Я перебил, указав на их голубые майки с черными вертикальными полосками.
   - Ге, а это что?.. Голубой цвет - это ж израильский флаг.  А  вы  его  за
решетку!  Молодцы,  ребята.  А  здорово  палестинцы  их  в  прошлую  субботу
долбанули прямо в Тель-Авиве?
   Молча и остервенело они сдирали с себя майки, на которых оказалась  такая
страшная эмблема, бросали наземь и даже не топтали, а  отпрыгивали,  как  от
клубка ядовитых змей.
   Я повернулся и пошел домой уже молча, ни к кому не придираясь и ни на что
не реагируя. Этих оболванчиков  даже  дразнить  неинтересно,  настолько  все
просто и настолько легко вызвать любую  нужную  реакцию,  умело  манипулируя
словами "фашист", "антисемит", "патриот"...
   В доме уже спали, даже консьержка не  заметила,  как  я  прошел  мимо.  В
прихожей привычно сказал: "Свет!.. Комп!",  вспыхнули  все  лампы,  я  люблю
яркий свет, загудел и пошел помигивать огоньками проц, по очереди доложили о
готовности сидюк, модем, бластер.
   - Отмена, - сказал я. - Всем отмена!.. Спать! Разделся и сразу  завалился
в  постель.  Прежде  чем  садиться  за  клаву,  надо  переварить  полученный
материал, а это у меня неплохо получается во сне. Когда  ложишься  спать,  о
чем-то напряженно думая, утром нередко просыпаешься с готовым решением. Мозг
ночью раскован, ищет совсем не  там,  где  привычно  ищешь  днем,  а  верные
решения обычно лежат там, где и не думаешь искать...
   И, засыпая, сразу же увидел  тревожное  лицо  с  задумчивыми  коричневыми
глазами.

ГЛАВА 4

   Ночью сквозь сон я слышал шум на  лестничной  площадке,  громкие  голоса.
Показалось даже, что донесся женский плач, но я повернулся на другой  бок  и
натянул край одеяла на ухо. Таня совсем рядом, что-то  говорит,  но  уже  не
веселое и драчливое, а  что-то  ласковое,  теплое,  нежное,  я  чувствую  ее
дыхание над ухом и боюсь открыть глаза, чтобы не спугнуть, не рассеять.
   Голоса все же доносились всю ночь, а  когда  утром  открыл  глаза,  сразу
ощутил нечто тяжелое, что вползло из коридора даже  под  плотно  подогнанную
дверь. Сердце стукнуло  тревожно,  я  спустил  ноги  на  пол,  огляделся.  В
квартире все цело, в щель  между  неплотно  сдвинутыми  шторами  бьет  яркий
солнечный луч. Дверь на балкон открыта, слышно, как воркуют голуби.
   Пока кофе готовился, я дважды подходил к глазку.  Из  квартиры  Майданова
вышел мужчина в белом халате и такой же белой шапочке с красным крестом.  За
ним шла девушка, типичная медсестра, в руке плоский ящичек с большим красным
крестом  во  всю  ширь,   длинные   ноги,   каблучки   неимоверно   высокие,
неустойчивые, ее саму надо поддерживать под руки, как человека со  смещенным
равновесием.
   Двери за ними закрыл Майданов. Даже через глазок с усиленной  оптикой  не
рассмотришь лица, как  в  реале,  но  что-то  в  лице  нашего  воинствующего
демократа было нехорошее. Выждав для приличия минутку, я вышел, позвонил.
   Дверь отворилась, Майданов одной рукой держался за ручку, другой суетливо
вытирал глаза. Весь он выглядел осунувшимся, с красными глазами,  смертельно
бледный.
   - Что-то случилось? - спросил я. - От вас вышли врачи...
   Он судорожно  вздохнул,  как  после  долгого-долгого  плача.  Глаза  были
воспаленные, как у больного трахомой.
   - Да, - прошептал он. - Анна Павловна слегла, у нее с сердцем...
   - Ой, - сказал я, - но вы не  волнуйтесь,  это  какой-то  пустяк,  она  ж
никогда на сердце не жаловалась...
   Он сказал еще тише:
   - Дело не в ней. С ней приступ, потому что Марьяна... Сердце мое застыло,
я спросил чужим голосом:
   - Что с нею?
   - Несчастье, - ответил он и всхлипнул. По щекам поползли две слезинки. Он
торопливо вытер их, сказал сдавленным голосом:
   - Она сейчас в больнице...
   - Ох, простите, - сказал я. - Что с нею? Может быть,  какое-то  лекарство
надо?
   Он покачал головой.
