агом ворот становилось все ярче,  но теперь
исчезла  их  кажущаяся легкость  -  огромные  наклонные столбы  поддерживали
массивный шар,  и  сквозь молодую листву уже было видно,  что к этим воротам
ведут ступени золотой,  но  уже  более тусклой лестницы.  Справа и  слева от
ворот раскинули свои светозарные крылья такие ломкие на  вид  стены,  что  у
любого должно было возникнуть желание отъять от  них  себе кусочек.  Недаром
подкоряжники когда-то намылились именно сюда,  хотя и  в те времена Жженовка
Тугомошная  была   и   сокровищами,   и   припасами  богаче  этого   крытого
златоблестищем стана.  Но и  стены,  и сами ворота,  и ступени лестницы были
неуязвимы для  цепких лап  лесного люда;  разграблены были только дома,  чьи
зияющие пустыми окнами остовы уже виднелись в  треугольном проеме.  Впрочем,
что  говорить о  подкоряжниках,  озверевших от  голода,  -  жители окрестных
становищ мало-помалу довершили разор,  растащив все, что можно было содрать,
отколупать,  спять с  крыш и  куполов.  Недаром Зелогривье то  тут,  то  там
сверкало златоблестищем; да и Межозерье было грешно.
   Харр дошел до нижней ступени и,  придержав горбаня,  переложил младенца с
одной руки на  другую.  Тот разом проснулся и  заорал так,  что многозвучное
эхо,  отразившись от  сверкающих  стен,  огласило  всю  округу.  Мади  разом
встрепенулась,  потянулась к  малышу,  но  не пускал пояс,  которым она была
привязана. Харр сунул ей крикуна:
   - Уйми-ка ты его, а то он раньше времени на наш след наведет!
   Она приложила его к  груди,  нисколько не  смущаясь,  и  теперь неотрывно
глядела на  его темно-ореховую головку,  поросшую реденькими,  по-настоящему
черными завитушками. А говорила - золотой будет...
   - Ты не очень-то рассиживайся, - резче, чем следовало бы, проговорил Харр
- на  самом деле это он  себе не позволял размякнуть.  -  Нам еще до убежища
добираться - ого-го!
   Она  удивленно поглядела на  него,  потом  перевела взгляд на  сверкающие
ступени,  невольно скользя  по  ним  вверх  все  еще  затуманенным нежностью
взором... И вдруг глаза ее испуганно дрогнули.
   - Я не хочу туда! - зашептала она. - Не хочу, не хочу... За что?..
   Он  непроизвольно наклонился и  глянул так  же,  как  она,  вверх,  вдоль
ступеней,  ожидая усмотреть причину,  по которой она пришла в такой ужас. Не
увидел  ровным  счетом  ничего.  Вот  только  наклонные столбы  с  шаром  на
верхушке...  И  вовсе это не столбы были,  а  изваянные из одного громадного
утеса руки, скорбно сложившиеся в жесте отчаяния и прощания.
   А может, мольбы...
   - Да мы туда и не пойдем,  милая,  - успокаивающим тоном проговорил он. -
Уж если нас где и будут искать,  то именно там.  Все перевернут. Уйдет на то
дня три,  не  менее.  А  мы  тем временем еще далее на  рассвет подадимся да
вверх,  так и до Огневой Пади быстренько доберемся. Там в скалах надручейных
столько нор  пустых -  видимо-невидимо.  Хрен нас разыщут!  Она поглядела на
него недоверчиво и все еще - как на чужого. Не узнавала она его, что ли? Вот
Шелуду,  так признала по  одному голосу.  В  удивлении его не  было ни  тени
ревности,  как и в обращении "милая" -  никакой сердечности.  Перед ним была
совсем не та Мади, умница-недотрога, которой он нес целый ворох диковинных и
завлекательных  рассказов  о   дальних  землях  и   становищах;   и   не  та
Мади-глупышка,  которая так старательно и  настойчиво совращала его,  кобеля
длинноногого...   Сейчас  это  просто  была  Та-которую-он-должен-спасти.  И
только.
   - Слышь-ка,  -  взыграло в нем врожденное любопытство,  -  а что это вы с
Шелудой не поделили?
   Она снова изумленно расширила глаза -  да уж,  нашел время расспрашивать!
Но покорно ответила:
   - Господин мой Иофф, когда выученика подбирал, особо оговаривал, чтобы не
токмо ликом был пригож,  но и голосом неизбывно нежен и на сторону неглядущ.
