исленны  и  хитры  для
любого одиночки, тем более чужеземца, чтобы их  можно  было  по-настоящему
контролировать. И все же  он  считал,  что  сделал  много  полезного  и  в
императорскую казну поступило значительно больше  доходов,  чем  поступало
обычно. Совершал Марк и ошибки, избежать которых, рассуждая  задним  умом,
было не так уж трудно.
     Однажды  Пикридиос  Гуделес  ужаснул  его,  появившись  в  конторе  с
массивным золотым перстнем, в котором светился громадный изумруд.  Гуделес
держался так тщеславно и сверкал своим  изумрудом  в  лицо  трибуну  столь
откровенно, что Марк был уверен - перстень куплен чиновником на украденные
из налогов деньги.  Гуделес  почти  не  пытался  это  скрывать,  но  Марк,
несмотря на тщательные расчеты, не мог обнаружить утечки  финансов  ни  по
одной ведомости. Гуделес промучил его несколько дней,  а  потом,  все  еще
поглядывая свысока, показал римлянину хитрую уловку, которую  использовал,
ловко жонглируя цифрами.
     - Поскольку эту хитрость использовал я сам, не вижу смысла  оставлять
столь удобную щелку для какого-нибудь клерка. Это отразилось  бы  на  моих
собственных доходах.
     Более или менее искренне Марк поблагодарил его и ничего не  сказал  о
перстне: он явно проиграл схватку с бюрократом. Они по-прежнему были  "как
бы друзьями", проявляя уважение к опыту и знаниям друг друга.
     Скаурус все реже приходил в свой кабинет, расположенный в левом крыле
Тронного зала, и порой ему даже не хватало сухого и точного ума чиновника,
его умения вовремя съязвить и открыть очередную канцелярскую тайну.
     Вскоре только один важный документ остался в  списке  дел  трибуна  -
налоговый лист из Кибистры. Ономагулос игнорировал его  первый  запрос,  и
Скаурус послал второй, более резкий.
     - Тебе придется долго ждать, пока эхо откликнется на  твои  крики,  -
предупредил его Гуделес.
     - Почему? - раздраженно спросил Марк.
     Чиновник не мог поднять брови, поскольку их скрывали падавшие на  лоб
густые волосы,  но  так  дернул  лицом,  что  римлянин  почувствовал  себя
глупцом.
     - Это, видишь ли, было сумасшедшее время, и  каждый  использовал  его
как мог и умел, - туманно намекнул Гуделес.
     Скаурус хлопнул себя ладонью по лбу, раздраженный  тем,  что  упустил
такую очевидную причину. После Марагхи Ономагулос отсиживался в  Кибистре,
и, вероятно, ни один из его счетов  не  выдержал  бы  подробной  проверки.
Вопрос оказался  не  столь  мелким,  как  представлялось  Марку  поначалу,
Туризин наверняка заинтересуется им.


     Так и вышло. Императорский эдикт, отправленный в Гарсавру, был  таким
суровым, что оставалось лишь удивляться, как не растрескался пергамент, на
котором он был написан. К этому времени, однако,  Марку  было  уже  не  до
бумаг, готовясь к летней кампании, он много занимался с  солдатами.  Гоняя
легионеров и тренируясь вместе с  ними,  Скаурус  с  радостью  видел,  как
исчезает брюшко, приобретенное им во время  зимнего  безделья,  -  римских
полевых занятий было достаточно, чтобы согнать жирок с любого. Примкнувшие
к легионерам  видессиане  и  васпуракане  постоянно  ворчали,  как  это  и
положено солдатам, за что Гай Филипп, разумеется,  мучил  их  еще  больше,
поскольку не выносил жалоб. Что  касается  Скауруса,  то  он  приступил  к
тренировкам с таким энтузиазмом, какого не чувствовал с того дня, как  сам
присоединился к легиону. Оружие было  сделано  вдвое  более  тяжелым,  чем
настоящее, и солдаты отрабатывали удары на соломенных чучелах до тех  пор,
пока руки не начинали отваливаться.  Большое  внимание  уделялось  колющим
ударам мечом и тяжелым деревянным щитам, а также атакам и  отступлениям  в
битве с воображаемым противником.
     - Это тяжелая работа, - сказал Гагик  Багратони  во  время  одной  из
тренировок.   Васпураканский   накхарар   все   еще   командовал    своими
соплеменниками, но научился ругаться на ломаной латыни так  же  искусно  и
затейливо, как и на своем более беглом видессианском. -  Настоящая  война,
вероятно, принесет нам некоторое облегчение.