   - Наша девочка...
   Голос его прервался. Я ощутил холодок под сердцем. Перед  глазами  встало
ее веселое, всегда смеющееся личико с беспечной улыбкой. Увидел ее ямочки на
щеках.
   - Что могло с нею случиться?
   - Случилось... - прошептал он.
   - Но... что?
   Он прошептал так тихо, что я едва услышал.
   - Я вернулся  вчера,  захотелось  перекусить...  А  оказалось,  что  хлеб
кончился. Марьяна, добрая душа, вызвалась сбегать в магазин, он у нас открыт
все двадцать четыре часа... В  подъезде  встретила  Лену,  подругу,  сходили
вместе. А когда возвращались... их догнал патруль...
   Голос его прервался. Я спросил тупо:
   - Чей?
   - Со... союзников, - ответил он едва слышно.
   У меня кулаки сжались сами по себе. Майданов  все  еще  называет  юсовцев
союзниками, даже негодует, когда слышит, как мы  зовем  юсовцами,  хотя  это
лишь простое сокращение от US,  как  сами  себя  зовем  юзерами,  таймерами,
байкерами.
   - И... что?
   Он всхлипнул, плечи затряслись.
   - Лена успела убежать... А Марьяна... ее затащили в машину.
   - И что? - спросил я тупо, хотя уже чувствовал непоправимое.
   - Изнасиловали.
   У меня стиснулись и челюсти, но я заставил  себя  выдохнуть,  сказал  как
можно спокойнее:
   - Вы же сторонники  половых  свобод...  Неприятно,  конечно,  но  примите
так... как вы  и  советовали  принимать  подобные...  инциденты.  Смириться,
расслабиться, получать удовольствие...
   Я понимал, что это жестоко, но не удержался, чтоб не вмазать ему  в  лицо
его же  сентенции,  которыми  он  доставал  нас,  соседей.  Он  закрыл  лицо
ладонями. Слезы брызнули, будто придавил спринцовку.
   - Вы не понимаете... Она в больнице... В больнице!.. Я спросил быстро:
   - Ого... настолько?
   - Ее... избили...
   - За что?
   - Она... она...
   - Ну что, говорите же!
   - Она противилась. Отчаянно противилась.
   Челюсти мои сжались так, что заломило в висках. Чистая и добрая, открытая
всем, она отчаянно противилась распаленным здоровенным мужикам, в  то  время
как патентованные красотки тут  же  раздвигают  ноги  и  стараются  получить
удовольствие... Что за мир, уничтожить бы его весь, 'уничтожить, стереть  на
фиг, создать другой и заселить заново...
   - Как она сейчас?
   Он прошептал раздавленно:
   - Не знаю. Но она в плохом состоянии. Еще не пришла в себя...  Понимаете,
еще не пришла в себя!
   Я обнял его за плечи,  показавшиеся  сразу  худыми  и  костлявыми,  отвел
обратно в его квартиру.
   - Оставайтесь  здесь.  Примите  валидол.  Или  корвалол.  Хотите,  я  вам
накапаю?.. А я сейчас сам съезжу в больницу,  разузнаю.  Может  быть,  нужна
какая-то помощь. В какую больницу ее отвезли?
   Я гнал машину, едва сдерживая себя, чтобы скорость превышать  не  больше,
чем на разрешенные девять  километров.  Юсовцы,  колотилось  в  виски  злое.
Юсовцы! Наверное, это  началось  со  времен  Петра.  Иностранцы,  облепившие
молодого царя, как голодные мухи свежее дерьмо, были объявлены людьми сортом
выше, чем местные русские. Обидеть иностранца - обидеть самого царя,  а  это
уже политическое деяние, восемьдесят восьмая статья, дорога на Лобное место,
где ждет, ухмыляясь, палач с большим топором. А то  и  сам  Петр,  обожавший
собственноручно рубить головы русским стрельцам, но пальцем не  задевший  ни
одного иностранца. Мне самому  удалось  пожить  при  Советской  власти,  сам
видел, что обидеть, задеть или  оскорбить  иностранца  -  тюрьма  на  долгие
сроки. Неважно,  кто  прав  на  самом  деле,  но  перед  иностранцем  власти
извинялись, а русского сразу  сажали.  Так  железом  и  кровью  взрастили  в
русских страх, ненависть  и  почтительное  уважение  к  иностранцам.  Страх,
ненависть, зависть и страстное желание самим стать иностранцами.
