олча, как хорошо обученные псы.
   - Цыц,  вы!  - крикнул Харр, подымая, как дубину, меч в жестких ножнах. -
Не поняли, что ли - покупаю я? Не понахалке...
   Нет,  не поняли,  пока одного не приложил ножнами по голове, а другого не
отбросил строфионьим ударом обратно меж витых столбов, аж зелень захрустела.
Двое других заверещали, по всей видимости, призывая подмогу. Харр вздохнул -
ну что за город,  и драться-то по-настоящему не умеют, а нарываются на кулак
на каждом шагу.  Но из-за угла высыпало уже около десятка,  и непонятно, чем
бы закончилось дело, если бы не раздался звонкий девичий крик:
   - Стойте! Именем Стенного, Лесового и Ручьевого, стойте!
   Все замерли,  как стояли. Харр тихонечко повернул голову - надо же, Мади!
Никогда бы  не  подумал,  что  у  нее может прорезаться такой повелительный,
прямо-таки княжеский голос!
   - Это чужеземец,  -  проговорила она, подходя ближе и придерживая за руку
белокурого голыша в  плетеных лазурного цвета лапотках и таком же ошейничке.
- Он не знал,  что это -  данники аманта. Но он на службе... ты ведь получил
место стража лихолетья, господин?
   - Естественно. И не токмо место, но и жалованье. Для пущей убедительности
он побрякал каменными монетками.
   - Любой, кто скрестит с ним оружие, оскорбит стенового аманта!
   Воинов как  ветром сдуло.  Харр  наклонился к  девушке -  сейчас она  ему
показалась еще более хрупкой и маленькой,  чем тогда,  в лесу,  и только тут
заметил, что она дрожит.
   - Да ты что, испугалась?
   Она даже не кивнула - захлопала ресницами.
   - За меня? Вот дурочка. Да я бы их...
   Но тут она подняла на него лицо, и он поперхнулся.
   В  лесу он ее и не разглядел,  да и Махида его сразу приворожила.  Но тут
первое,  что  пришло ему  в  голову,  -  это  то,  сколько же  раз  в  своих
странствиях  он   дивился  чему-то   невиданно  безобразному,   до   тошноты
омерзительному.  А вот красе невиданной -  раз-два,  и обчелся. Сейчас впору
было загибать еще один палец.
   Его поразила даже не та торжественная, благоговейная плавность, с которой
некий  творец начертал на  песке  судьбы контуры этого лица;  его  привела в
изумление  непреходящая  светоносность ее  спокойного  полудетского лика,  и
попадись сейчас Харру тот лихолетец, что порешил вчера ее подругу - подвесил
бы за причинное место за одно только то, что затуманил ужасом эти черты.
   А вторая его мысль была та, что достанься она ему самому по жребию или на
выкуп - посадил бы в светлый угол и любовался от одного дыма до другого...
   А вот третья мысль была: все-таки на широкую лавку да под щекотную гукову
шкурку заваливался бы он не с ней, а с Махидой.
   На погляд была девка рождена - не для сладких утех.
   - Ладно ты их разогнала,  -  не зная,  что дальше сказать,  буркнул он. -
Ишь, все косточки на кулаках ободрал - с утра прикладываюсь.
   Она тихонько засмеялась, как зажурчала:
   - Меня  слушают,   потому  что  Иоффа  чтят.   Мастер  он,  один  на  все
Многоступенье.   А   сейчас  ступай  домой,   господин,   Махида  тебе  руки
травой-утишьем обвяжет,  а  я  ввечеру зайду,  снеди принесу -  с  Иоффом за
большой рокотан рассчитались, в кладовушке повернуться негде.