Ему такого и сделали.
   Вот  оно  что!  Сделали.  Теперь понятно,  отчего этот жирненький скопчик
глядел на Мади-красавицу, точно змей подколодный.
   - Ладно,  - сказал он, снова беря горбаня за гривку. - Сейчас вдоль стены
двинемся,  в  обход  двоерученского  холма.  Ежели  на  пещерку  неприметную
набредем - отдохнем малость.
   - Попить бы...
   Он достал из-за пазухи нагревшуюся от его тела флягу,  подал ей. Она пила
бережливо,  точно отсчитывая глоточки. Протянула ему наполовину опорожненную
посудину.
   - Ведь и ты притомился, господин мой!
   Ну наконец-то! И его заметила.
   - Двинулись!  -  проворчал он, направляясь в обход становища. Теперь если
круто взять вверх, а горбань потянет, свеженький еще, - то совсем скоро и до
ручья доберутся.
   Он  в  одни  глоток осушил остатнее.  После  двухдневной попойки,  когда,
окромя хмельного,  ничего в рот не брал (да кажется,  было что-то кисленькое
на опохмелочку),  чистая вода показалась слаще меда. А может, это в Жженовке
источник такой несравненный?..
   Зря он  про пьянь свою вспоминал.  Захмелел по  памяти или с  усталости -
повело вбок.  Да  и  Мадинька на  шее горбанюшки лежала,  заснула тотчас же,
бедолага. Только руки и бодрствовали - крепенько сына держали. Он разжал их,
взял мальчонку,  который еще и брыкаться попытался, ножонкой отпихиваться. И
как это Мади его выносить сумела, такого шустрого!
   А  вот  ему самому пошустрее бы  быть...  Сверху,  с  двоеручинских руин,
донесся размеренный звон -  видно,  не все колокола сумели спереть! Половина
баклажки жажды не утолила -  пить хотелось все сильнее и сильнее...  А вот и
пещерка,  благодать-то  какая.  Может,  каплет там что-нибудь,  бывает...  И
скотинку попоить...  Прохладно-то  как...  Мы  только на  минуточку,  милая,
погоня-то другим путем идет...
   Но в  пещерке подгорной было сухо и  знойно,  и на удивление многолюдно -
все галдели,  перекрикивая друг дружку,  да  ведь по-другому на  пирах и  не
бывает;  только какой же это пир -  без вина?  Одна жратва на столах,  и вся
горелая.  Да и как же иначе,  у Аннихитры-то Полуглавого всегда все не как у
людей.  Эй, может, кто под столом прячет? "Я те спрячу! - рявкнул бесноватый
князь,  пятипудовый селезень с  мордой Хряка.  -  Да девку не упустите!"  Но
откуда на пиру девка? На пирах одни пирли порхают...
   Он приходил в себя бесконечно долго и как-то по частям. Первой проснулась
мысль. Он осознал, что кругом темно, беззвучно, и он не чует ни рук, ни ног.
И  еще  одно  безошибочно определило  его  сознание:  не  обошлось  тут  без
травы-утишья.   И   не  тихрианской,   а  во  сто  крат  более  действенной.
Умудрился-таки Шелуда колдовского зелья во флягу подсыпать,  добро еще -  не
яду!
   А затем забрезжил и свет,  точно солнце всходило, но не медленно, а одним
махом,  точно  лебедь  над  озерной водой.  На  зеленоватой ясени  какого-то
блеклого,   разжиженного  неба   проступили  очертания   скалистых   утесов,
расположившихся широким кругом. Пока еще глаза не ворочались, глядели только
прямо,  и Харр догадался, что перед ним луг, но не давешний, судбищенский, а
какой-то незнакомый,  горный.  С разнотравьем весенним,  должно быть, только
ему пока этой муравушки не углядеть.  Знать, предстоит на этом лугу какое-то
игрище,  раз и его привязали стоймя,  чтобы он поглядел.  Но ведь не один же
он,  кто-то  еще  должен на  потеху эту  собраться.  И  еще одно вдруг понял
менестрель: сам он здесь - не к добру.
   А вот и слух прорезался.  Голоса прилетают издаля и как-то толчками,  как
всплескивает вода под веслом, не разобрать пока ни единого слова, все хвосты
одни: "...ащенная... ульственный... лятию..." Голос Харру не понравился - он
определенно не сулил ничего хорошего.
