твенный мир потерян для него  навеки,  а  в  этом
мире он и его легионеры не имели  дома,  и  не  похоже,  что  когда-нибудь
сумеют обрести его.
     - По твоим словам, все очень просто, - сухо сказал он. -  Но  что  ты
предлагаешь? Идти через восточные провинции Империи, пока вы не доберетесь
до Намдалена?
     Его сарказм не достиг цели.
     - А почему бы и нет? - сказал Клосарт. - Что  смогут  сейчас  сделать
имперцы, чтобы остановить нас?
     - Это будет нетрудно, - согласился Аптранд.  -  Наскребая  людей  для
войны с Каздом, Империя вычистила все гарнизоны. А теперь еще  гражданская
война. Как только мы выйдем из Видессоса, на нашем пути не  встретится  ни
одной армии,  ни  одного  большого  отряда.  Если  же  Туризин  попытается
удержать нас здесь, Сфранцезы выйдут из города и сожрут его живьем.
     Холодная логика Аптранда была убедительной. Мрачный намдалени  сказал
то, что собирался сделать, и, скорее всего, сумеет довести  задуманное  до
конца.
     - Но почему вы говорите это мне? - спросил Марк единственное, что, на
его взгляд, оставалось уточнить.
     - Мы хотим, чтобы ты и твои солдаты ушли с нами, - ответил Сотэрик.
     Трибун уставился  на  него  в  полном  недоумении.  Намдалени  горячо
продолжал, размахивая руками:
     - Князь Томонд, пусть любовь Фоса будет с ним, очень обрадуется таким
бойцам, как твои люди, он примет вас к себе на службу. У нас  в  Княжестве
достаточно места для домов и земли для пашни. Твои солдаты получат  землю,
а ты сможешь стать графом, я не сомневаюсь в этом. Как тебе это  нравится,
а? Скаурус, великий граф Скаурус. Если ты  будешь  участвовать  в  военных
походах, то это вполне возможно.
     То, что Сотэрик решил  пощекотать  его  самолюбие,  оставило  трибуна
равнодушным.  Он  никогда   не   был   тщеславен.   Кроме   того,   будучи
военачальником в Империи, он имел больше влияния, чем  даст  ему  титул  в
Княжестве Намдален. Но впервые с того дня, как  римлян  забросило  в  этот
мир, Марк почувствовал, что его прельщает возможность изменить  Видессосу.
Сейчас  ему  запросто  предложили  вещь,  которую  он  считал   для   себя
недостижимой - дом и собственное место под солнцем, место,  которое  будет
принадлежать только ему. Одна мысль о возможности  получить  клочок  земли
казалась его солдатам чудом.  Чтобы  ушедшие  в  отставку  ветераны  могли
получить обещанную им их командирами землю в Риме, вспыхивали  гражданские
войны.
     - Дом и кусок земли...
     - Да, чужестранец, у нас чудесная родина,  -  сказал  сентиментальный
Тургот, раскисший от воспоминаний о земле, по которой тосковал. -  Сотеваг
расположен на побережье, среди дубовых лесов и полей пшеницы, проса и ржи.
Я провел там большую часть своей жизни. Я  люблю  кататься  на  лошади  по
высоким зеленым холмам, покрытым вереском и мхом, где пасутся стада  овец.
Небо там совсем другого цвета, не такое, как здесь, глубокое, синее. Можно
подумать, что ты видишь сквозь него, такое оно прозрачное. В  вышине  поет
ветер, и пахнет там вовсе не пылью и навозом...
     Римлянин сидел погрузившись в  воспоминания  об  утраченном  навсегда
Медиолане, о покрытых шапками снега Альпах, которые были видны из  уютного
крестьянского дома, о кисловатом италийском вине, о стране, где все, и  он
в том числе, говорили по-латыни, а не спотыкались на этом, все  еще  чужом
для него языке...
     Все четверо намдалени внимательно смотрели на него. Клосарт видел его
колебания,   но,   по   привычке   не   доверять   никому,   кроме   своих
соотечественников, неправильно  истолковал  молчание  Марка.  Переходя  на
островной диалект островитян, он сказал:
     - Я же говорил, что мы не должны были звать его сюда. Посмотрите,  он
думает о том, продать ему нас или нет.
     Клосарт не догадывался, что Скаурус знает этот язык, непонятный почти
никому из видессиан, время, прожитое с Хелвис,  не  прошло  даром.  Трибун
опустил глаза, вспыхнувшая было надежда потухла. Он и его  легионеры  были
для намдалени такими же чужими, как и для видессиан.
