Ольга Ларионова

                       ЕВАНГЕЛИЕ ОТ КРЭГА

                    (Симфония похорон - I)

----------------------------------------------------------------------------
   Чакра Кентавра - М, ООО "Издательство АСТ"; СПб, Terra Fantastica, 2001,
   760, [8] с. - (Классика отечественной фантастики). (стр. 379-760)
   ISBN 5-17-008651-2 (ООО "Издательство АСТ")
   ISBN 5-7921-0430-1 (TF)
   OCR and spellcheck by Andy Kay, 04 March 2002
----------------------------------------------------------------------------

   ЛЮТЫЕ ОСТРОВА

   Часть первая

   I. Менестрель Аннихитры Полуглавого

   По трезвому разумению, выходить из леса надо было бы сторожко, по-кошачьи
пружиня  на  послушных,  натренированных ногах.  Но  Харр  по-Харрада,  едва
завидев долгожданный просвет между кольчатыми стволами,  рванул из-за пазухи
заветный бурдючок из шкурки мускусной белочки,  в котором вино,  истомляясь,
приобретает ни  с  чем  не  сравнимый  дух,  подвигающий пьющего  на  деяния
возвышенные  и   неосмотрительные;   торопливые  глотки  не   позволили  ему
просмаковать,  как  должно,  всю  глубину  аромата  этой  поистине бесценной
жемчужины Аннихитровых погребов,  но зато в избытке одарили его безрассудной
легкостью,  коей у него и без того хватало.  Он отшвырнул шкурку, выжатую до
влажного  поскрипывания,  и,  по-детски  подпрыгивая на  бегу,  выскочил  на
опушку.
   И   тогда  навстречу  ему   хлынула  степь,   шелестящая  зрелым  золотым
разнотравьем.
   Даже не  оглядываясь по  сторонам,  он  безошибочным чутьем прирожденного
странника отметил желанное безлюдье этого края, удаленного от большой дороги
не  менее  чем  на  два  перехода;  разномастное же  зверье,  как  испуганно
вжимающееся в  землю  при  звуках его  шагов,  так  и  хищно  ловящее запахи
человеческой плоти,  нимало его не заботило.  Поэтому он позволил себе то, о
чем  грезил  все  последние свои  три  или  четыре  скитальческие преджизни:
раздвинул высокую,  доходящую ему  до  пояса  траву и  нырнул вниз,  точно в
озерную воду.  И  теплая комковатая земля подалась ему навстречу и коснулась
губ.  Земля его юности.  Он зажмурился, подсунул левый кулак под переносье и
замер, вдыхая горьковатые запахи травяных корней и въедливую земляную пыль.
   Ну и естественно,  чихнул.  И раз,  и два, и понял, что с этими сопливыми
сантиментами пора кончать.  Он перевернулся на спину и  вгляделся в  высокую
голубоватую  дымку,   перечеркнутую  качающимся   стеблем.   Ему   почему-то
помнилось,  что  небо  его  родины  ниже,  чем  голубой  ослепительный свод,
вздымавшийся  над  чужими  дорогами,   и  оттого  жизнь  под  ним  уютнее  и
безопаснее.  К  последнему он  никогда  не  стремился,  а  уют,  который  он
быстренько обретал на  любой из  дорог,  был именно тем,  от  чего он сбегал
многократно и в какой-то степени даже обреченно. Так что же тянуло его сюда,
под это дымчатое небо?
   А кто его знает.  Потянуло,  и все. Может, предчувствие конца всех дорог?
Тьфу, тьфу! Молод еще. Не зелен, но как раз в полной силе. И все, что нужно,
при  нем -  не  сбитые ноги,  ухватливые руки и  то,  что всегда было мечтой
каждого мужчины,  если  он  ощущал себя настоящим мужчиной:  меч.  Это  было
сокровищем,  которое позволяли себе  только  самые  толстосумые караванники,
ведь  на  одной-единственной дороге,  у  полоумного  Аннихитры,  у  подножия
Инеистых гор  добывали драгоценную руду.  С  ранней  весны  плавить ее  было
нельзя -  не  подрастали деревья на  уголь;  потом  неопытные,  знавшие свое
потомственное дело только от  стариков,  понаслышке,  плавильщики гробили не
одну плавку,  пока не удавалось сварганить огненное варево, годное разве что
на  дамские  ножички  к  княжескому столу.  Затем  уже  удавалось воскресить
полузабытые премудрости старины и наладить ковку кинжалов и наконечников для
копий дворцовых стражников;  а вот до мечей дело доходило лишь тогда,  когда
осень подступала к  Железному Становищу.  Много ли  тут накуешь?  Да и  мечи
отписывались  все  до   единого  в   княжескую  казну,   так  что  Аннихитра
распоряжался ими сообразно тому,  какой половиной своей несчастной головы он
в это время ворочал: если светлой, то почетное оружие пополняло сокровищницу
и  им  оделяли,  как  высшей наградой,  самых верных приспешников.  Если  же
Аннихитру  захлестывало периодически повторяющееся безумие,  то  драгоценные
мечи сплавлялись за смехотворную цену сопредельным князьям, а то и просто за
кудлатую бабу побесстыжее.