     - В этом-то вся и штука, - согласился Гай Филипп.
     Багратони застонал и мотнул головой, стряхивая капли пота.  Ему  было
уже далеко за сорок, и упражнения давались нелегко, однако он тренировался
с суровой настойчивостью, стремясь усталостью заглушить терзавшую его душу
боль. Солдаты его  не  отставали  от  командира,  выказывая  силу  духа  и
дисциплинированность,  заслуживавшие  одобрение   и   восхищение   римлян.
Единственное, что приводило горцев в ужас, -  это  плавание.  Реки  на  их
родине большую часть года стояли пересохшими и даже во время паводков были
не глубже ручьев. После многих усилий они все же выучились плавать, но так
и не смогли наслаждаться водой, как  римляне,  для  которых  искупаться  в
конце тяжелого дня было и развлечением, и отдыхом.
     Еще труднее оказалось одолевать  премудрости  римской  военной  науки
видессианам.  Как  минимум  дюжину  раз  Марк  слышал  крик  какого-нибудь
римлянина:
     - Острие, черт побери, острие! Чума на  это  лезвие!  Оно  все  равно
никуда не годится!
     Имперские солдаты клялись только колоть, но каждый раз принимались за
свое и пытались наносить римскими гладиями рубящие удары.  Большинство  из
них были некогда кавалеристами и привыкли рубить саблей. Наносить короткие
колющие  удары  римским  мечом  было  противно  всем  их  правилам.  Более
терпеливый, чем большинство его солдат, Квинт Глабрио объяснял:
     - Независимо от того, насколько сильно ты  ударишь  лезвием,  доспехи
защитят твоего противника от ранения, но  даже  плохо  нанесенный  колющий
удар может убить. Кроме того, нанося колющий удар, ты не  открываешься,  и
враг не имеет возможности тебя ударить. Часто  случается  так,  что  ты  в
состоянии убить противника еще до того, как он заметит, что ты нападаешь.
     Кивнув головой  в  знак  согласия,  видессиане  делали  как  им  было
сказано, пока, войдя в азарт, не забывали, чему их учили.
     Были, конечно, и такие бойцы, для которых римская дисциплина и муштра
вообще ничего не значили.  Виридовикс,  например,  был  столь  же  умелым,
опытным и опасным бойцом, как Скаурус, но кельт,  в  отличие  от  трибуна,
явно не вписывался в ровные ряды манипул. Даже Гай Филипп сдался и признал
бесполезность своих попыток сделать из него легионера.
     - Я рад, что он, по крайней мере, на нашей стороне, -  сказал  как-то
раз старший центурион.
     Другим одиноким волком был Зеприн Красный. Его могучий двойной  топор
не походил на копья и мечи  легионеров  точно  так  же,  как  его  бешеный
темперамент на их выучку и слаженность. И если Виридовикс смотрел на битву
как на развлечение и потеху, где  можно  блеснуть  своей  удалью,  то  для
халога она была лишь еще одним испытанием Богов.
     - Божественные девы несут своим повелителям на щитах  души  тех,  кто
сражался и погиб мужественно; кровью врагов я  построю  себе  лестницу  на
небо, - бормотал он, пробуя ногтем острие своего топора. Никто не спорил с
ним,  хотя  любому  видессианину   самого   низкого   пошиба   слова   эти
представлялись чудовищной ересью.
     Дракс  из  Намдалена  и  его  офицеры  несколько  раз  приходили   на
тренировочное поле,  чтобы  понаблюдать  за  упражнениями  римлян.  Умелые
выпады и стремительные маневры легионеров поразили барона:
     - Клянусь Богом-Игроком,  я  жалею,  что  этот  ублюдок  Сфранцез  не
предупредил меня, с какими солдатами мне предстоит сражаться. Я думал, мои
всадники пройдут сквозь ваши ряды, как нож сквозь  масло,  и  мы  разобьем
Туризина за один час. - Он грустно покачал головой. - А  вышло  совершенно
наоборот.
     - Вы тоже дали нам жару, - возвратил ему комплимент трибун.
     Дракс все еще оставался для него загадкой. Он был опытным воином,  но
человеком невероятно скрытным. Он был вежлив и обладал хорошими  манерами,
но лицо  у  него  всегда  оставалось  столь  непроницаемым,  что  ему  мог
позавидовать даже лошадиный барыга.
