поча,  -  тащил за  спиной связку не  то
дротиков,  не то толстых стрел (хотя луков что-то ни у кого не наблюдалось).
За ним трюхала дюжина служивых, тоже кое с чем. Видно, не богаты были боевые
припасы в беззаботном городе.
   - Ну,  ежели через стену,  то давай здесь, - скомандовал Иддс, подбирая с
земли  оброненный кем-то  щит  и  перебрасывая его  Харру.  Тот  хотел  было
возразит",   что  непривычная  тяжесть  ему  только  помешает,   но  вовремя
сообразил,  что препираться сейчас не  стоит.  Между тем по амантову приказу
несколько стражей пригнули спины и прикрыли их щитами; сверху взгромоздились
еще  двое,   образовав  нехитрую  лестницу.   Харр  махнул  рукой,  подражая
повелительному  жесту  аманта,   и  дюжина  отборных  бойцов  (надо  думать,
небоязливых,  как он  просил) принялась карабкаться по  щитам,  забираясь на
стену  и  не  слишком шумно сигая вниз.  Харр  придирчиво оглядывал каждого,
насколько позволяла темнота. Один из последних показался ему что-то чересчур
щуплым и  низкорослым;  Харр перехватил его поперек живота -  глаза бешеного
котенка так и сверкнули, точно прокалывая насквозь.
   - Эй,  Иддс, придержи-ка мальца! - крикнул он, отшвыривая мальчишку прямо
в руки аманту;  тот поймал его,  пригнул и зажал между ног. - А я пошел. Эй,
служивые, крепче щиты держите!
   Он  полез наверх;  сел на ребре стены,  свесив ноги наружу,  прислушался:
где-то далеко слева послышалось смачное "плюх!",  а  справа короткий всхрап,
похоже,  для кого-то последний.  Он уже хотел было спрыгнуть в темноту,  как
сзади раздался голос аманта - неуверенный, чуть ли не оробевший:
   - Слышь-ка,  певчий  рыцарь  (помнит,  шельмец!),  а  правду  твоя  девка
сказала, что это ты лихую звезду притушил?
   Харр задрал голову,  оглядывая ночное небо,  - и верно, на том месте, где
несколько дней  назад  злобно  лучилось новоявленное ночное светило,  теперь
кротко  мерцала  крупная  изжелта-зеленая звезда,  не  более  страшная,  чем
полевой лютик.
   - Так  ты  все-таки  чародей?  -  совсем тихо  донесся из-за  спины голос
предводителя городской стражи.
   Харру даже жалко его стало. Ну не крутить же ему мозги посреди побоища, в
самом деле!
   - Да плюнул я на нее,  и вся недолга!  -  засмеялся он.  - И вот еще что:
руки береги.
   Он  спрыгнул  вниз,  зорко  поглядывая  по  сторонам:  не  затеплится  ли
падальщик-указчик,   выявляя  притаившегося  врага.  Нет,  прав  был  амант,
первыши-торопыги  воинами  были  никудышными и  позволили себя  перебить без
лишних  хлопот.   Тем  больше  оснований  было  у  немногочисленного  отряда
поспешать к  месту  их  переправы.  Хлюпая  по  непролазной грязи  станового
предместья, Харр старался не отстать от своих ратников, уверенно пролагающих
свой путь по  ночному лабиринту;  его  спасали только длинные ноги.  Наконец
скопище глиняных хибар  и  разных кружков тесно посаженных деревьев уступило
место непролазным прибрежным кустам,  через которые продиралась к  воздушной
лестнице узкая, полузатопленная недавними ливнями тропинка. Харр чувствовал,
что они на верном пути;  уже раза два впереди, в голове его отряда; слышался
лязг  оружия и  вскрики -  это  на  скорую руку убирали встречных.  Но  вот,
обгоняя цепочку воинов,  над их головами пронеслась пара жужжащих пирлей,  и
одновременно  с   шумом  полноводно  разлившегося  ручья  Харр   уловил  шум
нешуточной схватки.
