к.


     Командиров, собравшихся в палатке Туризина, было легко  разделить  на
тех, кто знал о падении Резаины, и тех, кто еще не  знал  об  этом.  Волны
нетерпения пробегали  по  первой  группе,  хотя  едва  ли  кто-нибудь  мог
сказать, чего, собственно, ждет. Остальные сидели спокойно, как  на  любом
другом офицерском совете, когда ничего особенного ожидать не приходится. В
течение первых десяти минут казалось, что так оно и будет.
     Совет начался с  того,  что  двое  крепких  охранников  приволокли  в
палатку  видессианского  лейтенанта  с   длинной   козлиной   бородкой   и
испуганными глазами.
     - Ну, что еще стряслось?  -  нетерпеливо  спросил  Туризин,  барабаня
пальцами по столу. У него были куда более срочные и важные дела, чем  этот
трясущийся юнец, что бы он там ни натворил.
     - Ваше Величество... - дрожащим голосом начал  лейтенант,  но  Гаврас
взглядом заставил его замолчать и обратил взор на старшего стражника.
     -  Арестованный,  зовущийся  Пастиллас  Монотэс,  вчера   вечером   в
присутствии  своих  солдат  нанес  Вашему  Величеству  злобное  и  грязное
оскорбление. - Голос солдата,  обвинявшего  Монотэса,  был  лишен  всякого
выражения.
     Видессианские офицеры, сидящие за  столом,  замерли  с  вытянувшимися
лицами, а Туризин  насторожился.  Намдалени,  каморы  и  римляне  понимали
свободу выражений  как  нечто  само  собой  разумеющееся,  но  здесь  была
Империя,   старое    государство,    переполненное    правилами,    строго
регламентирующими отношение к членам императорской фамилии. Даже такой  не
вполне традиционный император, как Туризин, не мог потерпеть неуважения  к
своей высокой особе без того, чтобы не упасть  в  глазах  подданных.  Марк
сочувствовал испуганному молодому  офицеру,  но  знал,  что  не  осмелится
вмешаться в решение этого совета.
     - Чем же именно этот Монотэс оскорбил меня? -  спросил  Император.  В
его тоне слышалась официальность, принятая при дворе.
     - Ваше величество, арестованный говорил, что единственное, на что  вы
способны, - это осадить Видессос, что вы трусливый шакал, евнух с  сердцем
курицы и человек с рыком льва и душой мыши.  Это  его  собственные  слова,
сказанные им, по-видимому, в состоянии сильного опьянения.- При  последних
словах в тоне гвардейца проскользнула наконец нотка человечности.
     Туризин  внимательно  посмотрел  на  Монотэса,  который  от   страха;
казалось, становился все меньше и меньше прямо на глазах.
     - Любопытную помесь зверей я собой представляю,  а?  -  сказал  он  и
усмехнулся.
     Надежды Скауруса на  благополучный  исход  дела  возросли.  Замечание
Императора не было похоже  на  прелюдию  к  суровому  приговору.  Искренне
заинтересованный, Гаврас спросил:
     - Мальчик, неужели ты действительно сказал обо мне все это?
     - Да, ваше величество, - пролепетал  несчастный  юноша,  и  его  лицо
стало бледным, как шелк-сырец. Он глубоко  вздохнул  и  вдруг  выпалил:  -
Худшего мне было бы не придумать, даже если бы я выпил море вина!
     - Какое неуважение,  -  пробормотал  Баанес  Ономагулос,  но  Туризин
весело улыбнулся и закашлялся, чтобы скрыть разбиравший его смех.
     - Заберите его и выведите наружу, - приказал он страже. -  Дайте  ему
несколько тычков по заднице и гоняйте, пока винные пары не  улетучатся  из
его башки. Я трусливая мышь, а? - фыркнул Император,  вытирая  выступившие
от смеха слезы. - Ну, убирайся отсюда, живо.  Чего  ты  здесь  торчишь?  -
обратился он к бормотавшему слова благодарности Монотэсу.
     Юноша чуть не рухнул на землю, когда стражи отпустили его, и  кое-как
выполз из палатки.
     Вместе с ним исчезло и веселье Туризина.
     - Все ли здесь? - спросил Император.
     Несколько  стульев  еще  пустовало.  Когда  наконец  последний  вождь
каморов ввалился в  палатку,  Туризин  бросил  на  него  яростный  взгляд,
нисколько, впрочем, не смутивший  кочевника.  Гнев  оседлого  человека  не
много стоил в его глазах - даже если тот и был Императором.