   Когда пал "железный занавес", народ  ломанулся  в  посольства.  Выстаивал
ночами в очередях, только бы стать этими самыми иностранцами. А те,  которые
становились, за океаном работали хоть золотарями, чтобы  скопить  деньжат  и
приехать в отпуск, показаться родным и близким уже "иностранцами". И  верно,
им завидовали, на них смотрели как на существ более высокого порядка.  Ниже,
конечно, чем настоящие иностранцы, но выше, чем коренные русские.
   Так что нечего жаловаться, что сами иностранцы относятся  к  нам,  как  к
быдлу. Мы их долго  приучали  к  этому,  а  они  споначалу  еще  стеснялись,
пробовали на равных.
   И все-таки, как я ни успокаивал себя, черная злость поднималась из глубин
души, захлестывала мозг. Все они сволочи! Среди наших хватает  сволочей,  но
иностранцы - сволочи все! Во всяком случае,  те,  которые  понаехали.  Правы
экстремисты,  что  уничтожают  их.  Молодцы  ребята  из  РНЕ,  что   убивают
исподтишка по ночам. Да и не только по ночам, во многие районы Москвы юсовцы
даже на своих бронированных джипах не покажутся и среди бела дня. Не  говоря
уже о России. В  Приднестровье  и  Красноярской  области  губернаторы  сразу
объявили,  что  если  на  их  землях   появится   хоть   одна   единица   со
звездно-полосатым флагом, она будет немедленно уничтожена. Без базаров.
   За перекрестком гаишник указал зебристой палочкой  в  сторону  бровки.  Я
послушно подрулил, выключил  мотор.  Пока  опускал  стекло,  рядом  неспешно
выросла фигура в пятнистом комбинезоне, автомат смотрит мне в лицо,  ленивый
голос пробасил:
   - Документы?
   Я оглянулся, гаишник подошел, козырнул. Я  нехотя  протянул  водительские
права ему, минуя здоровенную лапищу парня  в  костюме  спецназовца.  Гаишник
проверил документы, заглянул в багажник,  даже  поводил  щупом  под  днищем,
махнул рукой:
   - Все в порядке, езжайте.
   - Документы отдайте, - напомнил я.
   - Ах да...
   Какие-то  заторможенные,  мелькнула  мысль.  Явно  где-то  снова  рванули
колабов, а то даже важного юсовца. На  другом  конце  города,  а  эти  здесь
проверяют лишь потому, что приказано проверять всех. Какая-нибудь  очередная
показательная операция с пышным названием. Единственная организация, что еще
оказывает  реальное  сопротивление  "ограниченному  контингенту"  юсовцев  в
России, - это РНЕ, остальные либо размахивают кулаками, либо  обвиняют  друг
друга в развале России, а  то  и  вовсе  пошли  на  некое  сотрудничество  с
оккупантами, невнятно объясняя предательство тактикой борьбы.
   Больница выплыла из-за угла как белый теплоход. Ворота распахнуты, по обе
стороны  от  асфальтовой  дорожки  аккуратно  подстриженный  газон,  зеленый
настолько, что как будто сегодня покрасили заново. Я  воткнул  машину  между
Приземистой "Тойотой" и "Рено", охранник  кивнул  издали,  мол,  все  понял,
запомнил, чужого не подпущу, я побежал по широкой такой же белой лестнице  к
дверям.
   В  холле  чистота,  приветливый  персонал,  все   улыбаются,   словно   в
Макдональдсе, но по нервам неприятно ударил заметно уловимый запах лекарств.
Мне выдали белый халат.  Запах  лекарств  с  каждым  этажом  становится  все
сильнее, я чувствовал, как мне начинает передаваться  ощущение  чужой  боли,
страданий, мучений. Я начал задыхаться,  уже  кололо  в  сердце,  в  печени,
заныли колени.
   Наконец на плывущих мимо дверях высветился нужный мне номер. Я  с  сильно
бьющимся сердцем тихо приоткрыл дверь. В лицо ударил настолько сильный запах
лекарств, что я застыл на миг в дверях, не в силах втиснуться в это  липкое,
висящее в воздухе болото.
   В чистой комнате четыре кровати, на двух скомканные в беспорядке  одеяла.
Еще две заняты, на одной молодая женщина со смуглым лицом  восточного  типа,
голова забинтована, но черные глаза полны жизни. На другой накрытая до пояса
одеялом, обмотанная бинтами кукла. Бинтов  так  много,  что  показалась  мне
мумией из фильма ужасов. Оставались только две полоски: для глаз и для рта.
