ой:
   - Эдуард, признайтесь, вы уже приняли, я  вас  знаю!..  И  взяли  крупный
аванс, вы начинаете всегда с этого. Какого совета ждете от меня?
   Адвокат  по  имени  Эдуард  даже  не  смутился,   сказал   с   наигранным
возмущением:
   - Я просто встал на сторону свободы! Не  понимаю,  откуда  эта  тупоумная
страсть все запрещать и всему препятствовать?.. Точно так же совсем  недавно
велась кампания против зоофилии, а еще раньше - против педерастии!.. Но  вот
разрешили и...  что?  Да  ничего  не  произошло.  Ни  небо  не  рухнуло,  ни
землетрясения не случилось, ни огненный дождь с небес... Все  живут,  как  и
жили. А эти садомазохисты... Если живут своим миром, своими увлечениями,  то
какое мне дело до их хобби? Термин "политкорректности" придуман не случайно.
Слишком много в нашем обществе нетерпимости, зла, ксенофобии!
   Вертинский сказал с сомнением:
   - Да против классического садомазохизма никто вроде бы и не  возражает!..
Но когда они  приносят  в  жертву  людей,  особенно  -  младенцев...  Эдуард
поморщился.
   - Никто  не  стоит  на  месте.  Развивается  и  садомазохизм.  Почему  он
обязательно должен быть классическим? Сейчас не  времена  маркиза  де  Сада!
Сейчас новые веяния, новые течения.  Главное,  чтобы  были  соблюдены  права
личности   и...   общечеловеческие...   да-да...   общечеловеческие    права
индивидуума. А человек, между прочим, вправе распоряжаться своей жизнью. Это
в старину церковь наложила  запреты,  дескать,  жизнь  человека  принадлежит
Богу, только он вправе ее отнимать... А потом еще добавили, что  принадлежит
и Отечеству, царю, народу, партии! Сейчас же полная свобода  от  всего!..  И
если человек хочет умереть красиво на дыбе или даже посаженным  на  кол,  то
нельзя ему отказывать в таком удовольствии... тем более, что для других  еще
большее удовольствие - сажать его на кол, сдирать с живого кожу,  выкалывать
глаза, обрезать уши, рвать волосы...
   Вертинский хохотнул:
   - Ты об этом с таким удовольствием? Сам ты не садист?
   Эдуард заколебался, пугливо взглянул на меня, что-то я все  время  молчу,
только  слушаю,  в  самом  деле,  не  пора  ли  переходить   в   стан   этих
сексменьшинств, как раньше перешел в предыдущие, но  еще  раз  посмотрел  на
наши морды, ответил с двусмысленной улыбкой:
   - Садист есть в каждом, почитайте Фрейда... Добавлю, в каждом из нас! Так
что не зарекайтесь. Я считаю, что  нельзя  мешать  людям  получать  им  свои
удовольствия. Конечно, если это не нарушает общественный порядок, не создает
пробки на улицах, не ведет к увеличению преступности и росту банд.
   Вертинский напомнил:
   - Но они нередко приносят в жертву и младенцев! Эдуард поморщился.
   -  Вы  уверены,  что  это  садомазохисты?  Может  быть,  все   же   члены
сатанинского культа?.. А как вы считаете?
   Он обращался напрямую ко мне. Я ответил с  полнейшим  спокойствием,  хотя
внутри моего котла уже кипело:
   - Сатанинские культы тоже разрешены.  Наша  православная  церковь  что-то
повякала слабо, но власти выдали лицензии,  зарегистрировали,  так  что  все
путем... Вообще-то я тоже считаю, что надо убрать последние преграды на пути
человека к свободе.
   Эдуард расплылся в улыбке, тем более,  что  Вертинский  не  нашелся,  что
возразить мне, только пожал плечами. Когда мы вышли на улицу и уже двигались
через улочку эсэмщиков к моей машине одни, он спросил сердито:
   - Ты это чего? В самом деле так думаешь?
