утками,  что
совсем не подобало служителю Фоса. Но теперь Геннадиоса не было  рядом,  и
патриарху иногда его не хватало.
     - А что с ним случилось? - спросил трибун с любопытством.
     - Да я ведь только что сказал,  -  с  легким  раздражением  отозвался
Бальзамон. - Он теперь проводит время у реки Астрис, молясь, чтобы  каморы
не вздумали переплыть ее и разрушить его курятник.
     Патриарх впервые назвал имя жреца, обвенчавшего Алипию  с  Ортайясом,
но трибун не был удивлен тем, что это оказался Геннадиос. Жрец принадлежал
двору предшественника Маврикиоса,  Стробилоса  Сфранцеза,  и  вне  всякого
сомнения, был предан этому семейству. Будь это  кто-нибудь  другой,  Марк,
возможно, и огорчился бы,  но  услышав  о  ссылке  Геннадиоса,  печали  не
испытывал.
     - Надеюсь, мы закончили болтать о пустяках? - спросил Туризин с плохо
скрываемым нетерпением.
     - Болтать? - притворно изумился Бальзамон. - О  чепухе?  Помилуй!  Мы
сократили совет почти на одну пятую часть за каких-нибудь полчаса. Вот  бы
нам с такой же легкостью разделаться с чернильными крысами!
     - Хм, - протянул Император. Он выдернул волос из  бороды  и,  увидев,
что тот седой, поморщился. Повернулся к Алипии и  спросил:  -  Так  ты  не
требуешь его головы?
     - Нет, - ответила она. - Он просто глупый щенок,  не  такой  храбрый,
каким должен был быть, и к тому же очень скучный.
     На лице Ортайяса возмущение боролось со страхом.
     - Но, если ты будешь казнить всякого, кто подходит под это  описание,
у тебя скоро не останется подданных, дядя. Будь  на  его  месте  Варданес,
тогда дело иное.
     Голос  ее  не  стал  громче,  но  в  нем  появились  мрачные   нотки,
заставившие присутствующих по-новому взглянуть на  племянницу  Императора.
Туризин сжал кулак.
     - Ну что ж, - подвел он итоги. - Я думаю, что  этому  паршивцу  можно
оставить жизнь.
     Ортайяс подался  вперед,  лицо  его  осветилось  надеждой.  Стражники
толкнули его назад, на диван. Император, не поворачивая головы, продолжал:
     - Однако скорее Скотос бросит меня в глубины ада, чем я отпущу его на
свободу! Он начнет строить против меня заговоры еще до того, как на  руках
его исчезнут следы от веревок. Народ должен знать, каким полнейшим идиотом
он был и какую цену заплатит за свою глупость.
     - Разумеется, - кивнула Алипия. Она была политиком, по крайней  мере,
не худшим, чем ее дядя. - Как насчет...


     Отряды, сопровождавшие Туризина во время коронации, были распущены по
казармам,  пока  Император  и  его  советники  обсуждали  судьбу  Ортайяса
Сфранцеза.  Только  телохранители-халога,  вместе  с   дюжиной   носителей
зонтиков - неизменных спутников Автократора во время публичных  церемоний,
ожидали Императора у резиденции патриарха.
     На улицах почти не было  народу.  Несколько  видессиан  наблюдали  за
маленькой группой, которая, выйдя  из  здания,  направилась  к  дворцовому
комплексу. Марк  увидел  высокого  человека,  который  пробивался  к  ним,
расталкивая зевак. Расстояние между  ним  и  Императором  было  достаточно
большим, и Марк не мог хорошо  его  разглядеть.  Судя  по  раскачивающейся
походке, это был моряк, но в таком  порту,  как  Видессос,  моряк  -  дело
обычное. Даже когда человек помахал Туризину рукой, Скаурус  удостоил  его
лишь мимолетным взглядом. Так много людей  приветствовали  Гавраса  в  эти
дни, что трибун уже привык к ним. Но когда моряк крикнул: "Да  здравствует
Его Императорское Величество!" - Марк вздрогнул от изумления. Этот хриплый
бас, привыкший перекрикивать ветер и шум волны,  мог  принадлежать  только
Тарону Леймокеру.
     Трибун видел дрангариоса флота только два раза: в кромешной  тьме  на
песчаном морском берегу и на галере, преследовавшей его  баркас.  В  обоих
случаях  было  нелегко  разглядеть  черты   лица   адмирала,   да   особой
выразительностью они и не отличались. Дрангариосу было около  сорока  пяти
лет, скуластое лицо его покрывал загар, волосы  и  борода  были  светлыми,
выгоревшими на солнце. Но если Марк всего лишь удивился,  узнав  адмирала,
то Туризин, видевший дрангариоса почти ежедневно в годы  правления  своего
брата, был ошеломлен встречей с Леймокером. Он резко остановился и  широко
раскрыл глаза, как будто наткнулся на призрак.
