осил Скаурус.
     Принцесса  и  римлянин  обменялись  недоумевающими  взглядами.  Затем
Алипия воскликнула:
     - Хвала Фосу! Скорее за  мной!  Банда  убийц  штурмует  личные  покои
Туризина!
     - Что? - спросил Марк и уже набрал в  легкие  воздуха,  чтобы  отдать
команду легионерам, однако Гай Филипп опередил его:
     - Стройтесь в цепь! Бегом!
     Скаурус  в  который  уже  раз  позавидовал  полной  невосприимчивости
старшего центуриона к разного рода неожиданностям  и  сюрпризам,  которую,
казалось, ничто не могло поколебать...
     - Кричите "Гаврас"! - приказал трибун. Пусть и враги и друзья  знают,
что помощь близка!
     - Гаврас! - заревели в один голос легионеры и  потянулись  за  спину,
чтобы снять копья, вытащили мечи из ножен.
     Лошадь императора заржала и поднялась на дыбы,  вырвав  узду  из  рук
Глабрио, но Алипия удержалась в седле. На лошади она научилась ездить, еще
когда была дочерью обычного провинциального  дворянина.  Хотя  испуганного
жеребца  могли  усмирить  только  несколько   человек,   принцесса   легко
развернула его и помчалась во главе римской колонны.
     - Назад! Вернитесь назад! - позвал ее Марк. Она отказалась,  и  тогда
он велел полудюжине солдат удержать ее лошадь и  не  дать  ей  возможности
оказаться в опасной близости к сражению. Они выполняли его приказание,  не
обращая внимания на протесты.
     Утопающая в только что зацветших вишневых деревьях, личная резиденция
Императора была создана для тишины и покоя. Но сейчас двери ее были широко
распахнуты, и на ступенях в луже крови лежал мертвый часовой.
     - Окружить здание! - приказал Марк.
     Манипулы рассыпались, обтекая дворец  со  всех  сторон.  Несмотря  на
спешку, Скаурус боялся, что пришел на  помощь  слишком  поздно.  Но  из-за
двери доносился шум схватки.
     - Спасение! - крикнул он. - Спасение, а не месть!
     - Гаврас! Гаврас! - воодушевленные, кричали за его спиной легионеры.
     Выскочивший из распахнутых дверей лучник торопливо выпустил в  римлян
стрелу. Солдат, бежавший рядом со Скаурусом, схватился за  лицо  и  ничком
рухнул на землю, но у трибуна не  было  времени  смотреть,  кого  поразила
вражеская стрела. Лучник, не успев выпустить  вторую  стрелу,  отбросил  в
сторону лук и вытащил саблю. Вероятно, он знал, что это бесполезно,  -  на
него  набросилась  сотня  солдат.  Тем  не  менее  он  прижался  к  стене,
хладнокровно ожидая  их  приближения.  На  секунду  трибун  поразился  его
мужеству, но потом их  клинки  встретились,  и  он  действовал  уже  чисто
автоматически: колющий удар, отбитая  атака  врага,  удар  сверху,  сбоку,
снова отбитая атака - и колющий резкий удар. Марк почувствовал, как острие
вонзилось в плоть, и повернул меч, чтобы быть уверенным в  том,  что  враг
его мертв. Противник Марка застонал и медленно осел  на  ступени.  Римляне
хлынули в зал, и  их  подбитые  гвоздями  калига  застучали  по  мозаичным
плитам.
     Свет, струившийся сквозь алебастровые потолочные панели, был  бледным
и спокойным, совсем не подходящим для кровавой битвы. На полу громоздились
трупы часовых и слуг вперемешку с телами их убийц.  Красная  мозаика  пола
была  залита  еще  более  яркой  кровью  людей.  Кровью  были   забрызганы
драгоценные картины, портреты и бюсты императоров, забытых временем.  Марк
увидел Мизизиоса, скорчившегося на полу там, где  застала  его  смерть.  В
руке у евнуха был меч, а на голове красовался странной формы шлем - добыча
одного из видессианских походов столетней давности.  Шлем  Мизизиос  успел
надеть, но это не спасло его. Сильный удар  сабли  раскроил  ему  живот  и
развалил тело почти пополам.
     Крики ярости и  стук  топоров  о  забаррикадированную  дверь  указали
легионерам направление атаки. Они  свернули  в  коридор  и  лицом  к  липу
столкнулись с отрядом убийц. В узких коридорах численное превосходство  не
давало им большого преимущества: солдаты стеной  ломили  вперед  и  падали
один за другим под ударами мечей и топоров.