   - В самом, - ответил я. - Пусть рухнут все плотины разом. Пусть обыватель
захлебнется в собственном дерьме.
   Он посмотрел на меня искоса.
   - Жестокий ты человек.
   - Я?
   - Не замечал?
   Я ответил искренне:
   - Нет, абсолютно. Он вздохнул:
   - А я давно заметил.  И  не  мог  понять,  как  такая  жестокость...  или
жесткость уживается с твоей, как бы мягче сказать, одаренностью. Ведь ты был
надеждой и гордостью нашей  профессуры!..  И  когда  ты  вдруг  все  бросил,
ушел... Это был для всех шок.
   Я сказал с неловкостью:
   - Да я вроде бы и сейчас не голодаю.
   - Я знаю, - ответил он с горечью. - Доходили слухи, что ты перепробовал и
лингвистику... правда, что  искал  универсальный  язык,  который  решит  все
проблемы?., и социологию, и математическую символику, и  еще  кучу  странных
вещей.  Везде  преуспел,  в  деньгах  не  нуждаешься,  хотя  мог  бы   стать
миллиардером... но в юриспруденции ты мог бы  стать  Номером  Первым!..  Эх,
ладно. Что у тебя? На красный свет снова попер или юсовца сбил?
   - Нужна консультация, - ответил я туманно. Он сыто расхохотался.
   - Не по юридическим ли аспектам нового учения? Я уставился  с  испугом  и
удивлением.
   - А ты откуда знаешь?
   - Да щас все их ваяют, - ответил он хладнокровно. - Время такое...  Когда
все хорошо, все прут вперед с песнями,  как  щас  в  Юсе.  Когда  хреново  -
останавливаются и непонимающе щелкают по сторонам  хлебалами.  Когда  совсем
хреново - начинают думать. А когда уж совсем, как в России,  тогда  начинают
продумывать... так сказать, неэкономические выходы из кризиса.
   Я переспросил:
   - Неэкономические? Уже и термин такой есть? Он отмахнулся:
   - Да это я прям щас придумал. Я ж юрист!.. Я те что  хошь  придумаю.  Вот
только выход так просто не придумаешь, увы. Я вот  сперва  даже  на  церковь
подумал, дескать, самый удобный для нее повод появиться и спасти,  вытащить,
повести за собой с факелом в длани, рассеивающим тьму... Ни  хрена!  Раскрой
последние страницы газет, журналов, включи телевизор, послушай радио!  Везде
объявления колдунов, магов, шаманов, ясновидящих, волхвов, бабок-приворотниц
и отворотниц, насылателей и снимателей порчи... Сейчас даже не Средневековье
- в Средневековье церковь еще как дралась со всем... этим, - а вообще  эпоха
пещерных Медведев. От церкви остались только массивные нелепые сооружения да
клоуны в ризах, что  водят  туристов  по  залам.  Церкви  как  таковой  нет,
организации нет,  о  церкви  уже  ни  один  серьезный  политик  не  говорит.
Несерьезный - тоже. А я - юрист! Что значит - трезвейший из людей. Смотрю по
сторонам - и не вижу. Ни в упор не вижу, ни издали не зрю.
   - Хреново быть юристом, - сказал я. - Чересчур трезвые люди.
   - Ты же был юристом!
   - Это было давно, - ответил я. - В каком-то смутном или  мутном  детстве.
Хотя ты прав... когда Иудея оказалась под римским сапогом, а  все  восстания
были утоплены в крови, по  всем  дорогам  косяками  поперли  сотни  лохматых
пророков, каждый проповедовал свой  неэкономический  и  невоенный  выход  из
кризиса.
