Юрий НИКИТИН
   ИМАГО



   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru

Анонс

   Не короли правят миром, и даже не олигархи. И не доллар,  как  на  полном
серьезе уверяют экономисты. Мир заставляют двигаться в ту или иную  сторону,
останавливаться или топтаться на месте - идеи. Их рождают люди...  там,  где
этого меньше всего ожидают.
   А любая идея  о  "правильном"  устройстве  общества  приводит  к  большим
потрясениям, чем полномасштабная ядерная война.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА 1

   Я морщился, сдвигался направо и налево, но в глаза нестерпимо  ярко  бьет
оранжевый лазерный луч. Далекий  горизонт  в  красных  искрах,  небо  залило
багровым. Широкая красная полоса всползла по стене наверх, там ее размазало,
истончило. В зале ненадолго потемнело, но вспыхнула  люстра,  сразу  отделив
наш мир уютного пивного бара от неустроенного мира улицы.
   Здесь светло и чисто, оранжевые искорки  прыгают  по  стеклу  кружек,  по
выпуклостям вилок, ножей. За окнами, напротив, быстро сгущается  тьма.  Там,
как в лесу, едва слышен шорох - не то волчьих  лап,  не  то  шуршание  диких
машин, а здесь еще очнулась и выползла из норки  музыка  -  с  нею  наш  мир
отгородился, обособился от чужой вселенной.
   Я откинулся от стола, передо мной тарелка с горкой разделанных  креветок.
Пустые кружки со звоном сдвигаем на край стола все  небрежнее  и  небрежнее,
движения теряют четкость, а разговор - связность...
   - Вы ребята крепкие, - сказал  Вяч,  он  бережно  опустил  четыре  полные
кружки на стол, - вы это выдержите!
   - Хорошего пива должно быть много, - поддержал Искун.
   Я покосился на янтарное чудо с неудовольствием. Не  дай  себе  засохнуть,
твердят на каждом шагу, но сегодня с утра был дождик, воздух влажный,  земля
сырая, а солнца нет. Я не особый пивун или  пивец,  как  там  правильно  для
питухов пива, - в жару потребляю с охотой, а сейчас больше по рефлексу.
   - Отлучусь на минутку, - сказал я. Поднимаясь, ощутил,  что  давно  пора.
Мочевой пузырь раздут так, что едва не брызнуло. Туалет на той стороне зала,
расположен удобно, от каждого столика  его  видно,  так  что  очередь  перед
дверью  не  возникает.  Лавируя  между  веселыми  компаниями   и   одинокими
парочками, я добрался до обетованного места, ввалился,  еще  в  комнате  для
мытья рук начал на ходу расстегивать "молнию".
   В большом окафеленном помещении три унитаза под стеной, по  три  писсуара
на соседних стенах. На среднем  унитазе  раскорячилась  хорошенькая  молодая
женщина  с  коротенькой  стрижкой.  Она  сидела,  пригорюнившись,   подперев
кулачком подбородок, отчего милая мордашка перекосилась, приняла  совсем  уж
комичное выражение. Услышав мои торопливые шаги, подняла  голову.  Я  увидел
большие карие глаза, теплые и добрые, чистое личико, хорошей  формы  крупные
губы.
   - Привет, - сказал я и повернулся к ближайшему писсуару.
   - Привет, - ответила она нейтрально. Предупредила:
   - Только не болтай своей ерундой, хорошо?  Я  не  люблю  брызги...  после
пива.
   - А если после коньяка? - спросил я.
   - Не бреши, - уличила она. - После коньяка запах другой.
   - Сдаюсь, - ответил я. - Что делать, пиво нельзя купить, его можно только
взять в аренду.
   Неимоверное облегчение  наступало  быстро,  а  когда  освободил  половину
мочевого пузыря, едва не  запел  арию  Калиюги  или  Фигаро.  Во  всем  теле
необыкновенная легкость, жизнь хороша, и  черт  с  ней,  дождливой  погодой,
здесь средиземноморское солнце, поют и порхают райские птицы.
   Девушка хотела что-то сказать,  явно  ехидное,  но  лицо  ее  покраснело,
напряглось, через мгновение под нею булькнула вода.
   - С облегчением, - поздравил я. - Глазки не лопнули?
   - Иди-иди, - сказала она недовольно. - Не мешай человеку трудиться.
   - Труд из обезьяны сделал женщину, - сообщил я. - Вдруг из тебя тоже...
   Она не ответила, надулась, напряглась, как штангист при толчке рекордного
веса, но звука плеснувшей воды я не услышал.
   - Свинья, - сказала она.