     Сотэрик, однако, знал Марка лучше, чем другие, и увидел,  что  трибун
понял фразу его товарища. Пронзив Клосарта яростным взглядом, он извинился
перед Скаурусом как можно сердечнее.
     - Мы знаем, чего ты стоишь, - подтвердил Аптранд. - Иначе ты  не  был
бы здесь.
     Скаурус кивнул,  благодарный  ему  за  эти  слова.  Одобрение  такого
солдата было похвалой, стоившей многого.
     - Я передам моим людям ваше приглашение, - ответил он.
     На каменном лице Клосарта отразилось  недоверие,  но  трибун  говорил
вполне  искренне.  Не  было  смысла  скрывать  от  легионеров  предложение
намдалени или  запирать  их  в  лагере  и  убивать  любого  островитянина,
подошедшего к ним на двадцать шагов... Лучше опережать события,  не  давая
им опередить тебя.
     Когда трибун вышел из палатки своего шурина,  Файярда  поблизости  не
было видно. Где-то рядом, громко стуча, перекатывались кости, и намдалени,
без сомнения, решил, что Скаурус хорошо  знает  дорогу  к  своему  лагерю.
Шагая к римскому лагерю,  трибун  испытывал  сильное  головокружение.  Его
переполняли  мысли.  Первое  чувство,  охватившее  его  после  предложения
Сотэрика, оставалось неизменным: после быстрого  роста  влияния  римлян  в
Видессосе, после двух  лет  жизни  в  Империи  стать  графом  в  Княжестве
казалось ничтожным уделом - нечто вроде большого волка в  маленькой  стае.
Он не рвался покидать Империю. Казды были врагами, с  которыми  необходимо
продолжать войну после того, как они победят Сфранцезов, - если только  им
удастся победить. С другой стороны, думая об интересах римлян в этом мире,
Марк признавал, что жизнь в  Намдалене  была  вполне  привлекательной.  Он
сомневался, что его солдатам когда-либо  по  доброй  воле  дадут  землю  в
Империи. В Риме ревнивый Сенат крепкой рукой держал  италийские  земли.  В
Империи  земля  была  сосредоточена  в  руках  знати,  а  немногочисленные
маленькие усадьбы были до предела обложены налогами.  Земля,  конечно  же,
привлечет его солдат.
     Было и еще одно обстоятельство. Хелвис, несомненно, бросит его,  если
он скажет Сотэрику "нет", а он совсем не хотел разрыва.  Что-то  еще  было
между ними, горело и не могло потухнуть. И у них был сын... Почему все  на
свете должно быть таким запутанным?
     Гай Филипп ждал его у северных ворот лагеря, нервно расхаживая взад и
вперед.  Его  резкое,  ироничное  лицо  разгладилось,  когда   он   увидел
приближающегося Скауруса.
     - Давно пора было  тебе  явиться,  -  сказал  он.  -  Еще  час,  и  я
отправился бы за тобой сам. И привел бы с собой друзей.
     - В этом не было необходимости,  -  ответил  Марк.  -  Но  нам  нужно
поговорить. Найди Глабрио, Горгидаса и приходи сюда, мы выйдем за палисад.
Возьми еще кельта, ладно? Его это тоже касается.
     - Виридовикса? Ты уверен, что хочешь говорить с ним, а не драться?  -
хмыкнул Гай Филипп, но поспешил выполнить поручение.
     Марк увидел, что  римляне  провожают  его  глазами,  они  знали,  что
произошло  нечто  важное.  Черт  бы  побрал  Сотэрика   с   его   детскими
театральными эффектами, подумал трибун.
     Через несколько минут люди, чье мнение он уважал, собрались вместе, и
на лицах их читалось  любопытство.  Они  вышли  из  лагеря  и  скрылись  в
темноте, разговаривая о незначительных вещах и тщетно пытаясь  всем  своим
видом убедить легионеров, что встретились  совершенно  случайно  и  ничего
серьезного обсуждать не намерены. За пределами слышимости часовых  Скаурус
отбросил камуфляж и в двух словах объяснил, что произошло.
     Друзья долго молчали, обдумывая услышанное. Марк проделал эту  работу
по дороге в римский лагерь.
     - Если вы хотите знать мое мнение, то я скажу "нет". Я ничего не имею
против намдалени, они храбрые  парни  и  хорошие  собутыльники,  но  я  не
собираюсь провести остаток своих дней среди  варваров,  -  первым  нарушил
тишину Гай Филипп.