   "Форд" распахнул перед нами двери, Вертинский удивленно покрутил головой,
на  фиг  такие  добавочные  сервомоторы,  даже  сел  с  опаской,   будто   в
зубоврачебное кресло. Я включил зажигание, мы выехали на дорогу,  Вертинский
сказал мрачно:
   - Уже понятно, что США будут  уничтожены.  Уничтожение  началось,  дальше
пойдет, как лавина. Козе понятно, что в нашем изнеженном  мире  преимущество
получает та формация, назовите ее народом, религией или  чем  хотите,  члены
которой в большей степени готовы отказываться от изнеженности. Которые могут
больше перенести трудностей. У который есть Цель.  Как  ты  понимаешь,  жить
хорошо и с максимумом удобств - это не та цель, с  которой  можно  победить.
Тем более людей, которые намерены идти к Богу.
   - К Богу? Он отмахнулся.
   - Да назови этого Бога, как желаешь: коммунизм, царство Божье,  четвертый
рейх, Талибан...
   - Наука, - подсказал я с ехидной улыбочкой.
   - Наука, - согласился он серьезно. - А что?.. Допустим, у тебя... нет,  я
такое  даже  допускать  не  хочу,   давай   предположим,   что   у   кого-то
злокачественная опухоль, в просторечии - рак,  осталось  жить  три  года,  а
ученые обещают, что вот-вот отыщут вакцину против всех видов  этой  гадости.
Разве этот кто-то не станет молиться на науку? Не станет желать ей успеха?..
Если от его голоса будет зависеть: куда отдать миллиард бюджетных долларов -
на закупку оборудования для онкологического Центра или  на  постройку  новой
фабрики по производству особо влажной губкой помады?
   Я сказал поощряюще:
   - А от этого всего один коротенький шажок до  того...  кому  отдать  свой
собственный кровный рубль: на развитие науки или на эту вашу губную фабрику.
   Вертинский запротестовал:
   - Это не моя!
   - Точно? - усомнился я. - А я слышал...
   - Брешут, - сказал Вертинский. - Я так и не  купил  ту  фабрику.  Слишком
заломили... Так что я все еще за науку. Но только, знаешь ли...
   Он запнулся. Я сказал грубо:
   - Ну-ну, телись.
   - Фабрика губной помады... вот она. Я сразу вижу, когда  она  на  женских
губах.
   - Фабрика? - спросил я с интересом.
   - Не придирайся, - огрызнулся он. - Надо, чтобы и наука сразу бросалась в
глаза. Как губная помада. Я говорю путано, да?
   Он развел руками. Я сказал нетерпеливо:
   - Да все понятно, не объясняй. Конечно же, надо изыскивать способы, чтобы
повысить  престиж  занятий  наукой.  Зарплата,  льготы,  нагрудные   значки,
глашатай с бубном,  что  идет  впереди  и  громко  выкрикивает  твое  имя  и
звание... Но одними льготами не обойдешься.  Как  ни  уговаривай  себя,  что
престижно иметь хорошую фигуру и хорошее  здоровье,  но  мы  выбрасываем  на
балкон купленные неделю назад  тренажеры,  а  сами  на  диван  с  бутылочкой
пива... Увы, надо самим заставлять себя проливать пот на гребаном тренажере!
Надо останавливать свою руку,  что  тянется  за  новым  ломтиком  торта,  за
бутылкой пива, за горстью соленых орешков! Просто надо  сделать  так,  чтобы
отныне ты не был один в этой борьбе! Чтобы  отныне  Большой  Брат  по  имени
"новое учение, вера или хрен знает что"  следил  за  тобой.  Выражаться  это
будет прежде всего в том, что никто не посмеет сказать пренебрежительно:  да
брось каторжаниться, пойдем выпьем водочки да по бабам... Не посмеет потому,
что "так не принято", дурной тон,  признак  отсталости,  неинтеллигентности,
сиволапости даже, а потом создадим что-то вроде Полиции  Нравов,  что  будет
тащить и не пущать. Да, придется, ибо уже знаем, что  энтузиазма  коммунаров
хватает только на  одно  поколение,  а  то  и  половинку,  а  следующее  уже
опускается до юсовости.