     - Он напоминает мне Варданеса Сфранцеза с выбритым затылком, - сказал
Гай Филипп после того, как островитянин ушел, однако Марку это  показалось
преувеличением. Что бы ни скрывала маска Дракса, вряд ли под  ней  таилась
холодная, расчетливая жестокость Севастоса.
     Как бы ни восхищался намдалени легионерами, старший центурион был все
еще недоволен.
     - Они еще слишком  мягкотелые,  -  пожаловался  он.  -  Им  требуется
несколько дней настоящего марша, чтобы окончательно  выбраться  из  зимней
спячки.
     - Давай тогда так и сделаем, - предложил Марк, подумав, что  если  уж
его солдатам необходимо размяться, то ему это и подавно не помешает...
     - Назавтра полная походная выкладка, - услышал он приказ Гая  Филиппа
и вой римлян, подражавших воплям ослов.
     Полная выкладка легионера составляла не менее трети веса его тела. Не
считая оружия и походного неприкосновенного запаса, она включала:  кружку,
ложку, нож, запасную одежду в маленькой корзинке, часть палатки, колья для
палисада или хворост  для  костра,  пилу,  лопату  или  серп  и  заготовки
провианта. Неудивительно, что легионеры часто называли себя мулами.


     Марк взял с телеги  большое  красное  яблоко  и  бросил  сидевшему  с
вожжами в руках видессианину медную  монетку,  засмеявшись  при  виде  его
изумления.
     - Наверное, этот лопух подумал, что ты хочешь позавтракать им  самим,
- заметил Виридовикс.
     Марш строем с обязательным равнением на флангах был для римлян  делом
привычным, каждый из них автоматически держал свое место в строю манипулы.
Солдаты, примкнувшие  к  легиону  в  Видессосе  и  Васпуракане,  старались
подражать римлянам, но у них не было достаточно практики. Новички уставали
быстрее, и все же никто из них не отстал и не выпадал из строя, как бы  ни
болели ноги. Мозоли были сущим пустяком по сравнению с гневом Гая  Филиппа
и наказанием, которое он обрушивал  на  отстающего.  Кроме  того,  солдаты
совершенно не желали подвергаться насмешкам.
     Фостис Апокавкос, первый из всех видессиан, кто стал легионером,  шел
между двумя римлянами, слегка согнувшись под  тяжестью  вещевого  мешка  и
вооружения. Его длинное лицо дрогнуло  в  улыбке,  когда  он  отдал  салют
Скаурусу. Трибун ответил ему улыбкой.  Он  уже  почти  забыл  о  том,  что
Апокавкос не был римлянином.  На  руках  бывшего  крестьянина  стоял  знак
легиона. Узнав о его значении, Апокавкос настоял, чтобы  и  ему  поставили
это клеймо на обе руки. Но Скаурус не настаивал на том, чтобы его  примеру
следовали другие вступившие в легион новички.
     К полудню трибун почувствовал, что вполне доволен собой.  В  груди  у
него, казалось, лежал кусок горячего железа,  а  ноги  болели  при  каждом
шаге, но он шел в ногу со своими солдатами. Он  не  думал,  что  легионеры
пройдут сорок километров, то есть сделают хороший дневной марш, и  все  же
они были не так уж далеки от этого. Легион миновал пригороды,  жавшиеся  к
стенам Видессоса, и вышел к полям и поселкам. Пшеница, виноградники и леса
начинали уже зеленеть. Многие птицы вернулись из теплых  краев,  и  вокруг
слышалось их  щебетание.  Над  солдатами  низко  пролетела  черная  птица,
застрекотала: "черр! так-так-так!" - и быстро скрылась.  Маленькая  стайка
синиц с красными головками и золотистыми грудками промчалась  к  покрытому
свежей зеленью холму.
     Солнце стало клониться к западу.  Гай  Филипп  уже  шарил  глазами  в
поисках хорошего места для лагеря. Наконец он нашел то, что нужно: поле  с
достаточным обзором местности и быстрым  ручьем,  протекавшим  поблизости.
Деревья на краю поля тоже были очень кстати - готовые дрова  для  костров.
Старший центурион вопросительно взглянул на Скауруса.
     -  Отличный.  выбор,  -  одобрил  тот.  Опыт  и  знания  Гая  Филиппа
гарантировали, что место для лагеря выбрано подходящее.
