сь, пошел
к себе. Он услышал, как дверь позади него открылась и голос Квинта Глабрио
мягко спросил:
     - Кто там?
     Но трибун уже свернул за угол. Дверь захлопнулась.
     Хелвис обрушила на Марка лавину заслуженных упреков, и его покорность
только еще больше рассердила ее. Но если трибун  и  был  с  ней  несколько
рассеян, извинения его шли от чистого  сердца,  и  через  некоторое  время
Хелвис  успокоилась.  Мальчик  не  слишком   обижался   на   незаслуженное
наказание, чему Марк был очень рад. Он играл со своим приемным сыном, пока
тот не заснул у него на руках.
     Трибун уже почти спал, когда память выдала ему  наконец,  полузабытое
имя основателя Священного Союза в Фивах. Его звали Горгидас.


     Новости медленно доползали до тихой долины, где был расположен Аптос.
Вести из Амориона доставили, как ни странно, беглецы-казды, захваченные  в
плен в результате короткой стычки.  После  небрежно  проведенной  разведки
кочевники решили, что Аморион будет легкой добычей - город не  имел  стен,
там отсутствовал имперский гарнизон. Все указывало на  приятную  прогулку,
но  казды  жестоко  просчитались.  Нерегулярные  солдаты  Земаркоса,  руки
которых все еще были в крови васпуракан, наголову разбили  захватчиков,  и
те бросились врассыпную, прочь от города. Те, кто попался в плен, пожалели
о том, что остались в живых: жестокость,  с  которой  аморионцы  умертвили
каздов, не уступала  жестокости  самых  кровожадных  кочевников.  Выслушав
рассказ о случившемся от десятка полуживых от холода и ран  каздов,  Газик
Багратони прогудел вновь обретшим силу голосом:
     - Это что-то новенькое в моей жизни. Я чувствую жалость к  каздам.  Я
предпочел бы, чтобы Аморион сгорел и Земаркос вместе с ним. - Его  большие
руки сжались в кулаки, а горящее в глазах пламя  вызвало  в  памяти  образ
льва, из лап которого ушла добыча. Марк воспринял это как  добрый  знак  -
время постепенно залечивало душевные раны накхарара.
     И все же трибун не мог  полностью  согласиться  с  Багратони.  В  это
тяжелое для Империи время Земаркос и его фанатики были сущим  нарывом,  но
казды - те были просто чумой.
     Примерно в середине зимы несколько бродячих торговцев  пробрались  из
Амориона в Аптос, рискнув проделать это путешествие, несмотря на то что  в
пути им грозила опасность замерзнуть или погибнуть от рук  каздов.  Но  во
время войны торговля почти замирала и в случае удачи их ожидали  громадные
барыши. Так и случилось.  Тюки,  полные  пряностей,  благовоний,  шелка  с
золотым  и  серебряным  шитьем,  украшенная  чудесной  чеканкой  медная  и
бронзовая посуда - все было продано по  безумным  ценам  и  очень  быстро.
Старшина торговцев, мускулистый невысокий  человек  с  обветренным  лицом,
больше похожий на солдата, чем на купца, сказал самому себе:  "Так-так,  у
нас бывало и похуже". Но даже имея под рукой десяток вооруженных до  зубов
приятелей, он ни словом не обмолвился о размерах выручки. Слишком уж часто
наемники промышляли грабежом. Он и его товарищи были неплохо осведомлены и
охотно  поделились  с  трибуном  слухами  и  сплетнями,   разными   путями
достигшими Амориона. От них-то Марк, к  своему  удивлению,  и  узнал,  что
Баанес Ономагулос еще жив. Видессианский  военачальник  был  тяжело  ранен
перед битвой у Марагхи. До этого Скаурус думал, что он погиб  от  ран  или
умер во время бегства после разгрома. Но если  верить  слухам,  Ономагулос
спасся. Небольшая армия, оставшаяся у  него,  разбила  каздов,  пытавшихся
уничтожить их у южного города Кибистра, расположенного  недалеко  от  реки
Арандос.
     - Если это правда, он молодец, - сказал Гай Филипп. -  Однако  слухам
пришлось проделать долгий путь, и сейчас Баанес, скорее всего, уже  служит
пищей воронам. А впрочем, как знать? Может быть,  он  лежит  в  постели  и
красивая девчонка согревает его по ночам во время зимней стужи. Тем  лучше
для него, в таком случае.
     В голосе центуриона прозвучала легкая зависть, столь же нехарактерная
для Гая Филиппа, как неуверенность в себе - для Горгидаса.