   Говорила она степенно, как взрослая хозяйка большого дома, а сама-то - от
горшка  два  вершка,  едва  ему  по  грудь.  Балахончик белый,  праздничный,
перепоясан ленточкой алой, как и на сандалиях. В таком наряде-то не больно в
кладовушку сунешься.  Не иначе полон дом челяди.  А дед-то, небось, скареда,
даже на  бусы дешевенькие не  расщедрился.  На  внучке -  и  на том ожерелок
плетеный. Видно, не умеет девонька просить, не чета Махиде...
   Он нащупал в кармане ракушечную нитку,  покрутил в пальцах. Потом решил -
негоже принародно-то.
   - Я пойду,  господин,  поклонюсь лесовому аманту, - она еще раз озарилась
улыбкой,  скользнула  мимо  него  и  канула  в  упругую  лиственную  завесу,
несомненно служившую дверью в этот диковинный золоченый дом.
   Ну  домой,  так  домой.  Он  двинулся обратно,  ведомый  шестым  чувством
прирожденного странника  -  бессознательно повторять уже  пройденную дорогу,
притом все  равно в  какой конец.  Выбрался за  ворота -  стражи погоготали,
приветствуя,  но лениво;  Харр бросил им монету,  на выпивку - удивились. Но
обратно,  в лабиринт застенного стойбища, что-то не тянуло... А куда? Дорога
сворачивала направо, чтобы долгими извивами лепиться вдоль скального обрыва,
на  верхнем  уступе  которого  кучерявился вчерашний  лес.  Туда  брести  по
полуденной жаре его как-то  не  потянуло.  Он  перевел взгляд левее -  ясная
речушка бежала  вдоль  крутого склона,  облизывая его  ледяными язычками.  В
одном  месте  она  расступалась крошечным,  но  глубоким озерцом  (вчера  он
измерил-таки  эту  глубину).  Над  этим  местом болталась висячая лестница с
редкими гибкими перекладинами.  Здесь они с  Махидой спустились вчера -  как
она и  посулила ему,  "по воздуху".  Сперва он даже не поверил,  выдержит ли
двоих  ненадежная снасть;  ничего,  и  не  заскрипела.  Махида  соскользнула
проворно, на конце раскачалась и прыгнула на песчаный бережок - сразу видно,
не в первый раз.  И не в десятый.  А он лез,  зажмурившись, и когда сапог не
нащупал следующей перекладины, руки разжал и, естественно, плюхнулся в воду.
Оно,  конечно,  безопасно,  не разобьешься,  но в другой раз он твердо решил
предпочесть окольный путь по петляющей дороге.
   Ну а  сейчас карабкаться наверх на такую крутизну и  думать было нечего -
тяжел, неуклюж. Да что в лесу взять? Ягод разве.
   А вот речушки, даже малые, кормили его не раз.
   Он двинулся влево, уходя от шумного и пованивавшего околья, и очень скоро
очутился в кустарниковых зарослях,  куда не проникал ни один ветерок,  и тем
не менее крупные листья непрерывно шелестели,  тревожимые стаями мелких птиц
и   неугомонных  разноцветных  стрекоз,   молчаливых  в   городе,   но   тут
пронизывающих всю долину ручья прерывистыми нитями разноголосого стрекота. В
одном  месте из  кустов выныривала тропинка и,  юркнув к  воде,  упиралась в
плоский камень. Харр забрался на него, пригляделся - вода была прозрачна, но
на  чистом  дне  не  виднелось ничего  съедобного,  ни  рыбки,  ни  ракушки.
Пришлось,  продолжить  путь,  и  наконец-то  внезапно  открывшаяся  тенистая
заводь,  полная коряг и тростника,  посулила ему добычу. Он влез по колено в
воду,  изготовил меч  острием вниз и  стал ждать,  когда подводные обитатели
уймут тревогу, рожденную его шагами.
   Над водой растекался зной,  и вездесущие твари,  приносящие радость - как
там  их,  ширли-мырли,  что  ли?  -  сновали  над  водой,  временами щекотно
присаживаясь ему то на плечо, а то и на нос. А, чтоб вас...