   У кровати спиной ко мне сидела женщина. Сгорбившаяся, печально опустившая
плечи, как олицетворение скорби. Я не сразу ее узнал, и только  когда  зашел
сбоку и увидел ее лицо, сказал тихо:
   - Здравствуйте, Анастасия Павловна.  Анастасия  Павловна,  тетя  Марьяны,
часто заходит к Майдановым в гости, поговаривают,  что  у  них  раньше  была
любовь, подняла голову. Лицо безобразно  распухло,  словно  это  ее  жестоко
избили. Глаза превратились в щелки, мокрый нос стал втрое  шире  и  блестит,
как намазанный маслом.
   - Здравствуйте, Бравлин, - прошептала она, голос прерывался и вибрировал.
- Здравствуйте, милый.
   Я присел с краешку на кровать. В узкую щелку  между  полосками  бинта  на
меня взглянули голубые глаза, все такие же кукольно-невинные. На этот раз  в
них был сильнейший страх, боль и немой вопрос: за что?
   - Все будет хорошо, Марьяна, - сказал я торопливо. -  Все  уже  позади!..
Тут хорошие врачи. Уже сказали, что ничего важного не повреждено...
   Голубые глаза наполнились слезами. Под бинтами опухлость, словно ее  лицо
стало размером с тыкву, а когда она  заговорила,  я  ощутил,  что  ей  очень
трудно двигать челюстью:
   - Я буду... ужасной...
   - Ничего не останется, - заверил я и ощутил себя  подлым  лжецом.  Знаток
отыскался по пластической хирургии! - В твоем возрасте заживает,  как  на...
хе-хе... маленькой красивой собачке!
   Глаза наполнялись чистой сверкающей влагой. Она лежит на спине, так слезы
не выплескиваются через  край  долго,  я  успел  сгореть  сердцем,  наконец,
плотина прорвалась, жемчужины покатились крупные, хрустально чистые, за ними
побежали еще и еще.
   - Не плачь, - сказал я с мукой и поднялся. - Я пойду переговорю с врачом.
Ты просто жди, все  будет  хорошо.  А  здесь  Анастасия  Павловна  последит,
чтобы... Словом, побудет.
   Анастасия Павловна кивнула:
   - Да-да, Бравлин, не беспокойся... Я только что сменила Лену,  она  пошла
спать...
   - А как ее родители? - спросил я шепотом.
   - Всю ночь тут сидели, - ответила она так же тихо. - Потом Аннушке  стало
плохо с сердцем, ее повезли домой...
   - Все будет... хорошо, - проговорил я с усилием.

***

   День только начинался, воскресный день, я не находил, чем занять себя, во
что  погрузить.  Работа  валилась  из  рук,  я  могу  работать  и  дома,   а
развлекаться, как делает практически любой электоратель, - кощунство. Тут  и
Марьяна, и юсовцы, что с каждым днем входят в Россию все  глубже  и  глубже,
делая это незаметненько для массы, но не  для  нас,  кому  не  отвели  глаза
привезенные из Юсы дурацкие шоу.
   Если совести не давать себя грызть, говорит расхожая премудрость, то  она
потихоньку помрет с голоду. Юсовцы так и сделали,  потому  теперь  постоянно
улыбаются, довольны, как слоны, счастливы по самые помидоры, и ничего их  не
колышет.
   Да и наших так называемых россиян - язык бы  вырвал  за  такое  слово!  -
тоже. Не потому  даже,  что  все  предатели  и  колабы.  Просто  интенсивное
информационное воздействие на страну в течение одного-двух месяцев  способно
- это мало кто знает, - привести к полной смене  власти.  Народ...  Нет,  не
хочу  даже  употреблять  это  святое  слово,  назовем   это   стадо   просто
населением... так вот население  даже  не  ощутит,  что  смена  власти  была
сделана руками самого местного населения...  нет,  хуже,  чем  населения,  -
электората! - дядями из-за бугра. Вообще, внешнее  управление  может  носить
достаточно отдаленный характер,  создавая  определенные  системные  условия,
из-за чего у  многих  остается  иллюзия,  что  Россия  проводит  собственную
независимую политику.
   Инфисты Запада очень хорошо сумели провести начало войны. Нынешняя война,
война  инфистов,  протекает   без   видимых   разрушений.   При   инфистской
бомбардировке население может ее даже не заметить, а свой резкий поворот  на
сто  восемьдесят  объяснит,  что  ему  самому,  то  есть  населению,   вдруг
восхотелось идти не к коммунизму, а к капитализму. А вот  теперь  все  разом
тоже сами и абсолютно  добровольно  возжелали  идти  к  пропасти  и  красиво
попрыгать в бездну!