   Оттолкнув шагавшего впереди,  он  выскочил  на  прибрежный песок,  еще  в
прыжке безошибочно нацеливая меч на  выползающего из воды подкоряжника,  над
головой которого ошалело крутилась еще совсем махонькая пирлюшка.
   - Посторонись,  милая, как бы не зашибить... - тут уж пришлось позабыть о
своей нелюбви к кровушке - ударил так, что снес полголовы.
   Зеленая пирлюшка круто взмыла вверх,  и Харр, подняв голову, углядел пять
или шесть подкоряжников,  норовисто скользящих вниз по лестнице,  -  вернее,
видны были не они, а остервенело нападающие на них светляки; им даже удалось
напугать  одного  из  налетчиков  настолько,   что  тот  разжал  руки  и   с
приглушенным воем полетел прямо в  воду -  видно,  пирль угодила ему прямо в
глаз.  Но  остальные,  достигнув нижней перекладины,  успевали откачнуться и
перепрыгнуть на  песок,  но  их принимали на мечи или давили щитами;  кто-то
немилосердно завыл,  как могут кричать только те,  кому попали в живот. Харр
крикнул:
   - Не кончать! Пусть повоет.
   Ратники попались бывалые,  поняли  с  ходу  -  еще  паре-другой выпустили
кишки, и берег огласился такими воплями, что спускающиеся невольно замедлили
свое движение.
   - У  кого запасные копья,  дротье -  быстро втыкайте в  песок да  в  воду
зайдите,  дно цепкое, удержит! - крикнул Харр. - Да в стороны подайтесь, они
одной лесенкой не обойдутся!
   Ратные опять сообразили -  налегая по двое,  втискивали негнущиеся древки
копий в вязкую почву, кто-то возился на мелководье разлившейся речушки.
   - Есть еще место, где могут спуститься?
   - Не,  -  уверенно подал голос кто-то постарше,  - вверху край осыпчивый,
только тут твердо; а ежели возьмут подалее, то в колючую ежумниху угораздят,
из нее не выбраться, гад слизнячий зажалит.
   - Полагаешь, точно дорогу знают?
   - Да  не  иначе,  как кто-то беглый из нашего же стана направляет...  Чу,
пирли-матицы ворога кажут!
   Откуда  только взялась -  разномастная светящаяся стая  мерцающим потоком
устремилась ввысь, к подножию невидимого отсюда Успенного леса; похоже было,
что подходили основные силы противника.
   - Эй,  кто успеет - подрубай сзади себя кусты, чтоб отскочить можно было!
- крикнул Харр, запоздало радуясь, что из его людей не полег еще ни один.
   Но дело было уже сделано -  берег и  мелководье ощетинились смертоносными
остриями, беспорядочно натырканными на добрых двадцать шагов влево и вправо.
Харр рубанул за собой ветви, попрыгал на них, уминая, - не так чтоб очень-то
ладно,  но сойдет.  И  тут же услыхал змеиный шелест;  сверху разом слетели,
разворачиваясь, упругие травяные веревки.
   - Затаись! - скомандовал Харр. - Без приказа не бить!
   По   веревкам  спускались  умело  -   сразу  видно,   не  чета  первым-то
скороспешникам!  Зависли над водой,  оглядывая берег,  но мельтешащие вокруг
них пирли не позволили бы им хоть что-то рассмотреть даже тогда, когда вовсю
сияла лихая звезда.  Не заметив засады и,  видно,  предположив, что истошные
крики -  следствие переломанных рук и  ног,  как бывает при неумелом прыжке,
они разом раскачались и  по громкому "хэк!" -  видно,  командир был в первой
партии - попрыгали на светлеющий песчаный берег.