     - Очень приятно, что ты  соизволил  присоединиться  к  нам,  -  начал
Гаврас и тут же,  оборвав  сам  себя,  выпалил.  -  Предлагаю  передвинуть
палатки к стенам и начать штурм города через два дня.
     Наступила тишина,  взорвавшаяся  через  секунду  множеством  голосов.
Скаурус еще никогда не видел, чтобы командиры Туризина так возмущались.
     - Тогда ты лопух и потерял остатки мозгов, которые у тебя еще были! -
перекрывая все вопли, гремел голос Сотэрика.
     - Как ты объяснишь  это  сумасшествие?  -  вторил  ему  Аптранд,  сын
Дагобера.
     В то  время  как  Сотэрик  пылал  гневом,  в  голосе  более  старшего
намдалени слышалось только холодное любопытство.  Он  глядел  на  Туризина
так, словно перед ним был трудный текст, описывающий древние деяния Фоса.
     - Намдалени никогда не знают, что происходит вокруг,  -  заметил  Гай
Филипп, однако недовольные крики сидящих  вокруг  офицеров  заглушили  его
голос, в котором  прозвучала  легкая  неприязнь  -  для  профессионального
солдата информация означала иногда жизнь. Намдалени наемники по призванию,
слишком часто попадали  впросак  из-за  своей  неосведомленности.  Скаурус
понимал неодобрение старшего центуриона, как понимал и то, почему  солдаты
Княжества  порой  не  знали  о  происходящих  вокруг  событиях.  В  глазах
видессиан они были не только еретиками, но и людьми, готовыми  напасть  на
Империю, если ситуация будет подходящей. Неудивительно,  что  новости  так
медленно доходили до них.
     Туризин подождал, пока утихнет  шум,  и  Марк,  зная,  что  Император
наиболее опасен, когда контролирует свой гнев, насторожился.
     - Я потерял свои мозги? - холодно повторил  Гаврас,  смерив  Сотэрика
взглядом, словно орел, глядящий на бегущего далеко внизу волчонка. Сотэрик
дрогнул и отвел  глаза.  Трибун  невольно  восхитился  силой  духа  своего
шурина, если не его здравым смыслом.
     - Да, клянусь Игроком, - ответил  намдалени.  -  Сколько  времени  мы
просидели здесь, ничего не делая и  ожидая,  пока  осажденные  подохнут  с
голоду? Чего ради сейчас тебе вдруг приспичило лезть на стены? Из-за того,
что какой-то щенок недостаточно почтительно отозвался о своем  Императоре,
ты готов начать этот дурацкий штурм и угробить свою армию?  Это  настоящий
идиотизм, я тебе скажу.
     - Следи за своим  языком,  островитянин,  не  забывайся!  -  прорычал
Баанес Ономагулос, испытывавший к намдалени застарелую неприязнь,  которая
поборола даже его неоднозначные чувства к Туризину.
     Другие  видессианские  офицеры  неодобрительно  заворчали.  Если   бы
Сотэрик говорил таким тоном с Маврикиосом Гаврасом в присутствии Туризина,
младший брат Императора наверняка бы взорвался.  Но  сейчас  дерзкая  речь
намдалени была обращена к нему самому, и Туризин ответил серьезно и прямо,
как делал это прежде его старший брат.
     - Сейчас я объясню тебе  "чего  ради"  мы  должны  штурмовать  город,
Сотэрик, сын Дости, - сказал Император. Сотэрик, казалось, был  ошеломлен,
услышав свое полное имя. Вспомнив, как старший Гаврас точно так же  назвал
когда-то и его самого, Скаурус понял, что Туризин позаимствовал  еще  один
из приемов Маврикиоса.
     - Итак... - Туризин в нескольких фразах описал создавшееся положение.
Голос его звучал устало и нетерпеливо, и молодой намдалени, чувствительный
к насмешкам, которые были неотъемлемой частью характера и речи  видессиан,
прикусил губу в раздражении и замешательстве.
     -  Нам  надо  взять  город  штурмом,  но  совсем  другой   вопрос   -
с_м_о_ж_е_м_ ли мы это сделать? - с трудом выдавил он.
     Сотэрик не стал говорить, что никто: ни видессиане, ни  захватчики  -
не смогли еще одолеть эти стены штурмом.  Все  сидящие  за  столом  и  так
хорошо знали это.
     - Ты посылаешь нас штурмовать город, - неторопливо произнес  Аптранд,
- я не знаю, удастся нам его взять или нет, но боюсь, что в  любом  случае
штурм этот будет дорого стоить Княжеству. Ведь  мы  платим  своей  кровью,
Туризин.