     У  старшего  центуриона  в  большей   мере   было   развито   чувство
превосходства, которое римляне  испытывали  ко  всем  другим  народам,  за
исключением,  пожалуй,  эллинов.  В  этом  мире  стандартом,  на   который
равнялись все остальные страны, был Видессос,  и  центурион  почитал  себя
неотделимым от Империи,  забывая,  однако,  при  этом,  что  сами  имперцы
считали его таким же варваром, как и намдалени.
     Горгидас отлично понимал это, но его выбор был таким же:
     - Я покинул Элладу и променял ее на Рим много лет назад,  потому  что
знал - моя родина уходит в прошлое,  а  Рим  движется  вперед.  Неужели  я
изменю этому принципу сейчас? Думаю, нет.  Здесь  мое  место,  и  здесь  я
останусь жить. Я хотел бы научиться тут очень многому,  тому,  чего  народ
Княжества. еще не знает.
     Что касается Виридовикса и Глабрио, то они ответили не так быстро.
     - М-да, ты задал нам нелегкий выбор, милый Скаурус, да к тому же двое
из нас против, - сказал кельт. - Я всегда легче лажу с  намдалени,  чем  с
этими скользкими заносчивыми имперцами. Никогда не знаешь,  что  у  них  в
голове, и, боюсь, в один прекрасный день я могу обнаружить  у  себя  между
ребер кинжал наемного бандита только потому, что буду  одет  не  по  моде.
Пожалуй, я за островитян.
     Остался Квинт Глабрио, и судя по выражению страдания, появившемуся на
его лице, выбор ему сделать было труднее всех.
     - Я тоже иду в Намдален, - сказал он наконец.
     Горгидас судорожно втянул ноздрями воздух.  Лицо  Глабрио  стало  еще
более несчастным, и он продолжал:
     - Я делаю это только ради земли. Я пошел на службу  в  легион  только
потому, что это давало  мне  единственную  надежду  когда-нибудь  получить
землю. Это шанс стать самим собой, а не батрачить всю жизнь  за  гроши  на
хозяина. Без земли у тебя нет ничего, земля - это главное.
     - Земля сделает тебя еще большим рабом, чем хозяин,  -  возразил  Гай
Филипп. - Я присоединился к орлам, чтобы не умереть с голоду на несчастном
клочке, где я родился. И ты  _х_о_ч_е_ш_ь_  ходить  за  задницей  быка  от
рассвета до заката, парень? Ты, должно быть, спятил.
     Но Глабрио упрямо качнул головой: земля была его мечтой - и мечта эта
оказалась более сильной, чем нить, соединяющая его с  Горгидасом.  Грек  в
эту минуту был похож на солдата, который силится скрыть боль,  причиняемую
ему раной. Он ни словом не возразил своему товарищу, хотя глаза у  него  и
сделались умоляющими. И  снова  Марк  восхитился  греком,  подумав  о  его
страхах и сомнениях, о том, как они повлияют на принятое им решение.
     Центурионы были слишком дисциплинированны, а Горгидас слишком вежлив,
чтобы задать явно  напрашивающийся  вопрос,  но  Виридовикс  спросил,  как
всегда, прямо:
     - А что же собираешься делать ты, дорогой друг?
     Скаурус надеялся, что в ответах его друзей будет какое-то единодушие,
но они оказались такими же противоречивыми,  как  и  его  душа.  Он  долго
молчал, чувствуя, что склоняется то на  одну,  то  на  другую  сторону,  и
наконец сказал:
     - После того как штурм закончился неудачей, я не думаю, что у Гавраса
есть реальная возможность захватить город,  а  без  столицы  он  проиграет
войну с Ортайясом. Скорее всего, я отправляюсь  в  Намдален.  Под  властью
Сфранцезов Империя рухнет. Но я в любом случае не буду  им  служить.  Даже
казды, по-моему, лучше, потому что не прячут своего лица под маской.
     Приняв такое решение, трибун был далеко не уверен в своей  правоте  и
потом, заканчивая свою речь, сказал:
     - Я не буду никому приказывать. Пусть каждый решает этот вопрос  сам.
Гай, мой друг, мой учитель, я знаю,  что  ты  будешь  поступать  честно  и
по-человечески с теми солдатами, которые последуют за тобой.
     Они крепко  обнялись,  и  Марк  поразился,  увидев  слезы  на  глазах
ветерана.