   И  тут  началось то,  о  чем Харр впоследствии не  стремился припоминать,
исключив эту ночь из собственных ратных подвигов.
   Это  была  бойня.  Первых,  поголовно  напоровшихся на  гибельные торчки,
забили беспрепятственно и  покидали в воду,  на стремнину,  благо полноводье
тому  способствовало.  Следовавшие  за  ними,  услыхав  явный  шум  короткой
схватки,  на всякий случай изготовились,  но не шибко -  не сомневались, что
перевес был на стороне своих. Но и с этими затора не вышло. Беда была только
в том,  что забивать-то сыпавшихся сверху налетчиков забивали,  да вот новые
копья,  взамен поваленных да  унесенных водой,  заново втыкать не  успевали.
Росла и гора тел,  заслоняющих острия, и Харр понял, еще немного - и те, что
нескончаемой   вереницей    скользили   по    крученым    веревкам,    будут
беспрепятственно приземляться на гору неубранных тел,  как на перину. Тогда,
уловив того,  кто  миновал поредевшее заграждение,  он  сшиб своего пленника
наземь, приставил к горлу острие меча и свистящим шепотом пообещал:
   - Отпущу  плыть  небитым,  крикни только вверх,  чтоб  не  перли  больше,
засада, мол!
   Пленник  было  трепыхнулся,   но,   ощутив  на   себе  небывалую  тяжесть
тихрианского веса, набрал полную грудь воздуха и послушно заорал:
   - Не-ку! Не-ку!!!
   - Не-ку!  -  жалобным, дребезжащим голосом подхватил Харр, не сомневаясь,
что подкоряжник на своем лесном жаргоне сказал, что ведено.
   И точно -  двое еще по разгону плюхнулись вниз,  но кто-то уже на полпути
запнулся,  приостановив скольжение  в  смертельную темноту,  а  затем  концы
веревок замотались, поддернулись - и исчезли.
   Обрубленная лестница с  треском  рухнула  вниз,  цепляя  перекладинами за
кустарник, угнездившийся в трещинах обрывистого склона.
   - Надо же,  отбились,  -  с некоторым изумлением проговорил Харр, все еще
прижимавший  коленом  мокрого  пленника.  -  Эй,  вонючка  подкоряжная,  как
думаешь: полезут еще твои в нынешнюю ночь?
   - Ни в жисть! - с готовностью просипел тот.
   - Ну ладно, обещался - так плыви.
   Харр поднялся, пнул его ногой - подкоряжник утицей влетел в воду и тут же
исчез, видно, пырнул, опасаясь, как бы все-таки не добили дротиком.
   - Как же,  уплывет он!  - с недобрым смешком отозвался кто-то из своих. -
За поворотом выползет, обсохнет - и к нам.
   - Да не должен бы - ученый уже... - засомневался Харр.
   - В драку не полезет, это точно, - степенно подал голос тот, что объяснял
Харру про возможности спуска сверху.  -  А завтра наймется в лихолетцы,  это
как пить дать.
   - Это что, против своих?
   - А нет у них своих-то. Один другому - зверь голодный, кто первый упадет,
от того будут куски рвать.
   А ведь и вправду -  на копья валились,  и ни един не крикнул наверх, чтоб
поостереглись.
   - Коли так,  то ведь и нам соврать мог.  Досидим до солнышка,  а то вдруг
снова наярятся.  С  другой стороны,  амант ваш  уже услыхал,  поди,  что все
стихло, - авось подмену пришлет.
   - Не пришлет, - равнодушно отозвался пожилой стражник. - Уговору не было.
   Ни смены,  ни подмоги амант,  разумеется,  не прислал.  С  первыми лучами
зеленоватого солнышка притопали к воротам;  страж,  прятавшийся наверху,  за
массивным колоколом надвратным,  придирчиво их  осмотрел и  только тогда дал
знак,  чтобы  отодвигали  щитовой  заслон.  Ворота  приоткрылись  на  совсем
узенькую щелку;  Харр пропустил всех вперед,  придирчиво оглядывая,  нет  ли
урона: поцарапаны были четверо, но легко. Последним шел пожилой.