     - Мои поздравления, Гаврас!  Хорошо  сделано!  -  пробасил  Леймокер,
после чего опустился на колени, а затем и распростерся  перед  Императором
прямо на камнях. Прошло две или три минутны, прежде чем Гаврас  обрел  дар
речи.
     - Из всех наглых выходок эта заслуживает высшей награды, -  прошептал
он. Затем с неожиданно вспыхнувшим  гневом  крикнул:  -  Стража!  Схватить
этого предателя!
     - Эй, ты что? Что вы делаете?  Руки  прочь!  -  Леймокер  отбился  от
одного из солдат, но их было слишком много, да и нелегко драться, стоя  на
коленях. Через несколько секунд его рывком подняли на ноги и скрутили руки
за спиной. Дрангариос гневно уставился на Туризина.
     - Что все это значит? - крикнул он, все еще пытаясь  освободиться.  -
Так-то  ты  относишься  к  тем,  кто  преклоняет  перед  тобой  колени   и
благословляет  тебя?  Не  понимаю,  что  же   тогда   делает   здесь   эта
змея-намдалени? Он продаст свою мать за два медяка, если ему предложат  их
за нее!
     Барон Дракс зарычал и сделал шаг вперед,  но  Туризин  остановил  его
движением руки.
     - Ты неплохо говоришь о змеях, Леймокер. Тебе ли это  пристало  после
твоего предательства, после твоих наемных убийц?  А  ведь  ты  обещал  мне
безопасность.
     Тарон Леймокер свел брови, почти такие же  густые  и  темные,  как  у
Бальзамона, но тут же, к удивлению всех, кто стоял вокруг, откинул  голову
назад и засмеялся.
     - Не знаю, что ты сейчас пьешь, парень. - Гаврас покраснел от  гнева,
однако Леймокер не заметил  этого.  -  Но  если  ты  дашь  мне  бутылку  с
остатками, я с удовольствием к тебе присоединюсь. Что бы это ни было,  оно
заставляет тебя видеть фантастические картины.
     Скаурус вспомнил первое впечатление  от  голоса  дрангариоса  -  этот
человек не мог лгать. Чувство это  вернулось  к  нему  и  было  еще  более
сильным, чем прежде. Но два года жизни в Империи научили его видеть  обман
везде, и слишком часто ложь маскировалась фальшивой прямотой.
     Именно так и воспринял смех Леймокера Император. Гнев его  усиливался
от того, что предал его человек, которому он полностью доверял.
     - Можешь врать, сколько твоей душе угодно, Леймокер, а  можешь  и  не
пытаться этого делать, - сухо сказал Туризин. - Ты не  найдешь  ни  одного
довода в свою защиту. Я был там, я видел твоих наемных убийц  собственными
глазами...
     - Со мной были два матроса с галеры, - ответил  Леймокер,  но  Гаврас
яростно перебил его:
     -  ...И  я  окрасил  свой  клинок  их  грязной  кровью!  -  Император
повернулся к страже. - Взять этого смельчака и отвести на виселицу.  Хотя,
подождите. Лучше отправить его  в  тихое  приятное  место,  чтобы  он  мог
спокойно поразмыслить о своем предательстве, пока мы не решим, что  с  ним
делать. Ну, идите же, уберите его с моих глаз.
     Солдаты, державшие дрангариоса, не  могли  отдать  честь  Императору,
поэтому они только кивнули и потащили  его  прочь.  Лишь  теперь  Леймокер
сообразил, что все происходящее не было чудовищной шуткой.
     - Гаврас, ты сумасшедший! Я не знаю,  какая  тварь  из  ледяного  ада
Скотоса заставила тебя думать, будто я предал тебя.  Но  что  бы  тебе  ни
говорили, я невиновен. Фос пусть  пощадит  тебя  за  то,  что  ты  караешь
безвинного. Глядите под ноги, безмозглые  олухи!  -  крикнул  он  стражам,
когда они протащили его  по  луже.  Вскоре  протесты  дрангариоса  затихли
вдали.


     Судьба  Ортайяса  Сфранцеза  была  решена.  Привести   задуманное   в
исполнение следовало в среду, через два дня после совета, но сильный дождь
нарушил все планы. Дождь не переставал несколько дней, и, глядя  на  серые
тучи, бегущие с севера, Скаурус понимал, что эта непогода - только  первая
в череде долгих осенних ливней. Куда же убежал год? - спросил он сам себя.