   Он взмахнул правой,  свободной рукой и ловко сшиб приставучую букаху, так
что она шлепнулась в  воду.  И  тут же  из-под коряги высунулось тупая рыбья
башка.  Ага,  цель имеется. Он цапнул за крылышки еще одну стрекозу, на свою
беду  присевшую на  рукав,  и,  слегка придавив,  отправил туда  же.  Усатая
рыбина,  сторожко подрагивая плавничками, высунулась из своего укрытия почти
наполовину.  И  тогда,  решив  дальше не  испытывать рыбьего терпения,  Харр
ударил мечом,  словно острогой. Острое лезвие прошило хрустящую плоть и ушло
в  песчаное дно,  не  давая бьющейся добыче сорваться;  он  ударил по голове
сапогом и потащил разом притихшую рыбину из воды, радуясь ее тяжести и желая
одного -  чтобы оказалась съедобной.  Срезал лозу,  очистил ее  от листьев и
продел под  жабры.  Теперь можно было  возвращаться,  и  он  двинулся назад,
безотчетно радуясь  не  столько  счастливому улову,  сколько тому,  что  все
вернулось в привычную колею.  Ему и жилось, и дышалось, и ловилось точно так
же,  как на любой из дорог его родимой Тихри,  делла-уэлла Тихри;  и  у него
снова был  дом,  где он  мог прикрыть глаза и  расплести косички бровей,  не
опасаясь,  что  в  темноте ему  подсунут под  бок  острый нож или злокусачую
хамею;  и  девка была,  с  лица диковатая,  по  зато в  плечах широкая,  как
строфионья  степь,  и  животом  плескучая,  и  длинными,  охватистыми ногами
желанная...
   А  еще у него была дорога,  по которой он волен был уйти от всего этого -
хоть сегодня, хоть через четыре преджизни. Но пока не тянуло.
   Он развернулся и пошел назад,  по собственным следам, немного дивясь, что
громадная рыбина  вроде  бы  непомерно легка.  Хвост  волочился по  земле  и
временами шлепал его по  сапогам,  которые,  слава солнышку нездешнему,  под
которым их тачали,  не промокали ни при каких обстоятельствах -  для путника
просто клад.  И  за  этими шлепками да хрустом кустов не сразу услыхал,  как
кто-то  временами тихонько побрякивает -  так звенят на караванных плясуньях
наушные  кольца.  Брякнет  и  долго-долго  подпевает блеющим голоском.  Харр
затаился,  вытягивая шею и  примериваясь к просвету меж двух зеленых ветвей,
хотя по-настоящему затаиться было просто невозможно:  за шиворот так и лезли
проклятущие пирли.
   Между тем источник странных звуков оказался совсем недалеко:  на  плоском
камне,  с которого совсем недавно Харр разглядывал мелкопесчаное дно,  сидел
на  корточках  жирнозадый  юнец  с   отечным  лицом;   пристроив  на  колене
однострунный рокотан,  он время от времени бил по струпе серебряной палочкой
и  принимался нудно бормотать,  изредка повышая голос.  Делал это он с явным
отвращением. Затем начал кидать в воду какой-то мусор - клочки шерсти, цветы
мятые,  перья. Вода быстренько принимала всю эту скверность и утаскивала под
берег,  подальше от глаз людских. Набормотавшись и опустошив мешок со всяких
сором,  ручьевый гость поцеловал свою руку,  а затем сунул ее в воду, как бы
дарствуя речным струям слюнявый свой поцелуй.  Покряхтывая, поднялся во весь
рост,  задрал хламиду и  в довершение всех трудов облагодетельствовал чистый
источник ленивой желтоватой капелью.
   Вот этого Харр уж никак потерпеть не смог.
   - Ах  ты,  паршивец!  -  завопил он,  подымаясь из кустов и  имея твердое
намерение попробовать прибрежную лозу на так кстати обнажившейся заднице.