     Рога букинаторов протрубили сигнал к  остановке.  Легионеры  сняли  с
плеч мешки, начали выкапывать  квадратный  ров  вокруг  лагеря,  возводить
насыпи и палисад. Палатки, каждая на  восемь  человек,  стали  подниматься
аккуратными ровными рядами. Лагерь стал похож на городок с прямыми улицами
и большим открытым форумом в центре. К тому времени, как солнце склонилось
к закату, Марк убедился, что лагерь, вместивший тысячу пятьсот легионеров,
смог  бы  выдержать  атаку  отряда,  превосходящего  их   численностью   в
три-четыре раза.
     Кто-то из крестьян, должно быть, увидел римлян и поспешил сообщить об
этом местному землевладельцу, так как едва сгустилась темнота, он прибыл в
сопровождении  двадцати   вооруженных   всадников,   чтобы   узнать,   что
происходит. Марк вежливо провел  его  по  лагерю.  Землевладелец  выглядел
несколько взволнованным, что было и неудивительно -  кому  бы  понравилось
присутствие под боком такого большого и хорошо вооруженного отряда?
     - Завтра вы уже уходите, не так ли? - повторил он в третий раз. -  А,
это хорошо, хорошо. Тогда желаю вам спокойной ночи.
     Он и его всадники отъехали,  нервно  оглядываясь  через  плечо,  пока
темнота не поглотила их.
     - Для чего тебе понадобился этот пустой разговор? -  осведомился  Гай
Филипп. - Почему бы просто не сказать им, чтобы они убирались к дьяволу?
     - Ты никогда не будешь хорошим политиком, -  ответил  Марк.  -  После
того как он увидел легионеров и побывал в нашем лагере, у него не  хватило
духа потребовать у нас плату за деревья, которые мы срубили для костров, а
мне не пришлось  смущать  его,  при  всех  отвечая  ему  отказом.  Мы  оба
сохранили лицо, а это очень важно.
     Ясно  было,  что  Гаю  Филиппу   абсолютно   наплевать   на   чувства
землевладельца, но трибун  давно  уже  понял,  что  лучше  вести  себя  по
возможности вежливо и не наживать себе врагов там,  где  это  возможно.  С
горячими видессианами, которые вспыхивали по пустякам, одной воспитанности
было недостаточно, и трибун не  считал  зазорным  пускаться  на  маленькие
хитрости, обеспечивающие ему и его людям их расположение.
     Он уселся возле одного из костров,  чтобы  пожевать  галеты,  полоски
копченого мяса  и  луковицу,  потом  допил  остававшееся  во  фляге  вино.
Поднявшись, чтобы сполоснуть  флягу,  трибун  обнаружил,  что  едва  может
доковылять до ручья. Привал - первый после целого дня марша  -  лишил  его
сил, и усталые мышцы ног тут же отомстили ему. Впрочем,  многие  легионеры
были в том же состоянии, что и их командир. От одного  солдата  к  другому
ходил  Горгидас,  снимая  боль  сведенных  судорогой  икр.  Грек,   худой,
абсолютно  здоровый  и  бодрый  после  тяжелого  марша,  заметил   неловко
скорчившегося у костра Марка.
     - К_а_и _с_у _т_е_к_н_о_н_? - спросил он по-гречески. -  И  ты  тоже,
сынок? Ложись, я помогу тебе.
     Скаурус покорно лег на спину и широко  раскрыл  рот,  когда  железные
пальцы грека жестко сдавили его колени.
     - Пожалуй, я лучше потерплю боль в мышцах, а? - сказал  он,  хотя  не
хуже Горгидаса знал, что говорит ерунду. Когда грек закончил свою  работу,
трибун  обнаружил,  что  снова  может  ходить  или,   по   крайней   мере,
передвигаться.
     - Не слишком гордись собой, - посоветовал  Горгидас,  наблюдавший  за
его попытками двигаться, как отец за маленьким ребенком. - Ты к  утру  еще
почувствуешь боль.
     Врач, как всегда, оказался прав. Когда утром Марк кое-как доплелся до
ручья, чтобы сполоснуть лицо и прополоскать рот, мышцы болели по-прежнему.
Единственное, что его утешало, - так это то, что каждый  третий  легионер,
казалось, еле держится на ногах, ставших вдруг немощными и непослушными.
     - Подъем, подъем, ленивые паршивцы, до столицы пути не больше, чем мы
уже прошли! - безжалостно кричал Гай Филипп. Он был едва ли не старше всех
в легионе, но не испытывал ни малейшей боли и держался  так  бодро,  будто
только еще выступал в поход.
     - Убирайся к  воронам!  -  послышался  голос  Виридовикса;  кельт  не
состоял под его  командой  и  мог  высказывать  все  то,  что  чувствовали
остальные легионеры.