   Вот  тут-то,   попав  в  Железное  Становище  подмастерьем  ковача,  Харр
по-Харрада (тогда,  впрочем, он звался несколько иначе) и загорелся мечтой о
собственном мече. И сбыться этой мечте удалось ох как не скоро...
   Он,  все  еще  лежа,  поднял  руку  и  остановил мерное  качание  стебля,
дразнившего его аппетит золотистым,  но  еще чуточку недозрелым колосом.  Ну
что ж,  раз вино все выпито,  не грех и закусить.  Пока не мешают. Он сорвал
колос,  растер в  ладонях.  Ни  на  одной из дорог не вызревало таких зерен,
полновесных,  величиной с  ноготь.  Приподнявшись на  локте,  сдул  шелуху и
высыпал зерна в рот. Твердоватые снаружи, они хранили внутри нежную молочную
мякоть,  чуть сладковатую на вкус. Харр уселся поудобнее, достал из дорожной
сумки печеное яйцо,  припасенное на  выход из  леса  -  в  открытой степи не
очень-то  разведешь костерок!  -  и  решил заправиться обстоятельно.  Самыми
крупными колосьями наполнил суму;  что  были  помельче,  принялся шелушить и
жевать  неспешно,  благо,  наполняя рот  молочным соком,  они  не  требовали
запивки.  Под правым локтем что-то засвистело,  но не по-змеиному, холодно и
люто,  а доверчиво и просяще.  Ага,  сурчата.  Харр высыпал чищеные зерна на
землю,  и  четверка  проворных грязно-белых  малышей  накинулась на  даровое
лакомство.  Глаза они открыли, похоже, уже давно, а вот на крыло становились
только-только,  но  в  драке за  корм уже  подлетывали,  расправляя кожистые
угловатые крылышки.  Он  еще будет искать себе новый караван,  где его будут
поить и  кормить за бесшабашные застольные куплеты (осточертевшие ему самому
до   желчной  отрыжки),   а   эти  уже  покинут  норный  холмик  с   теплыми
разветвленными подземельями и,  оставив  родителей  доживать  свой  недолгий
сурочий век,  устремятся на восток,  вслед за солнцем,  как и надлежит всему
живому;  рассекая траву  узкой  мордой и  выступающей клином грудной костью,
вслед за ними устремятся степные шакалы, чтобы загнать притомившийся выводок
на  одинокое дерево,  залечь под  ним  и  затем воем и  тявканьем не  давать
неопытным зверькам уснуть,  пока один за  другим они не плюхнутся вниз.  Те,
что  повыносливей да  посметливее,  успевали  развернуть  куцые  крылышки  и
упорхнуть  к  спасительному лесу;  недотепам  же  оставалось  отправиться на
шакалий ужин.  Вот так и  он  сам,  измученный бесконечными переходами через
лесную полосу,  разделявшую владения двух  князей,  забирался на  дуплистое,
устойчивое дерево и,  если не удавалось разместиться в дупле, просто выбирал
развилку ветвей поуютнее,  привязывая себя к  стволу;  под деревом неизменно
появлялся какой-нибудь обладатель двухвершковых клыков и  неуемного аппетита
и  принимался воем  и  рыканьем доводить намеченную жертву до  кондиции.  Но
Харр,  достав  из  сумы  пучок  сухого  подремника,  меланхолично разжевывал
один-два листика и засыпал блаженным сном. Отоспавшись вволю, он доставал из
дупла припасенный заранее камень или тяжелый сук,  на худой конец,  и вместо
утренней  разминки  свешивался с  нижней  ветви  своего  спального  древа  и
хорошенько врезал своему измаявшемуся стражу между  глаз.  Затем  оставалось
только спрыгнуть вниз с мечом в руке - и завтрак был, почитай, готов.
   А кстати,  о завтраке.  Он с сомнением оглядел прожорливых,  но отнюдь не
упитанных сурчат -  проку с них...  Одни косточки.  "Кыш, - махнул он на них
рукой. - Не поняли? Порхайте отсюда и живите на здоровье. Я сегодня добрый".