   Он  сделал над  собой невероятное усилие,  заставляя свои глаза скоситься
влево,  на голос.  Резанула острая боль,  точно под веки набралось песку, но
ничего, получилось, и он с изумляющей его четкостью разглядел закругляющуюся
невысокую стенку,  сложенную из одинаковых, старательно обтесанных камней, и
за этим ограждением -  застывших в  неподвижности людей.  Он узнал их сразу:
аманты,  но не все,  что были в  Жженовке,  -  старцев среди этих безмолвных
зрителей не наблюдалось.  Впрочем,  нет,  был один,  и не кто иной, как Иофф
собственной персоной. Ах да, Зелогривье ведь совсем рядышком, вот и привезли
старца поглядеть на  игрище,  а  может,  и  на ристалище.  Но воззрились все
почему-то  не  на  бранный луг,  а  на Харра,  точно он был тут не невольным
свидетелем, а главным действующим лицом.
   Он  перевел  взгляд  дальше  и  увидел  Шелуду.  Тот  ухмылялся злобно  и
нескрываемо.  И  за  Шелудой -  еще  одна фигура,  знакомая до  боли:  Иддс.
Единственный,  кто не глядел на него,  а  замер,  точно окамененный,  вперив
взгляд в безоблачное небо.
   И  за  всеми этими гостями именитыми -  стражи с  луками,  добрые Иддсовы
вояки,  которых он  сам  учил ратному делу.  И  выучил.  И  Дяхон тут?  Тут,
естественно. Да не прячь глаза, старина, все путем. Ты ж подневольный...
   А  голос между тем стал долетать ровно,  складываясь в  прихотливые узоры
речи, звучащей как по писаному. Сумеречник.
   - ...надлежит двойную казнь принять,  прежде смерти своей увидав погибель
лихолетца нечестивого,  вступившего с  ней  в  сговор супротив мужа,  с  ней
обрученного, и богов, станы наши оберегающих, и законов вечных, непреложных,
отцами наших дедов утвержденных;  а  с  ним да будет предан умертвим и  плод
союза их крамольного...
   Если бы  Харр смог,  он  потряс бы  головой,  вытряхивая из  ушей всю эту
брехню.  Да какой сговор?  Невтерпеж было девке неухоженной, так это не ваше
собачье дело, между прочим. Облили помоями бабоньку за глаза...
   Он  перевел взгляд  вправо  и  увидел странный,  что-то  напоминающий ком
тряпья,  висящий рядышком.  Вгляделся.  Солнышко доброе,  безгрешное,  что с
человеком сделали!  Это  была  Мади с  руками,  заведенными назад и,  видно,
крепко связанными,  потому что под мышки у  нее были продеты две выступающие
из-за спины жердины,  на них она и висела, не доставая маленькими, обутыми в
алые  сандалики ногами  до  каменной приступки.  Голова  бессильно лежала на
левом  плече,  но  глаза,  распахнувшиеся в  пол-лица,  вперились в  Харра с
какой-то  безумной ненасытностью.  Не  в  силах выдержать этого взгляда,  он
глянул дальше -  там загородка кончалась и шли уже дикие камни, островерхие,
зазубренные. И что-то мелькнуло... Взъерошенный хохол. Никак Завл?
   Нет, Завка. Она поняла, что он заметил ее, вздрогнула и, наклонив голову,
утерла нос о  плечико.  А  потом руки ее привычно напряглись,  и Харр увидел
стрелу, нацеленную ему точно в лоб.
   Вот  только тут  он  до  конца поверил,  что  ожидает его нечто страшное,
такое,  что лучше уж легкую смерть принять. Моргни он, приспусти ресницы - и
сорвется стрела с  тетивы.  Но  он  глядел неотрывно -  догадайся,  девочка,
подумай,  что  было  бы  мне  любо  в  смертный час,  а  уж  погибель свою я
как-нибудь и сам найду... И стрела отворотилась, безошибочно целя куда надо,
и  непривычно для  здешнего мира свистнула,  и  тотчас раздался тонкий бабий
взвизг -  Шелуда со стрелой в  глазу валился навзничь,  а  Иофф,  тихохонько
подвывая,   вздымал  бестелесные  длани,   чтобы  вцепиться  в   отчаянии  в
белоснежные свои кудельки.
   Жену оговорили, а он по холую воет. Ну парод...