     Как и все города  Империи,  Аптос  праздновал  середину  зимы,  когда
солнце наконец стало возвращаться на север. Перед домами  и  лавками  ярко
пылали костры, и люди на спор прыгали через них.  Мужчины  отплясывали  на
улицах в женских платьях, а женщины - в одеждах мужчин. Местный настоятель
привел своих монахов на рыночную площадь с деревянными мечами в руках  для
того, чтобы те изображали солдат. Татикиос Тарникес  перевернул  несколько
столов и возглавил компанию  купцов  и  торговцев,  изображавших  из  себя
пьяных толстых монахов.
     Год назад римляне видели, как празднуют поворот к весне в Имбросе, но
Аптос веселился куда более  шумно  и  непринужденно.  Имброс  был  крупным
городом и пытался подражать столице. Аптос же не пыжился  и  веселился  от
души. В городе не было театра или профессиональной труппы мимов.  Пьесы  и
пантомимы горожане разыгрывали  прямо  на  улице,  а  отсутствие  опыта  и
техники  восполняли  энтузиазмом.  Как  и  в  Имбросе,  все  их  буффонады
относились к конкретным событиям.
     Татикиос быстро поменялся одеждой с одним из ряженых монахов и вскоре
появился одетый уже как солдат. Старая ржавая кольчуга,  в  которую  он  с
трудом влез, была ему так тесна, что, казалось,  могла  треснуть  в  любой
момент. Марку потребовалось несколько секунд, чтобы понять,  что  странное
сооружение, украшающее голову Татикиоса, должно изображать  римский  шлем.
Однако плюмаж на нем шел от уха до уха, вместо того чтобы идти  от  лба  к
затылку... Позади Скауруса громко фыркнул Виридовикс.  Гай  Филипп  гневно
сжал губы.
     - О, о... - прошептал Марк, начиная догадываться.  Такой  шлем  носил
старший центурион.
     Татикиос с  ужимками  подбирался  к  бородатому  мужчине,  одетому  в
длинное женское платье, похожее на то, что любила носить  Нерве  Форкайна.
Каждый раз, когда разодетая "женщина" смотрела ка Татикиоса, тот  закрывал
глаза плащом и трясся от страха.
     - Я убью этого ублюдка! - не выдержал Гай Филипп, выдергивая из ножен
гладий.
     -  Успокойся,  дурачок,  это  всего  лишь  шутка,  -  остановил   его
Виридовикс. - В прошлом году в Имбросе мне точно так  же  досталось  после
драки в таверне. Барды в Галлии делают нечто подобное.  Если  ты  покажешь
им, что зрелище тебя  задело,  это  будет  более  унизительно  и  заставит
горожан хохотать до слез.
     - Да? - с сомнением отозвался Гай Филипп. Поколебавшись, центурион, к
облегчению Марка, все же спрятал меч, но лицо его до  конца  представления
оставалось более мрачным, чем во время кровопролитного боя.
     Следующая пантомима, к счастью, была воспринята  старшим  центурионом
более  весело.  Она  представляла  отношение  горожан  к   новоиспеченному
Императору  Видессоса.  Юноша,  с  удивительно  дурацким  видом  и  важной
осанкой, изображавший  Ортайяса,  возглавил  шествие  монахов-"солдат"  по
главной улице Аптоса. Внезапно шестилетний мальчик в одежде казда выскочил
перед ним. "Император" завопил от ужаса  и  заметался,  наступая  на  края
своего плаща. Затем, кинув скипетр  влево,  корону  вправо,  повернулся  и
бросился бежать, расталкивая по пути своих солдат.
     - Так, правильно! Беги быстрее, осел! - кричал  Виридовикс,  сгибаясь
от приступов хохота.
     - Дай каждому из них по золотому, - отозвался Гай Филипп.
     - Не надо, а то они будут бить тебя,  вместо  того  чтобы  драться  с
каздами!
     Шутка вызвала одобрительные крики. Добравшись до  столицы  Видессоса,
Ортайяс стал чеканить множество монет со своим изображением, надеясь таким
образом сделать более популярным свое правление. Но  медные  и  серебряные
монеты его были тонкими, а золотые - с примесью меди. Деньги эти оказались
еще хуже тех, что были выпущены во время правления  его  деда  Стробилоса.
Сборщики налогов пока не достигли Аптоса, но, судя по слухам, даже они  не
брали  новые  деньги,  требуя  вместо   монет   Ортайяса   старые,   более
качественные.  Марк  знал,  что  разница  в  стоимости   денег   чертовски
затрудняет игру в кости, однако, проведя более года в Видессосе, он привык
к этим трудностям, и вечер этого  дня  застал  его  за  игорным  столом  в
таверне "Танцующий волк".