   Сурчата поняли. Теперь надо было приготовиться к возможным встречам кое с
кем и посерьезнее.
   Харр  достал  из  поясного кисета  глиняный фирман на  право  обращения к
Вечному и Незакатному непочтительной спиной -  самодельную оловянную бляху с
вытесненной на ней чудовищной мордой (на всевозможных стражников действовала
безотказно,  потому как подобного безобразия никто на  Тихри не видывал),  и
принадлежности менестреля:  две косицы, сплетенные из разноцветных шелков, и
набор узких полосок из сушеной кишки озерного рыборыла. Так, все на месте, и
до сих пор с помощью этих оберегов он выпутывался из любой передряги гораздо
успешнее, чем если бы полагался на магические амулеты и заговоренные (ох как
не бесплатно!) сибиллами талисманы.
   Он пружинисто поднялся,  сдвинул меч на правое бедро и размашисто зашагал
прямо  на  солнце,  полускрытое нежной дымкой.  Некоторое время  придется на
всякий случай держаться кромки леса, пока не попадется отбившийся от выводка
строфион,  желательно молодой,  так  как  обуздать заматерелого без  должной
сноровки будет ему не  под силу.  Вскоре послышался плеск воды,  и  путь ему
преградил глубокий овраг: направо уходящий прямо в чащу леса, а налево уныло
тянущийся к  большой дороге  и,  наверное,  далее,  к  новому лесу,  где  он
расступится вширь,  и обернувшись уже полноводной рекой,  стремящейся, как и
все реки, к Бесконечной Воде, по берегу которой, говорят, пролегла последняя
дорога.  Он  подошел к  самому краю и  завертел головой,  прикидывая где  бы
сподручнее спуститься,  как  вдруг,  на  свое счастье,  приметил здоровенный
ствол,  перекинутый с  одного края оврага на другой.  Тут же торчал и  пень,
почти свежий -  значит,  поваленное дерево не  успело сгнить.  Харр еще  раз
зорко  огляделся  -   перебираясь  по  шаткому  мостику,  который  потребует
максимальной сосредоточенности,  он  на  какое-то время станет беззащитной и
заманчивой мишенью -  но степь была по-прежнему пуста.  Он одним ударом меча
срубил  молоденькое деревцо и,  освободив его  от  чахлых веточек,  примерил
получившуюся жердину в качестве балансира.  Ничего,  годилась. Он вздохнул и
шагнул вперед,  стараясь глядеть только на носок сапога. Кора зашелушилась и
посыпалась вниз  -  ну  вот,  этого ему  только и  недоставало!  Но  переход
закончился благополучно,  и он уже скорее по привычке, чем по необходимости,
глянул назад.
   На той стороне оврага,  по пояс в траве, стояли ровной шеренгой четверо и
молча глядели на него.
   Как это бывало, после одного беглого взгляда, самым точным и сильным было
общее впечатление,  а не усмотренные детали.  Так вот:  в этой четверке было
что-то необычное,  до дикости.  Эта странность состояла не в их непостижимом
бесшумном появлении и  не в сосредоточенном внимании к его скромной персоне.
Разглядывать  их  в  упор  было  бы  непростительной неосторожностью глядеть
противнику прямо в глаза следует только во время нападения, а до этого лучше
всего делать вид,  что  за  врага его не  держишь,  и  рассматривать боковым
зрением,  исподтишка.  Он так и сделал: ухватил жердину поудобнее и принялся
деловито подсовывать ее под тонкий конец бревна, только что послужившего ему
так  вовремя подвернувшимся мостком.  Бревно дрогнуло,  съехало с  места  и,
недолго  покачавшись,  гулко  ухнуло  в  расселину,  подняв  на  дне  фонтан
недолетавших сюда брызг.
   Четверка наблюдателей не  шелохнулась,  Харр по-Харрада так  же  деловито
отряхнул руки,  не  без  некоторой демонстративности поправил меч на  правом
бедре  и,   круто  повернувшись,  зашагал  прочь,  влажной  ложбинкой  между
лопатками ощущая сверлящий зуд от четырех пар глаз.  И еще:  до него наконец
донеслось  слово,  вполголоса  брошенное  кем-то  из  чужаков.  Чуткий  слух
менестреля позволил ему даже разобрать сказанное - это слово было "левша".