   И  только тут  наконец стало возвращаться к  Харру осознание собственного
его тела.  Сначала - шея. Щекотало что-то, аж звон зудящий слышался. Затем -
руки.  Ломило нещадно, так круто были они заведены назад и стянуты; да вон и
концы блестящих жердин, что держат его под мышками. Ноги точно ватные, пятки
крепко стоят, а носки сапог точно в воздухе... Ой!
   По  низу  живота,  а  потом  и  по  ляжкам потекло что-то  теплое.  Никак
обмочился со страха? Быть не может!
   Он с  усилием опустил глаза вниз,  к груди,  и увидел курчавую головенку.
Мальца прикрутили к нему, сволота аларанская! Теперь ясно, что за потеху они
себе устроили -  сами за стенкою твердокаменной,  а  на него сейчас выпустят
зверя разъяренного, вроде рогата, вином накачанного, как бывало в черные дни
при дворе Полуглавого. Он напрягся что было мочи, чтобы крикнуть: дите-то не
губите,  в  чем оно-то  виновно!  Но  из  онемевшей глотки не вырвалось даже
хрипа, и голова бессильно свесилась, и он начал шарить глазами понизу, чтобы
встретить свою погибель хотя бы взглядом.
   Но  там  он  не  увидал  ничего.  Даже  травы.  Только что-то  леденящее,
невидимое,  как дыхание,  подымающееся из угаданной только сейчас глубины. И
звенело,  звенело над ухом, словно для того, чтобы заглушить страшное слово,
восстающее из памяти.
   Прорва.
   И   тут  он  почувствовал,   как  скользкие  жердины  начинают  тихонечко
крутиться,  уползая  назад  и  освобождая его  немощное тело  от  поддержки.
З-з-з...  з-з-з...  Да отвяжись ты,  нашла время!  З-з-з... Бирюз-з-зовый...
Бирюз-з-зовый...  Он  попытался напрячь  мускулы,  чтобы  прижать к  себе  и
удержать ускользающую опору, - тщетно. Тело клонилось вперед, и он уже видел
уходящий в необозримую глубину ствол исполинского колодца. Солнце облизывало
его края,  не решаясь заглянуть дальше,  где в затуманенной бесконечности не
было не то что дна - вообще ничего!
   ...З-з-з... Бирюз-з-зовый...
   Жизнь ускользала вместе с  неверными опорами,  и  ему припомнились чьи-то
слова о  том,  что в последние мгновения перед смертным взором проходит весь
пройденный от рождения путь.  Кабы так! Не привиделась ему родная Тихри, где
все люди как люди - ходили себе по дорогам или на худой конец - вдоль них; а
вот  его  носило  почему-то  поперек.   И  не  замельтешили  путаные  тропки
Многоступенья,  по которым он, словно повинуясь чьей-то чужой воле, кружил и
петлял,  только вот непонятно - зачем; да и выполнил ли он это неведомое ему
самому предназначение?  Во  всяком случае,  награда была невелика -  видение
Бирюзового Дола,  голубая колокольчиковая марь,  посланная не  иначе как для
того, чтобы заслонить самое страшное на этой земле - прорву ненасытную.
   А  она  уже  тянула  его  в  себя  своим  мутным жерлом (бирюз-з-зовый...
бирюз-з-зовый -  надрывалась пирлипель,  забравшаяся уже прямо на ухо),  и в
последний свой миг он внезапно понял, что то самое загадочное НИЧТО, которое
он  тщетно  пытался  вообразить,  прыгая  перед  хохочущими  дружинниками на
небесной мураве Бирюзового Дола,  -  это  вовсе не  та  черная непроницаемая
стена,  которую  он,  тихрианин до  мозга  костей;  приравнивал к  смертному
рубежу, ибо смерть - это и есть НИЧТО; по сейчас, уже не чувствуя под своими
ногами последней опоры,  он  осознал,  что эта внезапно отворившаяся под ним
сгустившаяся пустота -  это и есть колдовское, магическое НИЧТО, уже летящее
ему навстречу смертным ужасом бездонной пропасти.
   Бирюз-з-зовый Дол... - как ни в чем не бывало продолжала петь беззаботная
пирлюшка,  запутавшаяся в  его  седых  волосах.  Или  это  звенели  небесные
колокольчики ниспосланного ему видения?
   Бирюзовый Дол...
   И  не  стало  на  неприветной земле  Ала-Рани  веселого  менестреля Харра
по-Харрады, так и не успевшего пропеть ни единой песни.


--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 04.03.2002 17:07