     - Ха! "Солнца"! - воскликнул старшина купцов и загреб выигрыш. Трибун
кисло увидел на выброшенных его противником костях две  единицы,  стоившие
ему трех золотых. Причем одна монета  хорошей  чеканки  и  чистого  золота
выпущена была еще при  Императоре  Разиосе  Акиндиносе  сто  двадцать  лет
назад.
     Римляне при игре в кости использовали три кубика, и лучший бросок был
- три шестерки. Но  для  видессиан  шестерка  означала  проигрыш.  Двойные
шестерки назывались "демоны", и выбросивший их терял ставку.
     - Ему везет сегодня, - буркнул купец, сидевший справа от Скауруса.  -
Три короны! Он опять выиграл!
     Говоривший отодвинул блестящие золотые  к  счастливчику.  Монеты  эти
были отчеканены не в Видессосе, а  в  одной  из  богатых  золотыми  копями
провинций Васпуракана. На западных территориях Империи они  имели  широкое
хождение и ценились значительно выше, чем поделки Ортайяса.
     Марк  бросил  на  стол  еще  два  полных  золотых  из  своего  быстро
иссякающего запаса. Ему потребовалось бы шесть или семь  грошей  Ортайяса,
чтобы наскрести на эту ставку. Старшина купцов снова метнул кости.  Три  и
пять - это ничего не значило. Один и... Марк затаил дыхание, не сводя глаз
с крутящегося кубика. Два.
     - Уфф! - выдохнул он.
     Последовало еще несколько таких же "пустых" бросков.  Наконец,  купец
метнул две шестерки и вынужден был передать кубики соседу  слева.  Скаурус
забрал выигрыш - золотые васпураканские монеты. Как это принято у принцев,
лица на них были очерчены выразительными, резкими, почти прямыми  линиями.
На некоторых монетах надписи были сделаны прямым  васпураканским  шрифтом,
на других образовывали замысловатую вязь видессианские буквы.
     Медная доска, установленная в одном из помещений таверны, гудела  под
бросками игроков, как колокол. Марк слушал восхищенные крики и звон монет,
переходящих из рук в руки. Даже не глядя, он знал,  что  всеобщий  восторг
вызывает Горгидас. Когда греку сказали, что видессиане играют в  коттабос,
его радости не было предела. Никто в столице не мог  сравняться  с  ним  в
этой игре, и, уж конечно, в этом маленьком городке он не имел  соперников.
Очень скоро местные приверженцы коттабоса убедятся в этом.
     Кости медленно переходили по кругу от игрока к игроку. Когда  подошла
очередь Марка, он подержал их у губ, словно пытаясь вдохнуть в них  жизнь.
Первые несколько бросков  ничего  не  дали  -  игра  сегодня  продвигалась
неторопливо.
     Кто-то настежь распахнул двери "Танцующего волка".
     -  Эй,  ты  там,  закрой  дверь,  слышишь?  -  крикнул  Скаурус,   не
оборачиваясь, когда струя холодного воздуха коснулась его спины.
     - Так мы и сделаем. Вина для всех, чтобы согреться!
     Еще до того как таверну огласили радостные крики, трибун  вскочил  на
ноги и бросился к сияющему Сенпату Свиодо,  по  бороде  и  кожаной  куртке
которого стекали капли оттаявшего снега. Неврат стояла позади  мужа.  Марк
бросился к ним, радостно хлопая их по плечам.
     - Какие новости? - жадно спросил Скаурус.
     - Ты мог бы сначала поздороваться, - ответила  Неврат,  и  ее  темные
глаза блеснули от обиды.
     - Прости. Здравствуйте, бродяги. Ну, какие же у нас новости?
     Муж и жена расхохотались, но трибуну было не  до  смеха.  Он  слишком
долго ждал возвращения васпуракан, и его слишком  тревожило,  какие  вести
они привезли.
     - Ты не будешь бросать кости? - раздраженно спросил  игрок,  сидевший
рядом с трибуном. - Отдай тогда мне, если не хочешь больше играть.
     Марк покраснел, сообразив, что  задерживает  игру.  И  в  эту  минуту
Неврат вложила монету в его ладонь. Пальцы у нее все еще были холодными.
     - Держи, - сказала она. - Поставь на счастье.
