рые  доброму  и  вечному,  а  "недо"  -
пробуждают скота. Но с этим  осторожнее!  Не  хотелось  бы,  чтобы  какой-то
чересчур усердный дурак взялся проводить грань,  понимаешь?  А  такие  сразу
найдутся.
   - Еще бы. Просто это лучше оставить, как говорится, на  совести  Человека
Нового Мира. Слишком заметные отклонения в черную или  белую  сторону  будут
заметны всем. Он подумал, сказал с сомнением:
   - Ладно, а где в твоей системе местечко для Бога? Или это будет полностью
атеистическое?
   - А кому сейчас мешает Бог? - спросил я. - Воруют, как и воровали.  В  то
же время с Богом за спиной люди чувствуют себя  уютнее.  Тут,  мол,  мы  все
крутые, можем обижать других детишек, отбирать у них в песочнице игрушки, но
для Бога мы все - дети, он  нас  всех  любит,  прощает,  жалеет,  гладит  по
головке, дает подарки... Так что Бог - есть! Но, понятно, не тот,  созданный
в эпоху борьбы рабов с могучим Римом. Бог ныне - это  по-прежнему  огромное,
непознанное, непостижимое,  но  уже  огромное,  как  Галактика...  или  даже
больше. Или мельче, неважно. Это некий сверхорганизм, а  мы,  люди  -  всего
лишь мысли, овеществленные мысли огромного суперорганизма.  Ну,  конечно,  в
эту систему Бога встраиваются еще и все животные - они здесь инстинкты, и  в
Боге - они же. И когда все мы лишаемся  телесной  оболочки,  то  всего  лишь
воссоединяемся с огромным Суперорганизмом-Богом...
   Лютовой поморщился, прервал:
   - Пока что не вижу ничего нового. Что-то подобное  уже  слышал  в  разных
восточных... ну, очень восточных учениях! А я, прости за выражение, человек,
который звучит  гордо,  трагически  и  вообще  по-всякому,  как  и  положено
европейцу.  Это  восточным  людям,  привыкшим  чувствовать  себя  крохотными
винтиками государства, наплевать, что их личное "я"  исчезнет,  растворится.
Но мы, европейцы, индивидуалисты!  Что  мне  с  того,  что  моя  душа  снова
воплотится  где-то  на  Земле?  Если  не  будет  помнить  меня,  такого  вот
замечательного, если в ней не будет моей личности... грубо говоря, если  она
не будет помнить вот этого разговора, - то она уже не моя. И вообще-то не я!
   Я вскинул ладони:
   - Понимаю, понимаю!.. Но в  том-то  и  дело,  что  растворяться  в  общем
организме вовсе не обязательно. Разве  в  моем  организме  не  сотни  разных
мыслей, мыслишек, страстей, страстишек, желаний, похоти, стремлений?..  Знаю
их только я, а они друг друга... хе-хе... не знают! Так  и  в  том  огромном
Боге могут быть сотни тысяч, даже миллионы  или  миллиарды  мыслей,  которые
часто противоречат друг другу... а в ком из нас не так?., но только он  один
видит их все, только он к каким-то  прислушивается,  по  настоянию  каких-то
начинает действовать... да-да, именно мы руководим этим огромным Богом, а не
наоборот! Лютовой уточнил:
   - Тогда уж так: отдельные личности здесь, на Земле, руководят Богом, а он
руководит всем остальным человечеством. Да, признаюсь,  это  звучит!  Так  и
хочется быть в числе этих избранных, которые руководят Богом, направляют его
действия...
   Он засмеялся, потер ладони, вовсю иронизируя над собой, но в глазах  было
смущение. Сказал то, что мы все готовы сказать, но пока только про себя.
   Я сказал предостерегающим голосом, так, на всякий случай:
   - Если сделаешь следующий шажок и вспомнишь, кто подталкивал Бога  на  те
или иные поступки, то, возможно, не захочется становиться с ними в один ряд.
