советы,  даже  тогда,  когда  я  не
желал их слушать, - начал он. - Но до меня  доходили  кое-какие  слушки  о
тебе, и они очень напоминали то,  что  ты  говоришь  сейчас  о  намдалени.
Осторожный человек верит не всему, что видит, и лишь  немногому  из  того,
что слышит. Во всяком случае, ни один  из  тех,  кто  разносит  слухи,  не
пришел еще ко мне с вестью о том,  что  Дракс  собирался  предать  меня  в
трудную минуту.
     У Скауруса похолодело в животе: что именно имел в виду Император?  Не
зная,  насколько  осведомлен  Туризин  о  разговоре   его   с   намдалени,
произошедшем после неудачного штурма Видессоса, он не осмеливался отрицать
все подряд и, осторожно подбирая слова, спросил:
     - Если вы верите ходящим обо мне сказкам, зачем же держать на  службе
моих солдат и меня?
     - Потому что глазам я верю больше, чем ушам.
     Это было одновременно сигналом к окончанию беседы и  предупреждением:
без  серьезных  доказательств  Гаврас  не  собирался  слушать   обвинения,
выдвинутые против барона. Обрадованный тем, что Император не стал копаться
в его собственных грехах, Марк решил больше этой темы до поры  до  времени
не касаться.
     После бегства Виридовикса он ждал большого  шума,  но  этого,  к  его
удивлению, не произошло. Гай Филипп  не  замедлил  предложить  собственную
версию происшедшего:
     - Держу пари на что угодно, Комитта уже не в  первый  раз  прыгает  в
постель к другому, - заявил ветеран. - Окажись ты на месте  Гавраса,  стал
бы ты кричать об этом на каждом перекрестке?
     Такое  предположение  объясняло  многое.  В  частности,  удивительное
равнодушие,  проявленное  Туризином  к  россказням  своей   любовницы   об
изнасиловании. Так же, как и то, почему, будучи его возлюбленной, она  так
и не сделалась Императрицей.
     - С тех пор как мы прибыли в Видессос, ты стал  лучше  разбираться  в
политических интригах, - сказал Марк старшему центуриону.
     - Когда дерьма на улице так же  много,  как  сливок  во  время  дойки
стада, не нужно прилагать усилий, чтобы его найти.  Запах  подскажет,  что
оно поблизости.
     Дракс успешно теснил Ономагулоса в западных провинциях. Когда прибыли
его донесения, Туризин прочитал их вслух своим  офицерам.  Донесения  были
написаны  толково  и  подробно,  так,  словно  составлял  их  образованный
видессианин, и это еще больше возбудило неприязнь Аптранда к барону.
     - Нет, вы только послушайте его! - воскликнул капитан наемников после
офицерского  совета.  -  "Наши  цели  достигнуты,  и  все  идет   согласно
намеченному плану". Где армия Ономагулоса и почему Дракс не разбил ее? Вот
что он должен был написать, а не разглагольствовать, как чернильная крыса.
     - Ты прав, - сердито поддержал его Сотэрик. -  Дракс  смазывает  свой
язык маслом каждый раз, когда начинает говорить. То же он делает со  своим
пером, прежде чем окунуть его в чернильницу.
     Недовольство офицеров Марк отнес на счет зависти и ревности,  которые
те питали к Драксу, занимавшему более  высокий  пост,  чем  они  сами.  Из
своего опыта он также знал цену их ворчанию и потому сказал:
     - Разумеется, вы только прямые ребята,  простые  воины.  То,  что  вы
готовы были прошлым летом бросить  Видессос  на  произвол  судьбы,  ничего
общего с интригами не имеет.
     У Аптранда хватило совести смутиться, но Сотэрик возразил:
     - Если эти гнилые, разложившиеся  имперцы  не  могут  удержать  своих
наемников, чья в том вина? Наша? Клянусь Богом-Игроком,  странно,  что  их
Империя вообще до сих пор не развалилась!
     Иногда  Скаурус  находил  разглагольствования  островитян   о   своей
безупречности и разложении имперцев невыносимыми и  с  трудом  переваривал
все это.
     - Не кажется ли тебе, что предательство является одним из  проявлений
разложения? - спросил он резко.
     - Безусловно, - ответил Сотэрик. Аптранд, более догадливый,  чем  его
заместитель, насторожился:
     - Что ты имеешь в виду, говоря о "предательстве"?
     - Только одно, - ответил Марк. - Гаврас знает, что мы  встречались  в
конце осады, и ему известно, о чем мы говорили. Клянусь Фосом, ни один  из
римлян не проболтался. Если не считать Хелвис, о наших планах знали только
четверо, и дальше нас этот секрет не ушел.  Кое-кому  из  ваших  людей  не
мешало бы подрезать не в меру длинный язык, иначе в один  прекрасный  день
он может споткнуться об него.