   - Извини, - сказал я виновато. - Больше отвлекать не буду.
   Мой мочевой пузырь пел, внутри меня все плясало и просилось  вскочить  на
коня и врубить газ или хотя бы гордо выпятить грудь.  Я  снова  ощутил  себя
готовым на все сто геракловых подвигов, тысячу зениных и уйму конины.  Когда
я иссяк до капли, пальцы  бодро  дернули  "молнию",  я  поправил  пояс,  все
хорошо, но теперь, когда мочевой пузырь  не  кричит  криком,  стала  заметна
тяжесть  в  кишечнике.  Конечно,  можно  отложить  это  мероприятие   и   до
возвращения домой, но на кой фиг, когда рядом два свободных унитаза?
   Я расстегнул брюки, сел рядом с девушкой. Было бы унитазов четыре, сел бы
через один, комильфо, при подходе к писсуару тоже никто  не  встанет  рядом,
если есть хотя бы два свободных в одну  сторону.  Одни  правила  остались  с
пещерных времен, как то: пожимание ладони; другие  возникают  ежечасно,  как
вот  эти,  когда  кампания  против  дискриминации  привела   к   уничтожению
перегородок между  мужскими  и  женскими  туалетами.  Больше  сопротивлялись
государственные учреждения, а мелкие  частные  кафешки  сразу  приняли  этот
закон: это ж пара добавочных писсуаров на освободившихся площадях!
   У меня кишечник в порядке, девушка с завистью прислушивалась, я подмигнул
ей, мы почти касаемся локтями, она пожаловалась:
   - У меня анус ровный и бархатный, но  где-то  глубоко  либо  шишки,  либо
каверны!.. А слабительным не пользуюсь.
   - Почему?
   - Говорят, вредно.
   - Да плюнь, - сказал я, - раз живем. Меня зовут Бравлин.
   Она переспросила:
   - Это имя или фамилия?
   - Имя, -  пояснил  я  с  неохотой.  -  Дед  настоял,  в  честь  какого-то
древнего...
   - Ничего, - утешила она. - Сейчас уже принят закон, что имя человек может
менять сам. Чтоб не зависеть от произвола родителей. Как ники.
   - Ники я меняю каждый день, - возразил я. - А имена можно только вместе с
обменом паспорта. Раз в пять лет! Когда новую фотку вклеивают.
   Она замолчала, тужилась, щечки порозовели. Наконец внизу булькнула  вода,
послышался вздох облегчения.
   - Меня зовут Таня. Здесь стояли перегородки, да?
   - Еще какие, - сказал я. - Даже мужчины прятались друг от друга.
   - Дикари!
   - Наверное, еще и кусались.
   Некоторое время мы сидели молча, тужились. Я выжимал из себя остатки, она
добросовестно трудилась над основной массой. Вошли  двое  парней,  пописали,
переговариваясь, на нас не обратили внимания, как и мы на них,  потом  зашла
женщина, присела ненадолго на третий унитаз, пожурчала, пожаловалась нам  на
отсутствие биде, использовала раковину с той же целью, высоко задирая  ногу,
я мог оценить умелую и дорогую интим-прическу, а в соседней комнате долго  и
тщательно мыла руки, прихорашивалась перед зеркалом, красила губы и ноздри.
   Мы с Таней закончили свой приятный труд одновременно.  Я  оторвал  полосу
туалетной бумаги, в  последний  момент  сообразил,  что  и  Таня  перешла  в
завершающую фазу своего труда,  галантно  подал  бумагу  ей.  Она  милостиво
кивнула, ее длинные пушистые ресницы благосклонно опустились, принимая дар.
   - В самом деле, - сказала она, - не помешало бы биде.
   - Это же не люкс, - заступился я за кафе. - Если не находишь свою  попку,
давай я тебе вытру.
   - Обойдешься, - отрезала она. - За своей смотри. А то...
   - Что, запах?
   - Даже туман.
   - Это креветки, - объяснил я. - Несвежие, наверное.
   - Ты и дома лопаешь креветки?
   Я вытерся, бросил бумагу  в  корзинку,  спустил  воду.  Таня  испачканную
бумажку внимательно  рассмотрела,  потом  лишь  бросила  под  себя  в  воду,
уничтожая  улики,  как  разведчица-профи.  Я  с   интересом   наблюдал,   не
воспользуется ли тампаксом, я бы предложил свои услуги, но  она  всего  лишь
быстро и ловко, не кокетничая,  но  и  не  демонстрируя  чересчур  подбритый
треугольник с темными курчавыми  волосками  и  вызывающе  выдвинутыми  внизу
ярко-красными губами, старую прокладку швырнула в корзинку, заменила свежей.