   Но не пришлось. Точно дикие гуки-куки, повыпрыгивали невесть откуда лихие
отроки,  в  воинский возраст,  однако,  еще не вышедшие.  Повисли на плечах,
злобно тыча кулачками куда ни попадя. С такими биться было совсем невместно,
поэтому пришлось положить рыбину  на  уже  опустевший камешек и  покидать их
одного за другим в  холодную речушку,  благо любому из них было там не более
чем до  пупа.  Но,  поскольку ни  учить их  вежливому обхождению,  ни просто
ждать,  пока они выберутся на берег, желания у него не было, то подхватил он
свой улов и  нырнул снова в  густую прибрежную зелень,  мечтая только о том,
чтобы добраться до махидиного двора,  затвориться там покрепче и  чтобы хоть
сегодня драк более ни-ка-ких. Вот так.
   Но  на  круглом дворике,  к  которому он  так  целеустремленно продирался
сквозь царапучие кусты,  его ожидал сюрприз в виде испуганных махидиных глаз
и  еще  доброго молодца,  красноречиво подтягивающего штаны.  Харр вздохнул,
перехватил рыбину под  жабры  и  со  всего размаха попотчевал сластолюбивого
гостя по уху хлестким чешуйчатым хвостом, молодец, даже не ойкнув, выкатился
вон;  Махида кинулась за ним, опасаясь выволочки. Харр перехватил ее поперек
живота:
   - Не боись, тебя не буду. Намахался за сегодня, надоело. Но покуда я тут,
чтоб более ни единого жеребчика на твоей травке не паслось.  Зарубила у себя
на носу?
   Она закивала так поспешно,  что Харр понял:  обманет. Но повторять дважды
не любил, да и правило держал: девок добром привораживать, не кулаками. Хотя
некоторые того стоили.
   Он нашарил ракушечную нитку, подал Махиде:
   - А это тебе за первую ночь, ладушка. А вот и на прокорм.
   Она проворно цапнула и бусы, и монетки, залебезила:
   - Да разве ж я знала,  господин мой,  что будешь ты столь удачлив... Я же
тебе на кусок лакомый старалась...
   - Не ври,  -  оборвал он.  - И не будем больше об этом. Дай-ка я разуюсь,
больно жарко.
   Она уже хлопотала, разложив рыбу на широком глянцевитом листе.
   - Да,  вот еще: отруби кусок от хвоста, да снеси бабке, что бусы вяжет. Я
ей посулил.
   - Жирно будет! - Махида уже вернулась к хозяйскому тону. - С нее и головы
хватит, все равно она одну жижу пьет, тем и живет.
   - Тебе виднее, только не позабудь!
   Он,  шлепая по утоптанному полу,  забрался в хижину,  повалился на низкое
многогрешное ложе  и  блаженно задрал босые ноги.  Со  двора потянуло ухой с
духмяными травами.
   Харр  медленно проваливался в  зыбкую  дремотную трясину  -  ночью-то  не
больно  много  удалось от  сна  урвать.  Вот  сейчас придет Мади,  и  четыре
проворные женские руки накроют хоть на дворе,  хоть тут же, возле постели...
А ежели здесь еще и брагу умеют варить, то Махида слетает, добудет...
   Пушистая вечерняя пирлипель уселась ему на босую ногу,  защекотала. Но он
этого уже не почувствовал.

   III. Судьба любой земли

   Из  сна он выскочил толчком,  как из ледяной воды.  И  зря:  это был лишь
взволнованный голосок Мади:
   - Поймали!  Своим дружкам нахвастал и  в  Двоеручье подался,  так  его на
тропе и догнали. Завтра суд.
   Харр блаженно потянулся,  потом пружинисто вскочил и,  как был,  босой, в
одних штанах,  выпрыгнул на дворик. Мади почему-то ойкнула и тут же прикрыла
рот рукой:
   - Разбудила я тебя, господин мой?