   Я  запнулся,  ибо  Вертинский  перестал  заглядываться  на   красотку   в
обгоняющей нас машине, а повернулся ко мне и с интересом рассматривал меня.
   - Да, - протянул он, - теперь догадываюсь...
   - О чем?
   - Что и ты, Брут...
   - Я - Бравлин.
   - Что и ты, - повторил он, - ваяешь это... Что ж, из той сотни  пророков,
что бродили по Иудее и Иерусалиму, одному удалось создать такое,  что  смело
Рим на фиг и перевернуло весь мир. Надеюсь, ты вытащишь счастливый  билет...
И на чем ты строишь базу?
   Мне стало неловко, я сказал шутливо:
   - "Кто хочет блаженства в этом мире, тот пусть займется торговлей, а  кто
хочет блаженства в том мире, тот пусть ищет воздержания и  благочестия.  Кто
хочет блаженства в обоих мирах - пусть ищет его в учении  и  знании"...  Кто
это сказал?
   Вертинский подумал, наморщил лоб, сказал:
   - Ну, кто еще такого высокого мнения  о  науке?..  Наверное,  Ньютон,  уж
больно слог старинный. А то и вообще Декарт какой-нибудь.
   Я покачал головой.
   - А кто? - спросил Вертинский.
   - Сдаешься?
   Вертинский подумал немного, сказал добродушно:
   - Сдаюсь.
   - Никогда бы не угадал, -  ответил  я.  -  Это  записал  в  правилах  для
правоверных Мухаммад, основатель ислама. Слыхал о таком?
   - Гм, - сказал он, - никогда бы не подумал.  Все-таки  стереотипы...  гм,
заслоняют взор даже нам, кто их создает для других. Как много  важного  было
сказано древними, и как мало мы взяли хорошего...  но  дрянцо  подхватываем,
подхватываем!.. Слушай, мы по субботам собираемся в Домюре. На втором этаже,
комната, на которой когда-то висела  табличка  "Партком",  помнишь?..  Самая
роскошная.  Хорошая  такая  компашка,  все  светлые  головы.   Нетрадиционно
мыслят... тебя знают, даже какие-то твои работы, что уже после того, как  ты
от нас ушел... Говорят, ты гений. Тебе надо у нас побывать! А  еще  лучше  -
прижиться. Человек не может без общества. Кто-то вообще сказал, что  человек
- общественное животное. Придешь?
   - Нет, - ответил я без колебаний.
   - Зря, - сказал он с сожалением. - Но хоть в какую-то тусовку вхож?
   - Нет, - повторил я.
   - Честно?
   - Абсолютно.
   - Да как же ты живешь?
   - Да вот представь себе...
   - Бравлин, не дури.  Приходи  к  нам.  Ты  же  звезда,  ты  и  среди  нас
станешь... тем, кем ты должен быть.
   Я прибавил газу, успел  проскочить  на  желтый,  почти  на  двух  колесах
вписался в поворот и подкатил к подъезду шикарного пятиэтажного дома.
   - Звони, - сказал я. - Честно, мне всегда с тобой общаться - наслаждение.
   Я протянул ему руку, он пожал без  энтузиазма.  В  глазах  был  укор,  мы
друзья, а на тусовках дружба только крепнет и, так сказать, подтверждается.
   - Звони, - повторил я.

ГЛАВА 10

   На тусовки, думал я, выруливая снова на шоссе, ессно, я не ходок. Вообще.
А этого тусовочное общество простить, конечно же, не может. То, что обо  мне
якобы отзывались как о звезде - я знаю, как это отзываются: "Да,  был  такой
блестящий вундеркинд, так хорошо  начал,  но  потом  то  ли  спился,  то  ли
рехнулся, то ли еще какая дурь, но сейчас это конченый  человек,  катится  и
катится вниз...". Ведь если не приходит -  это  как  бы  бросает  им  вызов.