     Бандитами командовал крепкого сложения человек лет  сорока.  Одет  он
был в кожаную куртку, солдатские штаны и видавшую виды кольчугу; в  правой
руке он держал горящий факел.
     - Твои ослы прибыли слишком поздно, Гаврас!  Мы  поджарим  тебя,  как
шашлык, прежде чем они успеют нам помешать! - крикнул  он  Туризину  через
дверь.
     - Ну уж нет! -  заорал  Зеприн  Красный,  дравшийся  в  первых  рядах
легионеров. Он все еще не мог простить себе гибели Маврикиоса Гавраса и не
желал, чтобы смерть второго Императора  легла  еще  одним  пятном  на  его
совесть. Могучий  халога  с  яростью  обрушил  свой  гигантский  топор  на
бандита. Удар был не слишком точным - не хватало места. Отточенное  лезвие
плашмя легло на живот противника и не рассекло  кольчугу,  но  сила  удара
была столь велика, что спасти негодяя не смогли  бы  никакие  доспехи.  Он
перегнулся пополам, будто наткнувшись на форштевень корабля, горящий факел
выпал из его рук на пол и потух.
     Прорычав ругательство, один из запертых в ловушке бандитов прыгнул на
Зеприна, топор которого переломился от удара  у  рукояти.  Халога  остался
безоружным, но не хотел и не мог  отступать.  Он  нагнулся,  уклоняясь  от
яростного удара сабли, затем стремительно  распрямился  и,  схватив  врага
обеими руками, с силой ударил его о свою закованную в доспехи грудь. Мышцы
буграми  вздулись  на  плечах  Зеприна  при  этом  могучем  рывке,  пальцы
противника беспомощно царапали его спину. Скаурус  услышал,  как  треснули
кости - так  громко,  что  перекрыли  на  миг  шум  боя.  Халога  отбросил
безжизненное тело в сторону. В ту же минуту Виридовикс  взмахнул  мечом  и
голова еще одного врага скатилась на пол.
     Трибун почувствовал, что боевой дух негодяев начал иссякать.  Быстрое
и коварное убийство - это одно, а драться  с  этими  берсерками  -  совсем
другое.
     Римляне тоже не стояли без дела. Они усилили натиск, короткие  гладии
наносили удар за ударом. "Гаврас!" - кричали они, тесня врагов все  дальше
по коридору. Забаррикадированная дверь распахнулась, и  Туризин  Гаврас  с
четырьмя  уцелевшими  стражниками  бросился  на  врагов  с  тыла,   крича:
"Римляне! Римляне!" В этом было больше эмоций, чем  расчета,  но  в  крови
Туризина пылала необычная  для  видессианина  любовь  к  хорошей  схватке.
Вскоре все бандиты повернулись к нему, надеясь  так  или  иначе  завершить
свое гнусное дело. Гай Филипп убил одного из них, нанеся удар в спину, под
лопатку.
     - Ах ты, глупый собачий ублюдок! - пробормотал он, вытаскивая меч  из
тела врага.
     Марк выругался, когда сабля противника задела его локоть. Он  сжал  и
разжал пальцы - они работали,  сухожилие  не  было  повреждено,  но  кровь
сделала меч скользким.
     Туризин, сделав яростный выпад, убил очередного врага.  Отступив  под
натиском превосходящих сил, Император вовсе не испытывал радости по поводу
своего позора. Теперь он  бился  с  удвоенной  силой,  стараясь  забыть  о
недавнем поражении. Если бы он оставался  Севастократором,  то,  дав  волю
своему гневу, изрубил бы бандитов на куски всех  до  единого,  но  высокое
положение наложило на него свой отпечаток,  как  прежде  это  произошло  с
Маврикиосом. Видя, что осталась лишь горстка врагов, Гаврас закричал:
     - Взять их живыми! Мне нужно  знать,  кто  их  послал!  Эти  мерзавцы
должны ответить на все мои вопросы!
     Убийцы, зная, какая участь их  ожидает,  стали  сражаться  еще  более
яростно, вынуждая легионеров убивать  их  на  месте.  Они  гибли  один  за
другим, но несколько человек все  же  были  опрокинуты  на  пол  и  крепко
связаны. То же случилось и  с  их  командиром,  который  все  еще  не  мог
оправиться от удара Зеприна и едва  дышал,  не  говоря  уж  о  том,  чтобы
сражаться.
     - Вы явились вовремя, -  сказал  Туризин,  оглядев  Марка  с  ног  до
головы. - Очень даже вовремя.
     Он протянул было ему руку, но остановился, увидев, что трибун ранен.