   - Ты вот что, - остановил его Харр, - скажи аманту, чтоб раненых заменил,
колья  да  остроги послал  ставить засветло,  а  на  большой дороге  ловушек
соорудил пару-другую, не менее. А я спать пошел.
   Сказал и  тут  же  пожалел слова были неосторожны,  так  ведь и  сглазить
недолго. Ежели подкоряжники добрались до Махидиного жилья, то надо еще будет
искать нового пристанища.
   Он  круто  развернулся и  зашагал прочь,  отыскивая глазами следы  ночных
потасовок.  "Ишь,  лихолетец, а распоряжается", - услышал он за спиной шепот
привратного стража.  Ворочаться и внушать к себе уважение наиболее доступным
страже образом что-то не хотелось.  Он быстро добрался до знакомого проулка,
так и не увидев ни одного валявшегося тела -  видно,  перехвалил амант своих
наемников,  отсиживались они ночью, предпочтя целую шкуру каким-то обещанным
ножевым.  Дом Махиды был пуст и  нетронут -  в  самом деле,  не  мог же Иддс
отпустить девку на ночь глядя,  да еще на какую ночь!  Ладно, пусть утречком
за счет аманта покормится, а там уж разбираться будем.
   Он скинул на пол провонявшую потом одежду,  повалился на трудовое девкино
ложе  и,  едва  прикрыв чресла ласковой шкуркой,  захрапел на  добрые десять
дворов.
   Пробудился он  от  щекочущего ноздри  запаха -  со  двора  тянуло жареным
мясом,  обильно приправленным незнакомыми пряностями.  Первое, что бросилось
ему в глаза, - ведерный кувшин, стоящий возле постели, и только потом - сама
хозяйка дома, сидящая на пороге, подставив лицо солнышку. Три ряда новеньких
блестящих бус отягчали ее шею.
   По тому,  как чутко обернулась она на слабый шорох,  как кинулась к  нему
ластушкой,  как заплескались по  его телу тревожные ладони -  не ласкали,  а
бережно выискивали следы недавнего смертоубоища,  - Харр почувствовал что-то
новенькое:  кажись,  перестала она видеть в нем гостя захожего, обнимала как
мил-друга  ненаглядного.  Повысила в  звании,  одним словом.  Харр  запустил
пальцы  под  туго  заплетенные косички,  заглянул в  чуть  косящие лютиковые
глаза:
   - Ну как, допросил тебя амантов малец?
   Нижняя,  и  без  того  сочная губа выпятилась,  носик,  блестящий,  точно
обжаренный желудь, забавно сморщился:
   - Так это кто кого допрашивал...
   Харр только головой покачал:
   - Ох, стервушка, малолетка не пожалела!
   Махида так и вскинулась - взыграла профессиональная честь.
   - А я что делала?  Токмо и жалела.  Погоди, он еще ко мне по воле вольной
придет-прибежит, как подрастет чуток... - и запнулась, спохватившись.
   - Да ладно,  не оправдывайся, - он притянул ее к себе, и это движение тут
же отозвалось в  каждой пяди его тела памятью о  недавних боевых тяготах;  и
тут же,  как тень от блеска оружного,  из той же самой боли-бремени поднялся
неподвластный разуму черный хмель самой что ни  на  есть звериной похоти.  И
почему это  каженный раз  после драки вот  так  разбирает,  ну  прямо хоть к
ножнам прикладывайся?
   Но только ножны, слава Незакатному, не потребовались - Махидушка была уже
под боком, стелилась, шелопутная, точно травушка шелковая...
   Все путем. Чести не навоюешь - сласти не сподобишься.