     Скаурус не мог удержаться от одобрительного кивка - потерявший  своих
солдат офицер наемников не имеет более ничего для продажи.
     - Тогда убирайтесь в ледяной ад Скотоса! - рявкнул  Туризин,  потеряв
всякое терпение. - Забирай своих намдалени и уходи домой, если  не  можешь
отработать жалованье. Ты говоришь, что платишь кровью?  Я  плачу  вдвойне,
наемник, потому что каждый человек, который падает по обе  стороны  стены,
враг он или союзник, уменьшает мою силу, ведь я Император Видессоса и  все
люди этой страны - мои подданные. Ну иди, убирайся отсюда! Меня тошнит  от
одного твоего вида!
     Когда Гаврас замолк, Марк взглянул на  Аптранда.  Ему  казалось,  что
намдалени сейчас уйдет из палатки. Сотэрик в  самом  деле  отодвинул  свой
стул и начал подниматься с места, но Аптранд  взглядом  остановил  его.  В
горячих и гневных  словах  Туризина  была  правда,  ускользавшая  от  него
раньше, и он остался, чтобы поразмыслить над этим.
     - Пусть будет так. Через два дня - штурм, -  сказал  после  недолгого
молчания Аптранд, отдал салют и вышел вместе с Сотэриком.
     Совет закончился через несколько минут.  Офицеры  по  двое,  по  трое
выходили из палатки, переговариваясь и судача, как записные сплетницы. Уже
у выхода Марк встретился взглядом с Туризином, который  все  еще  обсуждал
что-то с адмиралом Бурафосом. В глазах Императора  светилось  нескрываемое
торжество,  и  Скаурус  внезапно  подумал  о  том,  что  сейчас,  уговорив
намдалени принять участие в запланированном им штурме, Гаврас, быть может,
одержал свою главную победу.


     Армия Туризина  готовилась  к  штурму.  Вперед  выдвинулись  лучники,
выкатили готовые прикрыть атакующих баллисты для метания камней и  тяжелых
стрел. Колчан каждого лучника был полон, каждый таран защищен  специальным
навесом, и тараны эти с бронзовыми бараньими головами на  концах  медленно
подтягивались на цепях к воротам.
     - Впечатляет, - сказал Гай Филипп, наблюдая за подготовкой к  штурму.
- А на стенах, я полагаю, уже кипятят масло,  чтобы  устроить  нам  теплую
встречу.
     - Absit omen [Да не послужит дурным знаком (лат.)],  -  ответил  Марк
латинской поговоркой, не слишком, впрочем, надеясь на благоприятный  исход
штурма. Все, что они сделали, готовясь к  атаке,  было  отлично  видно  со
стен, и видессиане  хорошо  знали  о  том,  что  происходит,  несмотря  на
старания Гавраса  хоть  как-то  скрыть  и  замаскировать  приготовления  к
штурму.
     - Если бы в городе нашелся хоть один командир,  у  которого  осталось
немного мозгов  и  мужества  чуть  побольше  того,  которое  нужно,  чтобы
переварить бобы и навонять после этого, он напал бы на нас прямо сейчас  и
загнал в море, - проворчал Гай Филипп, наблюдая, как  солдаты  движутся  к
городским укреплениям. На расстоянии они казались не больше муравьев.
     - Не думаю, чтобы такой смельчак  нашелся,  -  отозвался  Скаурус.  -
Чернильные души держат своих генералов под каблуком, иначе те давно бы уже
это сделали. Ортайяс может изображать из себя воина, сколько  ему  угодно,
но Варданес управляет с помощью налогов и интриг, а не с помощью стали. Он
не слишком доверяет солдатам и не позволит им действовать самостоятельно.
     - Надеюсь, что ты прав, - кивнул старший  центурион,  однако  патрули
распорядился удвоить. Гай Филипп  оставался  верен  себе:  быть  настороже
никогда не вредно.
     Римляне не были застигнуты  врасплох,  когда  ночью  отряд  всадников
вырвался из открывшейся на миг  крепостной  ниши,  спрятанной  в  стене  у
основания башни. Нападавшие держали в руках горящие факелы, мечи,  луки  и
осыпали стрелами все, что попадалось им на  глаза.  Видессиане  -  опытные
пиротехники  -  умели  начинять   горючими   материалами   светильники   и
метательные снаряды, так что факелы  их  горели  невероятно  ярко.  Крики:
"Ортайяс! Сфранцезы!" - рвались из глоток приближающегося врага. Часовые у
брустверов кричали в ответ: "Гаврас!", одновременно с этим кличем до Марка
донеслись первые стоны раненых. Вскоре  зазвучал  и  другой  боевой  клич,
заставивший Скауруса поспешно надеть шлем и самому броситься в битву.