Прийти в тусовку, это признать ее правила, ее  политические  и  эстетические
нормы, обычно весьма узковатые  даже  для  средненького  творца,  а  уж  для
гиганта так и вовсе непереносимые. На тусовках  вырабатывается  мнение,  как
относиться к тому или иному явлению, нивелируется любая личность. Даже  если
она вся из шипов и гребней, то вскоре превращается в гладко выбритый шар.
   Тусовки - это стаи мелких хищников. Понимающих, что  они  мелкие,  что  в
одиночку ничто, потому собирающихся в стаи. И в самом  деле,  такие  шакальи
стаи могут разорвать могучего льва, что иногда и делают. В  тусовке  принято
на людях всячески расхваливать друг друга, в смысле - членов своей стаи.  Ты
- мне, я - тебе.
   Люди тусовок люто ненавидят всякий талант, оригинальность, ибо  талант  и
оригинальность обязательно вне стаи, вне  тусовок.  Люди  тусовок  стараются
пробраться к кормушкам в СМИ,  закрепиться  там,  чтобы  можно  было  почаще
напоминать о себе, таких милых и замечательных, о своих работах, конечно же,
заслуживающих разговоров, обсуждений, экранизаций, дискуссий,  постановок...
Конечно, при любом упоминании о нетусовочнике  у  тусовочника  шерсть  сразу
дыбом, из горла  глухое  рычание,  готов  разорвать  гада  в  клочья,  но...
понимает,  что  единственно  действенное  оружие  -  молчать,  молчать,   не
упоминать ни словом, не давать ни слова  в  СМИ.  Иначе  всем  сразу  станет
видно, что такой-то неимоверно силен, и начнутся разговоры уже о нем. А  вся
стая разом померкнет, увянет, ибо их будут сравнивать  с  ним,  а  они  сами
понимают, что не дотянутся даже до лодыжки гиганта...
   Конечно, любой тусовочник с негодованием отвергнет обвинения в стадности.
Каждый воскликнет возмущенно, что он тусуется ради самого общения,  что  там
милые хорошие люди, в их обществе ему  хорошо,  а  мнения...  мнения  просто
совпадают, а не вырабатываются в каком-то узком кругу заговорщиков, а  потом
навязываются остальным. Но, конечно, всяк понимает, что куда б  ни  шел,  те
правила и принимает. Если в данной тусовке принято  о  таком-то  фильме  или
таком-то авторе говорить плохо, то уже никто  не  вякнет  в  его  защиту.  В
лучшем случае - промолчит. Но и вне  тусовки  нельзя  заступаться  -  это  ж
предательство, на что средний  тусовочник  никогда  не  пойдет.  Ему  теплая
компания милых, хороших, приятных  и  интеллигентных  людей  куда  важнее  и
ценнее, чем какая-то справедливость, от которой ни холодно, ни жарко. И хотя
понимает, что эти милые и приятные - не самые талантливые и яркие,  но  зато
уже укрепились на местах, у них рычажки и даже рычаги, от них много зависит,
так что для карьерки и продвижения нужно... понятно, что нужно.
   Я вспомнил с горькой усмешкой, как  Вертинский  убеждал  в  необходимости
общения. И что человек - стадное животное. Для меня, к  примеру,  хреново  и
прилагательное и существительное. Стаду нужно общение,  и  чем  теснее,  тем
лучше, как у  тараканов,  для  которых  так  важно  сбиться  в  кучу,  чтобы
чувствовать остальных боками. А вожаки, перед  тем  как  выйти  к  огромному
человеческому стаду, уходили в полную изоляцию - Заратуштра на дикий остров,
Христос в пустыню, Магомет на вершину горы, Будда - в дикий лес. Потом - да,
возвращались, вели стадо, так и называя их  баранами  и  овцами,  а  себя  -
пастырями.