   В прихожей долго мыли руки, стоя рядом и  касаясь  локтями.  От  нее  шло
неясное животное тепло. Я смотрел в зеркало на ее, в самом деле, очень милое
лицо,  немножко  грустное,  рассматривал  большие  карие  глаза,  теплые   и
ласковые, красиво  вздернутые  брови,  голову  на  отрез,  что  не  за  счет
косметических ухищрений, с такими бровями она словно бы не  перестает  всему
удивляться.
   - Странно, - слышал я ее тихий шелестящий голос.
   - Что?
   Теплые струи лились в ладони, а мы смотрели в зеркале друг на друга.
   - Сколько себя  помню,  -  пояснила  она,  голос  ее  стал  задумчивым  и
невеселым, - меня учили получать наслаждение от музыки Моцарта, Чайковского,
Шуберта... Я и получала, честно! Но вот это чувство, когда по  прямой  кишке
двигается твердый ком, а потом плюхается в воду... Это удовольствие  намного
сильнее, честное слово. Мне стыдно, но это так.
   - У всех так, - утешил я. - Кто говорил  иначе,  врал.  И  все  врали.  А
сейчас пришло, наконец, время правды.
   - Это, наверное, хорошо?
   - Хорошо, - сказал я. - Это хорошо.
   Мы  завернули  краны,  оба  подошли  к  сушильным   аппаратам.   Включили
одновременно, наши глаза встретились. Ее губы  поползли  в  стороны,  я  сам
невольно улыбнулся. Конечно, все на выходе из туалетных помещений ведут себя
одинаково, но мне почему-то захотелось, чтобы между нами в самом  деле  было
что-то общее.
   Она медленно поворачивала ладони с растопыренными  пальцами  под  горячей
струей сухого воздуха. В ее движениях почудился неуловимый загадочный танец.
Я повертел ладони перед сушилкой  в  ритме  чечетки  или  лезгинки  типа  "а
ручки-то вот они!", сам бы уже вышел,  но  почему-то  захотелось  дождаться,
пока Таня высушит пальчики, распахнул перед нею дверь.
   От  стойки  с  четырьмя  кружками  пива  сосредоточенно  двигался  Искун.
Кружевные шапки пены колыхались на три пальца над краем. Одна  уже  поползла
по стенке, на пол срывались хлопья, словно от скачущего  в  гибнущий  Толедо
коня. Завидев меня, Искун подмигнул, кружки звякнули, от чего  еще  с  одной
пена потекла на пол, оставляя следы, словно за русалочкой Андерсена.
   Я пошел к своим, Таня к своим, но у меня осталось странное  чувство,  что
ниточка все-таки не оборвалась.
   Через полчаса начали соловеть, а этого не любит  ни  Вяч,  он  же  Софьин
Вячеслав, мой однокашник, а ныне кандидат  наук,  ни  Искун,  он  же  Шевчик
Василий, этот сейчас в некоем бизнесе, рассказывать о нем очень не любит, ни
я - Бравлин Печатник, вопреки всему миру предпочитающий все свободное  время
работать, а не расслабляться. Исключения  бывают,  как  вот  сейчас,  но  не
часто. Не стоит выглядеть белой вороной, это осложнит жизнь больше, чем пара
кружек пива. Тем более, если пиво хорошее.
   Распрощались, уговорились встретиться  через  месяц-другой,  пожали  друг
другу руки. Вяч и Искун сразу же ввалились в  припаркованных  крокодилов,  у
Вяча - джип, у Искуна "мерс" с затененными стеклами, я помахал  им  рукой  и
пошел пешком. Нет, я не бомж, у меня "Форд", но  отсюда  к  дому  всего  два
квартала, а "Форд" ждет меня в охраняемом и отапливаемом гараже...
   Улица хорошо освещена фонарями и рекламами. Это  не  центр,  где  собрано
все-все, а дальше улица постепенно теряет  блеск  и  богатство.  Там  темно,
витрины побиты,  реклам  нет,  а  улица  освещена  только  фарами  торопливо
проносящихся автомобилей.
   Впереди  на  огромном  рекламном  экране  взрываются  самолеты,   поезда,
выскакивают бравые коммандос, а злодей прижимает пистолет к  боку  жертвы  с
длинными золотыми волосами и требует от героя бросить на  пол  оружие.  Бред
какой-то. Всем троим ясно, что едва благородный бросит, неблагородный тут же
застрелит его, а потом и ее... На что, дурак, надеется?  Что  злодей  скажет
несколько высокопарно-наглых слов,  за  время  которых  надо  что-то  успеть
сделать...