     - Ршавас! - кричали нападающие. - Ршавас!
     Многие из них были вынуждены остановиться у насыпи, отделявшей  город
Видессос от Империи.  Солдаты  эти  сцепились  с  часовыми-римлянами,  они
бросали в них факелы и осыпали  стрелами,  но  увидев,  что  противник  не
поддается, отступили. Действия их подтвердили слухи, ходившие о  мародерах
Ршаваса: храбрые со слабыми и не слишком стойкие в настоящей битве.
     Один упорный отряд все же перевалил за высокий, в  человеческий  рост
редут и начал обмениваться с римлянами ударами мечей. Другая часть  отряда
топорами  и  дубинами  крушила  осадные  машины.  Руководил  прорвавшимися
солдатами высокий, могучего сложения человек,  который,  вероятно,  и  был
Ршавасом.
     С криком: "Остановись и готовься к бою, убийца!" - Марк  бросился  на
него. К разочарованию  трибуна,  на  голове  врага  был  шлем  со  щитком,
закрывающим лицо, и взглянуть ему в глаза Марку не удалось. Ршавас, кем бы
он ни был, оказался не трусливого десятка. Он принял вызов  и  кинулся  на
Скауруса,  меч  его  взлетел  высоко  в  воздух.  Два   клинка   лязгнули,
скрестившись, и Марк почувствовал, как невидимая сила ударила его в плечо.
Символы друидов загорелись золотым огнем на  галльском  клинке.  Они  были
ярче и горячее, чем в тот день, когда он сразу же после прибытия в столицу
сражался на дуэли с Авшаром, князем-колдуном из Казда. Трибун стиснул зубы
- ага, так Ршавас тоже владеет заколдованным оружием? Ну что ж, это ему не
поможет.
     Битва разделила их, прежде чем трибун успел разделаться  с  Ршавасом.
На предводителя банды тотчас  набросился  Фостис  Апокавкос.  Он  был  так
разъярен и так хотел отомстить за Дукицеза, что  вмиг  позабыл  все,  чему
учили его легионеры. Он яростно рубил своим гладием, лезвие которого  было
слишком коротким для такого боя. Ршавас играл с  ним,  как  кот  с  мышью,
смеясь холодным, жестоким смехом. Наконец, пресытившись  игрой,  он  нанес
страшный удар по шлему  Апокавкоса.  Меч  его,  к  счастью,  скользнул,  и
Фостис, хотя и рухнул  на  землю,  был  еще  жив.  С  воем  ярости  Ршавас
наклонился, чтобы добить солдата, но Гай Филипп встал на его пути.
     - Прочь с дороги, маленький человечек! -  прошипел  Ршавас.  -  Иначе
тебе будет плохо.
     Апокавкос,  оказавшийся  позади  старшего  центуриона,  поднялся   на
колени, вытирая залитое кровью лицо. Гай Филипп между тем  отставил  ногу,
покрепче уперся в землю, сплюнул через щит  и  приготовился  к  бою.  Град
ударов, яростных, как порывы урагана, обрушился на ветерана, но  римлянин,
более опытный и умелый, чем Фостис Апокавкос,  сразу  оценил  длинный  меч
противника. Годы битв научили его искать у врага слабое место. Он  искусно
оборонялся,  нанося  ответные  удары,  только  когда   ему   не   угрожала
непосредственная опасность. Ршавас сделал ложный выпад и попытался  обойти
старшего центуриона, но тот быстро отступил влево, не подпуская гиганта  к
Фостису. Марк, увидев, что Гай Филипп сражается  с  Ршавасом,  бросился  к
нему на помощь. За ним устремилось  несколько  легионеров,  а  Виридовикс,
который, как всегда, явился сам по себе  отдельной  армией,  уложив  двоих
солдат, подобрался к Ршавасу  сзади.  Рыча  и  изрыгая  проклятия,  гигант
вынужден был отступить. Солдаты его, повадками своими  весьма  смахивавшие
на обычных бандитов, поспешно перебрались через насыпь. Ршавас  последовал
за ними и, оказавшись на  другой  ее  стороне,  издевательски  отсалютовал
Скаурусу мечом.
     -  У  нас  еще  будет  время  поболтать!  -  крикнул  он,  и  мрачная
уверенность,   прозвучавшая   в   голосе   негодяя,   заставила    трибуна
насторожиться. Ощущение близкой опасности холодком пробежало по его спине.
     - Попробуем их догнать? - предложил Гай Филипп.