     - Мужчина поступает так, как считает нужным, - сказал Гай  Филипп.  -
Много лет назад, когда я был совсем молодым, я воевал на стороне Мария,  в
то  время  как  мой  ближайший  друг  сражался  за  Суллу.  Пока   длилась
гражданская война, я  готов  был  убить  его,  если  бы  смог.  Но  спустя
несколько лет после окончания войны мы случайно встретились в  таверне  и,
как прежде, пили  вино  до  упаду.  Пусть  так  будет  и  у  нас  с  тобой
когда-нибудь.
     - Пусть будет так, - шепнул Марк, чувствуя слезы на своем лице.
     Виридовикс тоже обнял Гая Филиппа:
     - Пусть меня  съедят  вороны,  если  я  не  буду  скучать  без  тебя,
толстокожий суслик!
     - Мне тоже будет не хватать тебя, большой дикарь!
     Привыкшие держать все чувства при  себе,  Горгидас  и  Квинт  Глабрио
обменялись взглядами, тяжело вздохнули, но не сказали ни слова.
     - Нет смысла говорить о нашем решении  солдатам,  иначе  весь  лагерь
загудит, как потревоженный улей, - решил Марк. -  Утром,  после  завтрака,
они все узнают. Это хорошее время для  раздумий,  пусть  они  делают  свой
выбор, а мы до тех пор помолчим.
     Все четверо согласно кивнули.
     Они  медленно  возвратились  в  лагерь,  каждый   знал,   что   скоро
расстанется надолго с друзьями, и был погружен в свою думу.  Дикие  крики,
доносившиеся из-за городских стен, вторгались в их мысли. Вопли  в  городе
производят такое впечатление, что за стенами кипит бунт, а не празднество,
горько подумал трибун и мысленно проклял Сфранцезов за то решение, которое
вынужден был принять.
     Часовые провожали своих офицеров  взглядами,  солдаты  таращились  на
них, когда те проходили мимо.
     - Черт бы тебя побрал! - рявкнул на одного из  них  Виридовикс.  -  У
меня еще не отросла вторая голова и красных перьев на роже  не  появилось,
так что нечего пялиться, как на чудище!
     Вспышка кельта  оказалась  в  этот  раз  весьма  кстати  -  легионеры
вернулись к ужину, разговорам и игре в кости.
     - Я вас покину, мне нужно еще помочь раненым, хотя методы мои грубы и
несовершенны, - сказал Горгидас.
     К большому своему неудовольствию, он все еще  лечил  раны  и  болезни
настойками и мазями, шинами для переломов и повязками. Нейпос уверял,  что
у грека есть все  необходимые  качества,  чтобы  выучиться  видессианскому
искусству исцеления, но пока что  усилия  врача  были  бесплодны.  Скаурус
подозревал, что это было  одной  из  причин,  побудившей  его  остаться  в
Видессосе.
     Квинт Глабрио последовал за врачом и сказал ему что-то так тихо,  что
Скаурус не смог расслышать слов, но увидел, как грек утвердительно склонил
голову.
     Кто-то вытащил бурдюк с вином. Виридовикс потянул  носом  и  двинулся
вперед, притянутый пряным  запахом  так  же  верно,  как  железный  гвоздь
магнитом.
     Хелвис спала, когда трибун скользнул в палатку. Он коснулся ее  щеки,
жена шевельнулась, потом медленно, чтобы не разбудить  Мальрика  и  Дости,
поднялась с постели.
     - Уже поздно, - сказала она, протирая глаза. - Что тебе нужно, Марк?
     Скаурус коротко рассказал Хелвис о плане ее брата. Она не  произнесла
ни слова, пока трибун говорил о встрече с намдалени, и,  только  когда  он
закончил, спросила:
     - Что ты будешь делать?
     Вопрос был задан безразличным голосом,  но  за  сдержанностью  Хелвис
трибун легко угадал напряжение, с которым она ждала ответа.
     - Я пойду с ними, - сказал Марк. Причины его поступка не имели сейчас
значения. Даже в темноте он увидел, как широко раскрылись ее глаза.
     - Ты пойдешь? Мы пойдем? - Хелвис  неловко  улыбнулась.  Она  ожидала
отрицательного ответа и готова была  взорваться.  Затем,  забыв  о  спящих
детях, громко и  счастливо  рассмеялась,  обвила  руками  шею  Скауруса  и
поцеловала его в губы.
     Радость ее не улучшила настроения Марка.  Он  все  еще  был  подавлен
принятым решением, и ее счастье только усилило сомнения, одолевавшие  его.
Сияющая Хелвис не замечала сумрачного настроения трибуна.
     - Когда мы двинемся в путь? - спросила она, тут же со свойственной ей
практичностью переходя к делу.
     - Я полагаю, дня через три, - неохотно  ответил  Марк.  Названный  им
срок делал грядущее событие болезненно реальным.