   Бред, повторил я молча. Я бы выстрелил в  злодея.  Если  не  уверен,  что
попаду, подошел бы ближе, держа его на прицеле, и шмалянул прямо в лоб.  Или
в переносицу. Мало шансов, что он успел бы нажать курок, уже будучи  трупом.
А если бы и успел... Что ж, живем не в самом идеальном мире. Но  это  лучше,
чем убьет нас двоих, а сам останется жить и пойдет пить пиво, которое пил бы
я.
   Навстречу с диким воем  прямо  по  тротуару  на  высокой  скорости  несся
зеленый в пятнах военный джип. Прохожие прыгали  в  стороны,  прижимались  к
стенам,  прятались  за  деревьями  и  столбами,  соскакивали   на   проезжую
часть.эЗдесь патруль стреляет настоящими пулями, в  то  время  как  там,  "у
себя", - резиновыми. А стрелять может по любому поводу, их все  равно  любой
суд оправдает. Наш российский суд оправдает,  юсовцы  такие  гнилые  решения
оставляют всегда нашим шабес-гоям.
   Один из прохожих закричал вдогонку:
   - Что делаете?.. До вашего посольства еще сколько кварталов!
   Остальные молчали, только один худой желчный субъект сказал обреченно:
   - А кто им помешает?
   - Гады!
   - Сволочи!
   -  Да  что  вы,  мужики,  -  прозвучал  чей-то  рассудительный  и   очень
интеллигентный голос, - зато больше  порядка...  Все-таки  культура,  Европа
пришла...
   Я осторожно сошел со ступенек подъезда. Еще месяц тому  юсовский  патруль
охранял только квартал, где посольство. Но потом на автобусе  привезли,  как
показали по телевизору, откормленных  суперменов,  все  в  железе,  обвешаны
электроникой, доспехи не пробить даже  снарядом,  а  у  самих  и  радары,  и
лазерные целеуказатели... Теперь уже четыре  джипа  патрулируют  квартал.  А
когда был там какой-то инцидент, кто-то из мальчишек бросил в юсовца  гнилым
яблоком, они расширили зону патрулирования до  всего  микрорайона.  Говорят,
жильцы довольны.
   Подпольная газета РНЕ обвинила юсовцев, что они сами спровоцировали, а то
и организовали инцидент с яблоком, но типографию  тут  же  в  очередной  раз
разгромили "возмущенные демократически настроенные граждане", газета надолго
перестала выходить, а в  это  время  в  Москву  срочно  прилетел  знаменитый
секс-клоун Джон Ланкастер, шоу дал прямо  на  Красной  площади,  молодежь  в
восторге, все забыли, а  что  юсовский  патруль  постепенно  расширяет  зону
охраны, как-то прошло незамеченным.
   Обгоняя меня, к остановке подкатил ярко  освещенный  автобус.  Все  двери
распахнулись, из передней вышел мужик с толстым портфелем,  с  задней  легко
соскочила  светлая,  как  бабочка-белянка,  девушка:  белое  платье,   белые
туфельки, а пышные волосы настолько светлые, что  почти  седые.  Далее  кожа
белая, как у вампирши: рано утром на работу, вечером  -  на  учебу,  подруги
щеголяют загаром, а ее вижу вот только в позднее время...
   - Привет, Марьяна!
   Девушка заулыбалась мне светло, кивнула. Идет ровно, выпрямившись, взгляд
устремлен чисто и  прямо.  Среднего  роста,  стройная,  но  без  той  модной
обточенности, которую дают упорные занятия шейпингом,  фитнессом.  Вон  Таня
походит на фигурку шахматной доски, даже как будто покрыта лаком, а  Марьяна
словно нежный акварельный рисунок: нежное тело  юной  девушки  под  закрытым
целомудренным платьем, пышно взбитые золотые волосы обрамляют нежнейшее лицо
с большими голубыми глазами, чистыми и невинными, как у дорогой  куклы,  что
еще больше подчеркивает пунцовость рта.
   - Привет, - сказал я. - Ты как фея.
   Она вскинула высокие светлые брови. Голубые глаза зажглись любопытством.
   - Почему?
   - Вижу тебя только на Рождество, - объяснил я.
   - Но сегодня же не Рождество?
   - Я ж и говорю, чудо!
   Она весело рассмеялась,  на  розовых  нежных  щечках  появились  чудесные
ямочки.
   - Рождество - семейный праздник! Я всегда с родителями.
   Впереди толчками приближался подъезд, мне хотелось замедлить это чудесное
мгновение: Марьяна в самом деле  похожа  на  фею:  изумительно  чистое  лицо
светится изнутри, добрая улыбка, добрые лучистые глаза.