     Он взглянул на золотой.  Это  была  хорошая  монета,  не  бледная  от
серебра, не темная от меди, - скорее всего, из копей Васпуракана. На одной
из сторон ее был изображен солдат с поднятым мечом  в  руке,  надпись  под
которым гласила: "По праву".  Скаурусу  такие  еще  не  попадались,  и  он
перевернул монету, любопытствуя, кто же отчеканил ее. Гравер был  опытный,
и отчеканенное на монете лицо бородатого мужчины с  длинным  гордым  носом
показалось Марку не только очень живым, но и очень знакомым. Да,  Скаурус,
конечно же, знал этого человека. Трибун  замер.  Ему  знаком  этот  рот  -
изгибающийся, как лук, когда обладатель его смеялся, и  прямой,  как  меч,
когда гневался.  Римлянин  присвистнул,  заметив  под  портретом  надпись:
"Автократор". Имя, которое  следовало  за  ней,  ему  уже  не  требовалось
читать. Без всякого сомнения,  на  монете  был  помещен  портрет  Туризина
Гавраса.


     Возвратившись  в  лагерь,  трибун  поделился  с   Хелвис   новостями,
принесенными четой васпуракан.
     - Значит, начнется гражданская война, - сказала она  и  добавила  то,
что пришла бы на ум жене любого наемника. -  Обеим  сторонам  будут  нужны
солдаты, много солдат. Ты сможешь хорошо продать мечи легиона.
     -  Гражданская  война  -  это  проклятие,  -  сказал   Марк,   хорошо
запомнивший последнюю гражданскую войну, несмотря на то, что был тогда еще
мальчишкой. - Единственная война, которая имеет смысл, - это война  против
Казда и  Авшара.  Все  остальное  только  помешает  нам.  Чем  страшнее  и
кровопролитнее будут гражданские войны,  тем  слабее  окажется  Империя  в
решающей схватке. Если Туризин станет Императором,  у  Видессоса  появится
шанс победить. Если же на престоле укрепится Ортайяс - у нас не  останется
и шести месяцев.
     - У нас? - Хелвис подсмотрела на  него  с  недоумением.  -  разве  ты
видессианин? Или ты думаешь, что кто-то из этих Императоров будет  считать
тебя своим? Они нанимают солдат - а у  тебя  есть  солдаты.  Все,  чем  ты
когда-либо будешь, - это  орудием,  которое  используют  и  откладывают  в
сторону, когда работа закончена. Если Ортайяс  заплатит  тебе  больше,  ты
будешь дураком, не взяв его деньги.
     Трибун признавал справедливость ее  слов,  и  на  душе  у  него  было
тяжело. О солдатах легиона и о службе он думал как о  чем-то  отличном  от
солдат  и  службы  других  наемников  Видессоса.  Но  так  ли  думали  его
повелители? Вероятно, нет. И все же одна мысль о том, чтобы служить идиоту
и трусу Ортайясу, была невыносима.
     - Если бы даже  Ортайяс  Сфранцез  расплавил  золотой  шар  с  купола
Великого Храма в Видессосе и отдал  его  мне,  я  все  равно  не  стал  бы
сражаться за него, - заявил Марк. - Мои солдаты знают, что он трус, и вряд
ли захотят принять его сторону.
     - Да, мужество говорит само за себя, - признала  Хелвис,  но  тут  же
добавила: - Но ведь и золото тоже не молчит. Кстати, неужели  ты  думаешь,
что столицей управляет Ортайяс? Я  полагаю,  он  спрашивает  разрешения  у
своего дяди даже в тех случаях, когда ему приспичит.
     - Это еще хуже, - пробормотал Скаурус.
     Ортайяс был трусом и дураком; его дядя Варданес - ни тем и ни другим.
И хотя он старался скрывать свое истинное лицо, кое-что всплывало. Старший
Сфранцез был наделен холодной, расчетливой жестокостью и ничем не  походил
на племянника. Римлянин мог бы, пожалуй, даже служить Варданесу Сфранцезу,
если бы тот не пытался скрыть это  свое  качество  за  маской  дружелюбия.
Улыбка его напоминала румяна, накладываемые на  труп,  и  у  Марка  волосы
вставали дыбом каждый раз, когда он думал  об  этом.  Разумеется,  ужас  и
омерзение можно было на время подавить, но трибун достаточно  хорошо  знал
себя, чтобы утверждать с полной уверенностью: даже самая лучшая оплата  не
сможет прогнать эти чувства навсегда. Знал он и то, что не сумеет  убедить
Хелвис. Единственным принципом, которым руководствовались намдалени,  воюя
за Видессос, были деньги. И чем выше оплата и меньше риска, тем лучше.