На этот вопрос никогда не находилось ответа.
     Наконец погода смилостивилась. Холодный и влажный северный ветер  все
еще дул, но солнце светило, как летом, озаряя своими яркими лучами  мокрые
стены и зажигая радугу  в  каждой  капле  воды.  Амфитеатр  еще  не  успел
обсохнуть, но люди, сидевшие на мокрых скамьях,  не  жаловались:  зрелище,
которое они ждали, должно было сторицей возместить маленькие неудобства.
     - Смотри, сколько народу, -  сказал  Виридовикс,  переводя  взгляд  с
легионеров  на  зрителей,  заполнявших   скамьи   громадного   Амфитеатра,
построенного из серого песчаника. - Олухи,  сидящие  в  задних  рядах,  до
следующей недели спектакля не увидят - слишком далеко они от центра.
     - Опять эти кельтские глупости, - фыркнул Гай Филипп. - Уверяю  тебя,
мы тоже кажемся им насекомыми с такого расстояния. - Он взглянул на толпу.
- Большинство из них зеваки, ничего не стоящие людишки, как и те  мешки  с
жиром у нас дома, - он имел  в  виду  "в  Риме",  и  Марк  моргнул,  когда
сообразил это, - которые пришли поглазеть,  как  гладиаторы  убивают  друг
друга.
     Трибун согласился  с  этим  замечанием:  гул  голосов  напоминал  рев
римской  толпы,  разгоряченной  кровавым  зрелищем.   Он   поймал   взгляд
Горгидаса, который беседовал с  кем-то  из  иностранных  послов,  сидевших
несколькими  рядами  ниже.  Как  хороший  историк,   грек   хотел   видеть
происходящее с близкого  расстояния  и  предпочел  компанию  послов.  Врач
внимательно слушал Арига,  сына  Аргуна,  и  быстро  записывал  что-то  на
восковой табличке. Еще три таблички висело у него на  поясе.  Тасо  Ванес,
посол из Катриша, приветственно махнул рукой трибуну, и тот улыбнулся  ему
в ответ. Марку  всегда  нравился  этот  невысокий  человек,  остроумный  и
наблюдательный, несмотря на весьма заурядный облик.
     Амфитеатр  наполнился   звуками   рогов,   толпа   заревела   громче.
Сопровождаемый неизменными телохранителями  и  носителями  зонтов,  Гаврас
въехал на середину арены Амфитеатра. Аплодисменты, звучавшие, пока Туризин
поднимался к своему месту, были достаточно громкими, но все же  не  такими
оглушительными, как год назад, когда Скаурус слушал здесь речь Маврикиоса,
объявившего войну Казду. В данном случае народ хотел видеть не Императора.
     Каждый отряд, проходивший мимо Гавраса, приветствовал  его,  воздевая
оружие. По отрывистой команде Гая Филиппа  римляне  вскинули  перед  собой
свои копья. Гаврас еле заметно кивнул. Как и  старший  центурион,  он  был
старым солдатом, и они прекрасно понимали друг друга.
     Бюрократы-чиновники чувствовали себя  далеко  не  так  уверенно.  Они
заметно нервничали, кланяясь своему новому повелителю. Гуделес был  бледен
как полотно, и лицо его резко выделялось на фоне  халата  из  темно-синего
шелка.
     Гаврас обращал на них внимания  не  больше,  чем  на  шум  толпы  или
стоящие вокруг многочисленные статуи: бронзовые, мраморные, выточенные  из
слоновой кости, среди которых выделялся  позолоченный  гранитный  обелиск,
взятый в Макуране как военный трофей много лет назад.
     Увидев иностранных  послов,  Император  оживился.  Он  задержался  на
минуту, чтобы сказать что-то Гавтрузу из Татагуша,  и  крепкий  грубоватый
посол согласно кивнул. Затем Гаврас сказал  несколько  слов  Тасо  Ванесу.
Катриш засмеялся и дернул себя за, редкую  бородку,  такую  же  смешную  и
нелепую, как у Гавтруза. Даже не слыша разговора, Марк понял, о  чем  идет
речь. Он тоже думал, что маленькая бороденка  смешно  смотрелась  на  лице
Ванеса, который,  не  будь  ее,  был  бы  как  две  капли  воды  похож  на
видессианина.  Но  его  правитель  все  еще  требовал,   чтобы   подданные
оставались верны некоторым традициям и обычаям их предков-каморов, которые
создали государство из отвоеванных  провинций  Видессоса  несколько  веков
тому назад, так что маленький щуплый посол был обречен  пожизненно  носить
на лице эту чахлую растительность как знак принадлежности к своему народу.