     Марш был нелегким для  кельта.  Будучи  сильнее  и  выше  большинства
римлян, он не обладал их выносливостью.
     Несмотря на хорошую подготовку легионеров,  Гаю  Филиппу  не  удалось
заставить их шагать как следует и  добиться  необходимой  скорости  марша.
Солдатам потребовалось не меньше часа, чтобы разогреть мышцы, и, к  явному
отвращению старшего центуриона, легион  все  еще  находился  в  нескольких
километрах от города, когда наступила темнота.
     - Разобьем лагерь здесь! - прорычал он,  выбирая  хорошую  позицию  в
поле между двумя пригородами. - Я не  желаю  смотреть,  как  наши  солдаты
крадутся в город, словно какие-нибудь мошенники. Вы, ублюдки, все равно не
заслужили счастья прохлаждаться в казарме. Ленивые, ворчливые бездельники.
Цезарь устыдился бы, глядя на вас!
     Слова эти ничего не значили для видессиан и васпуракан,  но  их  было
достаточно, чтобы римляне с  краской  стыда  опустили  головы.  Упоминание
имени их любимого вождя произвело впечатление почти болезненное, и слышать
его было невыносимо.
     Проснувшись на следующее утро, Марк к своему удивлению обнаружил, что
боль в мышцах почти исчезла.
     - У меня то же  самое,  -  сказал  Квинт  Глабрио  и  улыбнулся,  что
случалось нечасто. - Скорее всего, наши тела  от  пяток  до  пояса  просто
онемели.
     По всему  Бычьему  Броду  виднелись  многочисленные  цветные  паруса.
Скорее всего, это суда, доставляющие зерно из западных провинций,  подумал
Скаурус. Видессос был слишком огромен, чтобы местные крестьяне  могли  его
прокормить.
     Менее чем через час легионеры уже стояли под стенами столицы.
     - Ну как, ребята, хорошо прогулялись? - спросил  один  из  стоящих  у
ворот часовых, пропуская  их  внутрь.  Он  ухмыльнулся,  услышав  в  ответ
сердитые ругательства.
     Рассвет только что наступил; шумные обычно улицы Видессоса были почти
безлюдны. Несколько ранних прохожих шли в храмы Фоса к утренней  литургии.
Тут и там можно было видеть ночных пташек Видессоса:  воров,  проституток,
игроков, - всех тех, кто предпочитал обделывать свои  делишки  в  темноте.
Кот пробежал рядом с легионерами, держа в зубах рыбий  хвост.  Весь  город
был полон сладкого  запаха  свежевыпеченного  хлеба:  пекари  и  булочники
стояли у плит всю ночь, обливаясь потом  в  попытках  накормить  Видессос.
Марк улыбнулся, вдыхая хлебный запах и прислушиваясь к голодному урчанию в
животе. Походные хлебцы, конечно, утоляли голод, но запах  свежей  выпечки
снова раздразнил аппетит.
     Легионеры вошли в  дворцовый  комплекс  с  севера  и  двинулись  мимо
Видессианской Академии. Солнце ярко  блеснуло  на  золотом  шаре  высокого
храма Фоса. Весна еще только началась, но день обещал быть жарким, и  Марк
радовался прохладной тени длинной колоннады Академии.
     Копыта лошади громко застучали неподалеку,  звонкое  цоканье,  словно
треск барабана, разорвал утреннюю тишину. Трибун недоуменно поднял  брови.
Кто это вздумал мчаться галопом в лабиринте улиц дворцового комплекса,  да
еще в такой час? Типичный римлянин, Скаурус не слишком хорошо разбирался в
лошадях, но особых знаний не требовалось, чтобы предположить, что  всадник
вот-вот сломает себе шею в этой безумной  скачке.  Крупный  серый  жеребец
неожиданно вылетел на улицу, и Марк  почувствовал,  как  холодок  пробежал
между его лопаток: это была лошадь Императора. В седле, однако,  сидел  не
Туризин, вместо него  бешеным  жеребцом  правила  Алипия.  Она  умудрилась
остановить его перед самым строем римлян, так что ряды их слегка  подались
назад от неожиданности. Конь фыркнул и мотнул головой,  готовый  рвануться
прочь, но Алипия не обратила на него внимания. Она посмотрела  на  колонну
римлян, и полное отчаяние отразилось на ее лице.
     - Что, и вы пришли сюда предать нас? - закричала она.
     Глабрио сделал шаг вперед и схватил лошадь за узду.
     - Предать вас? Тренировочным маршем? - спр