   Ага,  оценивали его все-таки на  предмет драки.  Да  и  сейчас не  поздно
угостить его  короткой стрелой или  столь популярным на  этой  дороге боевым
топориком из железного дерева.  Но ни то ни другое не летит бесшумно. Он шел
и шел,  быстро,  но не срываясь на бег, и ни один шорох за спиной не говорил
об опасности.  И  все-таки было чертовски неуютно.  Наконец он не выдержал и
обернулся -  насколько хватало зоркости, степь была по-прежнему безлюдна. Ну
и хорошо.  И тут впереди,  из-за купы едва начавшего желтеть кустарника,  он
услышал глуховатый, отрывистый рык.
   Чужаку с соседней дороги обязательно почудился бы гибкий пятнистый зверь,
вроде тех,  что ходят у Аннихитры в упряжи;  но он-то прекрасно помнил,  что
этот совсем не  птичий,  резонирующий звук исходит из  раздутого зоба крайне
рассерженного строфиона. Вопрос только: дикого - или уже прирученного?
   Позабыв обо  всем,  что  могло еще  возникнуть у  него  за  спиной,  Харр
рванулся вперед, на цыпочках обошел кусты и вытянул шею, приглядываясь. Надо
же,   и  тут  повезло:   громадная  черная  птица,  лежавшая  на  затененной
проплешине,  была  запряжена в  легкую повозку,  уже  наполовину загруженную
валежником Ага,  значит, недалеко и становище. Харр, уже не таясь, подошел и
ударом ноги вытряхнул валежник. Строфион глянул на него наглыми красноватыми
глазками и  отнюдь не  благодарственно зашипел.  Харр  порылся за  пазухой и
выудил незрелый мякинный орех,  сердцевина которого особенно хороша с  диким
медом.  Кинул  строфиону.  Тот  сглотнул подношение,  словно муху,  и  снова
зашипел.   Харр  размахнулся  и   весьма  ощутимо  врезал  ему  по  клюву  -
подействовало.  Строфион  вскочил  на  ноги  и  послушно пригнул  шею.  Харр
забрался в  повозку,  подбирая вожжи,  и тут из леса выскочил смерд,  вереща
испуганно и  призывно.  Странный  смерд,  больно  раскормленный и  опрятный.
Другой на  его месте бухнулся бы в  ноги и  головы не подымал,  пока знатный
караванник -  а уж это-то было заметно по многочисленным галунам на харровой
одежде -  соизволит удалиться на  его убогой таратайке.  Но  смерд продолжал
что-то  кричать вслед,  зазывно и  даже  радостно.  Харр,  не  оборачиваясь,
натянул поводья и  пустил строфиона по старому следу,  хорошо различимому по
еще не успевшей подняться смятой траве. Эта прочерченная по степной позолоте
колея должна была привести его  на  кочевую стоянку;  что это был не  город,
Харр не  сомневался -  слишком уж далеко от большой дороги.  У  междорожного
леса  городов не  ставят.  Он,  насколько это  было  возможно,  развалился в
подпрыгивающей таратайке, принимая позу небрежную и ленивую - по тому, каким
его  увидят,  будет  и  стол,  и  постель.  Свободною рукой  взбил волнистые
серебряные кудри,  в  которых змеилась иссиня-черная,  как строфионово перо,
приманчивая прядь -  меч острый для женских сердец.  Мысль при этом невольно
обратилась к  диковинным чужакам,  с  таким непостижимым спокойствием,  если
даже  не  равнодушием,  наблюдавшим за  ним  с  той  стороны оврага.  И  что
только...
   И тут он разом понял, что именно было в них диковинным.
   Это  были  ряженые.  Самые настоящие ряженые,  словно перенесенные сюда с
княжеского пира в  земляном дворце Аннихитры,  где ему однажды довелось-таки
петь.  Ну конечно, ряженые, а кто же еще: крашеные волосья, лица тоже чем-то
намазаны -  светлые,  как  свиные  рыла.  Только  наряды не  шутовские,  без
лоскутков разноцветных.  И оружия не заметно.  И непременных колокольцев.  А
если все-таки не ряженые, то кто?
   А  вот кто:  сибиллы.  Ни  разу живьем ни  единого не видал,  но слыхал -
чудные  они;  ежели  старые  да  поднаторевшие  в  своем  искусстве  (а  при
гарантированном бессмертии чем,  кроме колдовства,  и заниматься?), то любую
личину принять могут. И еще рассказывали - если встретятся двое, обязательно
друг  перед  другом  похваляются  кто   чем  горазд,   может,   и   к   нему
приглядывались, не испробовать ли на нем свои заговоры?