     - Вам надо благодарить вашу племянницу, а не меня. Она  прискакала  к
нам за помощью верхом на вашей лошади. Я думаю, вы не станете ругать ее за
это, - ответил Скаурус. Боли он почти не чувствовал.
     - Да, пожалуй, не буду. Она  взяла  самого  горячего  жеребца,  а?  -
улыбнулся Император. Выслушав  рассказ  римлянина  о  встрече  с  Алипией,
Туризин заулыбался еще шире. - Я никогда не обращал особого внимания на ее
чирканье по бумаге за  закрытыми  дверями,  а  теперь  и  вовсе  перестану
брюзжать по этому поводу. Она, вероятно, выскочила в окно, когда  началась
заварушка, и бросилась  к  конюшне.  Огненное  Копыто  обычно  седлают  на
рассвете.
     Марк вспомнил о том, что Туризин любит кататься по утрам.
     Гаврас пнул мертвеца сапогом.
     - Хорошо, что эти негодяи были слишком глупы и не окружили здание!  -
Он хлопнул Скауруса по  спине.  -  Однако  хватит  разговоров.  Тебе  пора
перевязать рану, иначе ты потеряешь много крови.
     Трибун оторвал клок от плаща убитого. Гаврас помог ему сделать грубую
повязку. Рана, сначала онемевшая, начала давать о себе знать пульсирующей,
бьющей  толчками  болью.  Скаурус  пошел  искать  Горгидаса,   раздраженно
подумав, что врач запропастился куда-то совершенно не вовремя.
     Хотя легионеры и превосходили своих  врагов  численностью  в  два-три
раза, без  потерь  не  обошлось.  Пятеро  солдат,  трое  из  которых  были
незаменимые  римляне,  были  убиты,  многие  получили  ранения.   Обхватив
здоровой рукой раненую, Скаурус, ворча, вышел наружу.
     Марк увидел Горгидаса, склонившегося  над  распростертым  солдатом  у
двери, но не успел подойти к врачу. Навстречу ему бросилась Алипия Гавра.
     - Мой дядя... Он... - Она остановилась, боясь закончить фразу.
     - ...не получил даже царапины  благодаря  вам,  -  договорил  за  нее
Скаурус.
     - Благодарение Фосу  за  это,  -  прошептала  принцесса  и  вдруг,  к
великому смущению трибуна, обвила руками его шею и поцеловала.
     Легионеры, удерживавшие ее вдали от  боя,  громко  свистнули.  Алипия
вздрогнула, сообразив, что делает что-то не то. Трибун  потянулся  было  к
ней и замер, увидев, что принцесса  отпрянула  назад.  Выражение  тепла  и
нежности на ее лице, сколь мимолетно оно ни  было,  доставило  ему  больше
удовольствия, чем он готов был признать. Марк попытался уверить себя,  что
это всего лишь радость, вызванная тем, что раненая душа  девушки  начинает
наконец оживать, но в глубине души он хорошо знал, что это не так.
     - Ты ранен! - воскликнула принцесса, заметив повязку, из-под  которой
сочилась кровь.
     - Пустячная царапина, - ответил трибун и снова сжал и разжал  пальцы,
показывая, что ничего серьезного не случилось. Усилие это  причиняло  ему,
однако, боль. Как истинный стоик, он попытался  скрыть  ее,  но  принцесса
заметила капли пота, выступившие на его лбу.
     - Тебе нужно показать ее врачу, - сказала Алипия  твердо,  с  видимым
облегчением от того, что сумела найти  слова  одновременно  и  деловые,  и
теплые.
     Скаурус заколебался, подумав на миг  о  пышных  и  небрежных  фразах,
которые так легко находил Виридовикс. Но ничего подходящего не приходило в
голову, и момент был упущен. Что бы  он  сейчас  ни  сказал,  это,  скорее
всего, прозвучало  бы  фальшиво,  и  трибун,  кивнув  принцессе,  медленно
направился к Горгидасу.
     Врач даже не заметил его.  Он  все  еще  сидел  на  корточках,  низко
склонившись над павшим легионером и касаясь ладонями лица солдата  -  жест
видессианского жреца-целителя, как понял Марк. Плечи грека вздрагивали  от
усилий, которые явно были тщетными.
     - Живи, будь ты проклят, живи! О боги... - снова и снова повторял  он
на своем родном языке.
     Но этот легионер уже никогда не смог  бы  встать.  Стрела  с  зеленым
оперением торчала между пальцами врача. Марк не знал, сумел ли Горгидас  в
конце концов овладеть искусством исцеления, но сейчас и оно  оказалось  бы
бессильным - жрецы Видессоса не могли возвращать к жизни умерших.