Я говорю про Аттилу, Чингисхана, Гитлера...
   Лютовой фыркнул:
   - Гитлера не трожь, это святой человек!..  А  насчет  Аттилы...  Не  буду
спорить, хорош или плох, но ты не забывай, что подталкивали Бога на поступки
и такие ребята, как Коперник, Ломоносов, Колумб, Циолковский!  Этих  больше!
Точно больше, иначе мы бы вот сейчас сидели бы в  пещере  и  обсуждали,  как
напасть на мамонта!.. Да и кто знает...
   - Что?
   - А  вдруг  и  Аттила  был  нужен?  Как  перчик,  как  аджичка?  Или  как
болезненная прививка от оспы?
   Он ушел, получив пищу или даже огромный кус мяса  для  размышлений,  а  я
ухватился за последнюю мысль, потянул  за  кончик,  начал  разматывать,  как
клубок.
   Мы руководим  Богом.  Мы  направляем  Его  на  те  или  иные  поступки...
Направляем с трудом, ибо приходится  ломать  жуткое  сопротивление  инертной
массы обывателей, которым и так хорошо, никакие египетские пирамиды  строить
не хотят. Хуже того, мы все - обыватели. В нас всех мелкие радости обывателя
находят отклик и понимание.
   Значит, перво-наперво - убить обывателя в себе!.. Это чрезвычайно трудно,
это удается одному из тысячи, если не из миллиона, но эти люди сверхценны  -
они  тащат  вперед  человечество.  Обыватели  тоже  необходимы  -   на   них
человечество  держится,  но  если  все   станут   обывателями   -   прогресс
остановится, а  прогресс  остановиться  не  может  -  неизбежна  деградация,
упадок, коллапс, возврат к пещерным временам.
   Сейчас обыватель впервые стал диктовать, как жить, какую  музыку  писать,
какие фильмы  снимать,  какие  книги  писать  и  какую  политику  проводить.
Общественное  развитие   практически   застыло,   за   ним   остановится   и
научно-техническое,  ибо  наукоемкие  технологии  начали  обслуживать  вкусы
обывателя, что не простираются дальше его огорода и тампаксов для  жены.  На
космос и тайны Вселенной обывателю наплевать.
   Значит,  пора  поставить  это  существо  на  место.  Это  необходимо  для
выживания человечества. Для этого годятся  и  такие  булавочные  уколы,  как
взрывы небоскребов в Нью-Йорке и танкеров в проливе, хотя  для  человечества
это гораздо меньше,  чем  булавочный  укол,  и  локальные  войны,  и  другие
встряски. Человечество должно жить, а не кутаться  все  больше  и  больше  в
шубы, опасаясь сквозняков!

***

   Еще две недели, и я забросил свои Тезисы в Интернет. На  свой  сайт  и  в
крупнейшие  форумы,  где  спорили  о  политике,  религии,  вере.  Необъятный
Интернет показался даже крохотным, ибо не так уж и много нашлось таких мест,
львиную долю  занимают  дурацкие  чаты  да  порносайты.  На  выкладку  своих
материалов в Сеть потребовались смешные десять кинут:  закладки  у  меня  на
таких сайтах давно, а при системе copy-paste это делается моментально.  Даже
не представляю, как в таких случаях выкручивались  люди  в  диком  двадцатом
веке...
   Отрубившись от Сети,  мое  тело  рухнуло  на  диван.  Я  остался  там,  в
Интернете, раздробленный на десятки сайтов, где  впечатались  и  засэйвились
мои Слова. Вот так, полагаю, чувствовало себя то, что  осталось  от  Гоголя,
когда он закончил свой основной труд. Он просто ощутил, что  предначертание,
ради которого он пришел на Землю, - исполнено. Теперь имеет право вернуться.
Он лег на диван, перестал есть, перестал обращать внимание на этот мир  и...