   Только вот со  второй переменой на застолье любострастном заминка вышла -
не ко времени припорхнула Мади:
   - Во всем стане кличут... Ой.
   - На дворе погодь! - гаркнула на нее подруженька.
   Похоже,  не впервой было рокотанщиковой внученьке вот так пичугой пуганой
вон вылетать.  Может,  и  прав был ее  сивый дед,  что заказал ей  дорогу на
блудный двор?
   - Ладно уж,  -  сказал Харр,  натягивая порты. - Самой, поди, не терпится
амантовыми подарениями похвастать! Эй, умница, иди, полдничать будем.
   Мади появилась как ни в чем не бывало,  даже не покрасневшая,  уселась на
привычном месте,  глядя сладкоголосому рассказчику в  рот -  не за угощением
пришла, за сказками.
   - Ну,  так что там во стане твоем сказывают? - упредил он ее - пусть сама
язычок разомнет.
   - Что  ты,  господин  Гарпогар,  звезду-лихолетицу пригасил,  что  войско
несметное порубанным по воде спустил,  что дары бесценные за то от всех трех
амантов получил...
   - Как  же!  -  взвилась Махида,  за  минуту до  этого  готовая похвастать
небывалым богатством,  в котором была хоть и малая,  но и ее личная и вполне
заслуженная доля.  -  Держи карман -  дары!  Горстка грошиков да  урыльник с
вином прокисшим...
   Про грошики-то он, между прочим, впервые услышал.
   - И по воде,  право дело, не всех-то спускать было надобно. Пару-другую и
в куст можно было закинуть, до утрева. Махиду уже понесло, удержаться она не
могла.  - А сейчас мы бы их достали - в проулках-то, поди, ни одного поганца
пришибленного не осталось!
   - Уже подобрали, - вздохнув, согласилась Мади. - В одном тупичке только и
нашли вроде, так там несколько старух сцепились...
   - Стойте,  стойте,  девки.  -  Харр потряс головой,  стараясь представить
себе, о чем речь. - На хрен мне дохлые подкоряжники?
   - Тебе,  может,  и в лишку,  а я за амантовым столом не сиживаю,  так что
стащила бы их к свинарям,  мне за то к Белопушью, может, цельная свиная нога
перепала бы. А не то и поросенок.
   - Не  понимаю,  -  искренне  признался Харр.  -  Что,  свинарям  мертвяки
прислуживают?
   Обе подружки так и прыснули.
   - Во-во, прислуживают, - подтвердила Махида, утирая губы тыльной стороной
ладони. - В котле поганом. Свинари их порубят и чушкам наварят. Не пропадать
же добру.
   Слава Незакатному,  пополдничать он  не успел.  А  то прибирать бы Махиде
свою халупу...
   - Это кто ж у вас моду такую завел - людей свиньям скармливать?
   Мади по обыкновению округлила золотые свои безмятежные глаза:
   - Но  ведь это не люди,  господин мой!  -  и  это таким детским,  чуточку
назидательным тоном, каким она могла бы сказать: "аманту надо кланяться" или
"не сопливь два пальца - для этого зеленый лист надобен".
   Харр почувствовал, что звереет.
   - Я,  между прочим,  тоже не с неба свалился,  из лесу пришел,  даже хуже
того -  из болота поганого,  бескрайнего;  так что,  может,  и  меня сонного
порубить да скотине стравить,  чтоб жиру поболе нагуляла?  А?  Кто человеком
родился,  тот  человечьим прахом стать должен,  потому как  одинаково солнце
светит  и  сыну  амантову,  и  подкидышу  лесному.  Равны  они  перед  богом
Незакатным.  В людской судьбе своей они рознятся,  это правда, и от рождения
до  смерти каждый волен себе дорогу выбирать,  но уж если пресекся путь его,
нечестивый или  праведный,  -  верни кости земле,  чтоб  солнце ясное их  не
видело, тленьем смрадным не гнушалося; смерти ночь предоставлена...