     Наконец грек заметил присутствие Скауруса. Он поднял  голову,  и  при
виде печали, боли и бессильной ярости, проступившей на  его  лице,  трибун
попятился.
     - Все бесполезно, - произнес  Горгидас,  обращаясь  больше  к  самому
себе, чем к Скаурусу. - Ничто не может здесь помочь.
     Он сгорбился, словно ощутил на  своих  плечах  непомерный  груз.  Его
руки,  покрытые  засохшей  кровью,  медленно  сползли  с   лица   мертвого
легионера.
     Марк внезапно забыл о своей ране.
     - Юпитер Великий и Всемогущий... - тихо произнес  он  слова  молитвы,
которые не вспоминал со дней своей юности, когда еще верил в богов.
     Перед ним лежал мертвый Квинт Глабрио. Лицо его уже начало застывать.
Стрела вонзилась прямо над правым глазом и убила его мгновенно. Муха  села
на перо, качнувшееся под ее тяжестью, и испуганно поднялась в воздух.
     - Давай посмотрю твою  рану,  -  тупым,  равнодушным  голосом  сказал
Горгидас.
     Почти машинально трибун протянул ему руку. Врач промыл  рану  губкой,
вымоченной в  уксусе.  Несмотря  на  то  что  он  все  еще  был  ошеломлен
увиденным, Скаурусу пришлось приложить немало усилий, чтобы  не  закричать
от боли. Горгидас закрыл рану бронзовыми  фибулами.  Рука  так  болела  от
уксусной губки, что Марк почти не чувствовал боли от скрепок,  вонзившихся
в края раны.
     По лицу грека текли слезы, и он трижды  неудачно  закреплял  какую-то
особенно сложную фибулу.
     - Есть еще раненые? - спросил он Марка.
     - Наверняка, - ответил тот убежденно.
     Врач повернулся, чтобы уйти. Марк остановил его, коснувшись  здоровой
рукой плеча грека.
     - Я хочу сказать.. Мне очень жаль... И еще... Мне не хватает слов,  -
начал он неловко. - Для меня он был хорошим офицером, славным другом  и...
- трибун остановился на середине фразы, не зная, как продолжать.
     - Я знаю,  что  ты  чувствуешь,  несмотря  на  всю  твою  скрытность,
Скаурус, - устало кивнул Горгидас. - Но ведь это уже  не  имеет  значения,
верно? А теперь позволь мне вернуться к моим обязанностям.
     - Могу ли я чем-нибудь помочь тебе? - Марк все еще колебался.
     - Чтоб тебя Боги прокляли, римлянин; ты неплохой парень, но  все-таки
толстокожий. Смотри, вот передо мной  лежит  мой  друг,  который  был  так
близок мне в этом пустом, холодном и глупом мире,  а  я  со  всеми  своими
знаниями и опытом _н_и_ч_е_г_о_ не могу сделать. На что нужны мои  знания,
черт  бы  их  побрал?  Только  на  то,  чтобы  коснуться   его   рукой   и
почувствовать, как он холодеет с каждой минутой...
     Он скинул руку трибуна со своего плеча.
     - Пусти меня. Поглядим,  какие  еще  "чудеса"  сумеет  сотворить  моя
медицина, чтобы помочь другим несчастным парням.
     Горгидас прошел в открытую дверь императорской  резиденции  -  худой,
одинокий человек, закутанный в несчастье, как в плащ.
     - Что случилось с твоим врачевателем? - спросила Алипия Гавра.
     Скаурус едва не подскочил от неожиданности - он был  так  погружен  в
свои мысли, что не слышал, как она подошла.
     - Это был его самый близкий друг, -  сказал  он  коротко,  кивнув  на
Глабрио. - И мой тоже.
     Услышав столь сухой ответ, принцесса смущенно отошла. Марку было  уже
все равно: вкус победы был слишком горек.


     - Красиво, не правда ли? - спросил Туризин у Марка  вечером  того  же
дня. В  его  голосе  прозвучала  ирония:  маленькая  приемная  его  личных
апартаментов тоже пострадала во время боя.  На  диване  зияла  оставленная
мечом дыра, кровавое пятно расплылось на мраморе пола...
     - Я надеялся, что, занимаясь налогами, ты присмотришь за  чернильными
душами, а вместо этого  тебе,  похоже,  удалось  вывести  на  чистую  воду
знатного дворянина, - продолжал Император.
     - Значит, это были люди Ономагулоса? - удивился Скаурус.
     Убийцы сражались в мраморном молчании и,  насколько  понимал  трибун,
могли быть посланы кем угодно... не исключая Ортайяса Сфранцеза.