ушел в тот, иной. Точнее, вернулся.
   Возможно, я - это он, что вернулся снова.  Уже  с  настоящей,  глобальной
идеей. Возможно, это я погибал под градом камней,  на  кресте,  в  огне,  на
дыбе, в газовой камере, падал с пулей в затылке...  Неважно,  сейчас  я  уже
сделал то, для чего родился, жил, совершенствовался, проходил линьки.
   Перед глазами постепенно тускнел мир. Если оставить все как есть, во  мне
медленно... за день - за два, утихнут потребности для поддерживания жизни  в
этом теле. Ибо я свое предназначение выполнил, а мое тело... это всего  лишь
тело, но я не скот и не юсовец, для которых тело - все, а  помимо  тела  нет
других радостей, других целей существования...
   Звякнул телефон. Я тупо слушал, как он разрывается, потом уже на  седьмом
звонке, когда приличные люди кладут трубку, дотянулся, снял, буркнул:
   - Алло?
   - Бравлин, - раздался голос Лютового, - у меня тут есть  один  вопрос  по
поводу...
   - Заходите, Алексей Викторович, - прервал я.
   -  Да   нет,   это   пустяк!   Не   стоит   отрывать   вас   от   работы.
Проконсультируйте...
   - Нет, - прервал я. - Заходите.
   Он запнулся, в голосе почувствовалось напряжение.
   - Бравлин, у вас трудности?
   - Да, траблы, - ответил я. - Я ж говорю, заходите! И у вас будут.
   В трубке хмыкнуло. Через пару минут в прихожей прозвенел звонок. Мое тело
заученно,  подчиняясь  укоренившимся  рефлексам,  сползло  с  дивана.  Глаза
сфокусировались на дверном проеме, стены задвигались,  закачались,  потом  я
обнаружил себя перед дверью, пальцы с трудом отодвинули засов.
   Лютовой вошел быстро, огляделся. Мне показалось, даже понюхал воздух.
   - Что случилось? - спросил он озабоченно. - Ну,  Бравлин,  вид  у  вас...
накурились, что ли?
   - Алексей, - сказал я, чувствуя, что готов перейти на "ты", но так  и  не
перешагнув эту грань, - Алексей Викторович, как там у вас с боевыми актами?
   - Актами?
   - Ну, которые с приставкой "тер"?
   Он нахмурился, спросил почти враждебно:
   - Что за странный интерес?
   - Хочу принять участие, -  сказал  я  заплетающимся  языком.  -  Нет,  не
пьян... Просто, состояние... Честно, Алексей Викторович, очень хочу.
   Он потащил меня на кухню, усадил. Свет от окна падал сбоку на его суровое
худое лицо и делал его еще строже, злее и озабоченнее.
   - Вам нельзя.
   - Почему?
   - Ваша голова всего нашего подполья стоит! Я счастливо улыбнулся.
   - Уже нет... Алексей Викторович, я уже забросил все-все в Интернет. А что
в  Интернете,  того  не   вырубить   никаким   топором.   Уже   скачивается,
размножается, снабжается линками и перекрестными ссылками, энтузиасты ставят
на свои сайты... Я - уже нуль. Я выплеснул все, что во мне было.  Понимаете,
теперь я стою намного меньше самого занюханного слесаря. Слесарь еще  что-то
может... а я - уже все... пуст, опустошен, во мне уже  ничего  не  вырастет.
Зато я мог бы взять пистолет, а еще лучше - автомат, пойти навстречу гадам и
садануть по ним очередью...