     Мальрик проснулся и сердито сказал:
     - Вы слишком много говорите. Я хочу спать.
     Хелвис подхватила его и прижала к себе.
     - Мы много говорим, потому что счастливы. Мы скоро поедем домой.
     Слова ее ничего не сказали  малышу,  родившемуся  в  Видессосе  и  не
представлявшему жизни вне походного лагеря.
     - Как мы можем вернуться "домой"? - спросил  он.  -  Ведь  мы  _у_ж_е
дома.
     - Интересно, как ты  объяснишь  ему  это  противоречие?  -  улыбнулся
трибун.
     -  Цыц,  -  сказала  Хелвис,  качая  на  руках  сонного   малыша.   -
Благодарение Фосу, он скоро узнает, что значит это слово на самом деле.  И
спасибо тебе, милый, за то, что ты дашь ему эту возможность. Я  так  люблю
тебя за это.
     Скаурус кивнул. Даже приняв решение, он все еще боролся  с  собой,  и
похвала показалась ему незаслуженной.


     Рано утром трибуна разбудил шум.  Он  с  трудом  раскрыл  слипающиеся
глаза, выругался и резко вскочил с постели. Первой  ему  в  голову  пришла
мысль, что солдаты узнали о его решении  уходить  в  Намдален.  Он  быстро
накинул плащ и вышел из палатки. Хаос в лагере легко  мог  превратиться  в
мятеж.
     Вместо того чтобы стоять,  как  обычно,  на  утренней  поверке  перед
своими  палатками,  легионеры,  оживленно  переговариваясь,  сгрудились  у
западных ворот лагеря, вглядываясь вдаль  и  указывая  куда-то  вверх,  за
палисад. Солдаты стояли стеной, и трибуну  понадобилось  несколько  минут,
чтобы пробиться в передние ряды. Но даже оказавшись  там,  он  все  же  не
понял,  что  произошло,  что  так  взбудоражило  римлян.  Кажется,  ничего
особенного не видно...
     Кто-то тронул его за плечо. Глаза легионера светились от  радости,  а
крепкое скуластое лицо расплылось в улыбке:
     - Вот это зрелище! А? Любо-дорого поглядеть!
     Марк прищурил глаза, пытаясь понять, что  же  он  проглядел.  Впереди
высилась насыпь Туризина, за ней были  видны  фортификационные  укрепления
города, мощные и молчаливые, как всегда.
     Молчаливые... Безлюдные! - сообразил  наконец  трибун.  На  удивление
тихими и заброшенными казались высокие двойные стены города в первых лучах
рассвета - на них не было ни одного защитника. Марк чувствовал,  что  лицо
его расплывается в глупой улыбке, но поделать с этим ничего  не  мог.  Ему
показалось, что он глотнул хорошего вина.
     - Всем в сторону! Дайте  дорогу!  -  крикнул  Скаурус,  пробираясь  к
самому палисаду. Обычно он старался не злоупотреблять своими командирскими
правами, но сейчас был особый случай. Прямо перед ним высились  Серебряные
ворота, укрепления, о которые разбивались все атаки его солдат. Теперь они
были распахнуты настежь, а зашедшие под арку три  человека  с  факелами  в
руках приплясывали от радости и возбуждения,  махали  руками,  подзывая  к
себе легионеров. Их крики далеко разносились в свежем утреннем воздухе:
     - Да здравствует Туризин Гаврас, Император Видессоса!




                           ЧАСТЬ ВТОРАЯ. МЯТЕЖ


                                    8

     Факельщики и обступившие их горожане казались трибуну  самой  пестрой
толпой из всех, какие он когда-либо видел. Люди, одетые в длинные туники с
широкими рукавами и плотно  облегающие  штаны,  окрашенные  во  все  цвета
радуги,  облепили  ровные  ряды  римлян,  взмахивая  в  знак   приветствия
дубинами, кинжалами и короткими мечами и завывал при этом во все горло:
     - Гаврас - император! Выкопаем кости Ортайяса! Головы Сфранцезов - на
колья Паламаса! Долой вшивых поклонников Скотоса!
     Посмотрев вдоль стены,  трибун  увидел  армию  Туризина,  взводами  и
ротами входившую в открытые ворота. Намдалени  тоже  снялись  с  лагеря  и
присоединились  к  остальным.  Если  Гаврас  в   конце   концов   оказался
победителем, то отступать сейчас было бы глупо.
     - Временная передышка, - сказал Гай Филипп, и Марк  кивнул,