     Гаврас посмотрел на трибуна с сожалением, как на полного болвана.
     -  Разумеется,  это  были  люди  Баанеса!  Мне  даже  не  нужно  было
спрашивать их об этом.
     - Не понимаю, - признался Скаурус.
     - Зачем же еще этот  грязный,  зачумленный  сын  двухгрошовой  шлюхи,
Элизайос  Бурафос,  привел  сюда  свои  вонючие  корабли  с  Питиоса?  Для
воскресной прогулки? Во  имя  Фоса,  человек,  он  ведь  даже  не  пытался
спрятаться. Ты должен был видеть эти галеры, когда шел сюда утром.
     - Я думал, что  это  транспортные  суда  с  зерном,  -  сказал  Марк,
чувствуя, как пылает его лицо.
     - Сухопутные швабры, - пробормотал Гаврас, закатывая  глаза.  -  Черт
подери, это не транспортные корабли, каждый, у кого есть глаза, видит это.
План у них был предельно простой: убить  меня  и  вызвать  с  той  стороны
пролива  Ономагулоса,  чтобы  он  мог  завладеть  короной.  -  Туризин   с
отвращением сплюнул. - Как будто он  смог  бы  управлять  государством!  У
этого лысого дурня мозгов недостаточно, чтобы навонять и сходить по  малой
нужде одновременно. И пока он пытается прикончить меня, а я  разбираюсь  с
ним, кто выигрывает? Разумеется,  Казд.  Я  не  удивлюсь,  узнав,  что  он
находится у каздов на содержании.
     У Императора, подумал Скаурус, опасная привычка  недооценивать  своих
врагов. Так вышло у него  со  Сфранцезами,  а  теперь  и  с  Ономагулосом,
который был, без сомнения, очень опытным  солдатом.  Следовало,  вероятно,
предостеречь Гавраса, но вспомнив, как начался разговор, Марк вместо этого
спросил совсем о другом:
     - Почему вы считаете, что это я вывел Баанеса на чистую воду?
     -  Потому  что  ты  так  упорно  преследовал  его  с  этим  налоговым
документом из Кибистры. Там было  кое-что,  чего  ему  лучше  было  бы  не
писать.
     - Что? - полюбопытствовал Марк.
     - О, перестань, перестань притворяться.  Твой  друг  Нейпос  напичкал
убийц каким-то своим зельем, так что  они  выплюнули  все,  что  знали.  А
командир их - чтоб  его  забрал  Скотос  -  знал  немало.  Ты  никогда  не
задумывался над тем, почему наш приятель Баанес  так  тщательно  перерезал
горло напавшим на нас убийцам - на песчаном пляже, год назад?
     - Что? -  переспросил  Марк,  и  рука  его  легла  на  рукоять  меча.
Несколько человек в тяжелых сапогах протопали по залу, но это  были  всего
лишь ремесленники,  пришедшие,  чтобы  исправить  повреждения  во  дворце.
Поживешь в Видессосе подольше, подумал он,  и  начнешь  видеть  убийц  под
каждым ковром. А как только ты перестанешь их искать, тут-то они и явятся,
чтобы воткнуть тебе нож в спину.
     Охваченный гневом, Туризин не  заметил  резкого  движения  трибуна  и
продолжал:
     - Пес с навозной харей,  рожденный  по  ошибке,  сам  нанял  убийц  и
заплатил чистым золотом за монеты Ортайяса, так что никому бы в голову  не
пришло указать на него даже в том случае, если бы дело  сорвалось.  Но  он
все записал на пергаменте, чтобы можно было договориться  со  Сфранцезами,
если бы все-таки  удалось  меня  убить.  И  запись  эта  была  сделана  на
документе из Кибистры. А почему бы и нет? В конце концов, документ  был  у
него, ведь он сам собирал там налоги, когда прибежал туда  после  Марагхи.
Естественно, он не мог позволить тебе увидеть этот пергамент,  не  мог  он
также прислать тебе фальшивку - верно?
     Император хмыкнул, представив себе  неудобное  положение,  в  котором
оказался его противник. Скаурус тоже  засмеялся.  Видессианские  документы
считались недействительными, если на них было зачеркнуто хоть  одно  слово
или имелись подчистки - в столицу шли только идеальные копии. И когда  они
приходили сюда, на всех документах ставилась восковая  печать,  затем  они
запечатывались свинцовой пломбой,  после  чего  добавлялся  еще  секретный
штамп, к которому, разумеется, у Ономагулоса не было доступа, поскольку он
находился уже у себя дома, в провинции.
     - Он, должно быть, выкрал документ, как только узнал, что