   Он покачал головой, сел. Его сухая  горячая  ладонь  накрыла  кисть  моей
руки, холодную и безжизненную, как  снулая  рыба.  Похоже,  он  все-таки  не
понял, как это можно вот так выложиться до конца. Раньше и я бы не понял, но
теперь знаю, почему Сковорода вот так со светлой улыбкой  сам  выкопал  себе
могилу, сам написал на дощечке: "Мир ловил  меня  -  но  не  поймал",  велел
плачущим родственникам поставить это на могиле, лег в нее и  умер.  Мирское,
обывательское его не поймало, он пришел,  принес,  отдал  все  целиком  и  -
чувствуя свою миссию завершенной, спокойно и с улыбкой вернулся к  Богу,  от
которого и явился, чтобы сделать род людской чуть-чуть лучше.

***

   Мудрец сказал однажды: знаю, что душа бессмертна, но не знаю, как. Другой
добавил, что душа - это Бог, нашедший приют в теле человека.  Я  же  говорю,
что мы все - частицы Бога. Наш долг - раздувать  в  себе  эту  искру  Божью.
Жизнь человека, не освященная этим чувством, не имеет  никакой  цены.  Таких
людей, скажем мягко... и жалеть не стоит. Их отличие от животных лишь в том,
что они умеют разговаривать, читать и писать. Но  этого  очень  мало,  чтобы
называться человеком. Это всего лишь гусеницы  человека.  Сиречь,  говорящие
животные, или еще - юсовцы. Юсовцы, вне зависимости, где живут.
   Суровость заповедей иммортизма говорит  о  его  человеколюбии.  Суровость
человека - о его жестокосердии.  Да  будем  жестокими  и  бесчеловечными  по
заповедям иммортизма!  Религия  и  законы  -  это  костыли,  которых  нельзя
отнимать у людей, слабых на ноги. Но если  они  идут  с  нами,  они  уже  не
слабые, даже если опираются на костыли. Слабые - остались у  подножия  горы.
Вместе с животными, от которых отличаются только речью.
   Всякий, кто не верит в будущую жизнь при иммортизме, - мертв и для  этой.
Мы сейчас в детстве нашего бессмертия, но войдет в него  лишь  хозяин  своей
воли и раб своей совести. Весь мир живет в настоящем,  но  прошлыми  идеями,
только имморты помнят о будущем и живут в нем и для него.
   Чтобы оправдаться в собственных глазах, мы убеждаем себя, что не в  силах
достичь цели. На самом деле мы не бессильны, мы безвольны. Но  сильная  воля
способна изменить линии наших ладоней, сдвинуть звезды. Наша личность - сад,
а воля - садовник.
   Да будем сильными!
   Самым совершенным человеком  является  не  тот,  у  кого  больше  хороших
качеств, а тот, у кого меньше  дурных.  Потому  будем  выдавливать  из  себя
обывателя, каким бы разносторонним он ни был!
   Лютовой вез меня в своей могучей старой "Волге",  что-то  рассказывал,  я
вяло отвечал, мозг почти  отключился.  Я  пытался  заставить  его  работать,
перебирал  в  голове  эти  тезисы,  пробовал  переставлять  иначе,  но  мозг
чувствовал, что основную работу уже сделал. А создание Новой  Церкви  -  это
уже не дело пророка, это дело первопринимателей. Ни Христос, ни Мухаммад  не
создавали церкви. Они даже не создавали христианство и  ислам,  это  сделали
первоприниматели.
   В помещении, куда привез Лютовой, пахло сыростью, дохлыми  жабами.  Стены
блестели, покрытые плесенью в  палец  толщиной.  Лютовой  провел  меня  сюда
сперва через  дворы,  потом  спустились  в  старую  кочегарку,  меня  так  и
подмывало назвать ее бойлерной, точно такую же  видел  в  фильмах  о  Фредди
Крюгере, там отодвинули ящики  от  стены,  открыв  задвижку  в  неработающей
печи...
   Кочегар, словно не видя нас, подбрасывал уголька в соседнюю  и  без  того
жарко полыхающую печь. Лютовой полез первым, я кое-как неумело последовал за
ним, ход казался чересчур узким, стены накаленные, кочегару по фигу,  что  с
меня уже льет в три ручья.