   - Факт, - прошептал я, - сам факт... и  вот  эти  последствия  инфистской
войны не всегда видны даже тем, против кого ведется... А если бомбы  и  пули
завертывать в цветную обертку, то все это милые Майдановы будут заглатывать,
как голодная рыбешка заглатывает сладкого червячка...
   Я вышел на улицу, прошелся по бульвару, там  всегда  ветерок  со  стороны
леса, а в моем черепе как будто ухи с дырой: мозги начинают работать  лучше.
Победа в информационной войне, уже понятно даже такому  тупому  дереву,  как
елка, что не видит разницы между зимой  и  летом,  способна  резко  изменить
карту мира. И уже меняет, как видно на примере  развала  СССР,  проигравшего
именно информационную войну. Сейчас удар страшнейшей  силы  нанесен  уже  по
тому ядру, что осталось от  СССР,  -  России.  Скоординированный  удар  всех
мощностей из-за океана и всех стран Европы.  Плюс  -  половина  стран  Азии,
Африки, Востока. Россия рассыплется, если не  предпринять  что-то  безумное,
радикальное, невероятное.
   Брякнулся  задом  на  лавочку,  но  рядом  хихикали  и   строили   глазки
молоденькие девочки, потом предложили свои услуги. Не за  деньги,  а  просто
так, поразвлечься. Солнышко, тепло, гормоны нарабатываются быстро...
   Я поблагодарил, встал и пошел вдоль ряда подстриженных кустов.  Мы  живем
старыми идеями, а надо помнить, что  мир  изменился!  Информацию  мы  теперь
получаем без контроля своих правительств. Пример  -  тот  же  Интернет,  его
запретить невозможно. В мире изменились контексты,  то  есть  строго  личное
стало доступно общественному взору. Нагляднее всего показал старый случай  с
Моникой, а потом пошло-поехало... Но точно так же можно ударить в ответ.
   Интернет - оружие обоюдоострое. Палка о двух концах, как говорили  в  век
каменных топоров. Интернет проводит  информацию  в  обе  стороны.  Нас  бьют
больше за счет количества ударов, ибо они сыплются непрерывно, мы не в силах
поднять головы,  подумать  сами,  нам  подсовывают  готовые  решения,  очень
удобные, умно и блестяще сформулированные, и вот мы говорим и делаем то, что
от нас хотят... Но если нанести встречный удар, сокрушающий удар, то уже они
будут делать и говорить то, что захотим мы!
   Голова разогрелась, я ощутил, что почти бегу, дыхание вырывается горячее,
и еще чуть - буду выдыхать огонь. Если честно, я пару раз принял  участие  в
инфистской войне. Нет, больше, чем пару раз. Понятно, я нигде не состою,  ни
в РНЕ, ни УНКО, ни даже в смиренной ЕНО, но Интернет  позволяет  действовать
анонимно, и я это использовал...
   В информационной войне резонанс общественного  мнения  может  достигаться
чисто формально с помощью удачных вербализаций, типа "Убей  юсовца  -  спаси
планету!", "За убийство юсовца - прощение всех грехов!",  "Лучше  под  танк,
чем под юсовца"... Это все мои придумки, я их запустил  через  Интернет,  на
следующий день их начали повторять по всему миру. Еще через два дня  боевики
РНЕ начали их использовать, и,  самое  значительное  открытие  -  количество
терактов возросло впятеро!
   В средствах массмедиа появились поспешно написанные статьи,  где  умно  и
многословно доказывалась ложность этих девизов, но слово не воробей: вылетит
в Интернет - уже не поймаешь, не удалишь, не  сотрешь,  не  форматируешь.  К
тому  же  краткие  лозунги,  бьющие  не  в  бровь,  а   в   глаз,   длинными
разоблачениями не опровергнешь...
   Понятно, дальше я не пошел. Силу свою проверил... хотя и так уверен,  что
могу перевернуть мир, ведь точку опоры уже  нащупал,  а  ввязываться  в  бои
местного значения... нет, это не по мне. Я  могу  выиграть  намного  больше.
Намного.
   Мир перевернулся, теперь сверху нависает  его  темная  часть,  а  светлая
оказалась внизу. Во тьме проступила желтая  изогнутая  полоска,  похожая  на
кожуру дыни. Оказывается, день сменился вечером, а тот незаметно  перетек  в
ночь. Все это время я бродил, выгранивая постулаты, о которых пока никому не
заикаюсь. И все это время, как теперь смутно вспоминаю,  в  животе  квакало,
шебуршилось, а сейчас уже издохло, живот прилип  к  спине,  а  в  голове  от
обезвоживания нарастает тупая боль.
   Кривой  месяц,  печальный,  как  Пьеро,   висит   косо,