   - А как же рыба? - невинным голосом спросила Махида. - Сам же принес, сам
и потребил. А в ручье-то кто не топ!
   Харр  прикусил язык  -  а  ведь  права  была  девка.  И  медвежатинкой он
лакомился,  а медведь, с тех пор как на нем ездить перестали, совсем одичал,
из  лесу  выкатывался  и  не  токмо  скотинку  да  ящеру  придавливал,  а  и
человечинкой пробавлялся.
   Оттого что немудреная задачка засела в мозгу,  как орех ядреный,  который
пальцами не расколоть, Харр рассвирепел окончательно.
   - Ни  ручью,  ни  рыбине  слизкой ума-разума  не  дадено!  -  рявкнул он,
остервенело вбивая левую ногу в  правый сапог.  -  А  человека бог на  то  и
тварью мыслящей сотворил,  чтобы он  честь и  совесть имел,  чтобы он  видел
глупость несусветную в  обычаях стародавних,  чтоб имел понятие о  том,  что
такое грех непрощаемый...
   Он вдруг осекся, потому что сторонней мыслью оглядел и оценил себя как бы
глядючи чужими глазами.  Да солнцезаконник, и только! И как слова-поучения у
него  складно полились,  просто диво!  Никогда за  собою  такого не  числил.
Сказки-байки сказывал,  это был его хлеб; но вот проповеди читать, да кому -
девкам куцемозглым!  Срам.  На каждой дороге свои законы-обычаи, и не ему их
перекраивать;  вот и тут -  наскучат ему Махидины ласки-милости, встряхнется
он, как горбатый кот, ручей переплывший, и снова айда в дорогу, и на кой ляд
ему заботой маяться о том, что у него за спиной остается!
   Он  рванул с  распялочки почищенный камзол,  так что невидимые днем пирли
посыпались вниз, расправляя спросонья свернутые крылышки.
   - Чтобы духу  свинины в  этом доме не  было!  -  он  выкатился на  улицу,
пожалев только,  что  не  было в  халупах тутошних навесных дверей:  так  бы
хлопнул, что живая кора от стволов отскочила бы.
   Махида тревожно засопела, прислушиваясь к тому, как затихают чавкающие по
непросохшей грязи Шаги мил-друга ненаглядного.
   - Ох, Мадюшка, отвадишь ты моего...
   - Ты ж сама про рыбу удумала!
   - Что я скажу,  то мне ночью простится.  Разговорчивый он больно, так я ж
не  встреваю!  Вон  надумал:  равные все  под солнышком.  Ха,  держи карман!
Выходит по-евоному, если в Лишайном лесу сучка подкорежная кутенка синюшного
скинет, так он равен будет тому младенчику, какового ты, к примеру, родишь?
   Мади вздрогнула, точно ее кольнули под ребрышко.
   - А я о птенчиках-пуховичках думаю: если вылупятся они у зарянки-звонницы
в  Лишайном лесу -  и в гнезде на твоем дереве;  так ведь не только солнышко
теплое, ты сама, Махида, не отличишь, какой откуда...
   - Ну, приехали. Задурил он тебе голову. Иди, скупнись-охолонись.
   - Ты лучше дай мне листы мои, пока я не позабыла всего...
   - Ой, да ты ж мне всю зелень перевела! А ходить к ручью мне теперича не с
руки - готовить надо.
   - Там, помню, краешек свободный остался, а, Махида...

   Зато амант встретил не дурацкими разговорами -  хлопнул по плечу,  почуял
под рукой влажный от  пота камзол,  надетый на голое тело,  и  велел невесть
откуда взявшимся рабам  -  а  по-здешнему телесам -  отмыть гостя  в  кадухе
каменной, выдать три смены одежи на всякую погоду да полную справу воинскую.
   В зелененой широкой кадухе (было б желание - хоть девку рядом укладывай