   Ход расширился, теперь это была просторная бетонная труба, где можно было
выпрямиться. Под ногами хрустнул пакетик из-под чипсов. Лютовой молча мотнул
головой, я двинулся за ним. Сердце начало колотиться чаще, ожило.
   Не прошли и сотни шагов, как из темноты послышался негромкий голос:
   - Пароль?
   И сразу же щелкнул затвор. Лютовой сказал торопливо:
   - Перл-Харбор!
   - Мессина, - прозвучал голос. - Проходите.
   Мое подпрыгнувшее сердце продолжало колотиться во всю мощь. Жар  от  печи
меня не разогрел, но теперь тепло начало возникать глубоко внутри  и  вялыми
кругами расходиться на периферию. Давай, сказал я торопливо,  давай  оживай!
Ты еще можешь пригодиться, тело.
   Еще через пару  сот  шагов,  когда  мы  дважды  меняли  направление,  ибо
подземные трубы пересекают одна другую, нас окликнули снова:
   - Пароль?
   - Валентинов день, - ответил Лютовой.
   - Фиалка, - прозвучал отзыв. - Проходи. Когда отошли, я тихонько  спросил
в спину Лютового:
   -  А  почему  такая  архаика?  Пароли...  Есть  же  совершенная   техника
опознавания...
   Он огрызнулся:
   - Мы загнаны под землю, не  видите?  Откуда  у  нас  подземные  заводы?..
Сейчас  как  в  старых  фильмах  о  борьбе  землян  с   захватившими   Землю
инопланетянами! Конечно, кое-что есть, но это там, на подступах к штабу. И в
самом штабе.
   Еще через  четверть  часа  пришлось  спускаться  по  вертикальной  трубе.
Железные скобы подрагивали под моим весом, организм окончательно  проснулся,
адреналин  выделяется  мощно,  мне  стало  жарко.  Потом  десять  минут   по
горизонтальной трубе,  древней,  словно  высеченной  еще  во  времена  Ивана
Грозного, из полутьмы свет карманного фонарика выхватил металлическую дверь.
   Нас проверили еще раз, дверь отворилась, мы ввалились в очень  просторное
помещение, какой-то подземный бункер,  но  не  жилой,  полузаброшенный.  Под
стенами на трубах и ящиках расположилось около десятка молодых ребят,  среди
них две девушки. Все с любопытством смотрели в нашу сторону.  Лютового  явно
узнали, на меня посматривали искоса, но помалкивали.
   - Вот они, - сказал Лютовой тихонько, -  рассветники...  Те,  кто  делает
рассвет!.. Хорошее вы  слово  придумали.  Честно  говоря,  лучше,  чем  этот
иммортизм.
   -  Рассветники,  -  повторил  я  мягко.  -   Ребята,   ломающие   ночь...
Приближающие рассвет огнем пожаров...
   К нам приблизилась молодая девушка, рыжеволосая, с круглым веселым  лицом
с хитрыми глазами. По всему лицу рассыпались звездочки  веснушек.  Глядя  на
нее, я сразу заулыбался, чуть повеселел без всякой причины и повода.
   - Алексей Викторович, - сказала она звонким обиженным голосом, - а когда,
наконец, у меня будет возможность?
   Он буркнул хмуро:
   - Какая? Вон сколько молодых парней, используй все возможности... С твоей
фигурой...
   Она сказала еще обиженнее:
   - Вы знаете, о чем я говорю!  Когда  я  смогу  поклацать  своими  острыми
зубками направо и налево?
   - Катэрына, - сказал он с досадой, - как ты меня уже достала...  Впрочем,
Бравлин, как вы насчет того, чтобы это конопатое солнышко взять с собой?
   - Жалко, - возразил я.
   - Вот видишь, - сказал он ей. - Почему-то тебя жалко, дурь такая! Но  мне
уже не совсем, не совсем. Пойдешь, но на короткой веревочке. Чтоб от меня ни
на шаг, поняла?