     Туризин уселся в высокое  кресло,  стоящее  в  центре  Амфитеатра.  У
кресла не было спинки, так что все присутствующие могли видеть Императора.
Носители зонтов встали возле него. Он поднял правую руку  в  повелительном
жесте, толпа затихла и поднялась со своих мест, люди вытягивали шеи, чтобы
получше  разглядеть  происходящее.  Они  все  хорошо  знали,  куда   нужно
смотреть.
     Широко открылись ворота, через которые вступали в  Амфитеатр  беговые
лошади в дни  скачек.  Сегодня  процессия  была  намного  короче:  могучий
герольд Туризина, два видессианских охранника в  позолоченных  кирасах,  и
слуга, ведущий в поводу осла. На осле задом наперед сидел в грязном  седле
Ортайяс Сфранцез, уныло созерцавший ослиный  хвост.  Знакомые  с  ритуалом
видессиане разразились хохотом. Кто-то бросил  в  него  перезрелую  тыкву,
которая, упав у самых ног осла, разлетелась  и  брызнула  во  все  стороны
сочной мякотью. В Ортайяса  полетели  тухлые  яйца,  но  поток  их  вскоре
прекратился. Видессос только что пережил осаду, и у горожан  было  не  так
много продуктов, чтобы они могли ими разбрасываться.
     Наступив на тыквенную корку, герольд невозмутимо прокричал:
     -  Дорогу  Ортайясу   Сфранцезу,   осмелившемуся   бунтовать   против
полноправного  Автократора  видессиан,   Его   Императорского   Величества
Туризина Гавраса!
     - Ты победитель, Гаврас!  Ты  всепобеждающий!  -  закричала  в  ответ
толпа.
     Люди вопят с таким воодушевлением, подумал Марк,  будто  забили,  что
неделю  назад  так  же  точно  приветствовали   Ортайяса.   Сопровождаемый
издевательскими выкриками и насмешками толпы, Сфранцез  медленно  двигался
по амфитеатру, в то время как герольд  громовым  голосом  объявлял  о  его
вине. Марк слышал,  как  еще  несколько  гнилых  плодов  разбились  у  ног
Ортайяса; ветер донес до него вонь тухлых яиц. Не приходилось сомневаться,
что некоторые из этих снарядов достали своей цели.  К  тому  времени,  как
Сфранцез появился в поле зрения трибуна, плащ его  был  заляпан  яйцами  и
соком плодов. Осел, на котором он сидел, упирался всеми четырьмя копытами,
и его  приходилось  тащить  силой.  Он  шел  неохотно,  время  от  времени
наклоняясь за яблоками, лежащими на  песке.  Погонщик  дернул  за  длинную
веревку, споткнулся и снова потянул за собой упрямое животное.
     Наконец процессия закончила свой путь и остановилась перед  воротами,
в которые вошла. Двое стражей сняли Ортайяса с седла и  бросили  на  землю
перед  Туризином  Гаврасом.  Несчастный  тут  же   простерся   ниц   перед
Императором.
     Гаврас поднялся.
     - Мы видим твою покорность, - сказал  он.  Акустика  Амфитеатра  была
столь хороша, что слова его были  услышаны  на  самой  дальней  скамье.  -
Отказываешься ли ты раз и навсегда от всех прав на престол нашей  Империи,
охраняемой Фосом?
     - Да, конечно. Я отдаю тебе престол по доброй воле. Я...
     Время, отпущенное Ортайясу для ответа, истекло, и  Туризин  остановил
его нетерпеливым жестом.
     Гай Филипп еле слышно хмыкнул:
     - Некоторые вещи не меняются никогда. Держу пари, этот дохлый ублюдок
сочинил двухчасовую речь об отречении от престола. Она наверняка  лежит  у
него в кармане, составленная по всем правилам.
     - Теперь награда за предательство, - снова заговорил Туризин.
     Стражи подняли Ортайяса за ноги и быстро сдернули с него плащ, задрав
его Сфранцезу на голову. Толпа заулюлюкала.
     - До чего же щуплый пацан, - пробормотал Гай Филипп.
     Один из стражей, более крепкий и мускулистый, чем другие, отступил на
шаг от несчастного Сфранцеза и дал ему хорошего пинка. Ортайяс взвизгнул и
упал на колени.