   Так что я вроде бы сейчас тоже в диком лесу, пустыне и на диком  острове.
Только  теперь  народ  покрепче  -  я  в  состоянии   чувствовать   страшное
одиночество даже среди шумной потной толпы в часы пик.
   "Форд" влез двумя боковыми колесами  на  тротуар,  я  выбрался,  послушно
пискнула сигнализация. Улочка тесная, но народ пугливо  огибает  "тачку,  на
которой одни бандиты".  Двери  пивного  бара  распахнуты,  доносится  слабая
музыка. Бармен кивнул мне, узнал. С недавнего времени  я  стал  чуть  ли  не
завсегдатаем.
   - Два пива, - сказал я.
   - И креветок?
   - И креветок, - повторил я.  -  Как  и  в  тот  раз...  Официант  странно
посмотрел на меня, ушел. Когда-то один юсовец заявил, что любовь - это, мол,
заблуждение, согласно которому одна женщина  чем-то  отличается  от  другой.
Другой юсовец поддакнул, мол, любовь -  это  грубое  преувеличение  различия
между одним человеком  и  всеми  остальными.  На  самом  же  деле  все  бабы
одинаковы, так что  неча  перебирать,  искать,  мучиться.  Все  подходят.  И
никаких трагедий в духе Ромео и Джульетты! Не удается по  каким-то  причинам
трахать  Джульетту,  бери  -  Лизетту.  А  добиваться  одной,   когда   тебе
отказывают, будет только дурак. Юсовцы - не  дураки,  так  как  самые  умные
прагматики на свете. Они видят, что баб везде много, к тому же - одинаковых.
   Лучше я буду с дураками, подумалось тускло, чем с такими умными юсовцами.
На стороне дураков какая-то большая и неясная... даже далекая правда. Юсовцы
правы, но эта правда всего лишь до вечера. Ладно, и ночь  включим  тоже.  Но
завтра наступит новый день...
   За спиной послышались легкие шаги. Я не двигался, ибо в  мозгу  мелькнула
безумная мысль, я ее тут же задавил, лучше сейчас, чем потом,  когда  душить
будет труднее, я сам лопну от горечи.
   Шаги остановились. Я слышал нависающее над моим затылком  дыхание.  Узкие
женские ладони легли на плечи, едва слышный голос произнес:
   - Угадай, кто...
   - Таня... - прошептал я, не смея  повернуться.  -  Не  мучай  меня...  Не
являйся, а то моя сердечная мышца не выдержит...
   Я все еще не поворачивался.  Рядом  загремел  стул,  девушка  опустилась,
легкая, как мотылек. Я скосил  глаза.  Таня  растерянно  улыбалась.  Сегодня
одета строже, по-деловому, через плечо  не  дамская  косметичка,  а  широкая
плоская сумка, в таких носят сверхплоские ноутбуки.
   - Таня, - прошептал я. Губы мои задергались, в глазах защипало, там сразу
расплылось. - Господи, я готов поверить в Бога...
   Она спросила все еще растерянно:
   - Почему?
   - Он сжалился, - объяснил я, - и послал тебя именно в этот момент...
   Ее лицо за эти дни похудело, под глазами синева  усталости.  Даже  тонкая
шея стала еще тоньше, из стоячего воротника  торчит  как  бледный  стебелек.
Губы слегка подведены бледной помадой.
   - Послал? - переспросила она. - В этот момент? Подошел официант, взглянул
на нее, улыбнулся, как постоянному клиенту:
   - Как обычно?
   Она через силу растянула губы.
   - Нет. На этот раз... что-нибудь  другое.  Хорошо,  принесите  по  своему
выбору!
   Он расплылся  в  широкой  улыбке,  поклонился,  исчез.  Я  смотрел  в  ее
бесконечно мил