   Она завизжала, подпрыгнула, глаза распахнулись шире, тут же исчезла, пока
Лютовой не передумал. А он взглянул на часы, сказал властно:
   - Время!..  Аронов  Александр,  бери  автомат,  поведешь  первую  группу.
Малевич Ян, ты его заменишь, если чего и где, понял?.. Сулаева Яна и Ковалев
Андрей. Возьмите по два запасных рожка.  Взрывчатка  на  Акеле...  Все?  Где
Чингис? Орсоев!
   Из темноты вынырнула фигура, вся обвешанная оружием:
   - Орсоев Чингис здесь!
   - На тебе связь с группой Дениса Сухорукова.
   Все начали подниматься, загремело оружие.  Из  дальнего  угла  послышался
возмущенный голос:
   - А я? Обо мне забыли?
   Свет  фонарика  вырвал  из   темноты   высокого   белобрысого   парня   с
оттопыренными ушами и очень обиженным лицом. Лютовой бросил хмуро:
   - Кто это там вякает? А, слышу голос Сергея Посыльного... А  кто  сказал,
что не хочет таскать автомат?.. Мало ли, что  лучший  стрелок  из  ПМ.  Нет,
остаешься.
   Парень, которого он назвал Сергеем, вскричал обиженно:
   - Это несправедливо! Я из ПМ бью лучше, чем они из автоматов!
   - Остаешься, - отрезал Лютовой.
   По одному они исчезали, я почти не слышал, когда ушли, только в помещении
стало холоднее. Парень бурчал, жаловался, ругался. Лютовой, наконец,  бросил
в его сторону:
   - Остынь. Не надо было выказывать,  что  ты  такой  крутой  специалист  в
программировании! На тебе вся электронная служба держится.  Никто  не  хочет
рисковать твоей головой.
   А мне подмигнул, мол, этому парню еще далеко  до  того,  чтобы  выложился
настолько, чтобы его течение понесло обратно, как выметавшего икру целиком и
полностью.
   - А когда мы? - спросил я.
   - Скоро, - ответил он просто.
   - Вы тоже участвуете?
   - Да.
   - Зачем? Не дело генералов подниматься в атаки.
   - Откуда такая идея, что я - генерал?
   - Ну, знаете ли, этого да не заметить! Он нахмурился.
   - Гм, а я так бросал ложные следы, двойные петли, как ополоумевший  заяц.
Ну, да ладно, я и так долго продержался!
   Я вспомнил слова Инги, сказал негромко:
   - Есть серьезное мнение, что вы, как математик экстра-класса,  должны  бы
оставаться от боевых акций в стороне. Ваша голова очень дорого стоит!
   Он хмуро усмехнулся.
   - Вы недалеки от... Знали бы,  сколько  юсовцы  обещают  за  мою  голову!
Правда, они не знают, что Лютовой и... словом, один и тот же человек.
   В помещение проскользнул человек, что-то пошептал  Лютовому  в  ухо.  Тот
кивнул, посыльный исчез. Лютовой с силой потер лицо ладонями.
   - Та-а-ак... - сказал он. - Ну, вот вам и красивый уход, как вы и желали.
Юсовский броневик идет по  проспекту.  Не  броневик,  конечно,  в  привычном
смысле... С виду обычный "мерс", но корпус из  бронированной  стали.  Стекла
пуленепробиваемые. Даже  из  крупнокалиберного  пулемета,  увы,  не  достать
гадов... Снизу только фугасом можно, рассчитанным на танк.  Но  шанс  у  нас
есть.
   С нами пошел еще один, невысокий собранный парнишка, Лютовой называл  его
то Дмитрием, то Бродягой, а однажды и вовсе окликнул по фамилии:
   - Шевченко!.. Твое дело арьергард, понял?
   - Алексей Викторович, - сказал тот уязвленно, - эти дворы