     - Гаврас слишком добр к нему, - разочарованно фыркнул  Виридовикс.  -
Нужно было собрать большую вязанку хвороста, бросить на нее этого дурня  и
всех его приспешников и сжечь их. Такое зрелище народ запомнил бы надолго,
вот уж точно.
     - Ты слово в  слово  повторяешь  Комитту  Рангаве,  -  заметил  Марк,
раздраженный его варварской жестокостью.
     - Так поступают друиды, - истово сказал Виридовикс.
     Подобным образом кельтские жрецы ублажали своих богов, принося  им  в
жертву  воров  и  убийц...  или  невинных  людей,  когда  преступников  не
оказывалось под рукой.
     Едва Ортайяс Сфранцез, потирая ушибленную  часть  тела,  поднялся  на
ноги, один из жрецов Фоса встал со своего  места  и  приблизился  к  нему,
держа в руках ножницы и длинную сверкающую бритву. Толпа,  замерла:  жрецы
всегда были окружены в Видессосе почетом и уважением. Но  Марк  знал,  что
никаких жертвоприношений не будет. Еще один жрец поднялся, держа  в  руках
простой голубой плащ и священную книгу - великолепный фолиант  в  покрытом
эмалью бронзовом переплете.
     Ортайяс опустил голову  и  склонился  перед  первым  жрецом.  Ножницы
сверкнули в лучах осеннего солнца. Локон светло-каштановых волос  упал  на
землю у ног Императора, затем еще один и еще, пока на голове Сфранцеза  не
осталось несколько жалких клочков. После  этого  настал  черед  бритвы,  и
вскоре голова юноши блистала подобно золотим шарам, венчающим храмы  Фоса.
Второй жрец подошел к Ортайясу, протянул книгу и сказал:
     - Повинуйся закону, который отныне станет законом твоей  жизни,  если
ты захочешь последовать ему. Если же в глубине души ты чувствуешь, что  не
сможешь вести монашескую жизнь, то скажи об этом сейчас.
     Но Ортайяс, как и все вокруг, прекрасно знал, что его  ожидает,  если
он откажется, и ответил не колеблясь:
     - Я буду вести жизнь монаха.
     Сильным голосом герольд повторил его слова.  Толпа  ответила  громким
вздохом. Посвящение в монахи было серьезным делом, даже если и вызвали его
такие явно политические причины. В Империи политика часто переплеталась  с
религией. Скаурус вспомнил Земаркоса из Амориона и  непроизвольно  стиснул
зубы. Жрец повторил  предложение  еще  два  раза,  получив  тот  же  самый
положительный ответ. Передав второму жрецу книгу, он одел новичка-монаха в
голубую одежду служителя Фоса и произнес:
     - Как голубой плащ Фоса защищает твое нагое тело от холода, так пусть
его святость защитит твою душу от зла.
     И снова герольд громким голосом повторил его слова.
     - Да будет так, - ответил Ортайяс, но  голос  его  потонул  в  тысяче
других голосов,  повторяющих  эхом  слова  посвящения.  Несмотря  на  свое
равнодушие к религии, Марк был невольно тронут этой  молитвой  и  восхищен
силой веры видессиан. Иногда ему почти хотелось разделить ее,  но,  как  и
Горгидас, он был слишком привязан к материальному миру,  чтобы  слиться  с
миром духовным.
     Ортайяс Сфранцез прошел через  те  же  ворота,  в  которые  входил  в
амфитеатр, рука об руку с двумя жрецами, посвятившими его в монахи.
     Вполне удовлетворенный увиденным, народ стал  расходиться.  Лоточники
громко расхваливали свой товар:
     - Вино! Сладкое вино!
     - Булочки с корицей!
     - Талисманы защитят ваших близких от дурного глаза!
     - И-изюм! Сладкий изюм!
     Все еще недовольный, Гай Филипп пробурчал:
     -  Дешево  отделался!  Теперь  он  проведет  остаток   своей   жизни,
наслаждаясь прелестями и  роскошью  столицы,  и  единственное,  что  будет
отличать его от других, - это лысая голова и голубой плащ.
     - Не совсем так, - хмыкнул Марк. Туризин мог быть прост, но  он  вряд
ли был наивен. Геннадиосу будет не так  одиноко  в  монастыре  на  далекой
границе. И несомненно, он найдет о чем поговорить с братом Ортайясом.



                                    10

     - То есть как это - нет денег? - спросил Туризин устрашающе спокойным
голосом и устремил на  логофета  суровый  взор,  как  будто  чиновник  был
врагом, которого лучше всего немедленно проткнуть мечом.
     Палата  Девятнадцати  Диванов  замерла.  Марк  слышал,   как   трещат
смолистые факелы и воет снар