   - И  оч-чень кстати,  -  он  повел носом,  удостоверяясь в  том,  что уха
поспела.  -  Только что вы меня все "господин,  господин"... Не смерды же, в
самом деле. Зовусь я Харр по-Харрада. А ну-ка, хором!
   - Гхаррпогхарра... - неуверенно повторила одна Махида.
   Харр поморщился -  выговор у  нее был с придыханием,  как у самого серого
простонародья.
   - Ладно,  зовите просто Гарпогар,  я откликнусь,  - он повел плечами, все
еще не отойдя от дурманного, как всегда перед ночью, сна.
   Мади,  глядевшая  на  него  широко  раскрытыми  золотыми  глазами,  вдруг
вспыхнула и потупилась.
   - А ты что? Напугал я тебя, страшен-черен, да?
   - Не страшен,  господин мой Гарпогар,  а что черен, то ведь все вы там, в
безводных степях, таковы, только сюда к нам редко кто из ваших добирается.
   - Так что ж глаза такие круглые делаешь?
   - Все не могу разгадать, что за тайна в тебе... Что-то вертится на уме, а
припомнить не могу.
   Харр мысленно вернулся к загону с чудовищем - тот, в плетеной безрукавке,
тоже глядел на него, точно пытаясь что-то припомнить.
   - Ну,  когда надумаешь - скажешь, - он помрачнел, потому что на ум пришло
предположение:  эта тоже к его бусам дареным приглядывается.  И зря.  Сейчас
все,  что было с ним на далекой земле-Джаспере,  казалось улетевшим сном, от
которого остались,  правда,  сапоги с  камзолом,  меч да  вот стекляшки эти.
Одежу он скидывал,  меч возле себя клал, а вот с бусами не расставался, были
они всегда теплыми, как добрая память.
   - Я  тут  утречком одного спасал от  зверюги хвостатого,  страшенного,  -
проговорил он,  принимая от Махиды полную чашу ухи,  -  так тот тоже на меня
все пялился. А потом на службу к себе приманивал. Да я... Эй, Махида, да что
это ты стол только на двоих накрыла?
   Махида  уселась  напротив,  аккуратно держа  на  коленях  чашу  на  чисто
выскобленном подчашнике,  а  Мади все вынимала из  плетеной кошелки глиняные
кувшинчики, продолговатые караваи, связки сушеных плодов.
   - А чего ее кормить? У нее каждый день стол накрыт, и без всяких трудов!
   В голосе Махиды прорвалась такая Полновесная зависть,  что Харр внутренне
поежился - ох и обидела она, поди, младшую подруженьку!
   Но Мади и бровью не повела. Харр выудил из своей чаши кусок порозовее, на
подчашнике подал девушке:
   - На-ка, присядь да повечеряй с нами, а то мне кусок в горло не лезет.
   - Я не затем пришла,  господин мой Гарпогар,  -  она остановила его таким
сдержанным и  в  то  же время исполненным достоинства жестом,  что ему стало
ясно:  такую не обидишь. - Мне послушать тебя дорого. Скажи, уж не аманта ли
стенового ты утром спасать решился?
   - А я и сам не знаю. Волосья у него черные на лице вот такими ободьями. А
ты почему решила, что это амант?
   - Ну,  во-первых,  у тебя на сапог зеленище капнуло,  а его лишь на одном
придворье добывают; во-вторых, за тобою пирлипель летела светло-серая, а они
там обитают,  где глина серая сложена,  -  значит,  у  того же стенового.  И
потом,  Махида тебе ни  одной монетки не  дала бы  -  так какими деньгами ты
расплачиваться собирался? Выходит, все тот же стеновой тебя наделил.
   - Она у  нас больно умная,  -  вставила Махида,  на  сей раз уже с  малой
толикой зависти.