   Одно  смущало,  редкостное это  дело  -  сибиллу встретить.  А  уж  сразу
четверых...  И тут у него над головой что-то словно прочирикало. Он невольно
втянул голову в  плечи,  и  напрасно:  это  была  всего  лишь  стремительная
пичуга-посланница, изумрудная, с яркой желтой грудкой. Ну да, ведь на Дороге
Строфионов они  именно  такие.  Другое  чудно:  чтобы  простой смерд  послал
молвь-стрелу? Сколь же богат должен быть его караванник...
   Ну  тем  слаще  будет прием.  Да  вот,  кстати,  и  купола стойбищных юрт
поднялись из  травы.  Строфион ускорил  бег  без  понукания.  Харр,  однако,
придержал вожжи -  приближаться следовало солидно,  без спешки, как подобало
именитому  гостю.  Навстречу уже  выбегали  обитатели становища,  что-то  уж
чересчур восторженные и изумленные. Впереди всех - детина на голову выше его
самого,  с  пышным алым бантом на  шее.  Рот  до  ушей,  глазки прищуренные,
маслянистые,  оценивающие -  сразу видно,  на ходу прикидывает, какой прок с
нежданного посещения. Надо будет что-нибудь наврать про знакомство с князем.
Строфион лег на тропу и выгнул шею,  всем своим видом показывая,  что с него
довольно. Детина с бантом одной рукой поднял вожжи, упавшие на землю, другую
почтительно подал Харру,  помогая ему сойти с повозки. Толпа, следовавшая за
ним  на   расстоянии  трех  шагов,   приветственно  загудела  -   приглашали
осчастливить жилище, разделить трапезу и постель. Понятно.
   Харр  по-Харрада  протянул руку,  хотя  мог  бы  отлично  обойтись и  без
посторонней помощи,  и  оперся на здоровенную лапищу.  И  вздрогнул:  ладонь
словно  утонула в  теплом  вязком тесте.  Затем  мяконькие подушечки пальцев
пробежались по  тыльной  стороне его  кисти,  обогрели запястье и  шаловливо
скользнули под обшлаг рукава.
   Харр,   словно  ожегшись,   отдернул  руку  и   отпрыгнул  назад.   Толпа
зашевелилась,  растекаясь надвое,  открывая  перед  ним  проход  к  юртам  и
одновременно обтекая его справа и слева.  Кланяющиеся,  улыбающиеся мужчины,
юноши,  мальчики.  И ни одного женского лица.  Бесстрашного Харра едва ли не
впервые в жизни прошиб холодный пот, когда он понял, куда попал.
   Это было становище сиробабых.
   Он рванул что есть мочи обратно,  путаясь в высокой траве и кляня себя за
то,  что  слишком поспешно,  не  разобравшись,  покинул легкую  спасительную
повозку;  за спиной бухали сапоги детины с  алым бантом.  Он сделал глубокий
вдох и удвоил скорость,  отчетливо сознавая,  что надолго его не хватит;  но
ведь  и  сиробабые далеко  от  своего  поселения оторваться не  рискнут.  Он
споткнулся о  бугорок и  вдруг  прямо перед собой,  в  каких-нибудь тридцати
шагах, увидел прежнюю четверку ряженых.
   Он круто свернул влево,  к лесу, одновременно вытаскивая на бегу меч - не
уйти  зайцу от  двух шакалих стай.  Но  за  спиной раздалось гулкое "пом!  -
пшшшш..."  Он  невольно оглянулся:  между ним и  сиробабыми подымался заслон
белого лучистого пламени.
   Видно,  все-таки один из ряженых был сибиллой. Ну спасибо и на этом, а то
силы кончались.  Сиробабые с  воем мчались восвояси,  и  он рухнул в высокую
траву,  переводя дыхание,  так как биться ему предстояло сразу с  четверыми.
Они подходить не  торопились;  если не считать сухого шелеста травы,  стояла
полная тишина. И тут прямо у него над головой раздался негромкий голос:
   - Слушай, мужик, нам твоя помощь нужна.
   Харр осторожно перевернулся на спину и  сел,  красноречиво положив меч на
колени.  И чуть не присвистнул: у всех четверых на поясе висели длинные мечи
с изукрашенными рукоятками.  Уж не князья ли это с каких-то неведомых дорог?
А  говорят  чисто,  по-здешнему.  Он  кашлянул,  чтобы  голос  не  прозвучал
неуверенно.
   - Зачем помощь тому, при ком его меч? - спросил он сурово.
   Чужаки переглянулись -  как ему показалось, с уважением. Только сейчас он
заметил,  что у троих на лоб надвинуты какие-то обручи с завитками - короны,
что ли? И как это им удалось подобраться к нему так быстро и столь бесшумно?
   Тот,  который был без короны,  потер рукой чисто выбритый подбородок и со
вздохом п