     - Невозможно! - воскликнул Сотэрик  с  юношеской  горячностью.  -  Мы
честные люди, зачем нам вести двойную игру?
     Он гневно смотрел на мужа своей сестры, готовый пойти  дальше  обмена
взаимными уверениями, но Аптранд остановил  его,  заговорив  на  островном
диалекте. Марк уловил суть  сказанного  им:  секреты,  выданные  случайно,
могут причинить  столько  же  бед,  сколько  и  намеренное  предательство.
Сотэрик все еще плотно сжимал губы и кивнул в ответ на уговоры Аптранда  с
явной неохотой. Трибун был благодарен старшему  намдалени:  в  отличие  от
Сотэрика, Аптранд понимал, что лишь немногие вещи абсолютны.
     - Я не говорил об измене, мне только хотелось обратить ваше  внимание
на то, что вы так же далеки от совершенства, как и все прочие смертные,  -
примирительно сказал Марк.
     - У тебя слишком грубый способ выражать мысли, - недовольно проворчал
Сотэрик.
     Вероятно, в чем-то он был прав, но трибун не жалел о том, что зацепил
неимоверный эгоизм Сотэрика и его чувство собственной непогрешимости.


     - Меня хочет видеть жрец? - спросил  трибун  у  часового.  -  Это  не
Нейпос из Академии?
     - Нет, какой-то монах в голубом плаще.
     Заинтересованный, Марк последовал  за  легионером  в  казарму.  Жрец,
невзрачный человек неопределенного  возраста  с  чисто  выбритой  головой,
поклонился и передал ему маленький свиток,  запечатанный  голубой  печатью
патриарха.
     -  Особая  литургия,  посвященная  празднованию  победы   Императора,
состоится в Великом Храме в девять часов вечера. У меня также  приглашение
в храм для вашего старшего офицера.
     - Для меня? - Гай Филипп дернул головой. - Нет, благодарю покорно,  у
меня есть дела, которыми я займусь в свободное время с большей охотой.
     - Вы отказываетесь  от  приглашения  Его  Святейшества  Патриарха?  -
поразился жрец.
     - Ваш драгоценный патриарх даже не знает моего имени, - возразил  Гай
Филипп и сузил глаза. - Зачем же он пригласил меня? Может быть,  Император
попросил его об этом?
     Жрец виновато развел руками.
     - Гаврас всегда был о тебе очень высокого мнения, - сообщил Марк.
     - Солдат оценит солдата, - пожал плечами Гай Филипп и сунул свиток за
пояс. - Наверное, мне лучше пойти.
     Отложив свое приглашение в сторону, Марк обратился к жрецу:
     - Литургия празднования? В честь чего?
     - В честь милосердного Фоса, - ответил  жрец,  поняв  слова  Скауруса
буквально.  -  А  теперь  простите.  Я  должен  передать   еще   несколько
приглашений.
     Он исчез, прежде чем Марк успел  повторить  свой  вопрос  о  причинах
праздника.


     Римляне передали свои пропуска жрецу, стоявшему на  вершине  лестницы
Великого  Храма,  и  вошли  внутрь.  Великий  Храм  возвышался  над  всеми
остальными зданиями Видессоса, но из-за своей  тяжеловесности  и  покрытых
обычной штукатуркой стен не производил особого  впечатления  на  Скауруса,
воспитанного в совсем других  традициях.  Он  не  поклонялся  Фосу,  редко
посещал храм и иногда  забывал  о  том,  как  великолепен  этот  интерьер.
Попадая туда, Марк чувствовал себя перенесенным в другой, более  чистый  и
добрый мир.
     Великий  Храм,  построенный  по   принятым   в   Видессосе   канонам,
представлял собой закрытий куполом и окруженный  рядами  скамей  зал.  Над
оформлением интерьера столь простой формы работал, без сомнения, гений,  к
услугам которого были неисчислимые богатства и разнообразнейшие материалы.
Скамьи были выточены из черного, красного и сандалового  дерева;  колонны,
облицованные агатом, золотом и серебром, отражались в полированных стенах,
имитирующих небо Фоса со звездами, сделанными из  полудрагоценных  камней.
Прелесть интерьера заключалась в том, что отдельные его  элементы,  каждый
из которых сам по себе являлся уникальным, не затмевали и не умаляли  друг
друга, а были соединены умелой рукой мастера в великолепное целое. Вся эта
роскошь  служила  тому,  чтобы  обратить  человеческий  глаз   к   куполу,
казавшемуся невесомым, словно парящим над залом. Создавалось  впечатление,
что  не  камень,  а  столбы  солнечного  света  поддерживают  эту   мощную
конструкцию. Даже для такого упрямого атеиста, как  Марк,  храм  этот  был
чем-то вроде рая Фоса, перенесенного на землю.