   Да уж.  Он хотел было заметить,  что чересчур большой ум девку не красит,
но  воздержался,  а  вместо этого почему-то принялся хвастливо рассказывать,
как сел на бугорчатую спину страшилища,  а  потом еще и  тянул его за хвост.
Подружки ахали и хлопали ресницами.
   - И как это тебе зверь-бл„в ноги не перекусил? Такие сапоги даром пропали
бы! - сокрушалась Махида.
   - Я б ему перекусил! А зачем его, гада такого, вообще кормить-держать?
   - Как зачем?  А  откуда тогда зеленище брать?  Амантовы телесы что угодно
помажут -  хоть мису глиняную, хоть кирпич настенный, хоть лапоток лыковый -
и  как зеленище засохнет,  так уж  ни разбить,  ни проткнуть,  ни разорвать.
Только руки сразу в трех водах отмочить надобно, а то зеленище в глубь живой
плоти  прорастет,  потом  с  мясом  вырезать придется.  Вот  завтра убивца к
окаменью присудят, так всего с ног до головы и обмажут.
   Харр вспомнил скрюченные фигуры на  крыше амантова дома и,  не скрываясь,
содрогнулся:
   - Одного не  пойму:  как  же  тогда такого живодера столь ласковым словом
называют - амант?
   - Так  он  и  есть ласковый,  когда стену нашу неприступную холит-гладит,
трещинки высматривает,  песни  ей  поет  воинственные,  чтоб  стояла прямо и
гордо,  чтоб ни перед каким врагом не расступилась,  не рассыпалась.  Каждый
день на  рассвете он  ее с  рокотаном обходит,  во сне одну ее видит,  женой
любимой называет...
   - Ну вот видишь,  -  обернулся он к Махиде,  -  я ж тебе говорил - я тебе
амант и есть.
   На сей раз она не испугалась, а просто возмутилась:
   - Да  как же  можно не понять,  господин мой?  Ты меня просто трахаешь за
бусы ракушечные, за монетки зелененые. И вся недолга.
   Так с ним еще никто не разговаривал.  Он покосился на Мади - та деликатно
обсасывала рыбью косточку.
   - Ну,  со  стеною ясно,  -  сказал он,  протягивая Махиде чашу за  второй
порцией, - а какое вы-то имеете к нему отношение?
   - А никакого,  -  удивилась Махида.  -  Разве я не говорила тебе,  что мы
состоим в подных у лесового аманта?
   - Ага, припомнил, значит, вы вместе с ним лесу молитесь?
   Девушки изумленно переглянулись.
   - Лес -  амантов вседержитель,  -  наставительно,  как, наверное, поучала
младшего братишку,  проговорила Мади.  -  У нас каждый имеет своего бога, по
вольному выбору.
   От  непомерного  удивления  он  закрыл  рот,  не  успев  вынуть  из  него
чашечку-хлебалку. Зубы лязгнули по костяной ручке.
   - Во сдурел народ! А не жирно ли это будет - каждому по богу?
   Подружки одинаково поджали губы.
   - Да  ладно обижаться-то!  Я  спрашиваю,  потому как  на  нашей земле все
по-иному.
   Но рассказывать о своей земле -  не хотелось - наговорился, напелся он за
чужими столами,  а  сейчас вдруг  ощутил блаженное довольство именно оттого,
что сидел он господином, а два девичьих голоска журчали, услаждая его слух.
   Вы давайте рассказывайте!
   - У меня бог коровой,  -  сказала Махида,  - я как по лесу иду - за корой
приглядываю.  Где трещина, дырочка - глину возьму, замажу. Зато всегда знаю,
где коры гладкой,  длинноленточной взять, хоть на лапотки, хоть на кольчугу,
хоть  двор оплести.  А  у  Мади вон  -  пуховой,  что  птенцов новорожденных
бережет. Ничего она с него не имеет, хотя каждый раз, в лес идючи, крошки со
стола берет, чтоб возле гнезд рассыпать.