   Она не в моем вкусе, по мне больше высокие гордые  красавицы  с  холодным
взором, с короткими черными, как  вороново  крыло,  волосами,  в  облегающих
одеждах, что подчеркивают их натренированные в шейпинге тела. Марьяна  же  -
рождественский ангел: от нее свет, тепло, покой,  счастье.  Кому-то  здорово
повезет, такие женщины становятся верными и любящими женами, рожают здоровых
и веселых детей...
   Я вздохнул, открыл ключом дверь подъезда, распахнул  перед  Марьянкой.  Я
уже не в том возрасте, когда придумывают нечто необыкновенное, принцесс  или
королев, но Марьяна, как мне кажется, - верх счастья обыкновенного человека,
а  я  ведь  необыкновенный,  со   мной   не   может   не   случиться   нечто
необыкновенное...
   Или сегодня в пивном баре уже случилось?

ГЛАВА 2

   На лестничной  площадке  исполняют  ритуал  с  сигаретами  двое  соседей:
Майданов   и   Лютовой.   Демократ   и   наци-патриот,   то   есть    полная
противоположность взглядов, но по внешности близнецы и братья - оба в чистых
отутюженных сорочках, при галстуках, брюки и туфли - это в такую жару!
   Правда, у демократа Майданова рубашка нахристь,  узел  галстука  ослаблен
едва ли не до  средней  пуговицы,  волосы  взъерошены,  движения  суетливые,
свободные, Лютовой же подтянут,  как  прусский  барон,  по-арийски  холоден,
сдержан, следит за каждым своим жестом. Не то что руками - лицом не шелохнет
без надобности. Волосы в  порядке,  аккуратная  прическа,  подбородок  чисто
выбрит, в то время как у демократа щетина двухдневной давности.
   Я взглянул на  помятые  брюки  Майданова,  тот  застеснялся  и  вроде  бы
невзначай провел там рукой, держа большой палец оттопыренным. Так, не глядя,
мужчины проверяют, застегнута ли ширинка. И хотя вроде  все  в  порядке,  но
Майданов запунцовел, он самый что ни есть интеллигент, профессор,  преподает
историю этики, для него в помятых брюках выйти за дверь -  дикий  моветон...
хоть и постоянно выходит, он же демократ, а демократия -  это  свобода,  это
пошли эти все на  фиг  всякие  правила  этикета,  придуманные  людовиками  и
петрапервыми.
   Едва мы с Марьянкой вышли  из  лифта,  Майданов  расплылся  в  улыбке,  а
Лютовой бросил быстрый  испытующий  взгляд,  мгновенно  охватив  нас  обоих,
просканировал наши лица, но сам не двинул даже бровью, холодные серые  глаза
смотрят безо всякого выражения.
   - Здравствуйте, - сказала Марьяна и добавила обидчиво:
   - А почему не на веранде? Я там цветы поставила...
   Майданов сказал с виноватой скороговоркой:
   - Доченька, цветам сигаретный дым вреден! Лютовой  сказал,  чтобы  что-то
сказать из вежливости:
   - Мы на минутку. Работы много. А цветы, знаете ли, обязывают...
   Марьяна пошла к своей двери, я к своей. Между  лопаток  я  чувствовал  их
взгляды: жаждущий общения и разговоров о духовности Майданова и острый,  как
прикосновение холодного клинка, - Лютового. Мы все живем на последнем этаже,
на просторную лестничную площадку выходят двери наших четырех  квартир,  это
слева, и еще четыре квартиры справа, но у тех своя веранда и в нашей тусовке
почти не участвуют.
   Наш дом вообще-то считается строением улучшенной планировки. Когда-то это
вообще называлось элитным, но теперь элитные - ого-го, не  по  карману  даже
профессуре, но дом неплох, консьержка, охрана, не загажен.  В  каждом  крыле
стандартный набор: однокомнатная, две двух - и одна трехкомнатная. Моя дверь
в однокомнатную, соседнюю квартиру занимает Майданов, он с женой и Марьяна в
двухкомнатной, вторая двухкомнатная принадлежит  Лютовому,  а  трехкомнатной
владеет Бабурин. Недавно он провел очередной ремонт,  по  дому  снова  пошли
завистливые  слухи  о  невероятной  роскоши,  с  которой  отделал  квартиру.
Впрочем, я сам видел, как из  дома  напротив  собирали  весь  паркет  и  всю
мебель, которую он выбрасывал на мусорную кучу.
   Если я - доктор наук, Лютовой - бизнесмен, Майданов - профессор и, ессно,
тоже доктор наук, то Бабурин -  глава  партии  болельщиков  "Спартака".  П