     - Вот это я  называю  зданием,  достойным  Бога,  -  пробормотал  Гай
Филипп.
     Он никогда прежде не был в Великом Храме  и,  несмотря  на  всю  свою
черствость, не мог остаться равнодушным  при  виде  этого  чуда.  Сам  Фос
глядел на молящихся с высоты купола;  обрамленные  золотыми  перегородками
витражи светились в лучах солнца.  Суровый  и  непреклонный  видессианский
бог, казалось, видел людей насквозь, взор его  достигал  самых  отдаленных
уголков храма и  самых  потаенных  уголков  человеческой  души.  От  этого
огненного взора, от слов, начертанных в  книге,  которую  держал  бог,  не
могло быть спасения. Никогда  и  нигде  прежде  Скаурус  не  видел  такого
истового изображения. Ни один видессианин, каким бы циничным он ни был, не
мог  сидеть  спокойно  под  всевидящими   очами   Фоса.   Для   чужеземца,
взглянувшего в них впервые, это было чем-то потрясающим, поражающим  любое
воображение.
     Аптранд, сын Дагобера, замер и отдал изображению бога воинский салют,
приветствуя  его  как   великого   вождя,   прежде   чем   остановился   в
растерянности.
     - Я не могу винить его за это, - признался Гай Филипп.  Марк  кивнул.
Никто даже не улыбнулся, глядя на намдалени - надменные  имперцы  потеряли
здесь всю свою спесь.
     Покраснев до корней волос, Аптранд опустился  на  скамью.  Куртка  из
лисьих хвостов и плотные темные штаны выделяли его из толпы видессиан.  Их
широкие плащи и разноцветные шелка, бархат, обилие золотого и  серебряного
шитья,  белоснежные  льняные  одежды   подчеркивали   великолепие   храма.
Драгоценности сверкали и переливались, отражались в полированных стенах  и
плитах пола.
     - Радуйтесь! - Стайки мальчиков-хористов, одетых в белое  и  голубое,
разбежались по проходам между скамьями и выстроились в несколько  рядов  у
алтаря, расположенного в центре зала.
     - Радуйтесь! - Их чистые, звонкие голоса наполнили все помещение  под
огромным куполом. - Радуйтесь! Радуйтесь!
     Стоящие в центре зала жрецы  присоединились  к  хору.  Сладкий  запах
жасмина, елея, благовоний застыл в воздухе. Даже  суровый  Фос,  казалось,
смягчился, увидев детей, которые славили его. Позади жрецов шел Бальзамон.
Все поднялись, отдавая дань уважения патриарху.  Позади  Бальзамона  шагал
Туризин при всех императорских регалиях.
     Трибун с удивлением взирал на Гавраса. Во время предыдущих  посещений
Великого Храма Император не принимал участия в церемониях, а  наблюдал  за
ними  из  своей  маленькой,  похожей  на  балкон  ложи,  расположенной  на
восточной стене высоко над полом.
     Бальзамон выпрямился и приготовился говорить, положив руку на  спинку
трона патриарха. Панели трона были сделаны из  слоновой  кости  и  покрыты
великолепной резьбой - патриарх наверняка обожал их, ведь он  был  большим
ценителем резьбы по кости.
     Собравшись с духом,  Бальзамон  воздел  руки  к  изображению  Фоса  и
произнес символ веры:
     - Благословен Фос, Покровитель Правды и  Доброты,  великий  защитник,
простирающий длань над нашими головами и глядящий на  нас  с  любовью.  Ты
следишь за тем, чтобы добро всегда побеждало. Пусть же вечно будут длиться
твое могущество, неисчерпаема будет сила, неистощимо милосердие.
     Видессиане   повторили   слова   патриарха.   "Аминь",   -   выдохнул
многоголосый хор. Марк  услышал  как  Аптранд,  Сотэрик  и  еще  несколько
офицеров-намдалени добавили: "И за это мы заложим наши собственные души".
     Как обычно, кое-кто из видессиан начал недовольно коситься на них, но
Бальзамон не дал им возможности выразить свое неудовольствие более явно.
     - Мы собрались здесь радоваться и восхвалять Фоса, - возгласил он.  -
Пойте, и пусть наш добрый бог услышит нашу радость!
     Он начал гимн дрожащим тенором, чуть позже к нему присоединился  хор,
а затем запели  все  видесс