     Командир бандитского отряда все еще стоял на нейтральной земле,  явно
вызывая римлян на поединок. Марк с сожалением покачал головой.
     - Не стоит. Все, чего он хочет, - это заманить нас под удар арбалетов
и катапульт крепости.
     - Да, пожалуй, это будет стоить дороже, чем жизнь шлюхиного  отродья,
- согласился Гай Филипп. Повел онемевшим плечом и добавил:  -  Силен,  как
медведь, черт бы его побрал. От его ударов у  меня  до  сих  пор  рука  не
шевелится. И скутум этот тоже уже никуда не годится.
     Бронзовые заклепки, покрывавшие верхнюю часть щита, были все сбиты, а
толстые дубовые доски основы раскрошены в щепы.
     Вода не могла погасить  пожар,  охвативший  одну  из  осадных  машин,
подожженную головорезами Ршаваса, и ее пришлось засыпать  песком.  Большая
катапульта, метающая камни, была разрушена, а несколько других  повреждены
топорами и дубинками. Скауруса удивило, что  повреждения  оказались  столь
незначительными, - впрочем, и времени у нападавших  было  немного.  Потери
также были невелики, Виридовикс один уложил чуть не половину всех погибших
в бою врагов, и Марк был уверен, что скоро вся армия будет оповещена о его
доблести. Из римлян никто не погиб, и это чрезвычайно  обрадовало  трибуна
Каждый убитый легионер был еще одним потерянным звеном  цепи,  связывающей
его с тем миром,  который  он  никогда  больше  не  увидит,  -  еще  одним
человеком, с которым Скаурус мог поделиться воспоминаниями  об  утраченном
навсегда Риме. У трибуна сжалось сердце от внезапно нахлынувшей  тоски  по
дому...
     Тяжелее всех был ранен Апокавкос. Горгидас склонился  над  ним,  снял
шлем и осторожно дотронулся пальцем до  левого  виска.  Раненый  попытался
заговорить, но сумел издать лишь странный невнятный звук  и  скривился  от
боли.  Скаурус  тревожно  взглянул  на  врача,  однако   Горгидас   только
удовлетворенно хмыкнул, узнав симптом.
     - Удар пришелся на нервный центр,  так  что  некоторое  время  он  не
сможет говорить, но думаю, это не  смертельно.  Череп  цел,  руки  и  ноги
двигаются нормально, не так ли, Фостис?
     Видессианин пошевелился, чтобы убедиться в этом,  раздраженно  потряс
головой и неожиданно улыбнулся.
     - Голова болит, - написал он пальцем в пыли.
     - А, ты умеешь писать?  Интересно,  -  сказал  Горгидас,  не  обратив
поначалу  внимания  на  содержание  надписи.  Мгновение  он   смотрел   на
Апокавкоса так, словно  впервые  увидел,  затем,  спохватившись,  смущенно
кашлянул. - Я дам тебе настойку из вина, смешанного с  маковым  соком.  Ты
проспишь весь день, а когда проснешься,  головная  боль  пройдет.  К  тому
времени, наверно, и говорить сможешь.
     -   Спасибо,   -   написал   Апокавкос.   Писал    он,    разумеется,
по-видессиански,  хотя,   научившись   говорить   по-латыни,   предпочитал
беседовать с легионерами на их языке.
     Солдат с трудом поднялся на ноги и пошел за Горгидасом.
     - Хорошо еще, что намдалени Дракса и регулярные солдаты-видессиане не
пожаловали к нам вместе с головорезами Ршаваса, - сказал вечером этого  же
дня Марк Гаю Филиппу. - Они могли доставить нам кучу неприятностей,  а  мы
сейчас не можем позволить себе даже незначительных потерь, особенно  после
того, что случилось на западных территориях.
     Центурион обглодал куриную ногу и бросил косточки в огонь.
     - А зачем им было идти вместе с Ршавасом? - удивился он. - Ты  хорошо
знаешь и намдалени, и имперских солдат. Неужели ты думаешь, у  них  хватит
духа  присоединиться  к  такой  банде  негодяев,  как  люди  Ршаваса?   Ты
полагаешь, они любят их больше нашего?  Да  они  рады-радешеньки,  что  мы
намяли бока этим паршивцам и срубили у них пару голов. Едва ли  над  этими
негодяями прольется много слез.
     Поразмыслив, Марк признал, что  Гай  Филипп  прав.  Вожди  осажденных
использовали Ршаваса и его шайку в своих целях, но  солдатам  и  горожанам
они вряд ли были по душе.
     - Сфранцезы, - сказал он, и слово скользко сошло с языка.