     Хелвис подошла к  маленькому  алтарю,  установленному  ею  недавно  у
восточной стены комнаты, зажгла благовония и сказала:
     - Какое бы решение ты ни принял,  Фос  заслуживает  того,  чтобы  его
возблагодарили.
     Сладковатый аромат  благовоний  заполнил  маленькую  комнату.  Трибун
молчал, и тогда она подошла к нему, рассерженная уже не на шутку.
     - Ты должен это сделать. Ты, а не я. Один Фос знает, почему  он  дает
тебе такую возможность подняться, в то время как ты ничего не делаешь  для
него. Возьми. - Хелвис протянула ему маленькую алебастровую  курильницу  с
дымящимися благовониями. Это  гневное  быстрое  движение  руки  уничтожило
последнюю возможность сохранить мир между ними.
     - Вероятно, потому  что  он  спит,  твой  Фос,  или,  что  еще  более
вероятно, потому что его вообще не существует, - зарычал трибун.
     Испуганный взгляд Хелвис заставил его пожалеть  о  своих  словах,  но
сказано было слишком много, чтобы теперь отступать.
     - Если твой  драгоценный  Фос  сводит  верующих  в  могилу,  если  он
допускает, чтобы  их  разрывали  в  кровавые  клочья  банды  поклоняющихся
дьяволу дикарей, то какая от него может быть польза? Если тебе  так  нужен
бог, выбери хотя бы такого, чтобы стоил молитвы!
     Опытный теолог нашел бы множество ответов на этот  резкий  выпад.  Он
сказал бы, что дьявольский соперник Фоса, Скотос, воюет на стороне  каздов
и обеспечивает им удачу. Что, с точки зрения намдалени, видессиане  верили
в бога не так, как надо, были еретиками,  а  значит,  не  заслуживали  его
защиты. Но трибун бросил вызов самой основе веры Хелвис.
     - Богохульствуешь! - прошептала она и сильно  ударила  его  по  щеке.
Через мгновение она разрыдалась.
     Мальрик проснулся и тоже заплакал.
     - Иди спать, - сказал Скаурус, но резкий тон его голоса, заставлявший
трепетать сердца легионеров, только  испугал  малыша,  и  он  заревел  еще
громче. Гневно взглянув на трибуна, Хелвис  склонилась  к  сыну  и  начала
успокаивать его. Марк, слишком расстроенный, чтобы стоять на месте, нервно
ходил по комнате; гнев его  стал  остывать,  когда  всхлипывания  Мальрика
утихли и ребенок принялся сонно  посапывать  носом.  Хелвис  взглянула  на
трибуна.
     - Прости, что я ударила тебя, - сказала Хелвис без выражения. Скаурус
потер щеку.
     - Забудь об этом. Я сам виноват.
     Словно чужие, смотрели они друг на друга. Несмотря на  дитя,  которое
носила под сердцем Хелвис, они слишком часто теперь  казались  друг  другу
посторонними.
     "О чем я думал, -  спросил  себя  Скаурус,  когда  хотел,  чтобы  она
разделила мою жизнь?"
     По тому полуоценивающему,  полузадумчивому  взгляду,  который  Хелвис
бросила на него, было видно, что она размышляет о том же.  Марк  помог  ей
подняться на ноги, и тепло ее руки  напомнило  ему  об  одной  из  причин,
побудившей их жить вместе. Хелвис была беременна четыре месяца,  но  живот
уже начал округляться, грудь стала тяжелее, хотя  посторонний  наблюдатель
мог и не заметить этого. Марк попытался обнять жену, но она вывернулась.
     - Что хорошего это принесет?  -  спросила  Хелвис,  отворачиваясь.  -
Ничему не поможет, ничего не изменит. Просто отложит  проблему  на  потом.
Сейчас, когда мы оба злимся, это совершенно лишнее.
     Трибун проглотил уже готовый сорваться с языка гневный ответ.  Раньше
их ссоры часто кончались тем, что они вместе падали в постель,  но  с  тех
пор как она зачала, желание приходило к ней все реже и реже. Понимая,  что
это естественно, Скаурус не был слишком настойчив. Однако сегодня он хотел
ее и, кроме  того,  надеялся,  что  это  поможет  им  восстановить  добрые
отношения. Марк положил ладони ей на плечи. Она вздрогнула.
     - Тебе абсолютно наплевать на то, что я чувствую, - вспыхнула Хелвис.
- Удовольствия - это все, о чем ты думаешь.
     - Если бы это было так, я бы уже давно гулял на стороне.